В баре на углу мне снова разбавили пиво. Эти парни никогда не жалели для меня воды из-под крана. Бармен смотрел с улыбкой в мою сторону. Я, если правильно помню тот день, водил пальцем по поверхности желтоватой жидкости, разговаривая с ним. Если сравнить слова, которые из меня выходили с взводом солдат, то это был цирковой взвод, в котором солдатам разрешено вместо строевого шага — катиться на боку, ходить на руках и вовсе никуда не идти. Я молол такую чушь, но такую важную для меня на тот момент. Я наконец решил сказать Фрэнку, что их пиво напоминает мочу. Я говорил это ему в лицо и даже специально нахмурил брови, чтобы он хотя-бы по лицу понял, что я не доволен. Бармен улыбался и кивал. Он привык, что после семи вечера с ним так разговаривает каждый посетитель.
Пиво было ужасно противным. Казалось, при каждом глотке к зубам прилипают ошмётки ржавчины, отскаблившиеся от старых водопроводных труб. Меня тянуло в уборную — прочистить желудок, но в баре «Мужской секрет» меня почитали, как самого крепкого парня. Я пил один бокал за одним, выказывая своё превосходство, и как-то раз здоровенный парень, Билл кажется, пожал мне руку и дал денег на такси в знак уважения. Со временем пиво испортилось, а вся остальная продукция в баре пугала своими названиями и качеством.
Я всё-таки допил. Пожал руки всем сидящим рядом и поспешил к выходу. На улице было ещё светло, но солнца из-за домов я уже не видел. Признаться, меня мутило, как в первый раз. Пальцы отпустили дверную ручку и шум бара за мной полностью исчез. Я пошел направо. Выбор этот сделали сами ноги, но он оказался правильным — этим путём я быстрее добираюсь домой. Из-за привычки отмечать каждую написанную главу в одном и том же баре я давно забросил машину. Она стоит на платной стоянке, счета за которую я всегда складываю в отдельный ящик — оплачу, как только брошу пить. Поэтому уже двадцать месяцев я хожу пешком. От моих ног в направление к «секрету» и обратно в асфальте уже могла возникнуть колея. Меня даже дёрнуло тотчас это проверить. На тротуаре лежала лишь пара окурков. Я не был огорчён, но снова подняв голову, у меня почернело в глазах. Резко заболела голова и ноги начали подкашиваться. Тогда в голове заметались две мысли — бросить пить и идти обратно в бар. Тьма разошлась по углам и я увидел небо, которое из-за своей работы, увы, видел нечасто. Оно как-бы было наполнено дымом. Этот дым где-то сгущался, а где-то становился совсем лёгким и его золотило уходящее солнце. «Красота», - думал я, заставляя себя идти вперёд.
* * *
Дома мне снова никто был не рад. Нэнси привыкла к моим пьянкам и спокойно сидела в кресле, листая журнал, а Рик уже наверное спал.
-Добрый вечер, отец, - прозвучало из-за старого большого кресла перед телевизером.
-И тебе, - ответил я, икнув.
-Как обычно... - в её голосе я уже не слышал детской досады. Она выросла. Она выросла, пока я рассказывал парням в баре о том, что пишу новую книгу.
Нэнси всегда поражала меня тем, что казалась взрослее своего возраста. В двенадцать лет она сказала нам, мне и её маме, которой уже три года с нами нет, что ей надоела балетная школа, что ей надоели абсолютно все её внешкольные занятия, что она хочет научиться водить байк или, по-крайней мере, пойти раздавать листовки. Сейчас ей шестнадцать и она вымаливает у меня возможность не идти в колледж. Я верю каждой идее, что рождается в её маленькой, но взрослой голове, и тем не менее — до сих пор я не услышал от неё ни одной мысли, которая заставила бы меня принять решение.
-Отец, - вскликнула она, обернувшись через спинку кресла, - я нашла работу по себе, в музыкальном магазине.
Она ждала, пока я наконец выпью всю воду из системы водоснабжения и обращу на неё внимание. Я пил и пил, будто снова в баре. Может, меня в тот момент сильно сушило, а может, я и слышать не хотел ни о какой её работе. Ненси, давай не сегодня. Я снова пьян, я устал, я хочу спать. Она перестала ждать моего ответа, когда я подошел к ней, поцеловал её в лоб и пожелал спокойной ночи.
После смерти Анны, женщины всей моей жизни, моей жены, я решил отдать Ненси нашу спальню, где стояла единственная двуспальная кровать — пусть девочка чувствует себя принцессой, отшучивался я перед самим собой. Я решил, что и у неё и у Рика будет собственное пространство, в котором можно подумать и не мешать друг другу. Я полностью осел в своём кабинете. Там был мой любимый кожаный диван - подарок отца в честь моей первой книги, большой стилаж, наполненный моими пожитками в обложках и переплётах, стол, неприподъёмный и крепкий, и одно окно прямо за ним. В этом кабинете родились мои первые строки, в нём, по-сути, прошло всё моё детство — раньше этот Кабинет был моей детской спальней.
Я открыл дверь и вошел. Сквозь окно сочился вечерний воздух и свет с улицы, в лучах которого кружились крупицы пыли. Тело унесло меня прямо на тот самый диван, в полёте схватив с пола подушку. Я улёгся поудобнее, прямо в обуви и одежде, лишь растегнув ремень и ширинку на штанах, закрыл глаза и мысленно начал продолжать свой роман. Писатель внутри меня уселся за свой рабочий стол, пододвинул ближе пишущую машинку и начал стучать по клавишам. Удар за ударом он выводил на белые листы мои мысли, старательно отодвигая каретку на место после каждой строки. Он тарабанил то медленно, то со скоростью. Он начал бить с приличной силой. Я проснулся. За окном уже жужжали утренние такси и кто-то настойчиво стучал в дверь моей квартиры.
На часах было раннее для меня — девять утра. Я встал и, едва держась на ногах, побрёл к двери. В неё били сильно и очень некстати. Я открыл её, даже не взглянув в глазок — лишь бы прекратили эту пытку. Моими утренними инквизиторами оказались как раз те, для кого пытки были свойственны — два полицейских; молодые парни в форме с кипой бумаг на брата.
-Мистер Грегори Шелдон Швиммер? - спросил парень с красной от ударов о дверь рукой.
-Да, - не без гордости ответил я, вспоминая свой вчерашний путь домой.
-Джексон роуд 62-57 — это ваша квартира? - с той же интонацией, что и прошлый офицер спросил второй парень.
Я немного выглянул из-за порога и указал полицейским на табличку сверху сломанного звонка. Там была цифра 57.
-Если вы уверены, что не ошиблись домом, то вы точно попали, куда нужно, - я говорил с ними ухмыляясь. Я вспомнил, что мне абсолютно нечего скрывать.
-Мы опрашиваем весь дом, всех здешних постоянных жителей. - снова заговорил первый офицер, - Вчера в подвале этого дома был найден труп молодой девушки. По результатам опознания, она — Стефани Хили, прожила в вашем доме девятнадцать лет. Жила здесь с самого рождения...
-И умерла здесь же, - добавил я, понимая, что парням, пусть даже и полицейским, для которых эта девушка была практически ровестницей, трудно было бы такое сказать. В девятнадцать лет люди часто совершают много всего, но не умирают — такая мысль касается единиц.
-И умерла... - подхватил второй, - Вы знали её? Можете что-то о ней рассказать? В квартире она жила одна, но может быть вы знаете её родственников...
Увы, я не знал об этой девушке абсолютно ничего. До вечернего сообщения в новостях я и понятия не имел о ком идёт речь. Но лицо на экране оказалось знакомым — я точно много раз её видел. Видел в компании разных парней, даже мужчин. Она многими вечерами проходила улыбаясь во все свои тридцать два зуба, каждый раз под руку с новым кавалером. В свои года она водила симпотичный белый «гольф», хорошо пахла и, по-моему, совершенно не работала. Корреспондент в ящике говорила:
«Вчера, после звонка обеспокоиных жильцов, к дому на улице Джексон роуд 62 прибыл наряд полиции. В подвале был обнаружен труп молодой девушки. Жители дома опознают погибшую, как Стефани Хили — девушку, жившую с ними по соседству с самого её рождения. Труп был найден сидящим на стуле со свзязанными за спинкой руками, обнажённым. В руках у погибшей находились скомканые банкноты, общей суммой в стопятьдесят долларов. По показаниям жильцов дома на Джексон роуд 62, девушка нигде не работала, но многие жильцы подозревали девушку в занятии проституцией. В связи с происшествием заведено уголовное дело...».
Проституция? Конечно — много разных мужчин, безработная девушка, молодая, сексуальная. О чём ещё могли думать люди? Мне не приходило такое в голову, потому что Нэнси часто разговаривала с этой девушкой. Стефани действительно была красива и ухожена — это и привлекало мою дочь к ней. Как любой отец, я просто не мог допускать эту мысль. Тем не менее, я всё-таки постучался в дверь её комнаты. Она ничего не ответила. Из щели под дверью не сочился свет и она, наверное уже спала к тому моменту — я решил отложить свои вопросы на потом.
Рика ещё в полдень забрала к себе бабушка. Моя мама никогда не брала к себе внуков — её выворачивало наизнанку при любой мысли и о собственных детях. Поэтому все права на внуков взяла на себя моя тёща. Дженифер ненавидила меня куда меньше моей матери, но всё равно ненавидила и очень чопорно относилась ко всему, что было связано со мной. Кроме, конечно, Рика – своего любимца. Сперва, после смерти Анны, она хотела забрать его через суд.
В итоге, я остался наедине с собой. Взял из холодильника бутылку тёмного пива — моего любимого вечернего напитка — схватил со стола в кабинете ноутбук и улёгся на диван. У меня никогда не было привычки зашторивать окна, и поэтому в комнате всегда было немного светлее, чем в остальной квартире, где хозяйничила Нэнси. Я хотел немного поработать в неформальной атмосфере, лёжа. Так у меня никогда ничего не выходило, но всегда тянуло попробовать. Я лежал, тупо тыкая пальцем в по тачпаду. Издатель ждал книгу целиком уже через два месяца, я планировал дописать её ещё неделю назад и был к этому готов. Да в голове из-за общения Нэнси с этой девушкой всё немного переполошилось. Если Стефани и вправду была проституткой, то какие ещё идеи помимо макияжа она могла занести в её голову?
«Я нашла работу по себе, в музыкальном магазине», - сказала она вчера. У меня затрещала голова. Теперь после каждого слова «работа», произнесённого моей дочерью я буду представлять бедняжку Стефани. Бедняжку, которая могла испортить мою дочь.
Бутылка опустела быстрее обычного. Я не произнёс ни слова вслух, но во рту то и дело пересыхало. Курсор на мониторе мигал рядом с последней точкой двенадцатой главы. На ум ничего не шло, и я свернул редактор. Мне стало интересно, смогу ли я найти покойную Стефани Хили на каком-нибудь сайте интим-знакомств.
По запросу в нашем городе нашлись тысячи страниц. Выбрав первую я не надеялся на скорый результат, но, увы, бывшую соседку я узнал лишь слегка полистав вниз. Каталог был огромен — на любой вкус: рыжие, блондинки, худые, толстые, высокие, карлики, негритянки, азиатки... Но Стефани не пришлось даже искать. Она была кем-то вроде элитной индивидуалки — независимой, без крыши, но и без начальства. Все запрошенные ею стопятьдясят в час шли прямиком в её карман. На её профиле были сотни комментариев — стадо довольных извращенцев. Страница изобиловала эротическими фотографиями. Я начинал чувствовать себя очень неловко, начинал возбуждаться. Рука с хлопком закрыла крышку ноутбука и оттолкнула его в дальний край дивана.
«Ты видел её ещё совсем маленькой, дурак. К тому же она умерла.», - носилось в моей голове кругами.
Пришлось подняться и пойти за новой бутылкой. Я наконец включил свет в кабинете, отнёс ноутбук на место. Потягивая пиво, я снова внутренне рассуждал о Стефани. Как такая молодая девушка могла вступить на кривую дорожку? Это неправильно. Мне хотелось отгородить Нэнси от грязной работы. Я даже решился всё-таки отправить её в музыкальный магазин, в который с момента её устройства стал бы заходить ежечасно.
Я представлял Стефани на стуле, со связанными руками, мятыми банкнотами в них. Её кучерявые волосы представлялись мне спутанными и потярявшими блеск, а её кожа — белой, как кожа окоченевшего трупа. Больше никакой улыбки в тридцать два зуба, больше никаких эмоций на её лице. Она сидит, склонив голову, на её глазах — засохшие слёзы, в её взгляде — пустота.
* * *
Нэнси сидела напротив меня, разлепляя глаза. Мне пришло в голову самому приготовить завтрак — сварить кофе, поджарить глазунью с беконом. Я смотрел на неё, на её утреннюю причёску, на её заспанное лицо.
-Грэг, мне приятно отцовское внимание, но ты перегибаешь, - просипела она, увидев в моём поведении отцовскую заботу, возможно впервые за много лет, - что-то случилось?
Я решил ничего не говорить, просто опустил взгляд в свою тарелку. Она ещё мгновение следила за вилкой, которой я орудовал с большой скоростью, затем залпом опустошила чашку кофе и встала из-за стола, ни разу не прикаснувшись к еде.
-Не люблю наедаться с утра - Нэнси опёрлась сзади на спинку своего стула и задала вопрос, который я ждал, - Так что на счёт музыкального магазина? Ты разрешаешь мне там поработать?
Я кивнул, смотря ей в глаза, выискивая в её голове планы помимо этой работы, но ничего не увидел. Она слегка удивилась, но тут же подлетела ко мне, поцеловала в небритую щёку и убежала к себе, прихорашиваться для собеседования.
Мне нужно было играть роль человека, который ничем не обеспокоен. Тарелка опустела, за ней чашка. В итоге — я сидел за пустым столом, скрестив руки на груди. Со стороны могло показаться, что я сейчас же рвану вслед за дочерью, распотрошу весь музыкальный магазин, в котором она хочет работать, но найду доказательства своего беспокойства. Такой расклад не мог устроить человека с моей фантазией. Я видел, как Нэнси выходит из комнаты, смотрит на эту картину на кухне и подходит ко мне, пытаясь меня успокоить. Я раскалываюсь — говорю, что обеспокоен их двухсекундным разговором с покойной проституткой, говорю, что боюсь за неё. Ненси стоит с вытаращенными на меня глазами и мысленно вспоминает всех людей в округе, которые сдают квартиру.
Поэтому я убрал со стола и убежал в свой кабинет, дважды провернул защёлку и сел возле компьютера. Вокруг моей головы кружились мои собственные мысли, они дрожали и ударялись друг о друга. В нижнем ящике моего стола, между стопок с чистой бумагой лежал полулитровый творческий запас — коньяк, который я как-то наспор украл из супермаркета. Его цена на тот момент была настолько высока, что любой захотел бы заиметь такую драгоценность даром. Я спокойно вошел в супермаркет, перездровался со всеми охранниками и кассирами, изучил все камеры. Маршрут был прост — через вертушку вперёд к стенду с моющими средствами, затем налево вдоль овощных корзин, прямо до упора и снова налево. Полки с алкоголем, от пива с самого края, до элитных вин возле кассы, были самыми заметными местами во всём магазине. Даже близорукий мог с одного конца увидеть, как я прячу крохотную бутылку в глубокий внутренний карман. Но мой апонент всё просчитал. Его звали Егор Максимович Скотов — единсвенный русский и второй писатель, такой же как я завсегдатай бара «Мужской секрет». Русские, как ни одна другая нация в мире, умеют воровать из магазинов. Егор часто посещал избранный нами супермаркет, и заметил, что за год до спора в предрождественскую неделю вокруг алкоголя собирается такая толчея, что заметить одну маленькую, но очень дорогую бутылку, будет просто невозможно. Он оказался абсолютно прав. Никто не заметил, как я снял бутылку с самого верха и запрятал её в глубины своей одежды. У меня ушло ещё пять минут на выход из толпы, но я пробрался, очутившись как раз у самой кассы. Здесь то меня бросило в жар. Волосы колыхались на голове, как пряди змей у Гаргоны. Ни один человек не смотрел даже в мою сторону, все были увлечены тем, как охранники разнимают двух седых стариков, схватившихся за последнюю бутылку шампанского. Для ещё большего отведения подозрений я купил шоколадку и ни разу не взглянул молодой улыбающейся кассирше в глаза. Выйдя на свежий морозный воздух к трибуне своих «болельщиков», сидевших снаружи на лестнице, я глубоко вздохнул, содрал с Егора обещаные сто баксов и развернулся в сторону дома. Парни думали распить божественную жижу в честь рождества, но в бутылке отныне находился не коньяк, а моя собственная кровь. Я стал бояться за эту бутылку больше, чем за то, что меня могли за неё упрятать больше, чем просто надолго. С тех пор, а спору уже минуло два с половиной года, бутылка храниться в моём столе.
Я не позволял себе даже касаться её, уповая на то, что внутри этого дорогого стекла находится моя энергия — отпив из неё я снова смогу писать, если вдруг разучусь. Мысли о Стефани и Нэнси как-то сами собой заставили меня откупорить дорогой напиток. На запах коньяк был похож на что-то исполински важное и элитное, но с первым же глотком стало понятно, что даже если в бутылке и моя собственная кровь и энергия, на вкус они — дерьмо. Пойло. Пойло за тысячу с лишним долларов. Не было даже прилива сил. Тем не менее, мысли отходили. За час я сделал из этого элитного продукта пустую бутылку. Перед глазами всё смазывалось и я толком не видел стрелок на часах, а экран ноутбука для меня казался слишком ярким, чтобы на него смотреть, поэтому ещё на первой трети бутылки я закрыл его.
Единственное, за что я говорил спасибо этому отвратительному напитку — от него у меня потом так и не болела голова. Я просто видел весь окружающий мир, как картину, написанную маслом. Каждая деталь состояла из мазков, а там где начиналась работа художника со светом, заканчивалось моё внимание. На свет смотреть я не мог. Откуда-то из прошлого в мои уши залетело звучащее очень благодарным «Пока, пап». Чудилось, что эту фразу Нэнси сказала уже давным-давно, но летела она ко мне чрезвычайно долго. Я пил, расхаживая по всему кабинету, поэтому и пейзаж за окном очень долго вставал на своё место. Вроде бы я бросил пустую бутылку в распахнутое окно, но слышал чёткий удар о стену за спиной, хруст битого стекла под ногами. Мир не хотел немного притормозить, а я так и не мог за ним угнаться.
* * *
-...о таком вообще редко когда можно узнать, - за моей спиной говорил красивый, но, как мне казалось, немного напуганый женский голос, - Стефани Хили, да?
Этот женский голос явно не разговаривал по телефону, я чувствовал тёплые потоки воздуха, ударяющиеся о моё плечо. Я открыл глаза и увидел обилие темно-голубого цвета — щёлковые простыни, стены, ковролин, занавески — всё было однотонно. Цвета грусти.
-Я ничего о ней не слышала, - снова заговорил этот голос.
Всем телом я развернулся, скинув с себя чью-то руку. Прямо за мной, вплотную, лежала нагая дама примерно моего возраста. Её тело ничего не укрывало, и от прохлады, шедшей прямиком из фрамуги над нами, на нём вскочили муражки. Я целиком оглядел её, надолго остановившись на отвердевших розовых сосках. В голове не проскакивало даже мысли о том, кто эта женщина, почему мы с ней лежим в одной кровати. Зато типичный мужской мозг сразу подметил её шикарную грудь, которая не смотря на кажущийся возраст сохранила свою красоту и некоторую упругость.
-Ты чего, Грэг? - изумлённо вопросила женщина. - как в первый раз меня видишь.
Здесь мне стало не по себе. Вопросы в стиле: «да, кто ты?» отрезало напрочь. Я снова повернулся к стене. Женщина прильнула, снова уткнувшись лицом в моё плечо. Я тупо палил в одну точку, напраягая память, а она спокойным голосом рассуждала на счёт Стефани Хили. Раз из раза она повторяла, что если бы не я, до неё бы такая новость не дошла никогда.
-Боже. На стуле. Голая. Со связанными руками. - на последнем слове она ударилась головой о мою спину в месте между лопатками. - Мы работаем без крыши. Да, некому сдирать с нас часть прибыли, некому стоять сверху, приказывая кого-либо обслужить, но некому и предоставить защиту. Хорошо, что я давно тебя знаю, могу доверять — после этой истории, я сделаю перерыв, никаких клиентов хотя-бы неделю. Мне страшно.
Салли! Она — Салли. Я точно не знаю, настоящее ли это имя, но я всегда звал её Салли. Эта манера говорить — эмоции и эмоции. Мне никогда не приходилось слушать её трезвым, даже видеть её лицо не находясь в угаре. По своему она и в тридцать шесть была очень приятна — веснушки на лице, тонкий нос, чёрные, как смоль волосы в милом пучке. Она всегда выглядела именно так, но на расстоянии в двадцать сантиметров я не видел её ни разу. Это точно была Салли — мать одиночка, убирающая со столов в моём любимом баре. Она упоминала, что с её непреднамеренных родов в тридцать лет ей ещё не приходилось работать только в каком-то определённом месте. По две-три смены в день, средства за которые она тратила в тот же день, чтобы её близнецам не пришлось стать обделёнными.
-Салли? - шепнул я себе через плечо, пытаясь скрыть в интонации свою девичью память.
-Грэг? - тоже шопотом отозвалась она.
-Как я здесь оказался? Где я? - всё-ещё очень тихо спрашивал я.
-Ты у меня в объятиях. - она сказала эту фразу с такой иронией, что я сумел наконец понять, почему она так легко забыла имя отца своих блезницов.
Объяснять, что я имел в виду мне не хотелось. Я почему-то чувствовал ужасную усталость, словно после того, как разбилась бутылка в моём кабинете, я быстро оделся и побежал искать эту самую Салли по всему городу. Это казалось абсолютной правдой — у меня жудко болели бёдра и икры. Я не мог оторваться от подушки, а веки как будто кто-то сшивал между собой. Салли легонько захрапела, её рука стала в разы тяжелее, но даже сбросить её с себя я был уже не в состоянии. Я был в состояннии только поддаться усталости. Я уснул.