Жертвы? Нет, бойцы революции

Эдуард Камоцкий
В 34 году Сталин бытовое убийство Кирова представил миру, как политический террор перерожденцев, послуживший ему поводом для уничтожения бывших сподвижников в революции, имеющих свои представления о целесообразном послереволюционном пути.
В 37м году политические расстрелы достигли апогея, и вылились в «Большой террор», не имеющий какого-либо проясненного объяснения – какие, имеющие причину, или беспричинные умозаключения Сталина побудили его осуществить этот шаг.
Исследователи мечутся между утверждениями:
 о патологической жестокости Сталина
и догадками о заговоре военных,
о левом уклоне троцкистов, пытающихся расколоть интернационал, доказательством служат их признательные показания, добытые пытками,
также и о правом уклоне Бухарина, выступающего против коллективизации и индустриализации, что обезоруживало нас перед мировым империализмом.
Может, и так, но это было личное решение Сталина, и надо было объяснить: почему именно сейчас.

Для этого арестовали Народного Комиссара внутренних дел - Ягоду, и для оправдания внезапности шквала репрессий, палачи на допросе принудили заявить:
«….Центром правых была на меня возложена задача ограждения организации правых от провала. Я должен здесь со всей ответственностью заявить, что виной тому, что Советская власть и органы НКВД только в 1937 – 1938 годах смогли вскрыть и ликвидировать контрреволюционную деятельность организации правых и «право-троцкистского  блока» является моя работа в системе Народного Комиссариата Внутренних Дел».
В последнем слове Ягода заявил:
«Граждане судьи! Я хочу сказать Советскому суду, Советскому народу о том, как человек, пробывший 30 лет в партии, много работавший, свихнулся, пал и очутился в рядах шпионов и провокаторов…».
Оркестр слаженно играл по нотам Сталина в аранжировке Вышинского, так что и зарубежные лояльно относящиеся к левым движениям наблюдатели, в том числе, если мне память не изменяет, и Леон Фейхтвангер, отнеслись к этому спектаклю с доверием
Что заставило оркестрантов на краю могилы подчиниться воле Сталина….

Расстреливались, объявленные врагами народа, пламенные революционеры с дореволюционным партийным стажем. Страх охватил провинциальных партийных руководителей, и они стали соревноваться в демонстрации «принципиальной партийной борьбы» со скрытыми «врагами народа». Пришлось ввести квоты на разрешенное количество расстрелов на местах, и некоторые партийные секретари, в доказательство своей преданности, слали письма Сталину с просьбой увеличить квоту, и он откликался на эту просьбу, он был движущей силой этого террора. Так, на запрос Кировского Обкома увеличить им квоту на 300, Сталин зачеркнул 300 и написал 500.

А страна в это время демонстрировала миру взлет. Особенно Москва – магазины и улицы полны народа, «сверкает дубовыми перилами метро». Молодежи славились герои труда: Паша Ангелина – трактористка, Максим Кривонос – машинист, Полина Виноградова – ткачиха. На казначейском билете 3 рубля символом страны был изображен шахтер.
Молодежь восторгалась Челюскинцами, Чкаловым, Осипенко, Папанинцами. Жизнь кипела.
Демонстрировались светлые жизнеутверждающие оптимистичные, фильмы о нашей жизни, о нашей Красной армии. Газеты призывали к бдительности, чтобы защитить нашу счастливую жизнь и сообщали об уничтожении предателей, шпионов и диверсантов: приговор маршалу Тухачевскому подписал маршал Блюхер, а затем и сам был расстрелян. Расстрелы докатились до полковников, армия практически была обезглавлена.

Особенно трагична моральная драма оказавшихся репрессированными представителей новой «народной» интеллигенции. Они переживали, что их дети поверят суду, что они были против советской власти. Бывшие рабочие, бывшие батраки благодаря труду, способностям и упорству получившие образование и ставшие при советской власти руководителями, безгранично преданные делу построения нового счастливого общества, оказались в тюрьме, а некоторых и расстреляли.
За один год этого страшного «Большого террора» было расстреляно свыше 700 тысяч коммунистов, и не только коммунистов.

Каргин Даниил Михайлович был начальником в Самарском областном управлении сельским хозяйством, и ему в управление пришла разнарядка из обкома на выявление десяти вредителей среди его служащих (служащих!). Или ты сам пособник вредителям – укрываешь их? Даниил Михайлович понял свою обреченность, он не мог оклеветать своих подчиненных и ожидал самого худшего, но его друг, работающий в НКВД, посоветовал ему на самого себя написать «донос», что он политически близорук и не может разглядеть врагов. Состоялось партийное собрание, его товарищи его не выдали, собрание постановило, что политически близорукий коммунист не может быть их руководителем, но из партии не исключили, а это было решающим в его судьбе. Обком перевел его в другую отрасль.
Ему повезло. А, вероятно, и это вполне могло быть, в каких-то учреждениях или коллективу, или «близорукому», не повезло.
Это было при Постышеве, т.е. в 37-ом, когда он в Куйбышеве возглавлял Обком, и рьяно взялся искать среди служащих врагов, т.к. любой не пролетарий подозрителен. В 38-ом Постышев сам попал в руки Ежова,
 и в 39ом его расстреляли, а в 40-ом расстреляли и Ежова.
Так что это было?
Безумие? Нет, его поведение в последующие годы, свидетельствует, что ума он не терял. Далеко не терял.

После завершения Гражданской войны и вооруженной борьбы на внешних границах, в среде победителей началась политическая дискуссия между её отдельными представителями и группами. В руководстве партии находились авторитетные деятели, имеющие свои представления о целесообразном дальнейшем развитии политического и экономического устройства страны. Ленин был признанным руководителем, и его решения были решениями партии. Все конкурирующие партии он с политического поля убрал.

После смерти Ленина, Сталин, продемонстрировав в дискуссиях непоколебимую твердость в достижении выполнения решений партии, в развернувшейся внутрипартийной борьбе за лидерство победил, возглавил партию, и стал проводить свою линию развития страны, называя ее Ленинской. Троцкого, обладающего не меньшим авторитетом, чем Сталин, и, к тому же, блестящего оратора и организатора, что он продемонстрировал при создании Красной армии, все руководство побаивалось, и его выслали из страны.

Дискуссии в партии продолжались.
Имели свои мнения не только такие столпы революции, как Каменев, Зиновьев, Рыков, Бухарин и другие, но и рядовые члены партии.
Вот история, опубликованная в текущей прессе. Молодые люди: Надя и Семен поженились, родили дочь и сына и разошлись из-за политических разногласий. Для Семена авторитетным был Коменев, а для Нади – Сталин.  Семен, будучи директором техникума, на лекциях говорил о заслугах перед рабочим классом Каменева и Зиновьева. Его арестовали, и на суде после смерти Кирова, когда Сталин начал разворачивать политические репрессии, он заявил: «а что, разве это не правда?» Ему доли всего 3 года.
Надя после развода уехала в Иркутск, и по партийной линии выросла до второго секретаря горкома.

Страна на глазах развивалась: отменили карточки, в ликбезах, на рабфаках готовили кадры, росли заводы, электростанции, прокладывались каналы. Проведя коллективизацию с раскулачиванием активных землевладельцев, стерилизовали крестьянство.
Принимается конституция, узаконивающая власть одной партии, и назначаются Выборы. В Верховный Совет мог попасть принципиальный коммунист со своим мнением.

Чтобы покончить с этой угрозой раз и на всегда, Сталин решает не растягивать процесс, который у части населения вызывает содрогание, а одним рывком вырвать с корнем всякое разномыслие.
Это имело, как всякое единомыслие, тяжелые последствия для страны.

Семена расстреливают в лагере; вспоминают, что у Нади муж был троцкист, расстреливают и ее.
Оскорбительно для них считать их невинными жертвами, овечками, попавшими под нож, хотя были и такие.

Нет, они бойцы революции, и «Жертвою пали в борьбе роковой». Народные революции сопровождаются гражданской войной и не обходятся без жертв. Вспомните Дантона и Робеспьера.
Но силы были не равные – у Сталина было ружьё за спиной, а у бойцов, имеющих свое мнение, была только убежденность. Значит, все таки, жертвы, жертвы подлости.
И мемориал, строящийся в Москве на стыке Садового кольца и проспекта Сахарова, не памятник невольным жертвам, а памятник бойцам революции за иллюзорное, утопическое «Светлое будущее».