4. Милена

Светлана Попова
   
    История вторая
               

 Декабрь 1812 г. - май 1813 г.

               

Резко вскинувшись, Милена села на лавке, глядя в темноту хаты широко раскрытыми глазами. Унимая страх, снова легла, теснее прижавшись к остывающей печке. Петухи еще не кричали. Стараясь уснуть,   стала думать о новой вышивке, слушая  сонное дыхание родителей и братьев.

Сразу после завтрака отец с братьями  поехали на мельницу. Убирая со стола, Милена сказала:
- Мамонька, сон я видела страшный: будто двое убитые лежат. Под ним кровь, а от нее к нему из разбитого горшка молоко бежит. К чему бы?

Мать - сухощавая женщина, вся в черном по своим пятерым младшим детям, умершим в голодный год, - задумалась, поправляя платок.
- Кровь - родня, молоко - к добру. Остальное - страхи. Про то не думай.
И, отгоняя страх от дочери и от себя, добавила:
- Не иначе, сватов надо ждать. Откуда бы такой порой? Видно, из дальнего далека, коли  так припозднились.

До самого вечера Милена сидела за кроснами при скудном свете лучины, вздрагивая от каждого стука или лая собаки.
Мысли о замужестве пугали её, хотя она давно переросла возраст юной невесты: был ей двадцать один год - по деревенским меркам - перестарок. Но и в пятнадцать лет со своим  большим приданным она не слыла завидной невестой. Тихая и какая-то светлая, будто не своя, не деревенская: не пробежится, не расхохочется, не заденет кого из парней, будто ненароком. Ни веселья в ней, ни привета никому.

К тому же, вся деревня знала, что в семье Милену от работы берегут. Дома от нее только на стол подать да со стола убрать, пол подмести да посуду помыть. У печи она и горшка не подняла бы. Даже ведра ей отец наособку сделал: вдвое меньше обычных. Только и знала, что  день-деньской пряла, ткала, шила да вышивала. Первая рукодельница на всю деревню. Нитки у нее выходили такие тонкие да ровные, что лучше полотна, чем у нее ни у кого в деревне не получалось. А уж вышивки-то!.. Отцу за ее рукоделья на кирмашах большие деньги давали. На них, можно сказать, и богатели.
Да только жена в доме не одно рукоделье должна знать, а всякую домашнюю работу  справлять, чтобы  мужу во всем помощницей быть.
Потому сваты и обходили ее хату.

Один раз они, правда, заглянули, да только лучше бы и их  не было. Когда  Милене было пятнадцать лет, поехала она на Пасху к тетке в соседнюю деревню. Думала три дня погостить, а вернулась к вечеру: от ухажера спасалась. Проходу не давал весь день. От тетки и двоюродных сестёр узнала она, что в деревне не любили Петра за злобный  нрав и за любовь к дракам: в любую ввязывался и  бил нещадно.
Попросила Милена, чтобы отвезли её домой. Родителям всё рассказала, выслушала их утешения и спать легла.
А назавтра Пётр сватов прислал - даже осени дожидаться не стал. Известное дело: у нелюдя все не по-людски.
Милена к ним даже не вышла. Отказали родители сватам. Но страх долго Милену не отпускал. С тех самых пор о замужестве она даже думать боялась. Как о самом большом счастье мечтала она о жизни в родном гнезде - в добре да в ласке.

Вот почему весь день сжималась её сердце от страха. Но закончился, наконец, и этот день.  Солнце - холодное и тусклое - вот-вот спрячется, значит, сватов можно не бояться.
Только тут Милена спохватилась: матушка в хлеву управляется, отец с братьями,  того и гляди, с мельницы вернутся, а в хате воды - на донышке.
Набросила Милена кожушок, сунула ноги в валенки, платок - на голову, подхватила свои ведерки-маломерки и - вон из хаты!..

                ж ж ж

Почти бежала Милена к реке по вчерашней стежке. Только раз остановилась - на рябину полюбоваться. Загляделась: стоит рябина круглая, пышная, вся в снегу, а из-под снега красные гроздья выглядывают, будто сережки из-под праздничного белого платочка. Красота!..
Полюбовалась Милена, набрала в душу радости и - бегом дальше.

До чего же хорошо после целого дня в душной хате по морозцу пробежаться да чистым воздухом подышать. Весело! Будто и не было страха.

Бежит Милена, торопится. Под ногами снежок поскрипывает. На улице от его белизны ещё светло. За рекой белой зубчатой стеной лес в инее стоит: будто белый узор на темнеющем небе. До чего красиво! Глядела бы да глядела... Вот только некогда: домой надо.

Разбила Милена ледок в проруби, зачерпнула воды и поставила ведёрко на снег. Послушала, как льдинки о стеночки звенят,  и улыбнулась. Зачерпнула другим ведерком и снова прислушалась.

Сзади послышался странный скрип. Милена обернулась и замерла: по другому берегу ехал обоз: три кареты, а за ними сани, телеги... Всё тяжело добром нагружено, рогожами укрыто и увязано верёвками.
Милена даже  встать с колен позабыла.
Первая карета, вся в вензелях по вишневому лаку, была на колесах - это в декабре-то!.. Ровнёхонько напротив Милены она свернула с берега и съехала на лёд.
 
Милена вскочила на ноги, подхватила   ведёрки, чтоб поскорее уйти, но увидела, что карета стала крениться.
"Там же родники, лёд тонкий!" - едва успела она подумать, как из открывшейся дверцы вывалился человек в медвежьей полости и со странным убором на голове и тут же провалился в воду.

Он пытался выбраться, но тонкий лёд обламывался и человек продолжал беспомощно барахтаться в ледяной воде. Намокший мех медленно опускался, убирая из воды черноту, а человек всё бился и бился в растущей полынье.
Наконец, он выбрался на лёд и пополз от полыньи, осталяя на снегу яркие пятна крови с изрезанных рук.
Карета уже ушла под лёд, а две других с остальным обозом все так же медленно двигались вдоль реки.
В противоположную сторону, держа в руках полы тулупа, изо всех сил убегал кучер, удачно спрыгнувший по другую сторону кареты.
Опомнившись, Милена бросилась домой, позабыв о вёдрах.

                ж ж ж

На снегу остался лежать Бертран  ля К., адъютант генерала  де Б., пожелавшего во что бы то ни стало доставить в Париж весь обоз своих трофеев, доставшихся ему в ходе разграбления Москвы.
Генерал был ранен в плечо, рана давно гноилась. Не имея никакой помощи, кроме повязки, наложенной адъютантом несколько дней назад, генерал время от времени впадал в беспамятство. Он то бормотал что-то ласковое, то жаловался на боль и холод. Но даже в такие минуты он не выпускал из рук тяжёлый сердоликовый ларец, наполненный женскими  украшениями, которые он лично отбирал в богатых московских домах и среди трофеев  солдат  для своей молоденькой жены.
Когда карета опрокинулась, он, возможно, даже не успел этого осознать.
Об этом думал Бертран, пытаясь прочесть последнюю молитву за генерала и за себя, замерзающего на льду Березины.

                ж ж ж

Отец с братьями только вошли и ещё не успели раздеться, когда Милена ворвалась в хату и, задыхаясь от волнения и бега, ухватила младшего брата - пятнадцатилетнего Иринея - за рукав и потащила за собой. Второй, семнадцатилетний Иероним, на ходу набрасывая кожух, выбежал следом.

                ж ж ж

Хотя уже совсем стемнело, человека на снегу они увидели сразу: он пытался встать. Иероним скинул с себя кожух и накинул на спасшегося. Ириней, смахнув с его головы   кивер, нахлобучил свою шапку, и братья, подняв Бертрана за руки, толкнули в спину, чтоб бежал. Но Бертран, в заледеневшей одежде, с трудом переставляя ноги, не сделав и трех шагов, упал лицом в снег.
Не теряя времени, братья подхватили его под руки и потащили волоком.
Милена, подхватив  кивер и вёдра, бросилась следом   


                ж ж ж

Выздоравливал спасённый медленно. Остаток зимы Бертран пролежал на лавке у протопленной пожарче - ради него - печки, хрипло и подолгу кашляя.
Когда Милена подносила ему воды, чтобы унять кашель, его голова после нескольких глотков становилась такой тяжёлой, что она поскорее опускала её на мешок с обрезками овчины, чтобы не уронить. И укрыт он был овчиной, и даже лежал, как малое дитя,  на овчине, потому что за первые же недели истер в труху два совсем новых сенника. Но забота семьи не шла ему впрок. Мучаясь кашлем, терпя то озноб, то потливость, Бертран был так изнурён, что большую часть времени лежал   с закрытыми  от слабости глазами.

К весне под рубашкой  у него угадывалось не тело, а кости; лицо потемнело от трёхмесячной щениты и он,  по-прежнему, почти не открывал глаз.
Милена, сидя за работой, старалась представить себе его голос и улыбку. Ей  хотелось увидеть его здоровым и бравым в мундире и с кивером, которые она хранила за печкой. Мундир её поразил: как можно ткать из таких тонких ниток? Перебирая золотую бахрому эполет, усмехалась: забава!
Случайно обнаружив в кармане носовой платок с вышитым  везелем,потеряла покой: плотная  вышивка шёлком на тонком батисте до краёв наполнила её душу восторгом. Вензель  покорил её непостижимым изяществом переплетёния  букв, да и сами готические буквы завораживали  недоступнымым смыслом. Вензель возимел над ней непонятную власть, от которой ей не хотелсь избавиться.
Имя той власти - Красота.

                ж ж ж

А Бертран, пусть медленно, но  выздоравливая, был в отчаянии: слушая разговоры на незнакомом языке, он понимал, что не сможет ничего узнать ни об армии Наполеона, ни о том, как добраться до Франции. Неужели это убогое место и есть его жалкий жребий?!.
Потомок старинного рода,наследник замка под Парижем, он лежал в тёмной курной избе в глухой, укрывшейся в лесу деревушке - её даже война обошла стороной - в полной зависимости от людей, которых   ни о чём не мог попросить.
Как ни старался Бертран  отвлечься от приступов отчаяния, он снова и снова возвращался мыслями к переправе через Березину.

                ж ж ж

... Из-за внезапной оттепели по широкой пойме реки медленно плыли льдины. Солдаты наводили переправу, стоя по горло в ледяной воде. Утонувших тут же заменяли, безжалостно подгоняя в работе: в любой момент могли показаться русские.

Для переправы наводили два моста: один - для Наполеона  с его личным обозом и его генералов; второй - на значительном расстоянии - был предназначен для офицеров, солдат и раненых,а так же для лошадей с провиантом и фуражом.

Обозы генералов Наполеон, дабы ускорить отступление, приказал сбросить в реку или сжечь, чтобы не достались русским. Однако  никому и в голову не пришло бы  выполнять этот приказ среди всеобщего хаоса.

Равнина у реки была забита беспорядочно брошенными  телегами и санями с награбленным, повозками с награбленным, фургонами казначеев, каретами с семействами московскмх французов, которые, видя пожар и разграбление Москвы и,   справедливо, опасаясь мести оставшихся в живых москвичей, сочли бегство с армией Наполеона единственной для себя возможностью спасти жизнь.
Повсюду валялись  трупы  людей и лошадей; на каждом свободном клочке земли жгли костры, у которых скучивались замёрзшие изголодавшиеся люди. Пробраться к мосту - даже просто в карете - было совершенно невозможно. Об обозе не стоило и думать.

Но генерал  ничего не хотел слушать. Самому Бертрану, имевшему в этом обозе свою немалую часть, упрямство генерала не казалось таким уж бессмысленным: между богатой добычей и родным домом оставалась только одна преграда: переправа. А тут - три кареты,  десять саней и телег, фургон с серебряной монетой - и всё это бросить?..
Надо было что-то придумать.
И Бертран придумал.
Он решил переходить мост последним, когда обоз уже никому не будет мешать. Он скажет солдатам, что сам подожжёт мост. Они будут только рады. А там... победителей не судят!..

Пока строился мост, Бертран подтянул обоз так, чтобы он никому не мешал, но ступить на мост можно было бы без промедления. Это было невероятно трудно, но в награду за усилия он добавил к обозу несколько сани с золотой и серебряной посудой, церковной утварью и сорванными с церковных образов окладов.
Оставалось только дождаться переправы.

                ж ж ж

Кучер-проводник сидел в карете  генерала, греясь с ним под одной попоной. Ещё двух проводников  караулил денщик в своей карете. Под попоной  пахло конским потом, а   от самого  проводника каким-то прогоркшим жиром, но терпеть запах было легче, чем холод. Однако, в тепле было опасно оставаться долго, так как, увидев его спящим, проводник мог удрать. Холод, голод и усталость длиной в несколько суток измучали Бертрана до предела. Его держала только надежда на то, что армия успеет переправиться до подхода русских.

Наконец, мост был готов, и переправа началась.
Обоз Наполеона благополучно перебрался на другой берег, на мост ступили генералы и тут началось что-то невообразимое...
Все, кто были рядом, ринулись на мост. Солдаты и офицеры, потеряв всё человеческое, проход к мосту прорубали саблями среди живых людей, сталкивая трупы в воду, а тех, кому удалось на мост въехать,опрокидывали в реку.

В считанные минуты по обе стороны  выросли горы из карет и трупов выше самого моста.
И тогда Бертран решил ехать вдоль берега, чтобы в удобном месте перебраться, догнать армию и соединясь с ней, продолжить путь до Парижа.
Так он и сделал.
Они ехали около двух недель, хотя уже через два дня снова ударил мороз, и река замерзла так прочно, что по ней  без опасения можно было перебраться на другой берег: на другом берегу  цепью стояли крестьяне с вилами и топорами, и по их лицам было понятно, что они готовы к встрече.

                ж ж ж 

Ни один из взятых насильно в Москве проводников не знал здешних мест.
Окончтельно потеряв надежду догнать армию, Бертран уводил обоз всё дальше и дальше от моста. Почему он решил переправиться там, где увидел Милену, он и сам не знал.
И вот теперь, чудом выжившего, его мучал целый рой вопросов: что с армией Наполеона? Куда идти?  Как долго? Дадут ли ему лошадь, еду и одежду приютившие его люди?
Время от времени тоска и отчаяние овладевали им полностью, мешая выздоравливать. От слабости он был ко всему равнодушен, почти не открывал глаз, а если и смотрел. то в глазах его была немая тоска загнанного зверя.

                ж ж ж

В конце марта, когда морозы уже не пугали, в ясные дни стали ненадолго открывать дверь, чтобы выветрить из хаты застоявшийся за зиму дух. В  такие минуты Бетран поворачивал голову  и смотрел на солнечный свет, глубоко вдыхая свежий воздух с запахом талого снега, и тоска исчезала из его глаз.

Он вспоминал свой родовой замок, парк вокруг него, вековые деревья с гнёздами в кронах, пение птиц по утрам...
В такие минуты Милена украдкой поглядывала на Бертрана, радуясь живости его взгляда и дивясь цвету его зелёных глаз: в деревне все были голубоглазые.

В конце марта было решено сводить больного в баню, чтобы выпарить из него остатки хвори.
Милена с самого утра набрала полный кош (большая круглая корзина) щепок на растопку и отнесла в баньку на берегу реки. А когда Ириней пошёл топить, открыла сундук и достала  для всех чистое бельё. Самое новое отложила для Бертрана.
               
                ж ж ж

Милена с матерью мылись первыми, пока пар был ещё не слишком крутым. А когда они вернулись, братья под руки вывели Бертрана и уложили его в сани, хотя до баньки дойти - всего ничего.
Милена перекрестила их вслед и вошла в хату, сдерживая радостное нетерпение, будто в праздник.
               
               
 
                часть 2



Мать стала к печке, а Милена весело, словно играючи, вздула самовар, спустилась в погреб. Лёгким вихрем кружась по хате, выставляла на стол квашеную капусту с бордовыми шариками клюквы и оранжевыми кружками морковки, мочёные яблоки в сусле, солёные огурчики со смородиновым листом в рассоле, рыжики, щедро политые сметаной.
Когда картошка в печи сварилась, мать достала чугун и поставила на край плиты, чтобы дошла на пару, а Милена порезала хлеб и поставила на стол крупную чумацкую соль.
Всё было готово к субботней вечере.

Любопытство пополам с  нетерпением всё тем же весёлым ветром подняли Милену на давку перед киотом. Вывернув фитиль почти полностью, она вопросительно глянула на мать. Свет, метнувшись, покачался и успокоился,  прибавив света к субботней свечке. Мать с ласковой укоризной покачала головой поставила на стол горшок со щами, исходивший сытным паром. Милена спрыгнула с лавки и стала раскладывать ложки на столе. Ждать уже было невмоготу.
Наконец, пришли те, кого ждали.

От волнения сердце Милены билось почти больно. По топоту на крыльце она поняла, что никто не несёт на себе недужного. А когда вошли, Милена задохнулась от волнения: ожидание чуда не обмануло её.
Бертран был выше всех. Его взгляд был так чист и спокоен, что казалось, будто вместе с болезнью он смыл и память о ней.

Милене показалось, будто в хате стало светло, как на лугу в летний день - это солнце её судьбы взошло  и стояло прямо над её головой.

Тепло от печки, запах еды и непривычно яркий свет создавали у всех ощущение праздника. За стол сели без промедления, и после молитвы принялись  за еду. Подставляя, как все, кусок свежего ржаного хлеба под деревянную ложку, чтобы не закапать стол, Бертран с удовольствием ел, ощущая расходящееся внутри приятное тепло от горячих щей. Он с удивлением и радостью чувствовал голод - настоящий голод давно не евшего здорового ччеловека.
Доедая кусок пирога с рыбой, Бертран случайно поймал взгляд Милены. Она была в смятении: ей казалось, будто она знала его всегда, и её душевное единение с ним было таким сильным, словно он давным-давно был членом её семьи.
"Не сватался даже," - попрекнула она себя. И тут же подумала: "А посватайся он - пошла бы?"
И покраснев едва не до слёз, услышала ответ из самого сердца: "Ой, пошла бы! Сейчас пошла бы!"
Меньше мига видел Бертран её взгляд, полноый смущения и пугливой радости, зато румянец украдкой рассматривал, пока все не встали из-за стола.

После ужина Ириней рассказывал, как Бертран испугался пара и как ему объясняли, что не надо бояться веника. Ириней покатывался от смеха. Иероним, пряча улыбку в начинающие густеть усы, урезонивал его. Отец сдержанно улыбался, но глаза у него блестели так же весело и молодо, как и у сыновей. Даже мать улыбалась из-под чёрного платка. Ещё бы: в баню Бертрана отвезли лежащим, а обратно он приехал сидя и в хату вошёл сам.
Видя общее веселье, Бертран  понимал, что все рады за него, и тоже улыбался. После долгих месяцев беспокойства у семьи был хороший повод для веселья.
И только Милена старалась скрывать свою радость, которая была вестником нежданного счастья.

Утром Бертран встал вместе со всеми. На всякий случай, было решено нескольок дней подержать его дома, чтобы окрепн.
Мать вздыхала над его непонятливостью: пойло для коровы он расплескал едва не наполовину, а когда пошел за дровами, принёс полные ладони заноз. Милене пришлось доствать их иголкой.
Бертран смотрел на её склонённое лицо, поражаясь строгой линии её профиля с опущенными ресницами. Кротость её облика рождала в нём ощущения покоя и тишины.
Достав последнюю занозу, Милена посмотрела на Бертрана, чтобы увидеть, как он это пернёс.
Бертран смотрел на неё.
От неожиданности они несколько секунд смотрели друг на друга,как заворожённые. Потом Бертран встал и до самого вечера старался держаться от неё подальше.
Милена заметила это, но виду не подала.

                ж ж ж

Так продолжалось несколько дней, но никто ничего не замечал, потому что Бертран всё больше времени проводил во дворе с отцом и братьями. Как-то он вошел в хату с охапкой дров. Милена отложила шитьё и подошла к нему.
- Дрова, - сказала она,  указывая на поленья; потом указала на него и снова на поленья.
Бертран тоже указал на поленья и повторил грассируя:
- Дрова.
Потом указал на себя и сказал:
- Бертран.
Непривычое произношение совершенно очаровали Милену и несколько секунд она приходила в себя от звуков его голоса.
- Бер-тран? - повторила она, чуть запнувшись. Он кивнул, продолжая выжидательно смотреть на неё. Милена указала на себя и сказала:
- Милена.
Бертран живо положил поленья на пол и с непонятной радость повторил:
- Милен?!.
-Нет, - удивлённо качнула головой Милена, - я же не мужик.
Снова указала на себя и повторила нараспев:
- Ми-лее-наа.

Но Бертран покачал головой и умоляюще-радостно повторил:
- Милен! Милен!
Милена, удивлённая его настойчивостью, растерянно обернулась на мать у печки. Та махнула рукой: "Не спорь!", и Милена нерешительно уступила:
- Ну ладно, Милен, так Милен. Потом научишься.

                х х х

С того дня она называла ему всё,  что попадалось на глаза, и Бертран повторял за ней. Скоро он уже понимал всё, о чём его просили. Знаками он попытался выяснить куда ушла армия Наполеона, но братья, решив, что он - дезертир, постарались успокоить его, объяснив,как смогли, что французы далеко,  обратно не вернутся, и ему ничего не угрожает, чем ввергли его в безнадёжное отчаяние.

Мысли о доме не оставляли его, и он говорил о нём с Миленой. Рассказывая ей о близких, он забывал, что она не понимает по-французски. А она, не понимая смысла слов, не сводила с него глаз, вслушиваясь в звуки его голоса. Он спохватывался и, виновато улыбаясь, замолкал. Он не мог рассказать ей о том, о чём тосковал, но не говорить с ней он уже не мог.

Когда он вместе с остальными задерживался во дворе, она ощущала пустоту и беспокойство. И только когда он, наконец,  входил, она счастливо вздыхала, успокаиваясь.
Ей и в голову не могла прийти, что с ним творится то же самое, и что мысленно он говорит с ней каждую минуту, когда её не видел её. Милена настолько заполнила его ум, что даже мысли о доме отодвинулись на второй план.

Думая о Милене непрерывно, он вспоминаал её голубые глаза, гладко причёсанные на прямой пробор волосы, руки за работой.
Он  любил представлять её в платье со стянутой талией над пышными юбками и с высокой причёской - где-нибудь в замке или  на лестнице парадного входа;  в амазонке  и шляпе с вуалью на лошади в парке или в карете рядом с собой...
Видения поражали живостью, и он упивался ими. Ему до боли хотелось видеть её во всём блеске её красоты и своего состояния, и от того  временами на него нападала тоска и бессильная ярость, когда он вспоминал, что завтра она, как и сегодня, будет всё в том же холщовом сарафане.

Но скоро мысли о доме приняли другое направление.
Уехать от Милены для Бертрана было совершенно невозможно. Значит, надо жениться. Для этого нужны деньги.
Чтобы увезти её, нужны лошади, карета, еда, тёплая одежда. И опять деньги. Много. И лучше золото. Но денег нет.
Мысли о деньгах стали постоянными. Желая сложить к ногам Милены всё, что имеет, он не  смел даже проговориться ей о своей любви.
Представляя, как пошли бы Милене драгоценности его матери, Бертран с грустью думал о том, какое богатство он мог бы привезти домой, если бы не несчастье на реке. Но среди его трофеев, к сожалению, не было ничего такого, чем он мог бы украсить Милену: тогда его  такое не интересовало. А вот генерал...
Генерал!..
Бертран застыл с поднятым над головой топором...




                часть 3


До сих пор Бетран не вспоминал о нём. Да и вспоминать-то было не о чём: он открыл дверцу кареты, спрыгнул на лёд и сразу провалился. Потом выбрался. Потом его притащили в хату - одного. Вот и всё.
Но теперь это имело особое значение: генералу спастись не удалось, потому что он был в карете. Но ведь карета утонула, значит, всё лежит на дне реки. Значит, и шкатулка с драгоценностями, которые так подошли бы Милене. Да что там шкатулка! Всё, что было привязано к  карете сзади и засунуто под сиденье... И всё это лежит на дне, и никто, кроме него, об этом не знает!..

Бертран едва дождался вечера, когда все соберутся за столом. Потом едва дождался, пока все поедят...
Рассказать о сокровищае оказалось довольно сложно. Из слов, выученных с Миленой, ему пригодилось только одно: ложка. Но когда он угольком нарисовал на беленой печке лодку, а под ней карету и бочонок с рассыпавшейся монетой, его поняли. Рисунки затёрли, а утром печку заново побелили, как перед праздником, и больше об этом не говорили, будто забыли.

Когда сошел лёд и река очистилась, Бертран с братьями выехали на реку, бросив - от любопытных глаз - на корму сеть, будто для ночного лова. Делая вид, будто ищут место, где бросить сеть, они внимательно осматривали дно не слишком глубокой в этом месте реки.
Карету увидели все сразу. Она лежала на боку, как и лошади. Генерала не было видно, но открытый ларец с рассыпавшимися драгоценностями лежал рядом.

Пока вода не прогреется, за сокровище можно было не беспокоится. Но и медлить было опасно: переплывая реку, люди могли заметить карету. Решили начать нырять как только вода станет не холоднее, чем в колодце.
Стали ждать тепла.
С травой с одуванчиками, с цветением деревьев, оно пришло.

                ж ж ж

Нырять выезжали каждый день с наступлением сумерек. Сначала ныряли по разу, потом по силам, потом по азарту. Чтобы от холодных родников не хватила судорога, натирались бараньим жиром; ныряльщика обвязывали верёвкой, и двое  с лодки внимательно следили за тем, кто был на дне.
С третьего вечера стали приносить драгоценный улов. Самое трудное - бочонок с серебряной монетой - оставили напоследок. Его обвязали верёвкой и тащили по дну к берегу, каждый миг боясь, что верёвка оборвётся.
Через мокрую тряпку - чтобы не услышали в деревне - сбивали  обручи с размокщих в воде стенок. Дальше началось самое трудное: даже от одного милениного ведёрка с серебром лодка осела по самые края. Выход нашёл Ириней. Он предложил возить не по одному, а по два неполных ведёрка, опустив их в воду на коромысле.
В самом конце Бертран вспомнил, что к верху кареты был привязан тюк с мехами и тканями. Просмотрев с лодки дно ещё раз, нашли  тюк в стороне за большим камнем, куда его отнесло течением.
Набравший воду, он был невероятно тяжёлым. Шёлк, парчу и бархат спрятали в кустах, забросав ветками и прошлогодними листьями. Перевозили, как и серебро, под водой, завернув в сеть.

Несколько недель семья жила в судорожном напряжении, превозмогая нечеловеческую усталость: после ночной работы надо было заниматься обычными делами по хозяйству, чтобы соседи ни о чём не догадались. Труднее всего было объяснить, почему запаздывают с севом.
Наконец, всё благополучно закончилось.

                ж ж ж

В первый же свободный субботний вечер вся семья собралась за столом. Всех объединяли долгожданный покой  и радость от удачно завершённого дела.
Бертран, несколько раз видевший, как Милена рассматривала высохшие ткани, знаком показал Милене, чтобы она поднялась. Милена встала, и Бертран накинул ей на плечи кусок рытого синего бархата, соорудив из него что-то вроде платья с широким пышным воротником. Любуясь тканью, Милена повела плечом, ничуть не потеряв своей обычной естественной манеры держаться, но роскошь необычного наряда придала  столько очарование её молодости и красоте, что нельзя было не восхититься ей.
Бертран понял, что его ожидания - только малая толика возможного.

Родители и братья смотрели на Милену молча, как на богатство, цены которому они до сих пор не знали. Милена осматривала свой наряд, и Бертран,  видя, что она и не  представляет, до чего хороша, до боли в зубах пожалел, что в хате нет зеркала.
Розовая лента на голове Милены напомнила ему о чём-то, и он снова знаком попросил  Милену снять с себя бархат, достал из-за печки кусок розовой парчи и встряхнул его. Золотые нити в свете лампад сияли ярче, чем днём.
Бертран обернул ткань так, что получилась пышная юбка, а остальной кусок просто перебросил за спину.
Отнятая у московской дворянки для такой же знатной и богатой французской дамы, парча ничуть не хуже украшала  скромную полесскую крестьянку.

Этот наряд вызвал у всех новый прилив почти благоговейного изумления.
Бертарн принёс ларец генерала, поставил его на стол. Никому и в голову не могло бы прийти, что Милену и эти украшения можно как-то соединить. В представлении семьи это было всего лишь богатство, которое можно  иметь, пряча от чужих глаз, а можно продать, чтобы купить корову или даже хату.

А Бертран, утоляя накопившееся желание, самозабвенно украшал Милену: к талии приколол брошь в виде кружевного банта из серебра; на шею надел колье - дугу из  бриллиантов, с которой на золотых нитях свисали более крупные бриллианты; на отворот у плеча посадил стрекозу с изогнутым хвостом - брошь, усыпанную топазами и бриллиантами разной величины; голову увенчал золотой тиарой  из листьев папоротника...
Ещё одна брошь  - бабочка из золота и бриллиантов была у него в руке, но он засмотрелся на Милену: её обычная бледность, как нельзя лучше подходила к этому наряду, а голова под тяжёлой тиарой выглядела так же естественно, как и с атласной лентой - шея  сохраняла свою изящную линию. Присущая ей сдержанность как нельзя лучше дополняла наряд.

Семья потрясённо молчала.

Милена, видя состояние родных посмотрела на Бертрана.
Среди общего молчания он взял Милену за руку, прижал её руку к сердцу и разжал другую руку: на ладони лежали  два кольца.
Милена, сжав его руку, упала на колени перед родителями и поклонилась до самого пола, с мольбой глядя на них сияющими  глазами.
Лишь на мгновение позже  Бертран оказался на коленях рядом с любимой.

Первым опомнился Ириней. В один прыжок он оказался на лавке перед киотом, снял икону и подал её отцу.
Милену и Бертрана благословили.
Всё произошло так быстро, что никто толком и опомниться не успел.

Потом Милена, как могла, объяснила Бертрану, что завтра она уедет из дома, но это ненадолго, а после свадьбы вернётся, и они будут вместе  навсегда.

Бертарн ничего не понимал. Он целовал ей руки и с тревогой спрашивал о чём-то. Милена смеялась и плакала  одновременно - смеялась от счастья, а плакала от того, что не может  успокоить Бертарана.

В ту ночь они оба уснули только под утро.
Бертарну приснился сон, удивиший своей яркостью. Будто он в своём замке, и умерший перед началом  похода отец благославляет их с Миленой. Рядом - мать. С её плеча слетает бабочка; она садится на платье Милены и долго трепещет крылышками. Бертран хочет снять её, но она сама перелетает к нему на рукав и превращается в брошь.
Растерянность и ожидание остались от этого сна.

Утром, сразу после завтрака, стали прощаться. Милена вся была поглощена своим счастьем: она - невеста! И жених - лучше какого не найти на всём белом свете!..
Бертран не отпускал её руки. Глядя в её спокойные и счастливые глаза, он понимал, что всё идёт хорошо. Он не мог понять только одного: сколько надо ждать, пока Милена станет его женой?
Милена увезли к тётке, а Бертран в  тоске и недоумении прожил два дня.

                ж ж ж

В субботу все встали рано.
Сразу после завтрака мать Милены стала к печке и не отходила от неё ни на минуту, то и дело переставляя в ней чугуны и горшки, задвигала и доставала листы с печевом. Отец и братья носили дрова и воду, поднимали из погреба припасы.
Бертран догадывался, что ждут гостей. В чистой рубашке с нарядно вытканным поясом он сидел на лавке и  гадал, кого ждут. В конце концов, решил, что ждут Милену и будет свадьба, раз уж ему ничего не дают делать. Но берегли его от нечаянной раны, зная, как неловок он в любом домашнем деле.
Ждали сватов.

Сваты приехали к обеду. Ничего не понимая, Бертарн всё же догадался, что это очень важные люди. Его посадили напротив них и приказали молчать.
Сватам сказали, что родственники прислали  к ним жениха - примака - немого, но работящего. А чтобы сваты не не слишком интересовались, кто, да чей, да откуда, отец то и дело подливал гостям в чарки, а мать подкладывала угощение, не давая тарелкам опустеть хотя бы наполовину. Только увидев, что гости выбирают местечко на столе, норовя уснуть, отец кивнул сыновьям. Те бегом вынесли сватов почти на руках и уложили на дно телеги, устланное соломой; туда же поставили узлы с гостинцами для "родителей" Милены

Сев на козлы, Ириней оглянулся: родители стояли на крыльце и смотрели  вслед. Иероним, сидевший на задке, подмигнул брату, и Ириней закусил губу от смеха. Со двора он выехал шагом, но за деревней хлестнул коней и погнал так, что сваты не только проснулись, но и протрезвели.
                ж ж ж

В доме тётки сватов тоже угостили и упоили так, что сватовство прошло, как по маслу.
В благодарность за успех дела  Ириней вёз сватов намного бережней, хоть  ему и хотелось поскорей обрадовать домашних. Сваты только постанывали во сне. Самое главное,  зачем ездили -"согласие" "родителей" невесты - вёз Иероним: за пазухой он крепко держал бутылку от выпитой самогонки, наполненную зерном в знак согласия невесты.

Дома бутылку поставили на стол  на приготовленное для неё место. Сватов усадили за стол и опять стали угощать, благодаря за слаженное дело. Сваты, не выдержав благодарности, уснули прямо за столом. Братья заботливо перенесли их в телегу и положили туда же по узлу с угощением - "на дорожку"; довезли  и разнесли по хатам так, что те ничего и не почувствовали.   

Уставшие от хлопот родители Милены улыбались, показывая Бертрану бутылку с зерном. Ничего не понимая, Бертран неуверенно улыбался им в ответ.  Но, когда вернувшиеся братья, широко улыбаясь, стали толкать его в плечо и подмигивать, указывая на бутылку, он понял, что всё идёт к свадьбе, и спросил, когда же Милена вернётся домой.
Услышав имя сестры, Иероним, широко улыбаясь,  сказал:
- Твоя Милена!  Уже просватана. Потерпи малость.

Как ни странно, одно только имя  любимой и сочувственный тон будущего родственника совершенно  успокоил Бертрана.

                ж ж ж

В следующую субботу  с самого утра в хате поднялась ещё большая суета. Пахло сладкими пирогами с черникой и малиной, медовой коврижкой, бубликами с маком и  - главным праздничным угощением - варениками из гречневой муки. Всё это прямо из печи выкладывалось  на стол, чтобы остыло.
Бертрана опять одели во всё праздничное, и он уже, было,  решил, что опять полдня просилит на лавке, но не тут-то было...

Угощение сложили в новые белые платки и увязали в довольно большие узлы. На дорожку все присели. Мать  прочла молитву, все перекрестились и встали, подхватив узлы.

Родители хранили серьёзность, но братья украдкой так многозначительно поглядывали на Бертрана, так таращились и так старательно подмигивали, что Бертран понял: сегодня он увидит Милену. 

                ж ж ж               


Их ждали.
В хате сидели родственники - только взрослые и семейные. Молодых не было видно; даже Иероним с Иринеем куда-то исчезли.

Стол был заставлен так, что узлы с гостинцами пришлось положить на лавку.
Гостей усадили за стол  и послали за Миленой хозяйскую дочь, которая уже давно сидела у печки наряженная с утра в ожидании этого важного поручения. Девочка кивнула, и до порога - на глазах у гостей и родителей - шла чинно с опущенными глазами, но, едва закрыв дверь, сорвалась с места  и почти ворвалась в соседский дом, где Милена и её четырнадцатилетние "подружки" со всей тёткиной деревни уже давно  ждали вестницу.

Как она шла по улице, Милена не помнила: думала только об одном: в хате сидит Бертран!

Она вошла и стала почти у порога, не поднимая глаз. Сначала к ней обратилась тётка - как мать, потом её собственные родители - как родители жениха. Почти ничего не понимая, Милена поклонилась всем, взяла узлы с гостинцами и вышла. Бертран успел заметить, как в сенцах к ней подскочил Ириней и подхватил узлы, чтобы отнести в ту хату, где их с нетерпением ждали "подружки" Милены.

Как только Милена вышла, старший сват достал четверть с самогонкой - угощение жениха для родственников невесты - и поставил на стол. Пить, по обычаю, надо было как можно больше -"чтобы невеста не отказала". И гости  обычай соблюдали.
За столом ели и пили, и всё больше пьянели. Глядя на них, Бертран пытался понять: это свадьба? Он сегодня заберёт отсюда Милену?
Когда за столом поднялся крик, Бертран очнулся от своих мыслей. Видя, что пьяные гости улыбаются, поглядывая на него, насторожился.
Это пришло время приглашать невесту для окончательного ответа. Ириней, стоявший рядом, ткнул его кулаком в бок и мотнул головой на дверь. Бертран попытался вспомнить, когда тот здесь очутился, но не смог и стал смотреть на дверь.

...Он ожидал увидеть Милену с опущенными глазами, с румянцем смущения, даже в другой одежде, но то, что он увидел, потрясло его.  Милена плакала!..
Её вели насильно, а она упиралась и старалась повернуть назад, но "подружки" весело смеялись и толкали её в спину. Вытолкав на середину комнаты, они стали полукругом, преградив ей путь назад.

Не сводя с Милены глаз, потрясённый Бертран стал медленно подниматься, но братья, стоявшие сзади, не дремали: Иероним надавил ему на плечо, а Ириней ткнул кулаком в спину.. Бертран растерянно оглянулся и увидел их посуровевшие лица: всё шло по обычаю.
Совершенно ошеломлённый, Бертран снова сел. Как во сне, он видел, как старший сват, едва держась на ногах и с трудом ворочая языком, поднял чарку за Милену. Отпив глоток за её здоровье, бросил на дно несколько серебряных монет и передал чарку Милене.
Та вылила самогон на краешек платка и завязала монеты в уголок. Сама в ответ одарила  сватов полотенцами из отбеленного полотна с красными цветами по краям. Потом поклонилась всем и вышла.
Бертарн с тревогой оглянулся на братьев. Но больше ничего не произошло. Договорившись об оглашении в церкви, сваты, жених и семья Милены вернулись домой. 

Он плохо спал, и весь следующий день находился в каком-то забытьи. Ему не давала покоя мысль о том, почему Милена плакала? Почему она не хотела идти к нему? Вечером, кое-как объяснив братьям, куда он, Бертран отправился в соседнюю деревню.
Отходя от дома, он споткнулся о жердь лежавшую в траве. Иероним окликнул его и что-то сказал.
Ничего не поняв, Бертран кивнул ему и быстро пошёл по дороге к лесу.

                ж ж ж

Он караулил Милену почти до самой темноты, прячась за сараем, где были сложены старые ульи. Когда Милена увидела его, он понял, что страх его был напрасным. Только несколько минут подержались они за руки, и Милена ушла в хату.

Когда на небе показалась луна, Бертран отправился в обратный путь. Несколько раз ему казалось, что за ним кто-то идёт. Он оглядывался, но вокруг были только деревья.
Возле самой хаты  он замедлил шаги. Так ярко и светло было вокруг от полной луны, так радостно было у него на душе...

Страшный удар неожиданно обрушился на его голову Он упал и уже почти не чувствовал ударов под рёбра.

...С тех пор, как Милена появилась у тётки, Пётр не спускал с неё глаз. Увидев её свидание с Бертраном, решил отомстить счастливому сопернику. С дружком он шел за Бертраном через лес, чтобы выяснить, кто перешёл ему дорогу. Увидев Бертрана возле хаты Милены, схватил подвернувшуюся  жердь и вложил в удар всю свою злобу.
Били Бертрана  сапогами без всякой жалости.
Только  увидев, что тело   безвольно перекатывается по земле,они оставили его и быстро пошли к лесу.


                ж ж ж


Утром, выгоняя корову в стадо, мать увидела окровавленного Бертрана возле хаты.  Охнув, она осела на землю и заголосила. Выскочили братья, на руках внесли Бертрана в хату. Иероним съездил за Миленой.

Увидев Бертрана, Милена упала замертво. А когда очнулась, не отошла от него ни на минуту. Молча вытирала с губ любимого кровавую пену и молилась, молилась...

Через четыре дня всё кончилось.
После похорон Милена каждый день уходила на кладбище с самого утра и оставалась там до  вечера.  Она почти ничего не ела; всё худела, бледнела и, казалось, таяла. Дома все надеялись, что это со временем пройдёт. Но через три недели Милена простудилась, переждав под деревом тёплый грибной дождик. Вечером попросила накрыть её потеплее, а утром не проснулась.
Похоронили её рядом с Бертраном.

Осенью Ириней сходил в лес и принёс кленок и рябинку. Весной оба деревца дружно зазеленели и пошли в рост.