— Понимаешь, вот ты водку купил, а ты её заслужил?! — От неожиданности, приседаю, как будто в кухне в коммуналке рванула скороварка со сгухой. Ну помните, во времена Советские сгущёнку варили в банках? Чтоб потом на самодельные торты из батонов по двадцать пять копеек мазать? Короче, клапан накипью забило и рванула…
— Простите?! — Несколько ошалело поворачиваюсь к парню лет двадцати. Небольшая очередь на кассе. Он позади меня стоит. Лицо... грубоватое. В руках скудный пакетик: кусочек чёрного хлеба, тазик «Дружбы» (сыр «Дружба» плавленный), пакетик какой-то хрени от накипи. Кажется, за всем этим нехитрым скарбом, прячется предпраздничная четвертинка водки. А как же иначе день пятничный восчуять? Да только так и можно!
Сам обладатель всей этой «покупательской корзины» — «из народа». Ну, как раньше говорили. Без явной азиатскости на лице, но «с хитринкой из глубинки». Парня распирает от замполитской праведности и желания толкнуть проповедь. Немедленно. Не отходя, как говорится, от кассы. В прямом смысле.
— Вот, если командир выдаст. Своей рукой, перед боем. Сто грамм. Как при Сталине. Тогда — да. Святое! А так — нет! Низзяааа! — Он сейчас, как дядя Коля-алкаш на коммунальной кухне. Его заткнуть вовремя не успели он и толкает без остановки.
В принципе, ему сейчас расстреливать хочется, но… нельзя. Пока. Потому, что, момент времени сложный. Надо агитировать и убеждать. Но, внутри рвануло. Наглядная агитация перешла границы убеждений «на местах» и стала публичной.
Лексика бывает нормативной и не нормативной. А агитация бывает наглядная и ненаглядная.
— Гоги, ти памидоры лубыш? — молчу про себя. — Если заслужыл — лублу, а так — нэт.
Вслух, как-то не хочется. Уж очень серьёзно стограммовый нарком начал речугу. Оно и понятно: жертва «политпросвета». Ответ колеблется маятником в голове «вы в своём уме» и «мы с вами не знакомы, чтобы обсуждать такие темы»
— Воевал? — Сухо говорю, сторонясь задуманной отповеди. Скандал мне сейчас не надобен.
— Не... — честнит он всем своим рябым лицом. — Не... — вздыхает скорбно. Ему очень хочется соврать, но что-то удерживает. Накипь правды в душе обманутых. Так бывает. Знак, что душа ещё жива: о святом (для него) не соврёт.
И тут уже во мне взрывается эдакий белогвардейский спившийся интеллигент-офицерик-пенснурик. Типа, «отдать врагу последнюю бутылку, чтоб потом к стенке было ставить не стыдно».
— Мужик, хочешь я тебе эту бутылку подарю? — протягиваю ему бутылку, которую только что оплатил на кассе. Не дешёвая, между прочим. За пятихатный.
— На кой? Ты ж не командир! — Агитатор за «Сто Грамм Наркомовских» просто ошеломлён моей внезапной наглостью. То есть, таких, как я с командирами несовместимы. Как гений и злодейство. Оксюморон. Оксюморох. Я — оксюморох.
— Ага, если завтра война, если завтра... — Мурлыкаю некстати. Оба мы взорвались. Взорванные. Подорванные. Агитационная накипь непрошедших времён. Чёрно-белые кадры из старой агитационной фильмы так отваливаются кусками от стенок не моего прошлого. Накипь времени.
Знаете, что есть причина всех бунтов и революций? Накипь. Не события, нет. Даже, несправедливость, причинённая в особо крупных и тяжких размерах, не становится причиной народных взрывов.
Накипь. Накипь — это невысказанные обиды, зажёванная тайными слезами боль. И вот, когда эта накипь забивает все клапана, взрывается. Всё. Пару некуда больше выходить.
Причина всего — накипь.
— ...если завтра в поход, — довольно точно поёт дальше замполитно-водочный патриот. И тут что-то ломается во мне. Видимо, агитационный фильм о войне берёт верх над моим обычно весьма миролюбивым настроением. Накипь времени на стенках чужого прошлого.
— Ты ж смотри: если что, я ведь командиром буду! — Вскипаю на глазах. Парень, кстати, боевой. Может и в глаз засветить. Собственно, не это неприятно, а что набегут, повяжут нахрен… но остановиться уже не могу, — Когда командиром стану, я уж хрен тебе налью!
То есть, когда вырасту — стану командиром. Разговоры на уровне «в песочнице». И чую, сложнее здесь нельзя. Не поймёт. Я сам не пойму. Скорее, даже, не поймут все остальные. Только так. На уровне «штаны на лямках». Впрочем, такой сюжета разворота его изумляет настолько, что он затыкается. Остаётся столбом стоять у кассы.
— Не станешь! — Кричит стограммовый агитатор мне в спину. Впрочем, как это пишут в сентиментальных романах? Поздно уже. Поздно, Машенька…
Он кричит мне в спину. Когда я уже у самого выхода. Дискуссию окончательно считаю уже завершённой.
— Не станешь! Ты Родину не любишь! — Стограммовик выплёскивает из стакана разума свой главный довод. — Таких в командиры не берут. При Сталине не брали!
Накипь чужих слов на незрелой душе. Вот тут-то окончательно взрываюсь, как бомба скороварки с заклёпанным столетней накипью клапаном, на коммунальной кухне. Вы когда-нибудь видели, КАК взрывается скороварка? А я — видел. Потому, что вырос в СССР. В коммуналке, к слову сказать.
— Я лжепатриотов не люблю. А Родину люблю — побольше твоего. Так, что, поберегись, могу со временем и к стенке. И тебя и таких, как ты. Рука не дрогнет, поверь. Наркомовских сто грамм ему захотелось... хочется сказать, что хорошо, не вдвое старше его, дурня. Видел, не раз, как «правда» менялась с одной на противоположную, ничуть не краснея. Впрочем, что я в жизни видел? Так, накипь времени на стенках истории народов…
И тут в магазине настаёт тишина. Как в коммуналке после взрыва скороварки со сгущёнкой.
Каменная тишина. Каменная, как соль в бумажных упаковках на полках того же магазина. Вы знаете, какая она противная на вкус, если её с чайную ложку на ломоть чёрного хлеба сыпануть?
Вот такая настала тишина.
Парень таращится на меня соляным столпом. Видимо, лицо запоминает. Или момент засаливает. Чтоб не забыть.
И тут отчётливо понимаю: все мы накипь. На стенках времени…
С минуту молчат все.
Испугались, понятно.
Короче, ушёл я.
Накипело.
На стенках души.
Как в старой скороварке на коммунальной кухне. Рвануло.
А так... любили меня тут.
За нрав шутейный да за незлобливость.
Любили.
Накипело.
Накипь.
Рвануло.