Наша кривая улочка на Горбах, где я выросла, два раза в год была просто сказочно красива. Первый раз, это когда солнышко весной начинает по-настоящему пригревать. Снег только-только растает и отгрохочет ледоход на Мурафе, а грязь на дороге подсохнет и даже по краю дороги прохожие протопчут тропинки. Правда, в самых затенённых местах ещё хранят прохладу почерневшие лоскутки снега. В это самое время первыми прогреваются муры (каменные заборы) с солнечной стороны дорог. Заборы от дождей и времени разрушались, но хозяева счищали с упавших камней мох и опять из них строили муры, которые служить будут ещё внукам и правнукам. В селе есть ещё немало таких заборов, о тех, кто их строил не помнят даже долгожители этих улиц. Вот такой забор укреплял от сползания земли огород бабы Кати, а дальше уже простирался наш огород. В некоторых местах под напором земли забор выпирало пузом. Мой отец задумчиво похаживал по дороге от межи до межи, чесал затылок, но перебрать камни и обновить забор у него уже не было силы. Когда отец умер, а забор в некоторых местах рушился так, что камни выкатывались на дорогу, то чтоб проехать по дороге, возница, вздыхая слезал с воза, собирал камни и на «скорую руку» заделывал дыру. Люди понимали, что это осиротевший дом без хозяина и подправить забор некому.
Но то, о чём я хочу рассказать, случилось, когда мне лет 5-6 было. Отец ещё был жив. Я шла домой со своими дедушкой и бабушкой. Гостила я в бабушкином доме недели полторы по той простой причине, что снеговая вода, идущая с полей, разрушила все мостки через яры в нашем селе. Нужно было время, чтоб мужики подправили все переходы и переезды. А Весна ждать не любит. Она открывает глаза всему тому, что спало под снегом. Почки на деревьях только-только начали открываться, а старый мур уже зазеленел. Это отогрелись и ожили корни, что ютились между камней забора и показались округлые листики голубой, синей и фиолетовой фиалки. К тому времени, как я с дедушкой и бабушкой пришла на нашу улицу, муры выглядели как сплошной фиалковый венок. Я же, глупая голова, ринулась к тем цветам.
- Куда ты?! – испугано воскликнул мой дед и в последний миг, успел таки схватить меня за сукенку. (Старые люди платье называли – сукенка). Я вырывалась, плакала, обиженная на то, что меня не пускают понюхать первые увиденные мною цветы.
- Держи её!
Дед передал меня бабушке, а с бабушкой спорить бесполезно.
- Смотри…
И дед стал собирать на дороге мелкие камушки и кидать их в сторону цветущего мура. И вдруг, некогда спокойное место, зашевелилось. Добрый десяток змей, которые грелись на солнце в верхней части мура, зашевелились и уползли из виду. Я оцепенела от страха. (Меня до сих пор удивляет то, что у ребёнка в столь малом возрасте, откуда-то появился страх…) Потом я поняла, почему протоптанная людьми тропинка пролегала не вдоль мура, а по другую сторону дороги.
Второй раз наша улица утопала в цвету – это когда цвела сирень. Над теми же старыми каменными заборами разрослась шпалерой сирень. Считалось, что её корни укрепляют землю, которая давит на камни забора. Ломали ветки сирени все, кто хотел унести букет сирени домой. Я сердилась, а мама убеждала меня, что в следующий год цветов от этого будет в два раза больше. В эти дни мама сама открывала окна на чистой половине, чтоб «впустить лето в дом». Это были праздничные дни на нашей улице.
***
Одно время я зачитывалась стихами очень талантливого поэта прошлого века, Леонида Киселёва. Мне запомнился один отрывочек:
Яблоню, что растёт на улице,
Ржавой проволокой колючею,
Чтобы за яблоками не лазили,
Старый дворник обвил…
Как же тут не вспомнить яблоньку «папировку», что росла у нас за домом. Огромная, с толстым стволом яблоня. Начнёт зреть – на земле от паданки ступить негде. Так нет же, соседским мальчишкам непременно на неё залезть надо. Яблок не жалко лишь бы веток не ломали. А они же второпях так нашкодят, больно потом на дерево смотреть. Знают же черти, что в чужой огород лазить нельзя, но разве ж запрет кого-нибудь удержит?
Мой отец, больной человек, перегноем яблоню удобрял, обкапывал, обрезал, ствол варом обмазывал… Только разве ж воры чужой труд оценят, они уже на готовое идут. Обида взяла садовода. После войны много колючей проволоки по нашим полям валялось. Принёс мой отец однажды ржавый моток той проволоки и обмотал ею ствол любимой яблони. А работал он в ту пору колхозным лесником. Знал, что не ночью воровали яблоки, а выследят соседи, что дома никого нет, а забор перелезть сорванцам – не проблема. Только и мой отец в своё время мальчишкой был, и все их хитрости наперечёт знает. Сделал вид, что в лес ушёл, а сам в кустах сирени спрятался. Ждёт. Дождался. Вот они, гости дорогие… Почертыхались, обложили хозяина матерными словами за колючую проволоку и… полезли. А как залезли повыше, стали яблоки рвать и за пазуху класть, отец мой из дробовика вверх и выстрелил. Тут колючая проволока и дала о себе знать. Редко у какого мальчугана дома в запасе другие штаны были, бедновато жили люди в селе, а за порванные штаны – тут уж точно суровый родительский спрос. Василий же, на закате дня в ворота стучится, соседа для разговора подзывает, а тот сыночка кличет…
Яблок было много. Я с мамой собирала их подолами и вёдрами и прямо таки за ворота в траву высыпали. Кто мимо шёл, в карманы набирал гостинцы. Только и слышно было с дороги: «Манька, спасибо за яблоки!» А отец только посмеивался, его за твёрдость характера в селе побаивались, лесник же с дробовиком за спиной.
***