Вместе с бабушкой жила моя тётя Алла – младшая мамина сестра.
По словам мамы, в молодости, а точнее – лет эдак до семи, моя тётя была очаровательным существом. Более бодрого, улыбчивого и шустрого ребёнка на целую улицу было трудно найти. А уж то, как она мигом собирала вокруг себя других детей и могла часами рассказывать что-то им – а они слушали, пораскрывав рты – выдавало в тёте явную заводилу.
Однако потом тётка переменилась. Улыбка исчезла с её лица. Исчезла и детвора, ранее её окружавшие. Она будто бы в одночасье стала замкнутой и угрюмой. И никто из родных не пытался узнать, почему.
Такой и выросла тётка. Со временем к портрету добавились озлобленность, плаксивость и мужененавистничество, унаследованные от бабушки путём скорее подражания, чем генетики.
Тётка не вышла замуж, и вылетала почти с каждой работы, на которую ей удавалось устроиться.
Бабушка души в ней не чаяла, и нянчилась с нею так, будто она всё ещё была в детсадовском возрасте. В один из немногих разговоров я была очень сильно удивлена, когда спросила тётку, сколько ей лет, и та ответила, что тридцать пять.
– Тридцать пять?! Ого! Ничего себе много!.. – поражённо воскликнула я.
– А ты думала, сколько? – улыбнулась уголком рта тётка.
– Я думала, пять… Так же, как мне, – искренне ответила я.
Тётка отчего-то горько усмехнулась в ответ…
В другой раз, помнится, тётя научила меня, как правильно нарисовать радугу с помощью скороговорки «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан».
В третий – тётя обсуждала со мной компьютерные игры. На рабочем компьютере её очень развлекали шарики, которые нужно было собирать по пять в ряд; я же любила квесты, считала эту игру бессмысленной и глупой, и внутренне потешалась над тёткой.
Других доверительных бесед между нами я не припоминаю.
Внутренним агрегатным состоянием моей тётки была Ничтожность. Я почувствовала это сразу же, и не меняла моего мнения на протяжении многих лет – наверное, потому, что не менялась и сама тётка.
Наверное, именно поэтому на одной из немногих картин, где я нарисовала свою семью в духе «ротик-носик-огуречик – вот и вышел человечек!», тётку я не смогла изобразить иначе, чем как амёбу с одним-единственным глазом, опасливо глядящим на мир из угла разлинеенного листа.