Бездна. Глава 3

Юрий Сапожников
3

Больше всего Анисимова раздражало, когда из круговерти образов, вроде бы индивидуально цветных и ярких, не удавалось сложить что-либо удобоваримое для изложения на бумаге.

Муки творчества терзали его уже больше полугода. Ноутбук наполняли десятки набросков, любопытных наблюдений, интереснейших характеров и зачаточных повествований. Не удавалось, однако, пойти чуть дальше и родить, наконец, или, по-другому, в качестве творца, мановением авторского пера, вдохнуть жизнь в разнокалиберные обломки прозы.

Вместе с творческой импотенцией и, безусловно, вследствие ее, стремительно приближалась финансовая пропасть. Невыполнение издательского контракта множило кипу неоплаченных коммунальных счетов на столике в прихожей, батарея бутылок под окном меняла этикетки и форму с пузатых и цветистых коньячных на унылые, прозрачные водочные свечки.

Сегодня ночью, одновременно с пересохшим горлом и наполненным мочевым пузырем, в половину пятого, Альберта Анисимова, сорокалетнего провинциального журналиста, графомана, и алкоголика, подкинул очередной кошмар. Спустивши тощие волосатые ноги со смятой, усыпанной крошками постели, Алик привычно нашарил диктофон, бубня, наговорил приснившихся чудовищ.

Не забыть чтобы. Завтра к вечеру, если удастся разобрать собственное бормотание, родится в стареньком ноуте очередная короткая химера. А это все-таки надежда. Когда-нибудь, в один великолепный миг, сойдутся в растревоженной голове воедино путаные строки, и появится сюжет. Как там говорил Кинг – сначала я вижу в пустом пространстве ручку. Потом появится кружка. Это в смысле – книга. Ну, Стивену-то проще. Все лучшее написано под чудесным допингом. А когда начался виски – пошло так себе. У Альберта осталось денег – на пару бутылок водки. И вся тут история.

- Эх, сейчас бы самое время – творить, - задумчиво произнес Анисимов, потрепал по загривку тощего кота, закурил и уставился в треснутое стекло на мутноватую, в облаках луну.

Действительно, великое время перемен, похоже, наступило. Фантазируя порой об эпохе больших поэтов прошлого века, живо представляя себя в кабаках бушующего революционного Петрограда в засаленном черном пальто, пьяного, больного сифилисом, но с молодой душою, Альберт думал о природе времени. Все же, циклично оно или линейно? Живы ли сию секунду в другом мире Есенин и Маяковский, шагает ли где-то по мраморному полу Калигула, ведет ли танковую колонну по пыльному Тунису фельдмаршал Роммель?

Либо же, прошлого уже нет? Сожрали, может, его, лангольеры (сы)? Опять в голову лезут чужие придумки. Однако, какие же бывают таланты писателей-творцов, что удается им, поднявшись от цитируемости, создавать религии собственных миров?! Завидно, и очень…

- Время – линейно, - покачал головой Анисимов, поддал коту рваной тапкой под костлявый зад, вышел на заваленный хламом балкон, - Время, конечно же, имеет конец и начало. Именно поэтому – мы все скоро издохнем. И нет никакого смысла плодить себе подобных и копить имущество. Переживет индивида только его творчество…

  А город тонет, тем временем. Медленно уходит в пучину хаоса, вместе с остальным миром. Большое, суровое время перемен уже настало. Поэтому сегодня писатель Анисимов пойдет и просто возьмет в темном павильоне через дорогу все, что ему для жизни необходимо, совершенно бесплатно. Для этого два дня назад он перерубил топором кабель, подходящий к электрощитку. А вчера под утро перепилил навесной замок на запасном выходе, приоткрыл дверку и все поставил обратно на место. Никто не пришел чинить. Магазины закрыты. Уже скоро, следующим хмурым весенним утром, у Альберта появится водка и жратва, и он, возможно, напишет еще одну коротенькую главу.

Весна в этом году совсем не спешит. Добавляют заморозки и снежные заряды, будто назло налетающие посреди хмурых дней, грязи на неубранных улицах и тоски в растерянных сердцах людей. Холодные дома безразлично глядят редко освещенными окнами на голые ветки тополей и темные осевшие сугробы. В воздухе металлическая сырость, знобливая туберкулезная дрянь.

Как же это все случилось, понять бы. Острому на восприятие, однако, совсем не методическому, уму лирика-идеалиста Анисимова катастрофически не доставало информации. Когда по телевизору понеслась нескончаемая музыкальная трансляция, и пропал интернет, стало ясно – дело плохо. А уж внезапно ожившая радиоточка в старой хрущевской норе – чудом уцелевший памятник минувшей эпохи – и вовсе прибавила душевной дрожи, прокаркав однажды утром об отсутствии в городе питьевой воды и организованном подвозе цистернами.

- Ну, мой друг, - молвил тем утром коту Альберт, на выдохе проглотив стопку водки, - Теперь ждем дальше. Вспышка слева. Противогазы ГэПэ-четыре выдаются в школе. Ваш эваковыход номер два…

Люди толпились у автоцистерн, будто делали это всю жизнь. Шесть грузовиков, половина из которых с надписями «Молоко», длинной понурой колонной заняли тротуар вдоль всего квартала. В очереди перелаивались собачонки на поводках у бабушек, молодые люди, лишенные сотовых телефонов безжалостными событиями, потерянно топтались с ноги на ногу, не в силах поддержать разговор ни с ровесниками, ни со старшими.

Когда Альберту достались его два бидона бесплатной воды, он сразу почувствовал сладковатый запах, о котором многозначительно обмолвился накануне знакомый из компетентных органов. Будто бы в цистернах плавал пряный, чуть сбродивший виноград «изабелла». Никто, однако, в очереди, да и потом, среди соседей, ничего подобного не замечал.

Дядя Слава, толстейший военный пенсионер с первого этажа, заметил Анисимову, потрясая красными щеками:
- Алик, тебе бы бухать поменьше. Водки щас запросто можешь хватануть паленой. А в больнице, говорят, ни лекарств, ни света.
- Как же они в темноте? В смысле лечат, – удивился Альберт, - Может, дезинфицирующее средство какое в привозную воду добавляют?

Пришлось поискать в поле, за гаражами, залежи покрытого настом снега, набить ведра, растаивать в квартире, цедить сквозь старую простынь, кипятить и употреблять внутрь. Воду в кранах начальники объявили отравленной, и, чтобы не дай бог, никто не хлебнул, а только для туалета пользовался, пускали ее дважды в день, подкрашенную чем-то зеленым. 

Поразмыслив немного над природой планируемого ограбления магазина, Анисимов пришел к выводу, что в этом деянии совершенно отсутствуют признаки преступления, поскольку в чрезвычайных обстоятельствах ни один закон не вправе воспрещать человеку удовлетворить насущные потребности в хлебе, консервах, алкоголе и сигаретах.

- Боже мой, до чего докатился, - пробормотал он, выходя из подъезда в раскисший дворик на ежедневный променад.

Ветер внезапно налетел с переулка, дунул так, что сигарета выбросила сноп искр, едва не угодив в глаз. Пробирало до костей. Недовольные вороны взлетели с голых тополиных крон, заорали дико, нескончаемым хороводом понеслись в сумрачном утреннем небе.

За углом, на пути к ближайшему перекрестку, у облупившейся розовой стены дома, женщина из первого подъезда молотила грязной хозяйственной сумкой по голове старушку.

Альберт узнал обеих. В его доме жильцы менялись редко и этих двух женщин – мать и дочь – он бы ни с кем не спутал. Кто-то рассказывал, что пятидесятилетняя дама – преподаватель философии в педагогическом институте, прожила всю жизнь с мамой – благообразной старушкой, музыкальным работником. Мужа и детей не завела, конечно, все силы отдавая лоботрясам-студентам, тихо и благочинно проводя домашние вечера и выходные с матерью. Они вместе гуляли, встречал их Анисимов в театре и картинной галерее, неизменно вежливых и говорящих друг с другом интеллигентским шепотом.

Старушке, честно сказать, доставалось несильно. Плакала она скорее от обиды и непонимания, причитая невнятно.

- Девушка, что ж вы делаете? - Анисимов остановился в паре шагов, нерешительно протянул руку, загораживая старушку от тумаков, - Маманю лупить, да еще по голове! Я-то думал, мы с вами люди интеллигентные. Трое на весь дом…
Женщина с философскими познаниями шутку не оценила. Поправив сбившийся на затылок платок, перевела дыхание, взглянула на Альберта круглыми злыми глазами, опустила грязную клеенчатую сумку.

- Дура эта старая продукты испортила. Я яиц у знакомых достала, бутылку масла подсолнечного. Упала, карга, прямо на сумку. Посмотрите, вдрызг все!!
Анисимов покачал головой. Пожилая женщина скулила тихонечко, прислонившись к стене плечом в старом коричневом пальто.
- Подумаешь, продукты, - Альберт неуверенно обошел парочку, - Нельзя же бабушку так мутузить, да еще родную мать.

В глазах женщины понемногу таяла ярость, сменилась растерянностью, отчаянием.
Когда Анисимов обернулся, пройдя десяток шагов, она обнимала мать у облезлой стены дома и поникшие плечи женщин вздрагивали, со слезами, видно, выходила боль из обессиленного сердца.