5. Наталка

 
 История  третья

Белоруссия
1935 -1941 г.г.
               
                Фриде Вульфовне Рейзман
                с благодарностью
               

Это была самая счастливая семья на улице.

Как-то однажды Абрам съездил к родственникам в Винницу и вернулся оттуда с женой, приветливой и щедрой на белозубую улыбку молоденькой хохлушкой.
Абрам был старше жены на семь лет, и в свои двадцать четыре рядом с ней выглядел серьезным и степенным мужем и хозяином.
Наталка же в свои неполных семнадцать была самой молодой женой на  улице, и потому все женщины  от  души  помогали ей советами по хозяйству.

Все радовались, глядя на них, потому что всю свою любовь они - щедро и не таясь - изливали друг на друга. Наталка,  и так не скупившаяся на улыбку,  глядя на Абрама, так и светилась. А он смотрел на неё тихо, но так глубоко, будто насквозь видел.

Глаза и волосы у них были одного цвета. У Наталки волосы были прямые и такие густые, что коса никак не держалась свернутой на затылке, а все раскручивалась и падала. Поэтому скоро Наталка перестала с ней воевать и стала носить по-девичьи, вниз. У Абрама волосы тоже были черные, но буйно-кудрявые и лежали на голове пышной шапкой.
Глаза у Наталки были яркие, темно-карие с солнечными искорками. У Абрама - тоже, только светлее.
Они были похожи, но не как брат с сестрой, а как-то изнутри.

Субботнего вечера Наталка ждала с утра, едва проводив Абрама на работу, потому что по субботам они уходили гулять «в город».
Шли до начала улицы, через переезд, через пути, иногда подлезая под вагоны, и, наконец, выходили на привокзальную площадь, вымощенную камнем.
Потом шли до реки, переходили хлипкий мостик и оказывались, как в сказке, в городском саду. Заложен он был почти сто лет назад, поэтому деревья были огромные, в основном, липы, и гулять тут было одно удовольствие.

Ходили по дорожкам, смотрели на воду в реке, сидели на скамейке. Наталке нравилось сидеть, опираясь на изогнутую спинку.
В парке продавали мороженое. Продавщица намазывала его деревянной лопаточкой на вафлю и накрывала другой. Мороженое Наталка ели аккуратно, подставляя сложенный платочек, чтобы не капнуть на праздничную блузку - розовую, в красных  цветочках.

Обязательно пили из фонтанчика. Если людей поблизости не было, Наталка брызгала на Абрама водой, а он только смотрел на нее, не сводя глаз.
Когда солнце начинало садиться, они чинно шли домой по улицам с каменными двухэтажными домами, булыжной мостовой и цементными тротуарами.
Зато за вокзалом, ближе к своей улице, они чувствовали себя свободнее, и Наталка разувалась, чтобы поберечь туфли. Молодые молча шли рядышком,  держась за руки.
У переезда Абрам брал на Наталку на руки, чтобы она не исколола ноги о щебень.

От переезда начиналась их улица с поворотом в два дома. Она казалась им очень красивой. Дома на ней   были ещё новые, в палисадниках у всех росли цветы, а вдоль тротуаром, как по линеечке, вытянулись молоденькие липки.
Все соседи, уставшие после рабочей недели и субботних домашних дел, уже давно спали.
Абрам с Наталкой на этой улице были совсем одни – посреди лета, под звездами и со своей любовью...
Их счастью не было конца.
Так они и жили, радуясь друг другу и всему вокруг.

Пять лет у них не было детей, а потом, наконец,  родился первый мальчик, потом еще и еще. Счастья в семье  с каждым сыночком только прибавлялось.
К началу войны детям было пять лет, три с половиной года и одиннадцать месяцев.
Младший был на редкость красивый ребенок: ярко-рыженький, кудрявый, с большими голубыми глазами. Если к нему кто-нибудь подходил, малыш доставал палец изо рта и улыбался такой чудесной улыбкой, что люди смеялись от радости.
Абрам сказал, что он весь в деда.

Наталка пополнела, но, по-прежнему, легко крутилась по дому, управляясь с детьми и делами. К приходу Абрама в доме был порядок, готов обед, дети накормлены, и все ждали, пока поест отец.
Потом вся семья выходила на лавочку перед домом.
Наталка держала на руках младшенького, а оба старших сына сидели на коленях у Абрама. Было заметно, что родители гордятся детьми. Семья отдыхала, а все вокруг могли убедиться, что у них все  в порядке.
По утрам, когда Абрам шел на работу, видно было, что у него на душе было тепло и спокойно.

Громкоговорителя на их улице не было, и война для них началась с неясного шума со стороны вокзала.
Дети сбегали к переезду и с горки увидели, что на вокзале творится что-то невообразимое. Толпы людей были похожи на растревоженный муравейник.  Отчаянно свистели машинисты, перегоняющие паровозы с одного пути на другой; кричали в рупоры люди в военной форме. Крики сливались в гул.
Тут не было ничего от привычного порядка, и от этого было страшно.
Дети посмотрели на все издалека и помчались домой рассказывать новости. Короткое слово «война» они подхватили по дороге.

Все воскресные дела были отложены. Мужчины потянулись к военкомату. Женщины, забыв про обед, начали собирать вещи, не зная толком, что нужно. Дети бегали по мостовой, но на них никто не обращал внимания. Старшие сидели дома, дожидаясь отцов.
Никто не перекликался через забор, не было слышно веселых голосов. Никого не радовал жаркий воскресный день.
Когда мужчины начали возвращаться,  новость молнией пронеслась вдоль улицы: сбор завтра у военкомата в двенадцать часов.

Наталка извелась, ожидая мужа.
Абрам пришел только под вечер, не похожий на себя: ему дали бронь как директору лесопилки.
Через день он был единственным молодым и здоровым мужчиной на всей улице. Обида и стыд жгли ему сердце.
Наталка утешала мужа, как могла.

Днем женщины выходили на улицу, чтобы не пропустить почтальона. А по вечерам Наталка, спрятавшись за разросшимся кустом сирени, глаз не сводила с конца улицы, откуда обычно возвращался Абрам. Детям было строго-настрого запрещено выбегать на улицу навстречу отцу. Только когда Абрам открывал калитку, Наталка, закрытая от соседей ветками сирени, бросалась ему на шею и без звука исступленно обнимала и целовала его. Дети стояли рядом и тоже молча держали отца за руки.
Наталке не завидовали. На Абрама не косились. Знали: придет и его черёд.

В июле по городу были расклеены объявления о том, что в течение трех недель все евреи должны переселиться в гетто. У всех должны быть нашиты желтые круги на спине и на груди слева.
Вечером последнего дня Наталка отвела детей к Даниловне, соседке-вдове.
Дома покормила Абрама, постелила ему, а сама села за стол, чтобы пришить к пиджаку желтые заплатки.
Абрам лежал, отвернувшись к стене, но Наталка знала, что он не спит, и очень спешила. Вроде нехитрое дело пришить пару лоскутков, но в спешке она исколола  пальцы. Оттого на желтых латках оказались бурые пятнышки.
Закончив, наконец, Наталка погасила лампу, разделась и, откинув одеяло, чуть не задохнулась в руках Абрама.

…Только ночь слышала, о чем они шептались перед разлукой, и была она кароткой, как час...

Утром Наталка, собирая на стол, вспоминала свой сон: посреди заснеженного поля стоит рябина - круглая  и пышная, вся в снегу, а на ней  снегири ягоды клюют.
И такая тишина, такой покой был от этой картины, что Наталка отбросила все плохие мысли.

После завтрака  они вышли вместе и стала ждать у дома, как было приказано. Наталка держалась за Абрама двумя руками, прислонившись головой к его плечу. Напротив, через дорогу, за забором у дома стояла Даниловна с тремя их детьми. Но ни Абрам, ни Наталка не замечали ни их, ни других соседей, которые смотрели на них, выйдя на тротуар.

Из-за магазина на углу показалась колонна людей. Они шли по мостовой тихо, как тени, даже дети на руках не плакали. Люди в колонне впервые почувствовали себя не такими, как все, и не могли понять, в чем их вина.

Люди на тротуаре тоже не могли понять, как к этому относиться. Когда колонна уходит на фронт, это понятно: надо защищать Родину. Но зачем уходить просто так из своих домов, когда все вокруг такое родное и привычное?

Абрам шагнул с тротуара, когда поток людей заканчивался. Наталка, не отпуская его руки, шагнула за ним, сказав:
- Я с тобой.
Абрам попытался освободить руку, но она, насильно удержав её, добавила:
- Провожу...

Колонна шла со спокойствием обреченности. За поворотом еще несколько семей присоединились к ним, и Абрам с Наталкой шли уже в гуще людей.
Дошли до переезда. Перед вокзалом свернули налево, перешли железнодорожные пути, миновали площадь, снова повернули и стали подниматься по улице.
Уже был виден забор из колючей проволоки.

- Дальше я сам. Иди домой, - сказал Абрам.
Но Наталка вцепилась в него мертвой хваткой. Абрам изо все сил старался оторвать ее пальцы от своей руки, потому что ворота были уже близко, но Наталка держалась  изо всех сил.
Абрам стал торопливо пробиваться к краю колонны, объясняя:
- Это моя жена, она украинка, ей туда нельзя…
Люди молча давали дорогу, но Наталка почти повисла на муже.
- Абрамушка, миленький, я с тобой! 
- Наталочка, подумай о детях, что с ними будет? - попытался уговорить жену Абрам.
- Я без тебя не уйду! А Даниловна мне обещала…

Наталка чуть ослабила руки, и Абрам внезапно резко вытолкнул ее на тротуар.
Она упала боком, успев выставить руку, но больно ударилась коленом.

...Пока жена пыталась встать, Абрам увидел, что на спине к ее жакету тоже пришит желтый кружок...

Подошедший конвоир  ударил ее прикладом автомата в спину, и она снова ткнулась лицом в землю.
Люди уже протягивали Наталке руки, помогая встать. Абрам опомнился, подхватил жену почти на руки, и они снова вошли в колонну.

Ворота были распахнуты настежь. По обе стороны стояли конвоиры с овчарками. Собаки сидели, но от большого количество людей шерсть у них на загривках была вздыблена, клыки  оскалены и они  негромко, но  угрожающе рычали.
Люди жались к середине, оставляя пустоту по краям.

Гетто представляло собой несколько улиц, обнесенных колючей проволокой. Жившим тут людям было приказано оставить дома и уйти, потому что теперь тут будут жить евреи.

В маленькой комнате Абраму с Наталкой досталась кровать. На другой кровати спала бабушка с двумя внуками, а на полу - ее дочь с мужем. Еще две комнаты в доме были заселены так же тесно. Но Наталка ничего не замечала. Она была почти счастлива.

Кормили жидкой баландой один раз в день. Оставляя дома, хозяева забирали все самое ценное и, конечно же, еду. Случайные сухари и зелень с огородов съели в первые же дни.
Остались только ягоды  на рябине у крыльца, но они были  высоко над землёй и ещё не созревшие.

Работа была одна и та же: погрузка камня и брёвен для отправки в Германию. Силы уходили очень быстро.
Первым умер врач из поликлиники, Даниил Соломонович. Он был очень добрый человек и хороший врач. Его все знали в лицо, а он помнил всех по фамилиям и болезням.
Он умер, прямо у ворот, едва войдя  в гетто после работы.

Конвоир приказал мужчинам оттащить тело к яме на краю гетто и сбросить вниз.
У двоих мужчин не хватило сил, чтобы поднять тело искудавшего старика, и они тащили его до ямы под руки. Сбросили вниз, не глядя, чтобы не видеть, как тело ударится о дно.
Скоро пожилых людей в гетто не осталось совсем...

Абрам, как и все, слабел и  худел. Мысли о жене и детях, которые страдают из-за него, не давали ему покоя. Он поседел, глаза запали, у рта прорезались морщины, но прекрасней лица Наталка и представить себе не могла.

В октябре у Абрама начался кашель с мокротой, которую он при Наталке старался не сплевывать. Кашель становился все сильнее, и бурых точек и пятнышек на одежде Абрама становилось все больше.
По ночам он выходил кашлять на крыльцо, чтобы не будить людей в доме. Наталка, лёжа в постели,  ждала его, чутко прислушиваясь. Откашлявшись, он оставался на крыльце немного отдышаться. Наталка знала это и ждала.
Однажды он уже откашлялся, но что-то долго не возвращался в дом. Наталка, было, задремала, но вдруг какая-то сила вырвала ее из сна и заставила выскочить на крыльцо.

Абрам лежал на земле. Он дышал, и веки у него подрагивали, но не отзывался и не вставал. Подтащив мужа к крыльцу, Наталка почувствовала какое-то движение в его теле. Она рывком подхватила Абрама, чтобы посадить.

                ж ж ж

К утру пошел снег.
Легкие хлопья прикрыли землю ровным слоем. И только у крыльца намело  небольшой сугроб,  рядом с которым лежала яркая рябиновая гроздь.