В скверах, в парках, в садах трели славных сверчков до рассвета,
небо звёзды роняет, не хватит для ловли сачков, –
значит, август прошёл, значит, песенка лета допета,
и сентябрь уже манит к себе вездесущих сверчков.
И уже замечаем, что дни все короче, а ночи
всё длинней и длинней, вот доволен, наверное, тать;
но кукушка далёкая всё мне бессмертье пророчит,
так подолгу кукует, что надоедает считать.
Я не против! Кукуй! Пободаюсь ещё я с юдолью.
На закате край неба горит, как червлёная медь.
А котяра мой чёрный то с мухой играет, то с молью,
молодой ещё, бестия, силушку некуда деть.
Виноград, как янтарь, возле окон качаются грозди,
зреет сочный инжир – наступила такая пора;
низки вяленой рыбы грозят повыдёргивать гвозди
из балконных столбов, их давно заменить уж пора.
Во дворах ещё спят отдыхайки* под сенью деревьев,
ночь тепла, а в саду несказанный покой и уют,
шелковица шумит, нелегко нам принять ударенье
тех гостей, что шелковицей дерево это зовут.
Чем, скажи, не Эдем? В Ялте жить, кто же спорит-то, можно.
Хочешь, в очи взгляни загорелых, весёлых девчат!
Да на сердце опять, от политики сраной, тревожно,
так лютуют вожди, что от Крыма аж щепки летят.
Строят виллы везде, землю хапают, пользуясь властью.
Пародиста б сюда! Он помог бы в неравной борьбе.
Так и вижу: стоит депутатишко с алчною пастью,
и лохматые ручки гребут всё к себе да к себе.
И уже наша речь раздражает панов незалежной,
на украинской мове мелькают названья везде,
и становятся частным владеньем куски побережья
где ныряли мы в детстве за крабами в чистой воде.
В этом городе Чехов предчувствовал подлую драму,
пьесу создал о ней, да вот век нам попался тупой;
и высоток стада, городскую топча панораму,
как по трупам идут, через скверы и парки толпой…