На фото - Михаил 1963 г.
Чувствовать я начал раньше, чем мыслить...
Жан-Жак Руссо
МИШКА
Портрет на фоне эпохи.
В ноябре Мишке будет семнадцать. Девчонки и в родной деревне, и в новой школе называли его Медведем не только за неуклюжесть и грубоватость манер и речи, но и за внешность. Был он рослый, широкоплечий, с сильными руками и медлительной походкой вразвалочку. О ней потом для школьной радиогазеты сочинили на мотив популярной песни "Топает малыш":
Топ, топ, Мишенька идёт.
Всех людей он на пути метёт.
Обойди, прохожий, стороной,
Видишь: человек идёт большой.
Топ-топ, очень нелегки,
Топ-топ, Мишины шаги!
На прямой шее крепко посажена голова. Взгляд серо-голубых глаз исподлобья. Лицо чистое, смугло-загорелое, губы с упрямой складкой. Был Мишка самостоятелен, полон внутреннего достоинства, упрям, особенно когда видел угрозу своей самостоятельности или, может быть, самолюбию.
Уже пробовал курить, и срывались с губ «матерки» как статус взрослости. У сельского клуба по вечерам в толпе таких же сорванцов он представлял опасность спокойствию, особенно девчонок. Хмель подростковых гормонов бродил в жилах, выплёскиваясь наружу бесшабашными выходками.
Старая бабка, с затаённой любовью глядя на внука, подсовывала за столом лишний кусок и ворчала: «Чисто дед, царствие ему небесное, такой же здоровенный да шалoпутный».
В школе это был тугодум, чьё естественное желание отстоять свою точку зрения (пусть даже неверную) принимали за грубость, поведение приводило учителей в недоумение, а его самого – в кабинет директора.
Девчонок, ощущая неосознанное влечение к ним и не умея рассчитывать силы, он иногда обижал. Не то, чтобы издевался, нет, упаси Боже, но подшутить любил, и даже безобидные, а может быть, и ласковые шлепки были ощутимы, не говоря уж о том, когда Мишке хотелось кого-нибудь из них по-дружески огреть ремнём в игре.
И они с визгом разбегались, чтобы не попасть в кольцо по-мужицки сильных рук. Ещё бы не быть им сильными: сызмала все деревенские и колхозные тяжёлые работы он выполнял наравне со взрослыми мужиками, не отлынивал никогда.
В последнее лето на покосе его не раз замечали рядом с Олькой Зеньковой, конопатой, симпатичной девчонкой с зелёными глазами и толстой рыжей косой. С ней он остерегался озорничать, потому что рука у неё тоже была тяжёлая, крестьянская.
Не раз он ловил на себе её любопытные взгляды, хотел как-то проводить, но она смешалась с гурьбой девчат, и они, хохоча, убежали от него. Мишка сгоряча решил, что посмеялись над ним, обиделся. Но потом несколько раз провожал её, да и на току в горячую пору уборки всё чаще оказывался рядом.
Ученье его не увлекало. Естественный, привычный с детства мир природы, не требующий зубрёжки совершенно, по его мнению, ненужных сведений, был ближе, понятнее, роднее. Старший брат как-то взял мальчишку на охоту, а потом он и сам с дружками или без них уходил на озеро «рыбалить» или в лес с отцовским ружьём.
Где-то, далеко от их деревни, бурлила другая жизнь, о существовании которой Михаил не то что не подозревал, но просто не думал.
Глава государства распорядился вынести Сталина из Мавзолея, разводить на полях царицу полей кукурузу, а в городах строить знаменитые "хрущёвки".
Приоткрыл российские границы: появилось итальянское, латиноамериканское, французское кино.
Русские искренне восхищались Кубой. Её название расшифровывали: «Коммунизм У Берегов Америки».
Денежная реформа аукнулась неизбежным подорожанием и горестными вздохами. В деревне особенно болезненно отнеслись к тому, что подорожал "карасин"...
В городах появились шариковые ручки, плащи «болонья», рукава-фонарики, жевательная резинка, музыка «Битлз».
Здесь же... продолжался послевоенный несытый быт. Тяжёлый труд на полях и в домашнем подворье.
В деревенских школах - ещё пользовались перьевыми ручками и чернильницами-непроливашками. После полуночи зажигали в избах керосиновые лампы, а на вечорках задушевно (а может, и задорно) звучали песни под гармошку или баян.
Обычная одежда - стёганые "куфайки", замасленные шапки-ушанки, летом пиджаки, залатанные штаны, сатиновые юбки, платки да картузы.
Потрясающий голос Лолиты Торрес пел об иноземной, не нашенской, киношной, страстной любви. И сердце стучало сильнее, когда в клубе звучала "Коимбра" и тоненькая отчаянная девушка так зажигательно танцевала на белом, аккуратно сшитом экране...
Да, вот что ещё! Хрущёв объявил о строительстве коммунистического общества... Деревенские мужики за стаканом самогонки хмыкали в усы. Деревенская молодёжь о высоких материях не задумывалась.
В России на смену одному великому эксперименту пришёл другой, заманчивый и многообещающий! Однако колхозники "Красного Октября" на эту тему не заморачивались. Работали много на фермах и полях, как и раньше. На гулянках много пили и с душою пели. Некогда им было размышлять.
В родной деревне была лишь малокомплектная школа. Оканчивал учёбу Михаил уже в другой – за 20 километров от дома.
Отец привез его в Угуй на попутной машине, вместе с ним - мешок картошки да бутылку рыжикового масла. Привёз и одежду, строго глянул на Мишку, не забыл о наказах. Оставил в избе у знакомых и уехал. Торопился: было самое время уборки хлебов.
Пока Миша устраивался и присматривался, завечерело. Вышел на деревенскую улицу. Прислонившись к воротам, вдохнул ещё пахнувший летом тёплый воздух, огляделся.
В светло-сером небе, над силуэтами крыш, звёзды похожи на девчоночьи веснушки. Расплывчато-неясно светлеет дорога. Где-то осталась родимая изба, отцовские натруженные руки, мамкин пригляд, бабкино заботливое ворчание.
Чужая деревня как чужая страна. И смутно на душе, и одиноко.
Там он знал как свои пять пальцев любой двор и его обитателей. Сейчас подскочил бы к нему лохматый, в репьях головастый верный пёс... и стоять не дал бы спокойно, скуля, бросился бы на грудь, повизгивая и царапая когтями. С ним, преданным другом, пропадал Миша в лесу и на рыбалке, не боясь заблудиться. Однажды и впрямь чуть не заблудился, да Бог спас.
Тоскливо заныло сердце. Здесь всё чужое. И школа большая, да чужая. У входа столб с фонарём. Помятый ветром жестяной абажур колышется, позвякивая, поскрипывая.
Тусклый свет вырывает из сумрака то ступени деревянного школьного крыльца, то перила, то шелестящие последними листьями деревья.
Где-то запели тонкие девчоночьи голоса. Мишка посмотрел в ту сторону, но никого не увидел. Вновь незнакомо заныло сердце. Повертел головой, словно отгоняя наваждение.
Навстречу песне метнулся переливчатый свист, громче и злее залаяли псы. Протарахтел и смолк мотоцикл, надсадно стреляя, промчался за домами.
Слышно, как переговариваются в соседнем дворе.
– Дашь ты мне поисть чо-нибудь?
– Суп хлебать будешь?
– Буду.
– Ну, айда в избу.
Голоса смолкли, стукнула дверь. Снова запели девчонки грустно и нежно:
Куда бежишь, тропинка милая?
Куда зовёшь, куда ведёшь?
Кого ждала, кого любила я,
Уж не догонишь, не вернёшь…
Пойти бы к ним, поозорничать. Мишка снова вспомнил летние вечера, шастанье по деревне, визг напуганных девок. То ли было! Усмехнулся.
Ночью он долго ворочался на полатях. А утром чуть свет уже был на ногах: разбудил гул машины и тарахтенье трактора. В школу прибыли ученики. Чувствуя себя почти старожилом, Миша снисходительно наблюдал из окна.
Пацаны, да и девчонки, что побойчее, прыгали из кузова прямо в пыль. Другие, аккуратно передавая друг дружке портфели или матерчатые сумки, сползали по борту, одёргивая платья. Видя местных подружек, обнимались, радостно взвизгивали, делились новостями.
Учителя (в основном, учительницы) встречали приветливыми улыбками, и девчонки тут же бросались обнимать их – деревенская детвора эмоциональнее, чем
сверстницы в городах.
За полчаса пустынный школьный двор заполнился шустрым народом. Кто торопился в интернат, кто – на прежние квартиры.
Мишка тоже зашёл в школу. Длинный коридор. С одной стороны - широкие окна, с другой - двери в классы.
Протопал по коридору, толкнул дверь. Комната просторнее, чем в его старой школе, чёрные парты блестят свежей краской, доска тоже чёрная, большая. Выбрал место у окна.
Деревья пришкольного сада приветливо закивали ему ветвями. Меж желтеющих листьев синью мелькнула озёрная гладь.
Заглянул в учительскую. Большой квадратный шкаф, наверху - кубки спортивные. Мно-о-ого! Стол. Широкий чёрный диван. Ух ты, кожаный! Мягкий, наверное...
Что дальше по коридору? Спортзал. Эх, жаль, что закрыт. Ну, завтра посмотрим.
А это что за дверь? Табличка: «Библиотека». Тоже закрыто. Ладно, всё завтра. На озеро смотаться, что ли?
Там свежий ветерок рябил воду, сминая отражения луны и облаков. Просторно, прохладно, дышать-то как легко! Была бы лодка… На мостках, переговариваясь, полощут бельё бабы.
Пацаны в камышах шуршат на самодельном плоту, отталкиваясь кривыми жердями, – последние забавы уходящего лета. Мужик возвращается с рыбалки довольный, с уловом. Мишка позавидовал: " Эх, пошто лето всегда так-то быстро пролетат! И кому нужна эта школа – отменить бы её совсем!"
Но ещё быстрее, чем лето, с первого сентября полетели школьные дни – неделя, другая, месяц...
Теперь Мишка уже не хочет отменить школу. Здесь интересно – не то, что в маленькой, старой. Учителки не только старые, есть и молодые, городские, ладные, уроки ведут с придумкой, рассказывают – заслушаешься.
Директор, правда, строг. Зато девчонки в классе вполне приглядные. Олька Зенькова сидит на соседней парте, таращится исподтишка. Ладно, разберёмся...
А в октябре приехала ещё одна учительница.
Продолжение на
http://www.proza.ru/2017/07/21/1638