из "Эпизоды и факты", гл. 3
С Юрой Бакуменко мы ехали поступать в Ростовский мединститут одним пригородным поездом. Я трясся на переходной площадке, Юра сидел на подножке и показывал большой палец пацанам у насыпи.
Ветер, простор!
Ни билета, ни пирожков в дорогу. Сел, да поехал! Если в проходе мелькала кокарда ревизора, я ставил ногу на буфер и переходил на подножку. Если ревизор открывал дверь, мы, держась за поручни, перебирались на соседнюю подножку. Ревизоры нас не трогали – сорвутся, беды не оберешься!
Ближе мы познакомились с Юрой в институте. Он был славный парень, с таким приятно поздороваться при встрече. Отец его, Церетели, был крупным партийным чиновником в Грузии. Юра с матерью жил в Лихой. Юра носил фамилию матери.
Недельная командировка на уборку лука была единственной за всю учёбу «колхозной эпопеей». Старшекурсники ежегодно бывали «на картошке» по месяцу, спали в спортзалах на матах, ссорились с аборигенами из-за девушек и пили вино местного винсовхоза.
Уборка лука в первые дни учёбы была всему курсу хорошим поводом познакомиться. В палаточном городке царила атмосфера дружбы и взаимосимпатии. Среди нас были грузины, лезгины, аварцы, чеченцы - всех не перечислишь, все отличные весёлые ребята.
Ко второму курсу открывшееся общежитие лечфака собрало рассеянную по квартирам студенческую братию под одну крышу. Через месяц славные кавказские ребята организовались в небольшую, человек тридцать, национальную диаспору. Каждый из них оставался хорошим парнем, но в поведении диаспоры в целом, отчетливо проглядывало пренебрежение к «не джигитам». Если у них случалась свадьба, они могли шуметь до утра под окнами, мешая спать тактично молчавшему общежитию. Если к ним «на огонёк» заходила наша деревенская дурочка, прельщённая кавказским мужеством и щедростью, её поили до бесчувствия и посещали всей диаспорой, нисколько не заботясь о конфиденциальности.
Андрей (Абдулла) Чанкаев, чеченец из нашей группы, не примкнул к диаспоре, не поддался на уговоры. Он женился на русской и работал после в Александровке, под Ростовом. В родной и дикий аул не захотел возвращаться. А вот обаятельного Юры Бакуменко мы лишились. Узнав о грузинском отце, «нацмены» охмурили Юру, как ксёндзы Козлевича. Юра перестал здороваться, выпятил нижнюю губу и смотрел свысока. Мы восприняли это с недоумением и обидой.
Нацменьшинствам была везде «зелёная улица» - надо было «подтягивать» отсталые союзные окраины. На экзаменах им было послабление, все они, владевшие русским не хуже, чем родным, на экзамене от волнения вдруг начинали говорить с жутким акцентом. Скрывая улыбку, экзаменатор ставил «хорошо» сыну гор Кадыру, который вместо «симптом пчелиных сот» говорил «симптом бджелы».
Репетиции СТЭМа (студенческого театра эстрадных миниатюр) проводились в конференцзале главного корпуса мединститута. В летнее время там работала приёмная комиссия РГМИ. В помещении, после работы комиссии оставались пять книжных шкафов, доверху набитых письмами. Мы наугад доставали некоторые и читали. Все письма были однотипны, простодушны и наивны, в них отчётливо прослеживался кавказский акцент: «Рэктору мэдинститута. Прошу принять моего сына… Я отблагодарю…». Иногда указывадась сумма.
Что было немыслимо в РСФСР советского периода, являлось нормой социальных отношений в республиках Закавказья. Шутили - советская власть туда не дошла. Характерен анекдот начала шестидесятых:
В питерском ресторане грузин говорит местному:
- Это у вас здесь в семнадцатом заварушка была? Интересно знать, чем она кончилась?
Чтобы избежать крайностей, в виде ноздрёвских бакенбардов или бороды до глаз, нам запрещалось иметь растительность на лице. Кавказцам позволялись усы, как «признак мужества». Контроль осуществляла военная кафедра. Меня, измученного зубрёжкой, отправили с экзамена сбрить трёхдневную щетину. И правильно!
Подраться с «нерусским» значило попасть под статью «разжигание межнациональной розни» с очень далеко идущими последствиями. Кавказец Кучмезов ударил студента ростовчанина скальпелем в живот. Отделался годом академического отпуска.
Справедливости ради следует отметить, что «вседозволенность» нацменьшинств имела вполне определённые границы. Сынки мандариновых королей, первокурсники, перепившись и обкурившись в новогоднюю ночь, до утра изгалялись над представителем нелюбезной им нации, унижали и расчётливо избивали. Тетю Розу на вахте до смерти напугали ножом, она уволилась. Вначале мы разбирали их неправильное поведение на совете общежития. Потом вмешался партком и сынки не «дожили» до первой сессии.
Но всё это были мелкие недоразумения, жизнь, в целом, была прекрасна и удивительна!
Общаясь с «разными народами», я сделал интересное наблюдение. Тесное общение с представителями другой нации накладывает отпечаток на внешний вид «пришельца». Среди чеченцев был светловолосый джигит. Русый чуб и пшеничный ус не оставляли сомнения в его казачьих генах. Как он попал в аул, не суть важно. Он был похож и, в тоже время, поразительно не похож на русского – ходил с носка, грудь колесом, как будто вот-вот пройдётся в лезгинке. Ноздри курносого носа хищно раздуты, на лице нервная мимика горячего кавказского темперамента.
Моя соседка Юля, черноволосая красавица, гостила с мужем Бакури у его родственников в Грузии. Приехала грузинка-грузинкой! Ходила величественно по улице, в черном платье, имея на лице бесстрастное выражение царицы Тмар. Дней через десять начала оттаивать, понемногу улыбаться и глядеть по сторонам. Потом постриглась, мелировала волосы и стала прежней Юлей.
- Что вы хотите, - улыбалась она, - я там двадцать дней себя контролировала: как ступить, как глянуть!
Я начал с езды на подножках, будет разумно этим и завершить "неудобную" для восприятия тему.
Все шесть лет учёбы я проездил зайцем. Вначале на «козочке» - пригородном поезде, потом на электричке. На Сельмаше и в Новочеркасске, где происходила смена вспомогательных бригад, мы в окно выглядывали ревизорские фуражки с кокардой и, если ревизоры были, мы двигались от них, потом на остановке перебегали в проверенный вагон и спокойно ехали дальше.
Однажды наш заклятый враг, ревизор Мищенко, с лошадиной челюстью и железным зубом, не спеша, пошел по ходу поезда. Толпа студентов-зайцев отступала перед ним, прирастая с каждым вагоном. Человек пятнадцать скопились в последнем тамбуре головного вагона.
- Ну, что? – хохотнул супостат, - позади нас Волга, отступать некуда?!
Ушёл, никого не тронув. Фу-у-у!
Годы спустя, я благополучный и обилеченный ехал в Ростов с отчётом и почитывал в электричке учёный журнал. Подняв глаза, я вдруг увидел перед собой фуражку с кокардой. Сердце моё бешено заколотилось, в ногах появился знакомый со студенческих лет зуд.
«Кокардой» оказался простой железнодорожник в форме.
Как стоек условный рефлекс!
1962 - 2010 г.г