Трое из под хлястика

Ад Ивлукич
               
     Пролетарский писатель Захар Прилепин, вышедший из шинели Гоголя горбатый мужчина неустановленного подчинения, аккуратно прикрыл за собой хлястик, набросив проволочную петельку на пуговицу с орлом, негромко, но внятно кашлянул, сигнализируя о своем убытии, бля, наверх, где мрачно колыхнули полой, приняв сигнал к сведению, поправил висевшую через левое плечо портянку и, подозвав свистом своего давнего соратника по скорбному разуму пассионарного старичка Эдуарда Лимонова, радостно осклабился, узрев мирно пасущуюся у сапог Гоголя лошадь, черно - белую лошадь оценочно нерусского происхождения, о чем буквально возопили ее солнцезащитные очки, надетые под гриву около полуночи, когда лишь отдельные светлячки кружили по периметру гоголевской шинели, натыкаясь холодными и влажными носами на пройму и реглан, простроченные вощеной нитью и орденскими колодками, зажигая длинными фитилями керосиновые лампы на изогнутых столбиках, резными шишпанами испещряя волглое тело шинели.
     - Захарушка, не смей, - прохрипел атонально старичок, улавливая боковым зрением стремительное движение пролетарского писателя по направлению к хвосту лошади, небрежной гривой жестких волос свисающего к шароварам с лампасами Гоголя, откуда прямо сейчас выходили строем еще несколько величайших писателей землицы русской : отталкивая всех пузом лез зловредный Кошкильды, забрасывая на плечо идущего впереди Быкова вещмешок, окрашенный охряной краской в защитный цвет натовского пустынного камуфляжа, розовыми оттенками совершенно слившегося с пальто третьего, непонятно как затесавшегося в сомкнутые ряды писателей режиссера Кустурицы, переименованного по указу от двадцать второго в Алексиевич, чутка получше, чем Горан Брегович, явно пидарасскими ужимками несколько дискредитирующий Крым, уже готовый вздохнуть облегченно следом за равнинной Чечней в сложном обретении выстраданной независимости всякого патриота от курирующего каждый отдельный зад бородатого мужчины, гортанным прононсом не оставляющих никаких сомнений в истинном предназначении патриотической жопы, самозаточенной под размер обрезанных членов тейпов и кланов, оказывающих, как всегда, самое жаркое участие в возвращении домой всех желающих, вставших в очередь с растопыренными задами к чесночно - тяжко дышащим людям в папахах, расстегивающих пассатижами неподатливые ширинки, яростно бугрящиеся признаками горской мощи и силы, этих двух составляющих истинной гордости русского патриотизма.
     - Гы, - засмеялся Захар, извилисто внедряясь под хвост лошади, закатившей выпуклые семитские глаза в радостном предвкушении приобщения Криштиану Роналду от давних собратьев по перу, выписывающих столь топорные произведения современного искусства, что преждевременно умерший Солженицын забывал и про сопли, и про мертвецов, лишь тряс руками и кричал о сосущих, но что и у кого - оставалось за кадром Кустурицы, вовремя осознавшего парадигм Оливера Стоуна и бартерно готового сменить поездки на оккупированные территории в пользу неизбежных огорчений и разочарований в сложном деле неполучения никаких призов и даже грамот международных кинофестивалей. Пролетавшая мимо на метле ведьма Надька по своей развращенной испорченности всегда думала, что сосаловка или, не по - русски, блауджоб мало соотносятся со здравым смыслом и была, как всегда права, действительно, сосаловка и синхронные движения оттопыренными задами навстречу ширинкам небритых мужчин стоили друг друга, различаясь лишь символами веры, талисманами счастья, оберегами грядущих свершений : если пользуемых в зад интересовал более всего русскiй мир, то сосущих куда чаще влекли за собой права человека и честные выборы шила и мыла, лежащих в том самом мешке Кошкильды, что он закидывал на плечо Быкова. Впрочем, ведьма не имеет никакого отношения к этой истории, потому х...на нее, глупую сволочугу.
     - Зря, - осуждающе качал головой старичок, тем не менее блестящими глазами рассматривая разврат и пренебрежение, проносящиеся калейдоскопом прямо перед ним. - У этой лошади синдром дна, а это вещь заразная.
     Захарушка откинулся устало от лошади и прислушался к себе. Так и есть ! Не соврал старый. Синдром дна неудержимо накрывал лысую голову пролетарского писателя, рождая странные потайные желания срочно познакомиться с каким - то Сенчиным, завербоваться на Север, проклясть Навального, упомянуть детей Дамбаса и сожрать пару кастрюль с пробитым днищем говна, свеженаваленного лошадью только что. Синдром дна пришел к Захару и не захотел больше уходить, поэтому он теперь всегда такой. А Дуня Смирнова замуж вышла. За Чубайса. Лошадь же так и осталась лошадью и никогда не стать ей человеком, что бы там ни говорил ейный Талмуд. А старичка никакого не было, фикция.
     Вот такая история, Аркадий Бабченко. Ты только графу Невзорову не рассказывай и будет тебе счастье.