Ну, и денёк сегодня выдался! При в общем-то скучноватой нашей здешней Чикагской жизни, день был событийный - просто невероятно. Думаю, что помнить я его буду долго. Но, попробую, пожалуй, по порядку. Начиналось всё оно ещё вчера, когда получил я от приятеля письмо с афишкой здешнего культурного центра «КРУГ». По смыслу и замыслу это небольшой городской клуб, имеющий типичную структуру. Набор детских студий, балет, пение, рисование, и какие-то там женские междусобойчики, типа ФЭН-ШУЙ, йога, и т.п. И есть такой небольшой зальчик, человек на 50-70, максимум 100 со сценой и освещением. Иногда в нем и заезжие «гастролеры» выступают. Но в этот раз в рекламке значился «мастер-класс» художника Льва К. А у меня с этим именем связаны довольно интересные воспоминания. Году в 1998, по-пав первый раз после переезда в Израиль в порядком уже изменившуюся Москву, бродил я по центру города со своим дружком и тёзкой Вовкой Х., и, свернув с Красной площади на Варварку, забрели мы с ним на площадь Ноги-на, теперешнюю Славянскую, откуда уже прошли к углу Солянки. Там же мы не свернули на неё, а поднялись вверх по ул.Забелина, бывшему Большому Ивановскому переулку. Здесь, в самом верхнем слева дворе дома номер 5, прошла моя юность.
Мы прошли вдоль по глубокой алее, миновали стоящий углом корпус 5А и остановились перед родным когда-то парадным. Постояли, посмотрели на кнопочный замок, на окна нашей в прошлом квартиры, на ворота отцовского гаража. Для центра города, а наш почтовый адрес так и писался «Москва, центр...» место это было затишное, практически заповедное. Сюда выходил своим краем старинный прикремлёвский район – Зарядье, а ниже и ближе к устью реки Яузы, впадающей в Котельниках в Москва-реку, лежала знаменитая Хитровка. В молодости, возвращаясь по вечерам домой, я мог уточнять время по бою курантов на Спасской Башне, хорошо слышимому тут у нас в позднее время, когда город уже затихал.
Выйдя из ворот в переулок, мы с Вовкой остановились и осмотрелись. Напротив высились стены и башни Ивановского монастыря, слева золотились острые купола церкви «Спаса в садах», а влево вверх уходил в сторону Маросейки Петроверигский переулок. Здесь, у наших ворот, часто сидели художники, рисующие Московскую натуру. Все сходившиеся сюда улицы имели выраженный уклон, обеспечивающий мощную заднюю перспективу, и поэтому были любимы ими и кинематографистами. Этим, вторым, наши улицы давали ещё многоплановое раздолье. Чуть вправо повел камерой, славянский пейзаж, монастырские строения и золотые маковки. Чуть влево – Западная Европа, ибо там над вполне современными (на начало ХХ века) домами высилась лютеранская кирха. Во время съёмок улица перегораживалась, пейзаж слегка корректировался отдельными деталями, появлялась съемочная техника, прохаживались по тратуарам переодетые и загриммированные известные артисты. А помощники режисера разгоняли детвору и прохожих, мешавших тем, что теснились вокруг съёмочной площадки и, что ещё хуже - попадали в кадр. Мы с Вовкой постояли немного, помянув в разговоре все эти детали давнишней прошлой жизни, и двинулись дальше.
Было это в самом начале апреля месяца, а в июне приехала к нам в Израиль Анечка, дочь нашей близкой подруги, которой Вовка напихал в чемодан десяток технических книг, добытых им по моей просьбе, с тем, чтобы я их здесь у себя скопировал бы и отослал через неё же обратно. А помимо книг гостья наша вручила мне лист А2 плотного художественного ватмана, на котором был изображен в удивительно лаконичной художественной манере наш двор, дом, гараж... Я был поражен. Это была великолепная графика, автором которой был Лев К., помянутый выше. Он был женат на Вовкиной двоюродной сестре и уже известен в творческой Москве, как художник по теме «Московский дворик». Конечно же, большая часть его произведений касалась неких ярких представителей московской старины и архитектурных её украшений. Но, благодаря Вовке, упросившего родича изобразить для меня наше семейное жилище, я со своим «двориком» тоже как бы попал в эти списки. Во всяком случае, в Чикаго практически все знакомые, войдя ко мне в кабинетик, первое, что замечали, это подпись Льва К. на этом рисунке. Поэтому, прочитав объявление о «мастер-классе» прославленного Мастера, я решил на указанные там полтора часа подъехать и потолкаться. Вдруг, да и удасться вставить где-то-как-то словечко-другое на тему о том, что мы с Мастером люди-то, в каком-то смысле, не совсем чужие друг другу. И таки оказалось, что да! Выросли мы с ним на пересекающихся улицах в полукилометре друг от друга. И были почти ровесниками. Это выяснилось уже при встрече.
А пока же, как только я все это замыслил, позвонил мой друг и наставник Игорь Александрович, у которого в его литературном кружке я выступал с филосовской (так он определил) поэтической подборкой последних месяцев. Было это две недели тому назад. Он снова предложил выступить у них в паре с приглашенным израильским поэтом Владимиром Г. и почитать что-нибудь по моему выбору из разряда «малолитражной и короткометражной» прозы. Полчасика, максимум минут сорок. Передо мной планировалось послушать моего тёзку (обратите внимание, второй мой тезка, и всего-то на трех страницах!) с подборкой любовной лирики. Поскольку вечерние завтрашние планы мои уже были сформированы, я попросил литературных коллег перенести начало на полчасика пораньше. В этом случае всё укладывалось ровненько и гладенько, я везде успевал.
И вот наступила пятница. К половине пятого мы с Владимиром Г. подъехали на Гольф роад, где обитает в очень солидном субсидированном доме для пожилых мой друг Игорь Александрович. Поднялись в их общественную библиотеку. Первым выступал израильтянин. То, что он читал, отнесено было к разряду «любовной лирики». Все прошло очень гладко, принимали его доброжелательно и приветливо. Отозвались все очень положительно.
И тут я сообразил, что не подумал о том, а что именно буду читать. То есть подборка у меня в компьютере на экран была выложена, но вот какой из де-сятка моих рассказов был бы сейчас более уместен? Я рассчитывал, что пого-ворю с Игорем Александровичем, но не успел. И в самый последний момент, мы просто перекинулись парой слов о том, что тематику рассказа предпочти-тельнее выбрать иную, чем стихов...
Надо сказать, что я даже обрадовался этому, поскольку ни лирических стихов, в смысле «любовной лирики», ни рассказов такого содержания не пишу. Никаких специальных соображений я в подобное поведение не вкладываю, но как-то у меня с этим делом заклинивает. Просто некое косноязычие наступает. Я всю жизнь был «матёрым» практиком в этом вопросе, и с тех пор всё кажется, что, начав такое писать или описывать, проболтаюсь о чем-то таком сугубо секретном, личном и потаённом. Поэтому молчу, как рыба. Вот философия, а проще сказать словесная игра на заданную тему, тут придраться не к чему. Да и сама по себе такая постановка вопроса предполагает легкую и свободную дискуссию общечеловечески нейтрального содержания. Подпустив немного тумана, можно сделать её не совсем понятной, что в глазах людей менее образованных делает твои мысли, если не элитарными, то возвышенными... Но я отвлёкся.
Смотрю я в растерянности на экран лаптопа, и тут мне под руку попадается в моём же портфеле слегка затертый текст рассказа ЕРЁМА. Я показал заголовок Игорю Александровичу, он согласно кивнул, и...
Рассказ этот написан почти целиком по детским воспоминаниям подростко-вой поры, но говорится в нем о вещах сугубо взрослых. Написал я его по просьбе одного Московского альманаха ко Дню победы в 2015 году. Правда опубликовали его немного позже, тема была недостаточно героизированная. В нем я описал, как в свои 10-12 лет мне довелось по жизни столкнуться с судьбой инвалида, сапёра, потерявшего при штурме Кёнингсберга обе руки выше запястий. Мы с моим другом помогали ему мыться в бане. И помощь эта наша казалась, да в сущности и была – маленьким подвигом, состоявшем в необходимости прикосновении к изуродованным взрывом конечностям. В какой-то момент совершенно случайно в развитие событий вмешался мой отец, который уже, пользуясь своей немалой властью, помог этому сердяге выправить протезы. Тяжелая история. Про воинские подвиги писать, несмотря ни на что, получается намного легче. И даже читая об этом, я почти всегда наполовину теряю голос. Сдавливает горло, начинаю хрипеть и запинаться. Воспоминания до сих пор тревожат душу. Накатывают те самые болезненные детские ощущения... Я ведь с огромным трудом тогда сдерживал свой страх, когда касался или даже просто смотрел на Ерёмины культи. Но, тем не менее, читая, я обратил внимание, что сидящая почти напротив меня женщина, ведет себя иначе, чем все остальные. Мимика её выдавала очень сильное волнение. Красные пятна проступали на щеках. Всё время она порывалась что-то нашептать на ухо своим соседкам. А по опыту моему именно этот рассказ слушатели воспринимают молча, выдыхая и расслаблясь лишь в заключительных строках. Повествование ошеломляло своей драматичностью. И вот, когда я закончил читать эту свою историю, а Игорь Александрович поинтересовался у аудитории о возникших возможно вопросах, слушательница эта подскочила и спросила, откуда, мол, я все это знаю, и что за материалы лежат в основе написанного? Я ответил, что всё это просто личные детские воспоминания, географические названия сохранены и имена тоже. А я, надо сказать, в своем рассказе опустил по советской привычке мутить головы всякими секретами наименование нашего военного гарнизона, назвав только реку, на которой он стоял и расположенный неподалёку областной центр. И время действия там было обозначено - шесть лет, начиная с 1952 года. И вдруг женщина эта меня спрашивает:
- Так значит это Вы про Домну пишете?- Так называлась ближайшая к гарнизону железнодорожная станция, в сорока километрах к западу, не доезжая Читы.
Пораженный её знанием, я отвечаю, что, мол, да.
- А откуда вы это знаете?
И тут она говорит мне в ответ, что прожила в Домне с 1954 по 1958 годы. Муж её служил в одном из полков нашей истребительно-бомбардировочной дивизии штурманом звена.Сама же она преподавала русскую литературу в старших классах тамошней гарнизонной школы. А фамилия наша ей была хорошо знакома со слов мужа, так как мой отец служил в это время заместителем командира и штурманом дивизии, и был его прямым начальником. К сожалению сам он отсутствовал, но в следующий раз она обещала его привести.
И вот уже сидя поздно вечером дома, я смотрю на свой глобус и ощущаю некое потрясение. Чикаго расположен на долготе чуть менее 90 градусов западной долготы, а Домна – чуть более 105 градусов восточной долготы. Это практически противоположная сторона Земного Шара! А мы с ней, с этой женщиной в течение четырех лет каждый день входили в одну и ту же школьную дверь, стояли в огромных тогдашних очередях за хлебом, смотрели кино в одном и том же зале Дома офицеров, купались в одной и той же реке, куда она носила стирать тазы с бельём, точно так же, как наша мать. И название реки она выдала назубок – Ингода. И учителей моих по имени и фамилии вспомнила. И с мамой нашей в один кружок «Кройки и шитья» все они ходили. Вы могли бы себе представить такую ситуацию. Мы с ней, а зовут её Галина Семёновна, разъехались оттуда 59 лет над! Отца оставили служить в штабе воздушной армии, а её мужа направили в Воронеж. И вот мы встретились на другом краю земли!
Короче, начало сегодняшнего вечера меня мало сказать, что потрясло. А тут ещё и гроза почти одновременно с нашими чтениями грохотала, как крупно-калиберная артиллерия. Явно какие-то потусторонние силы над нами власт-вовали, что-то там задуманное ими вытворяли. И два тезки-Владимира в этой истории тоже явно неслучайно оказались. Промысел Проведения виден во всем этом. И очень точный и однозначный.
Вторая половина вечера прошла намного легче, поскольку в целом была более предсказуемой. Художник Лев К. признал свою картину, снятую мною по совету жены на мобильник. Когда я назвал себя и своего друга Вовку Х., он долго ахал и охал, потому, как считал, что я живу в Израиле. Но тем не менее мы с ним долго ещё обнимались на глазах у почтенной публики. Это было до начала его выступления. В конце же я с удовольствием поболтал и с его женой, перебрав быстренько основные Вовкины новости последнего времени. И визитками обменялись, и адресами – тоже. И живут они от нас примерно в 7-8 км, то есть 20 минут пути от силы.
Короче, круг знакомых у меня тут, да ещё ведь и старых, с кем есть, что вспомнить, растёт день ото дня. Я считаю, что это добрая примета. Вжива-емся помаленьку.
Когда же пришел домой, доложил жене, она ахнула. Вот бы отец с матерью такое бы услышали! Им бы с этой женщиной поговорить. Она все фамилии командиров полков помнит. И командиров эскадрилий. Учительницы наши были цветником, рассадником всех местных новостей. Круче этого женского коллектива был только кружок той самой «Кройки и житья» при Доме офицеров! Там их, пожалуй, немного больше собиралось, но эти-то, школьные – сливки, интеллигенция, другой уровень. И вот надо же, у неё прямо слезы покатились, куда телефон положила минуту назад, не помню, а вот кто кому чего сказал 60 лет назад – это от зубов отскакивает! И реку нашу она хорошо помнит, и рыбалку, и паром, и остров за протокой. Они с мужем на 10 лет старше меня. Им немного за 80.
И вот сейчас сижу я перед компьютером, чтобы записать и не позабыть всё о случившемся сегодня, вижу время - половину второго, а сна ни в одном глазу, и весь прямо сам не свой от перевозбуждения. И приходит мне в таком состоянии в голову неожиданная мысль. Насколько же интересно устроена человеческая психика. Две встречи с в общем-то чужими людьми вызвали такую сложную реакцию. И я начинаю понимать, почему же это произошло. Меня с ними объединяют общие воспоминания о совместно прожитом когда-то кусочке жизни с памятным и понятным результатом, общими друзьями и знакомыми... И все это вызывает такое взаимное доверие и притяжение. А общие воспоминания доставляют какое-то неописуемое удовольствие, раскачиваются, резонируют, увлекая за собой и какие-то другие. И это оказывается уже так много, что ты готов душевно приблизиться, сесть с ними за один стол... И, если вдуматься, то получается, что более всего сближает нас с окружающими общая жизнь и общая память. Даже если это и небольшой её кусочек...