Ах, как он прекрасен!.. Как же слабы в натуральной действительности голоса живописца, поэта, музыканта, как ничтожны потуги их, даже самых великих из них против такого органного звучания! Бог – не выдумка, не иллюзия, не храм, не покаяние пред алтарем, – Бог прямо здесь и сейчас… Этот закат! Как унять комок у горла?.. Как прогнать неуместную здесь мужчине слезу, глядя за окно?.. Не где-то там, над вечным покоем тихого омута Левитана, над заколдованным лесом Куинджи, над синевою загадочных гор Рериха – нет – прямо здесь: над крышами усталого, раскаленного за день города; над этими нелепыми серыми пятиэтажками; над этими суетливыми и нервными машинами; над теми двумя всегдашними в это время сплетницами-соседками; над той собачонкой, что смешно изогнулась и кусает себе спину, в погоне за надоедливой блохой… Над всем что ни есть огромного или мелкого на земле распростер сейчас свои объятья удивительный этот закат, этот великий, недостижимый, невозможный в понимании, неумолимый и прекрасный Бог!
Как тихо, как торжественно, как величественно и, в то же время, как спокойно завершает Он день свой! Обыкновенный день. Сколь бы ни было в дне этом мелкой суеты, мелких устремлений, мелких обид, мелких побед или… крупных дрязг, ужасных бесчинств, войн, смертоубийств – какое же торжество в вышине! Глядя на эти гигантские прозрачные акварели неба, на этот растворенный в нежно-розовом и бледно-голубом воздух, на этот огромный, уже не режущий глаза диск, неторопливо опускающийся в индиговый туман, вдруг чудится, будто и вся эта суета, все, что бы ты ни делал сегодня - было вовсе не зря. Невозможно даже помыслить, чтобы такую патетическую коду вдруг посвятили чему-то ненужному и бессмысленному. Этот симфонический оркестр, эти легкомысленные скрипки и томные виолончели, эти рассудительные гобои и загадочные валторны звучат для всех разом, над всеми разом на земле. Ничего не зря на ней. Ничего не просто так. Всему была, есть причина. Когда не было бы причины, то чему тогда такое великолепие, такой гимн?!
Как жаль… Как жаль, что настолько слаб человек. Как мало все же походит он на Создателя своего. Как ничтожен разум его, чтобы постичь такое, прочесть партитуру такую. Как непохож закат человека на закат Божий. Какой же он, закат человечий…, ну не симфония. Согбенный, с клюшкой, утративши и память, и даже обыкновенное разумение покидает он длинный день свой. Не расцвечивает он напоследок живыми акварелями живой воздух вкруг себя; не услаждает слух приютной музыкой глубокой мысли; не умиротворяет никого уже лик его и не подобен он Богу вовсе. Но это ничего. Покуда горит каждый вечер над землею такой волшебный свет – остается место и волшебству над ним, человеком. Смерть – лишь легкокрылая летняя ночь, а за нею обворожительный рассвет. Божьи рассветы столь же прекрасны, сколь и рождение человека, только в рассвете человеческом видится не много смысла, когда глядишь на закат его. Так устроено Всевышним. У Него ведь тоже не всякий день, как сегодня? А сегодня, поглядите…
Экие кругом переливы! Перламутровым отблеском розовеют жемчужные дальние облака. Небо будто засыпает, опускаясь в нежные эти перины. А вот уже и она, прекрасная юная Венера, чуть поодаль от хмурой ночной надсмотрщицы-луны. Все так, все как всегда, все как устроено от сотворения мира. Нет этому великолепию правильного описания, не находится на него достойных художников. Есть только зритель - обыкновенный, но и вряд ли смертный, глядя на подобное, человек. Будь он хоть в пустыне, в горах, на море иль в городе - нет человека среди него, который, взглянувши сейчас в небо, не воскликнул бы, отирая искреннюю от сердца слезу: «Се есмь сам Господь!». Аминь.