Ранним утром тётка собирается на работу. Она расправляет на письменном столе поверх скатерти старое одеяло и гладит на нём большим утюгом, похожим на средневековый. Глажению подлежат костюмы – блузки и юбки тётки. Чтобы не забыть, что именно ей нужно будет погладить утром, часто тётка с вечера оставляет свою одежду широко разложенной посреди стола, и тогда мне становится негде играть, потому что к костюмам ни тётка, ни бабушка меня и близко не подпускают.
Однажды вечером тётка не успела разложить свою одежду. Бабушка сказала, что после трудового рабочего дня у неё на это не было сил. На радостях от такого события я заигралась до позднего вечера на свободном столе, и забыла убрать с него свои игрушки на ночь. Не проследила почему-то за этим и бабушка. Наверное, ей было до меня и до них всё равно.
Утром ошеломлённая тётка обнаруживает мои игрушки. Не в силах побороть своё негативное отношение ко мне и ко всему, что со мной связано, она не делает даже попытки переложить их куда-нибудь – она не находит в себе смелости прикоснуться к ним. Ещё слишком рано, и я сплю, поэтому она не может заставить убрать меня. Не имея другой гладильной доски, кроме письменного стола, и не в силах воспользоваться этой, тётка одевает мятый костюм и идёт на работу в нём. Коллеги по офису делают ей справедливое, но обидное замечание за неряшливый внешний вид. Тётка возвращается с работы морально разбитая этим, и вечером в течение двух часов навзрыд плачет на кухне, жалуясь бабушке на невыносимую по своей природе меня и на то, как сильно она оказалась унижена сегодня в глазах коллег по моей зловредной воле и прихоти.
Масштаб катастрофы, разыгравшейся после того, как бабушка из сбивчивых тёткиных объяснений осознала наконец, в чём тут дело, и сердитая вышла из кухни по мою душу, был настолько велик, что происходившее далее я помню исключительно плохо.
Но, кажется, к письменному столу меня перестали пускать насовсем именно после этого случая.