Глава 33.
1. В прошлой главе мы видели, как Сенека с помощью философии переосмысливает социальным различия в римском обществе. Но самым значительным из этих различий было различие между рабами и свободными. В 47м письме к Луцилию Сенека разбирает проблему рабства. Это не только одна из самых лучших сохранившихся зарисовок быта и положения рабов в эту эпоху, само внимание Сенеки к проблеме рабства обнаруживает новые культурные тенденции, которые нам предстоит проанализировать с помощью матрицы идентичности. Вот этот текст.
Сенека приветствует Луцилия!
Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами, как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой, и над ними одинакова власть фортуны.
Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом – и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды. чем вместить ее.
А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданьем искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши.
Из-за этого и говорят о хозяевах те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемолвиться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали1.
Часто повторяют бесстыдную пословицу: "Сколько рабов, столько врагов". Они нам не враги – мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности, – но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на доли то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости.
А этот – виночерпий в женском уборе – воюет с возрастом, не имеет права выйти из отрочества, снова в него загоняемый; годный уже в солдаты, он гладок, так как стирает все волоски пемзой или вовсе выщипывает их; он не спит целыми ночами, деля их между пьянством и похотью хозяина, в спальне – мужчина, в столовой – мальчик.
А тот несчастный, назначенный цензором над гостями, стоит и высматривает, кто лестью и невоздержностью в речах или в еде заслужит приглашения на завтра. Вспомни о тех, на ком лежит закупка снеди, кто до тонкости знает хозяйский вкус: какая еда раздразнит его запахом, какая понравится на вид, какая своей новизной пробудит убитый тошнотой голод, на что он, пресытившись, не может смотреть и чего ему сегодня хочется. И с ними он не в силах пообедать, считая, что унизит свое величие, если сядет за стол с рабом. Великие боги!
А сколько людей служит хозяевам, вышедшим из рабов! Я видел, как хозяин стоял у порога Каллиста2, и когда другие входили, он, когда-то повесивший на Каллиста объявление, выводивший его на продажу среди негодных рабов, не был допущен. Раб, выброшенный в первую десятку3, на которой глашатай пробует голос, отблагодарил хозяина сполна, отказав ему и не сочтя его достойным войти в дом. Хозяин продал Каллиста; но Каллист хозяину продал куда больше4.
Изволь-ка подумать: разве он, кого ты зовешь своим рабом, не родился от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, как ты, не живет, как ты, не умирает, как ты? Равным образом и ты мог бы видеть его свободнорожденным, и он тебя – рабом. Когда разбит был Вар5, фортуна унизила многих блестящих по рождению, готовых через военную службу войти в сенат: одних она сделала пастухами, других – сторожами при хижинах. Вот и презирай человека того состояния, в которое ты сам, покуда презираешь его, можешь перейти.
Я не хочу заниматься этим чересчур обширным предметом и рассуждать насчет обращения с рабами, с которыми мы так надменны, жестоки и сварливы. Но вот общая суть моих советов: обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы. чтобы с тобою обходились стоящие выше. Вспомнив, как много власти дано тебе над рабом, вспомни, что столько же власти над тобою у твоего господина.
"Но надо мною господина нет!" – Ты еще молод; а там, глядишь, и будет. Разве ты не знаешь, в каких летах попала в рабство Гекуба, в каких – Крез, и мать Дария, и Платон, и Диоген?6
Будь милосерден с рабом, будь приветлив, допусти его к себе и собеседником, и советчиком, и сотрапезником. – Тут и закричат мне все наши привередники: "Да ведь это самое унизительное, самое позорное!" – А я тут же поймаю их с поличным, когда они целуют руку чужому рабу.
И разве вы не видите, как наши предки старались избавить хозяев – от ненависти, рабов – от поношения? Хозяина они называли "отцом семейства", рабов (это до сих пор удержалось в мимах) – домочадцами. Ими был установлен праздничный день7 – не единственный, когда хозяева садились за стол с рабами, но такой, что садились непременно, и еще оказывали им в доме всякие почести, позволяли судить да рядить, объявляя дом маленькой республикой.
"Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?" – Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты грязными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить. Нравы каждый создает себе сам, к занятию приставляет случай. Одни пусть обедают с тобой, потому что достойны, другие – затем, чтобы стать достойными. Что бы ни осталось в них рабского от общения с рабами, все сгладится за столом рядом с людьми более почтенными.
Нельзя, Луцилий, искать друзей только на форуме и в курии; если будешь внимателен, то найдешь их и дома. Часто хороший камень пропадает за неимением ваятеля; испытай его, попробуй его сам. Глуп тот, кто, покупая коня, смотрит только на узду и попону, еще глупее тот, кто ценит человека по платью или по положению, которое тоже лишь облекает нас, как платье.
Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой – у скупости, третий – у честолюбия и все – у страха. Я назову консуляра8 – раба старухи и богача – раба служанки, покажу самых родовитых юношей в услужении у пантомимов. Нет рабства позорнее добровольного. Так что нечего нашим слишком разборчивым гордецам запугивать тебя. Будь с рабами приветлив, покажи себя высоким без высокомерия: пусть они лучше чтят тебя, чем боятся.
Кто-нибудь скажет, будто я зову рабов надеть колпак9, а хозяев лишаю их достоинства, когда говорю, что лучше бы рабы чтили их, чем боялись: "Неужто так прямо он и говорит: пусть рабы чтят нас, как будто они – клиенты или утренние посетители?" – Кто так скажет, забывает, что и с хозяина хватит того, чем довольствуется бог – почитания и любви. А любовь не уживается со страхом.
Поэтому, на мой взгляд, ты правильно поступаешь, когда, не желая, чтобы рабы тебя боялись, наказываешь их словами. Побоями наставляют бессловесных животных. Не все, что обидно, вредит нам; но избалованность доводит нас до такого неистовства, что все перечащее нашему желанию вызывает у нас ярость.
Так мы и усваиваем царские привычки. Ведь цари забывают, как сильны они сами и как слабы другие, и чуть что распаляются гневом, словно от обиды, хотя даже от возможности обид надежно охраняет царей величие их удела. И они это знают, но только ищут и не упускают случая сотворить зло: для того и нужна им обида, чтобы кому-нибудь повредить.
Больше не буду тебя задерживать: ведь тебе не нужны увещанья. У добрых нравов, помимо прочего, то преимущество, что они довольны собой и не меняются. Непостоянно злонравие: оно меняется часто, но к лучшему никогда.
Будь здоров.
2. Рабы внутри матрицы идентичности занимают положение в нижнем левом, а с точки зрения наблюдателя правом углу (треугольник ЕНD, где Е контекстное поле "чужих" аутсайдеров, D контекстное поле мира/рынка, контролируемых и эксплуатируемых ресурсов и отходов, а Н контекстное поле обьектов/ценностей).Раб для хозяина обычно (по выразительному описанию Сенеки в приведенном выше отрывке) лишь орудие хозяйского произвола и страстей. Эта анонимная, безличная роль раба, как средства или эксплуатируемого ресурса в матрице отображается снабжающей/супплементальной угловой диагональю ЕН и левой половиной DH нижней репрезентационной горизонтали.
3. Сенека же предлагает считать раба подчиненной, но тем не менее заслуживающей сочувствия, доверия и уважения личностью. Иными словами в рамках той же прециономики (от латинского pretium цена) СЕН т.е. парадигмы идентичности, обеспечивающей восьмой оценочный шаг алгоритма идентичности,он активирует/тематизирует не угловую снабжающую диагональ ЕН, а полугоризонтальную ассоциативную линию СЕ. Сенека предлагает Луцилию культивировать ассоциацию, дружеское общение с рабами, чтобы добиться их уважения, любви и верности.
4. Таким образом согласно предложению Сенеки раб, продвигаясь от D к С вдоль репрезентационной линии DC, связывающей контекстное поле мира/рынка D с контекстным полем личности/собственника С, попадает из левой DH в правую HC половину этой линии, то есть в сферу действия ВНС проксимономики (от латинского proximus ближайший)т.е. парадигмы патриархальной домашности. Линия НС у проксимономики общая с прециономикой.
5. Не случайно Сенека вспоминает нравы ранней Республики, когда рабы считались домочадцами, членами патриархальной семьи и их сажали с собой за стол. Он с одобрением воспринимает известие о том, что Луцилий обходится с рабами "как с близкими". Вместе с тем как правило рабы, по свидетельству Сенеки, являются обьектами хозяйской жестокости и произвола, с ними обращаются "не как с людьми, а как со скотами".
6. Сенека обосновывает свое предложение радикально изменить господствующее отношение к рабам ссылкой на тот факт, что фортуна (случайность) изменчива и каждый, при неблагоприятном стечении обстоятельств может оказаться в унизительном положении или даже непосредственно в рабстве. Кроме того многие, порой сами того не замечая, находятся в рабской зависимости от своих желаний, интересов и влиятельных людей, которые способны их удовлетворить.
7. Такой переход из положения привилегированных, аристократических "своих"/ инсайдеров (контекстное поле "своих"G в середине правой вертикальной идиографической линии СВ и контекстное поле совершенных, "природных" аристократических жизненных форм В) в положение униженных и бесправных чужаков (контекстное поле "чужих"/аутсайдеров Е в середине левой вертикальной номотетической линии DA или же, в случае дальнейшего опускания до рабского или нищего положения, как такового, контекстное поле мира/рынка D)в результате например военного поражения, или долгов и связанного с ними унижения и бедности или же императорской опалы всегда возможен. Сенека использует этот факт повседневной тематизации связанных с социальным отчуждением и маргинализацией парадигм идентичности: трансферономики BED и фрагментономики GED для доказательства фундаментальной общности человеческой судьбы (включая отчуждение/неудачу/поражение как один из аспектов этой судьбы) независимо от временного социальных преимуществ, которыми в данный момент пользуется тот или иной индивид.
8. Таким образом правильное поведение по отношению к рабам с точки зрения Сенеки должно в первую очередь исходить из факта этой фундаментальной общности, скрывающейся за преходящими моментальными данностями реальности человеческого равенства. Не случайно, что находившиеся под сильным влиянием стоической философии римские юристы эпохи Империи внесли в римское законодательство принцип природного равенства всех людей независимо от их временных различий в плане искусственного и временного высокого/низкого социального положения и роли.
Глава 34.
1. В 61г. хр.э. высокопоставленный римский аристократ префект Рима Педаний Секунд был убит своим собственным рабом. Это событие внушило страх римским рабовладельцам и после обсуждения сенат принял решение применить старинный республиканский закон и казнить всех рабов, находившихся в том же доме во время убийства,приговорив таким образом к смерти 400 человек, подавляющее большинство которых были ни в чем не повинны. Это решение вызвало возмущение среди римского простонародья, где большим влиянием пользовались многочисленные вольноотпущенники, получившие римское гражданство энергичные и предприимчивые бывшие рабы, которые как мы видели в прошлой главе, гордились своими успехами, богатством и уважением,которое им заработало их активное участие в торговле.
2. Архаический принцип круговой поруки,который в данном случае превратил всех рабов в заложников, противоречил реальностям рыночного имперского общества, где индивидуальная собственность,активность и ответственность давно уже приобрели решающее значение. Поэтому многие воспринимали казнь такого количества ни в чем не повинных людей как вопиющую несправедливость. Но император Нерон, недавно организовавший одно из своих наиболее известных преступлений убийство своей матери Агриппины,принял сторону тех, кто считал такую жестокость оправданной необходимостью коллективного устрашения и единственной возможностью обеспечить безопасность рабовладельцев в условиях провала политики социальной, политической и культурной инклюзивности и интеграции разных входивших в империю народов и их иммигрантских диаспор в Риме, которую сознательно проводили предшествующие императоры, особенно Клавдий.
3. В своей речи в сенате по этому поводу (которую мы знаем по изложению Тацита) знаменитый римский юрист Гай Кассий Лонгин подчеркивал отсутствие культурного и религиозного взаимопонимания между коренными римлянами и чуждыми,пришлыми элементами внутри римского населения, представленными многочисленными рабами(по оценкам современных историков рабы в это время составляли примерно треть населения Италии см. Madden 1996). Таким образом наряду с только что жестоко подавленным в Британии огромным восстанием Боудикки против римского господства (восставшие беспощадно истребляли римских граждан и их семьи и союзников, так что по оценке Тацита от их рук погибло более 70 тысяч человек,а в ходе подавления восстания 80 тысяч)убийство Педания Секунда обнажило социальные и культурные противоречия, существовавшие внутри рыночной римской глобализации и связанного с ней индивидуализма.
4. Римская реакция на эти события обнаружила тенденцию к деглобализации и росту римского (а в провинциях антиримского) патриотизма и национализма и классового самосознания, которые вступали в противоречие с философски обоснованной стоической идеологией космополиса, мирового города, которую проповедовал Сенека. Не исключено что его 47е письмо о рабстве, которое я цитировал в прошлой главе, где он требовал от римских рабовладельцев улучшить свое отношение к рабам хотя бы ради собственной безопасности и с негодованием отвергал старинную пословицу "сколько рабов, столько врагов", было написано именно под впечатлением от убийства Педания Секунда. В пользу такой датировки говорит и осуждение жестокости и деспотизма императорской власти, которое можно найти в этом письме (Сенека в этом тексте критикует "царский" деспотизм,и поскольку римская империя в этот период принципата официально считалась не монархией,а "восстановленной республикой" эта критика формально к императору не относилась, хотя конечно все понимали практически неограниченный характер реальной императорской власти ). Это осуждение могло быть связано с тем, что Нерон в этом деле энергично поддержал сторонников массовой казни.
5. Кроме того Сенека, критикуя деспотизм в этом письме, может быть рассчитывал тем самым сгладить дурное впечатление, произведенное на римское общественное мнение его недавним фактическим соучастием в качестве воспитателя императора и наряду с другим ведущим правительственным деятелем префектом претория Афранием Бурром в деле убийства Нероном своей матери Агриппины.
6. Однако вернемся к Тациту. Ниже я цитирую текст 14й книги Анналов, где рассказывается о спорах по поводу наказания рабов Педания Секунда.
42. Немного позднее префекта города Рима Педания Секунда убил его собственный раб, то ли из-за того, что, условившись отпустить его за выкуп на волю, Секунд отказал ему в этом, то ли потому, что убийца, охваченный страстью к мальчику, не потерпел соперника в лице своего господина. И когда в соответствии с древним установлением[25] всех проживавших с ним под одним кровом рабов собрали, чтобы вести на казнь, сбежался простой народ, вступившийся за стольких ни в чем не повинных, и дело дошло до уличных беспорядков и сборищ перед сенатом, в котором также нашлись решительные противники столь непомерной строгости, хотя большинство сенаторов полагало, что существующий порядок не подлежит изменению. Из числа последних при подаче голосов выступил со следующей речью Гай Кассий:
43. «Я часто присутствовал, отцы сенаторы, в этом собрании, когда предлагались новые сенатские постановления в отмену указов и законов, оставшихся нам от предков; я не противился этому, и не потому, чтобы сомневался, что некогда все дела решались и лучше, и более мудро и что предлагаемое преобразование старого означает перемену к худшему, но чтобы не думали, будто в своей чрезмерной любви к древним нравам я проявляю излишнее рвение. Вместе с тем я считал, что, если я обладаю некоторым влиянием, то не следует растрачивать его в частых возражениях, дабы оно сохранилось на тот случай, если государству когда-нибудь понадобятся мои советы. Ныне пришла такая пора. У себя в доме убит поднявшим на него руку рабом муж, носивший консульское звание, и никто этому не помешал, никто не оповестил о готовящемся убийстве, хотя еще нисколько не поколеблен в силе сенатский указ, угрожающий казнью всем проживающим в том же доме рабам. Постановите, пожалуй, что они освобождаются от наказания. Кого же тогда защитит его положение, если оно не спасло префекта города Рима? Кого убережет многочисленность его рабов, если Педания Секунда не уберегли целых четыреста? Кому придут на помощь проживающие в доме рабы, если они даже под страхом смерти не обращают внимания на грозящие нам опасности? Или убийца и в самом деле, как не стыдятся измышлять некоторые, лишь отмстил за свои обиды, потому что им были вложены в сделку унаследованные от отца деньги или у него отняли доставшегося от дедов раба? Ну что же, в таком случае давайте провозгласим, что, убив своего господина, он поступил по праву.
44. «Быть может, вы хотите, чтобы я привел доводы в пользу того, что было продумано людьми, превосходившими меня мудростью? Но если бы нам первым пришлось выносить приговор по такому делу, неужели вы полагаете, что раб, решившийся убить господина, ни разу не обронил угрозы, ни о чем не проговорился в запальчивости? Допустим, что он скрыл ото всех свой умысел, что припас оружие без ведома всех остальных. Но неужели ему удалось обмануть охрану, открыть двери спальни, внести в нее свет, наконец совершить убийство, и никто ничего не заметил? Многие улики предшествуют преступлению. Если рабам в случае недонесения предстоит погибнуть, то каждый из нас может жить один среди многих, пребывать в безопасности среди опасающихся друг друга, наконец знать, что злоумышленников настигнет возмездие. Душевные свойства рабов внушали подозрение нашим предкам и в те времена, когда они рождались среди тех же полей и в тех же домах, что мы сами, и с младенчества воспитывались а любви к своим господам. Но после того как мы стали владеть рабами из множества племен и народов, у которых отличные от наших обычаи, которые поклоняются иноземным святыням или не чтят никаких, этот сброд не обуздать иначе, как устрашением. Но погибнут некоторые безвинные? Когда каждого десятого из бежавших с поля сражения засекают палками насмерть, жребий падает порою и на отважного. И вообще всякое примерное наказание, распространяемое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой».
45. Никто не осмелился выступить против Кассия, и в ответ ему раздались лишь невнятные голоса сожалевших об участи такого множества обреченных, большинство которых бесспорно страдало безвинно, и среди них старики, дети, женщины; все же взяли верх настаивавшие на казни. Но этот приговор нельзя было привести в исполнение, так как собравшаяся толпа угрожала взяться за камни и факелы. Тогда Цезарь, разбранив народ в особом указе, выставил вдоль всего пути, которым должны были проследовать на казнь осужденные, воинские заслоны. Цингоний Варрон внес предложение выслать из Италии проживавших под тем же кровом вольноотпущенников, но принцепс воспротивился этому, дабы древнему установлению, которого не могло смягчить милосердие, жестокость не придала большую беспощадность.
7. В речи Кассия Лонгина внутри этого текста (а эта речь по всей видимости имела под собой документальное основание, также как в случае приводимой Тацитом речи императора Клавдия о ней см. следующую главу, где достоверность изложения Тацита подтверждается официальным, сохранившимся в надписи текстом этой речи)можно обнаружить использование по меньшей мере пяти различных парадигм идентичности:1) архономики НFD; 2)экзономики DAF; 3)фрагментономики GED; 4)проприономики AGH и 5) хреономики ВЕН.
8. Архономика FHD это левая половина эпиномики/эгономики, та самая парадигма которую я подробно рассматривал в начале второго тома книги Время смыслов где речь шла об афинских дебатах по поводу меры наказания для восставшего города Митилены во время Пелопоннесской войны между Спартой возглавлявшей коалицию городов Южной Греции)и Афинами (возглавлявшими первый Афинский морской союз). Радикальный Афинский политик Клеон тогда предложил афинянам уничтожить все мужское население Митилены в качестве меры устрашения. При этом его аргументация также как и аргументация Кассия Лонгина опиралась в первую очередь на архономику.
9. Также как обвинявший афинян в мягкосердечности Клеон пугал их перспективой дальнейших мятежей против тиранического (т.е. абсолютного и несправедливого) вертикального афинского господства, где возможность беспрепятственного из влечения прибыли из покоренного населения (левая половина нижней горизонтальной репрезентационной линии DH) зависела от беспрекословного подчинения объектов господства митиленцев (контекстное поле Н объектов/ценностей)субъекту власти то есть афинскому государству (контекстное поле субъекта власти F). Раз это беспрекословное подчинение было утрачено возникала (с точки зрения Клеона необходимость убрать навсегда потенциальных носителей сопротивления афинской власти, активизировав третью распррядительную/диспозитивную линию архономики FD.
10. В отличие от Клеона, который откровенно признает несправедливый тиранический характер афинской власти Кассий Лонгин не рассматривает вопроса о том, справедливо ли рабство как таковое, он принимает его за исходную часть социальной действительности. Но также как и Клеон он признает элемент несправедливости в уничтожении заведомо невиновных людей, включая детей, женщин и стариков. Этот элемент несправедливости становится очевидным, если рассматривать рабов как индивидов, обладающих свободой выбора (девятый избирательный/элективный шаг HG алгоритма идентичности и обеспечивающая его парадигма проприономики АНG) ведь для громадного большинства рабов убийство хозяина (контекстное поле G привилегированных инсайдеров "своих" G и контекстное поле аристократических высших жизненных форм В)ни в коей мере не было их собственным выбором.
11. Но поскольку раб, как указывает Кассий, является теперь не своим G, как когда то, а этнокультурным "чужим" (контекстное поле "чужих" Е) индивидуальный подход здесь неприменим и нужно пользоваться не проприономикой (где идет речь о справедливости и выборе), а хреономикой ВЕН(от греческого хрейя нужда), то есть решать вопрос с точки зрения того что нужно и полезно для общества в целом (снабжающая/супплеменальная угловая диагональ ЕН, соответствующая восьмому оценочному шагу алгоритма идентичности)поскольку интересы и нужды общества перевешивают несправедливость в отношении индивидов.
12. И наконец фрагментономика GED, то есть нижняя наиболее разрушительная половина неономики AGD основной парадигмы социальных и этнокультурных конфликтов. Гай Кассий Лонгин утверждает что рабы не просто "чужие" Е, не имеющие с "нашими" римлянами (контекстное поле "своих", инсайдеров G)ничего общего, но и опасные носители неупорядоченного хаоса "сброд" (контекстное поле мира D), которых нельзя контролировать иначе чем с помощью устрашения.
Глава 35.
1.В прошлой главе мы на примере споров по поводу казни рабов убитого префекта Рима Педания Секунда (61 г. хр. э.)рассматривали обострение социальных и этнокультурных противоречий между "своими" и "чужими" внутри римского общества в эпоху Нерона. Какую роль в этом процессе социальной и этнокультурной поляризации играли государство и рынок?
2. Чтобы ответить на этот вопрос сравним между собой два текста Тацита. Первый из них представляет собой изложение Тацитом речи императора Клавдия (предшественника Нерона) о предоставлении римского гражданства и сенаторского достоинства провинциалам (в данном случае представителям галльской аристократии). Официальный текст этой речи частично сохранился в надписи, найденной в Лионе (римский Лугдунум)он в целом подтверждает достоверность изложения Тацита в одиннадцатой книге Анналов, которое я привожу ниже.
23. В консульство Авла Вителлия и Луция Випстана[25], когда было намечено пополнение римского сената и знатные из той Галлии, что зовется Косматою, давние наши союзники, получившие наше гражданство, стали домогаться для себя права быть избранными на высшие должности в государстве, этот вопрос начали горячо обсуждать и было высказано много различных мнений. И в окружении принцепса голоса разделились. Многие утверждали, что Италия не так уж оскудела, чтобы не быть в состоянии дать сенаторов своему главному городу. Некогда единокровные с нами народы[26] довольствовались уроженцами города Рима, и никто не стыдится нашего государства, каким оно было в древности. Больше того, и посейчас вспоминают об образцах доблести и величия, явленных римским характером при былых нравах. Или нам мало, что венеты и инсубры прорвались в курию, и мы жаждем оказаться как бы в плену у толпы чужеземцев? Но какие почести останутся после этого для нашей еще сохранившейся в небольшом числе родовой знати или для какого-нибудь небогатого сенатора из Лация? Все заполнят те богачи, чьи деды и прадеды, будучи вождями враждебных народов, истребляли наши войска мечом, теснили под Алезией божественного Юлия! Это — из недавнего прошлого. А если вспомнить о наших предках, которые пали от тех же рук у подножия Капитолия и крепости в Риме! Пусть, пожалуй, галлы располагают правами граждан; но никоим образом нельзя делать их достоянием сенаторские отличия и воздаваемые высшим должностным лицам почести!
24. Эти и подобные соображения не убедили принцепса; он, слушая их, возражал и, созвав сенат, обратился к нему со следующей речью: «Пример моих предков и древнейшего из них Клавса, родом сабинянина, который, получив римское гражданство, одновременно был причислен к патрициям, убеждает меня при управлении государством руководствоваться сходными соображениями и заимствовать все лучшее, где бы я его ни нашел. Я хорошо помню, что Юлии происходят из Альбы, Корункании— из Камерия, Порции — из Тускула, и, чтобы не ворошить древность, что в сенате есть выходцы из Этрурии, Лукании, всей Италии, и, наконец, что ее пределы были раздвинуты вплоть до Альп, дабы не только отдельные личности, но и все ее области и племена слились с римским народом в единое целое. Мы достигли прочного спокойствия внутри нашего государства и блистательного положения во внешних делах лишь после того, как предоставили наше гражданство народностям, обитающим за рекой Падом и, использовав основанные нами во всем мире военные поселения, приняли в них наиболее достойных провинциалов, оказав тем самым существенную поддержку нашей истомленной империи. Разве мы раскаиваемся, что к нам переселились из Испании Бальбы и не менее выдающиеся мужи из Нарбоннской Галлии? И теперь среди нас живут их потомки и не уступают нам в любви к нашей родине. Что же погубило лакедемонян и афинян, хотя их военная мощь оставалась непоколебленной, как не то, что они отгораживались от побежденных, так как те — чужестранцы? А основатель нашего государства Ромул отличался столь выдающейся мудростью, что видел во многих народностях на протяжении одного и того же дня сначала врагов, потом — граждан. Пришельцы властвовали над нами; детям вольноотпущенников поручается отправление магистратур не с недавних пор, как многие ошибочно полагают, но не раз так поступал народ и в давние времена. Мы сражались с сенонами. Но разве вольски и эквы никогда не выходили против нас на поле сражения? Мы были разбиты галлами, но отдали мы заложников и этрускам, а самниты провели нас под ярмом[27]. И все же, если припомнить все войны, которые мы вели, то окажется, что ни одной из них мы не завершили в более краткий срок, чем войну с галлами; и с того времени у нас с ними нерушимый и прочный мир. Пусть же связанные с нами общностью нравов, сходством жизненных правил, родством они лучше принесут к нам свое золото и богатство, чем владеют ими раздельно от нас! Всё, отцы сенаторы, что теперь почитается очень старым, было когда-то новым; магистраты-плебеи появились после магистратов-патрициев, магистраты-латиняне — после магистратов-плебеев, магистраты из всех прочих народов Италии — после магистратов-латинян. Устареет и это, и то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когда-нибудь станет примером».
25. За речью принцепса последовало сенатское постановление, в силу которого эдуи первыми получили право становиться сенаторами, в уважение к старинному союзу и к тому, что они единственные из галлов именовались братьями римского народа.
3. Распространению римского гражданства в эпоху Клавдия способствовала и динамика рынка. Согласно сообщению римского историка Диона Кассия (Римская История 60. 17. 6-8)права римского гражданства активно продавались в провинциях в период правления Клавдия. В Деяниях Апостолов (глава 22)арестовавший Павла в Иерусалиме римский офицер Клавдий Лисий (имя Клавдия указывает на то, что он получил гражданство при этом императоре), узнав что Павел римский гражданин, приказывает не подвергать его телесному наказанию и замечает,что сам он приобрел это гражданство за большую сумму денег. В ответ Павел сообщает что ему гражданство досталось по наследству.
4. Права и привилегии, связанные с римским гражданством в этот период ценились настолько, что в написанном в конце правления Клавдия или в начале правления Нерона романе Петрония Сатирикон вольноотпущенник (а вольноотпущенники становились римскими гражданами и их дети уже могли становиться магистратами)Гермерот заявляет, что продал себя в рабство нарочно с тем чтобы не платить подати и в конечном счете сделаться римским гражданином. Это заявление может быть выдумкой, но поскольку вся речь Гермерота нацелена на то чтобы подчеркнуть свою респектабельность эта выдумка должна была выглядеть достаточно правдоподобно в глазах его собеседников.
5. Однако во многих случаях динамика распространения римской власти и гражданства и рост влияния связанных с римскими чиновниками деловыми и коррупционными отношениями богатых предпринимателей низкого происхождения (включая вольноотпущенников, влияние которых на государственные дела при Клавдии было огромно) разрушали или во всяком случае ставили под вопрос традиционные социальные иерархии подчинившихся римскому господству племен и народов.
6. Вот как Тацит в 14 книге Анналов (т.е. там же, где он пишет о наказании рабов Педания Секунда о нем см. предшествующую главу 34)описывает причины восстания Боудикки в Британии, приведшего по оценке Тацита к гибели 70 тысяч римских граждан и членов их семей, а также римских союзников. Это второй из текстов Тацита которые я анализирую в настоящей главе:
31. Царь иценов Прасутаг, славившийся огромным богатством, назначил в завещании своими наследниками Цезаря и двух дочерей, рассчитывая, что эта угодливость оградит его царство и достояние от насилий. Но вышло наоборот, и царство стали грабить центурионы, а достояние — рабы прокуратора, как если бы и то и другое было захвачено силой оружия. Прежде всего была высечена плетьми жена Прасутага Боудикка и обесчещены дочери; далее, у всех видных иценов отнимается унаследованное от предков имущество (словно вся эта область была подарена римлянам), а с родственниками царя начинают обращаться как с рабами. Возмущенные этими оскорблениями и страшась еще худших, поскольку их земля стала частью провинции, ицены хватаются за оружие и привлекают к восстанию тринобантов, а также всех тех, кто, еще не сломленный порабощением, поклялся на тайных собраниях отвоевать утраченную свободу, питая особую ненависть к ветеранам. И в самом деле, недавно выведенные в колонию Камулодун, они выбрасывали тринобантов из их жилищ, сгоняли с полей, называя пленниками и рабами, причем воины потворствовали своеволию ветеранов и вследствие сходства в образе жизни, и в надежде на то, что им будет дозволено то же. К тому же возведенный божественному Клавдию храм представлялся тринобантам как бы оплотом вечного господства над ними, а назначенные его жрецами разоряли их под предлогом издержек на отправление культа. Между тем восставшим казалось делом отнюдь нетрудным уничтожить колонию, не имевшую никаких укреплений, ибо наши военачальники об этом не позаботились, думая более о приятном, чем о полезном.
7. Перед нами вовсе не интеграция побежденных местных элит и победителей римлян, о которой Клавдий так красноречиво говорил, как об основе римского могущества. Скорее наоборот: местные элиты (бывшие "свои", инсайдеры контекстное поле G в центре правой идиографической вертикали ВС матрицы идентичности)подвергаются систематическому подавлению и унижению,превращаются в бессильных и бесправных "чужих" (контекстное поле "чужих" Е в середине левой а с точки зрения наблюдателя правой номотетической вертикальной линии AD матрицы идентичности), то есть буквально отчуждаются пришельцами,имперскими глобализованными элитами то есть римскими чиновниками, солдатами и торговцами.Это и приводит к восстанию.
8. В свою очередь беспощадная расправа иценов и других британских повстанцев над римскими поселенцами и их семьями стимулирует разделение на "своих" и "чужих" (бесчеловечных варваров, разноплеменный "сброд", для которого нет ничего святого и который может держать в повиновении только жестокое устрашение, по мнению римского юриста Гая Кассия Лонгина относительно смертной казни, которой, как он считает, ради общественного блага нужно подвергнуть рабов убитого Педания Секунда,большая часть которых не имела никакого отношения к этому убийству ) внутри самого римского общества.
9. Таким образом мы можем говорить о социальной поляризации (обострении социальных и культурных противоречий и конфликтов между "своими" и "чужими")в результате вертикальной консолидации социального и культурного капитала. В ходе такой вертикальной консолидации горизонтальный обмен капитала между "своими" и "чужими" сводится к минимуму, основная часть социального и культурного, а в какой то степени и финансового капитала циркулирует внутри узких кругов "наших", формально и неформально связанных между собой на почве общей культуры повседневной жизни, знакомств, верований,привычек и обычаев. Что касается "чужих" то их активно избегают, чураются как дурных,недобросовестных и опасных, а при возможности притесняют и подавляют их.
10. Вертикальная консолидация социального и культурного капитала тогда, когда она получает значительное развитие, приводит не только к деформации рыночных и политических механизмов (в результате коррупции и привилегий, подменяющих собой общие правила), но и к этнокультурной и социальной фрагментации общества, его распаду на мириады враждующих между собой групп, течений и индивидов.
Глава 36.
1. В прошлой главе мы на материале текстов Тацита обсудили вертикальную консолидацию социального капитала, как источник нарастающей поляризации и фрагментации римского общества, его разделения на враждующие группы "чужих" и "своих". Но речь там шла с одной стороны о столице империи (Рим), а с другой о совсем недавно (при Клавдии) завоеванной провинции (Британия). А можно ли представить себе как это разделение ощущалось простыми людьми в повседневной жизни небольшого римского города середины 1 в. хр.э.?
2. Ниже я цитирую отрывок из уже использовавшегося нами романа Петрония Сатирикон где гости,приглашенные на пир богачом вольноотпущенником Тримальхионом делятся своими мнениями о жизни и происходящем в их городке.
XLIV.
Так разглагольствовал Филерот, а вот так Ганимед:Говорите вы все ни к селу ни к городу; почему никто не побеспокоится,что ныне хлеб кусаться стал? Честное слово, я сегодня хлеба найти не мог. А засуха-то все по-прежнему! Целый год голодаем. Эдилы, - чтоб им пусто было!С пекарями стакнулись. Да, "ты - мне, я - тебе". А бедный народ страдает,а этим обжорам всякий день сатурналии. Эх, если бы у нас были еще те львы,которых я застал, когда только что приехал из Азии! Вот это была жизнь!..Так били этих кикимор, что они узнали, как Юпитер сердится. Помню я Сафиния!Жил он (я еще мальчишкой был) вот тут, у старых ворот: перец, а не человек!Когда шел, земля под ним горела! Зато прямой! Зато надежный! И друзьям друг!... А посмотрели бы вы его в курии! Иного, бывало, так отбреет! А говорил без вывертов, напрямик. Когда вел дело на форуме, голос его гремел, как труба, и никогда при этом не потел и не плевался. Думаю, что это ему от богов дано было. А как любезно отвечал на поклон! Всех по именам звал, ну, словно один из нас. В те поры хлеб не дороже грязи был. Купишь его на асс- вдвоем не съесть; теперь же он не больше бычьего глаза. Нет! нет! с каждым днем все хуже; город наш, словно телячий хвост, назад растет! Да кто виноват, что у нас эдил трехгрошовый,которому асс дороже нашей жизни. Он втихомолку над нами подсмеивается. А в день получает больше, чем иной по отцовскому завещанию. Уж я-то знаю, за что он получил тысячу золотых; будь мы настоящими мужчинами, ему бы не так привольно жилось. Нынче народ: дома - львы, на людях - лисицы. Что же до меня, то я проел всю одежонку, и, если дороговизна продлится, придется и
домишки мои продать. Что же это будет, если ни боги, ни люди не сжалятся над
нашей колонией? Чтобы мне не видать радости от семьи, если я не думаю, что
беда ниспослана нам небожителями. Никто небо за небо не считает, никто
постов не блюдет, никто Юпитера в грош не ставит. В прежнее время выходили
именитые матроны босые, с распущенными волосами, на холм и с чистым сердцем
вымаливали воды у Юпитера; и немедленно лил дождь как из ведра. Сразу же или
никогда. И все возвращались мокрые как мыши: но такие вещи ныне не в обычае.
А теперь у богов ноги не ходят из-за нашего неверия. Поля заброшены...
ХLV- Пожалуйста, - сказал Эхион-лоскутник,- выражайся приличнее. "Раз -
так, раз - этак" ,- как сказал мужик, потеряв пегую свинью. Чего нет
сегодня, то будет завтра: в том вся жизнь проходит. Ничего лучше нашей
родины нельзя было бы найти, если бы жители здесь были людьми. Но не она
одна страдает в нынешнее время. Нечего привередничать: все под одним небом
живем. Попади только на чужбину, так начнешь уверять, что у нас свиньи
жареные разгуливают. Вот, например, будут нас угощать на праздники три дня
подряд превосходными гладиаторскими играми; выступит труппа не какого-нибудь
ланисты, а несколько настоящих вольноотпущенников. И Тит наш - широкая душа
и горячая голова: так или этак, а ублажить сумеет, уж я знаю: я у него свой
человек. Он ничего не делает вполсилы; оружие будет дано первостатейное;
удирать - ни-ни; сражайся посередке, чтобы всему амфитеатру видно было;
средств у него хватит: 30.000.000 сестерциев ему досталось, как отец его
помер. Если он и 400.000 выбросит, мошна его даже и не почувствует, а он
увековечит свое имя.
3. Первый собеседник (Ганимед), описывает царящую в городе коррупцию. Местные пекари, по его мнению, договорились с городскими чиновниками эдилами, отвечавшими за снабжение населения хлебом и за взятку получили возможность взвинтить цены (обычно специальные городские фонды, находившиеся под контролем эдилов использовались для закупки зерна, чтобы сделать его доступным населению). Город по мнению Ганимеда приходит в упадок из за царящего повсюду эгоизма, жадности и упадка благочестия.
4. Жадные торговцы и пекари (наживающиеся индивиды контекстное поле автономной личности С в матрице идентичности) вступают в сговор с властями (контекстное поле субъекта власти F) за спиной беспомощного народа (контекстное поле мира D) на бедности и нужде которого они наживаются (репрезентационная линия DC). Таким образом перед нами парадигма эгономики/эпиномики CFD в которой произвол власти (эпиномика, власть "над" законом) сочетается с частным корыстолюбием и игнорированием правовых норм ради выгоды (эгономика). Как я уже указывал в других книгах, эти две парадигмы совпадают по своему геометрическому контуру.
5. Характерно, что спекулянты оказываются в данном случае в роли "своих" привилегированных инсайдеров (контекстное поле "своих" G), а население в роли бесправных "чужих" (контекстное поле "чужих" Е). Это парадоксальная ситуация поскольку местное общество по определению в принципе должно решать кто свои, а кто чужие. Однако в данном случае это решается городскими властями или (в других случаях)центральным правительством.
6. Это решение может быть изменено не самими отчужденными и безвластными горожанами, а богатыми заступниками из числа местной элиты, если они соблаговолят вмешаться и использовать свое влияние и связи в Риме, чтобы устранить коррумпированного чиновника. Сохранилась надпись из малоазийского города Кибиры в честь некоего Верания Филагра, который лично ездил с посольством в Рим и добился у императора Клавдия отставки Тиберия Никифора, который по видимому был государственным сборщиком налогов (мытарем) и в этом качестве искусственно завышал ставку налога на продажу горожанам зерна, тем самым увеличивая его цену, что соответствовало интересам спекулянтов.
7. Однако процесс отчуждения местного населения и превращения его в безропотный объект эксплуатации для дельцов и государственных чиновников не проходил безболезненно. На окраинах империи где в той или иной мере сохранилась племенная политическая структура как например в Британии и в пограничных областях Галлии вблизи рейнской границы, вспыхивали восстания против римского господства (восстание батавов под руководством Юлия Цивилиса, восстание Боудикки и др.).
8. Во внутренних провинциях и в самом Риме толпы простонародья выражали свой протест устраивая массовые беспорядки. Самого Клавдия, как сообщает Светоний, возмущенная дороговизной хлеба толпа римлян однажды забросала кусками хлеба, заставив его вплотную заняться снабжением города дешевым зерном из Сицилии, Африки и Египта. Толпу возмущенных жестокостью властей в деле об убийстве Педания Секунда римских жителей упоминает Тацит. Эти люди угрожали силой освободить приговоренных к смерти рабов и Нерон был вынужден выставить против них военные заслоны.
9. Во время неурожая люди обвиняли богачей, которые отказывались продавать свое зерно по дешевой цене и таким образом эти влиятельные "свои" люди, инсайдеры сами превращались на это время в объект отчуждения и ненависти. Действительно нередко богатые землевладельцы отказывались продавать зерно задешево и годами сохраняли его в амбарах, дожидаясь подъема цен. Богач в Евангелии от Луки мечтавший о строительстве новых более просторных житниц, так как стены старых ломились от накопленного зерна и других продуктов, возможно принадлежал к этой категории.
10. В 46й речи известный оратор второй половины 1 в. хр.э. Дион Хризостом упрекал жителей своего родного города Прусы в Малой Азии (Вифиния)в том,что они по подозрению в укрывательстве зерна, решили напасть на его дом и сжечь его. Лишь случай заставил их отказаться от этого намерения.В своей речи Дион не только ссылается на благодеяния, которые оказывали городу он сам, его отец и дед, но и убеждает жителей в том, что у него самого не хватает продовольствия, да и цена, которой недовольны горожане не так уж велика. Он упрекает их в несправедливости и склонности к насилию и угрожает им вмешательством римских властей.
11. Таким образом значительная часть городских низов греко-римского мира, лишенных экономических ресурсов и целиком зависевших от подачек государства и богачей, отказывалась безропотно терпеть свое униженное и обездоленное положение как "чужаков" в собственном городе. Они все более враждебно относились к связанной с рынком и государством привилегированной правящей элите т.е. к тем, кто в условиях вертикальной консолидации капитала все еще мог по праву считать себя "своим". Именно поэтому в случае рабов Педания Секунда римская толпа оказалась не на стороне "своих" рабовладельцев, а на стороне невинных рабов, которых обрекали на смертную казнь за чужое преступление.
12. Вместе с тем отношение толпы к "чужим", как таковым, оставалось двойственным. "Чужие", например иудеи, чьи общины к середине 1 в. хр.э. имелись почти в каждом сколько нибудь значительном римском городке, особенно в восточных провинциях, а также в Италии и в Северной Африке, с одной стороны вызывали недоверие и враждебность своими "странными" обычаями, с другой привлекали наличием относительного единства и горизонтальной солидарности, которой несмотря на многочисленные ассоциации так остро не хватало римской толпе в условиях порожденного засильем рынка и денежных интересов кризиса отношений между соседями, между патронами и клиентами и даже между родственниками в рамках одной и той же семьи.
13. Не будучи полностью ни "чужой", ни "своей" толпа могла остро реагировать на социальную несправедливость, но не особенно интересовалась стоическим индивидуализмом и принципом самодостаточности. Стоическая философия, проповедовавшая социальную солидарность в теории и ненавидевшая толпу на практике, не обладала достаточно мощной системой культурных символов, чтобы создать чувство социальной принадлежности и совместности, которое искали эти люди, потерявшие уходившую в прошлое реальность полиса, в котором человек мог играть активную социальную и политическую роль. Упадок полисного патриотизма был связан с разрушением полисной общинности, зажатой между государственной вертикалью и рыночной горизонталью. Характерно замечание одного из собеседников в романе Петрония (полную цитату см. выше):" Ничего лучше нашей родины нельзя было бы найти, если бы жители здесь были людьми".
14. Вместо активной роли в политической жизни Империя предлагала населению крупных городов бесплатный или относительно дешевый хлеб и даровые зрелища: бои гладиаторов, скачки колесниц, театральные представления и т.д.Об этом с горечью пишет в 10й сатире Ювенал, замечая что Римский народ, прежде распоряжавшийся делами государства, теперь "жадно желает только двух вещей, хлеба и зрелищ". За несколько десятков лет до Ювенала ту же мысль высказывал в Александрийской речи Дион Хризостом. И в цитированном выше отрывке из романа Петрония Эхион,слегка посокрушавшись по поводу поведения жителей городка, быстро и с энтузиазмом переходит к детальному обсуждению гладиаторских боев, которые собирается устроить для горожан один из городских богачей.