Они победили. Люди моего поколения

ПРОСТЫЕ НЕПРОСТЫЕ СУДЬБЫ ПОКОЛЕНИЯ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

                Людей неинтересных в мире нет.
                Их судьбы - как история планет.
                У каждой всё особое, своё,
                и нет планет, похожих на неё.

                Е. Евтушенко

        Подвиг людей XX века, людей поколения победителей Великой Отечественной войны велик. Все мы в неоплатном долгу перед ними. Это поколение с каждым годом продолжает нести тяжёлые потери. Долг живущих - сделать зримыми картины  их жизни, сохранить благодарную память ради блага поколений следующих. Наконец, надо успеть сказать спасибо тем, кто живы.
        Когда я впервые рассказал о "девятнадцатом герое", мне завидовали друзья: повезло же тебе встретить в жизни таких людей! Когда рассказывал о судьбах командиров довоенной 10-й Вологодской дивизии, о героях 286-й Ленинградской Краснознаменной стрелковой дивизии, благодарили,  что сохранил о них добрую память.
       Я исповедую веру в то, что людей неинтересных в мире нет, что мир наш тесен, а переплетение судеб – непредсказуемо, как в неэвклидовой геометрии: пересекаются даже параллельные линии…
       Каждая встреча оставляет свой крестик на канве памяти. Крестик к крестику, по канве Памяти вышивается на холсте Времени картина Жизни. Каждое поколение вышивает картину своего времени и оставляет её молодым. Вот так и на канве маминой вышивки, что висит над моим письменным столом, из отдельных крестиков на моих глазах самым волшебным образом рождался когда-то замечательный, невянущий букет...    Давно нет мамы, а картина жива и постоянно напоминает о том, "как хороши, как свежи были розы..."!
      Недавно я услышал такую историю времен войны. Фашисты ликвидировали всех узников  одного из гетто. Послали полицаев проверить, не остался ли где хоть один еврей. В самом дальнем, глухом углу подвала нашли старого портного, который продолжал крутить ручку швейной машинки. В игле не было нитки, а вместо материи под иглой была старая газета. «Что ты делаешь?- спросили полицаи. « Я пишу послание тем, кому суждено жить после нас. Вернутся наши, найдут газету, продернут через дырочки нитки и прочтут о том, что нам пришлось пережить». На смертном одре старый портной верил - «…вернутся наши…» и хотел сохранить для будущих поколений историю своего народа.
       Судьбы людей XX века иногда простые, а порой - сложно закрученные то лентами славы, а то и просто колючей проволокой, и составляют картину недавнего  прошлого нашей Родины.
      Так пусть же в этой картине останутся и мои крестики... Если кто-то заметит, что многие очерки посвящены еврейским судьбам в военном лихолетье, то кому, как не мне, писать об этих людях? И чем их судьбы отличаются от судеб  героев других национальностей? 
       Читатель! Скажи, почему эта книга не могла бы стать ещё одной в серии "Жизнь замечательных людей"?
        После выхода в свет первого издания книги «ОНИ ПОБЕДИЛИ» время внесло в содержание очерков значительные уточнения и дополнения.  Благодарю администрацию Вологодской области и всех, кто поддержал новое, переработанное издание книги.

Памяти Сергея Сергеевича Смирнова
Писателя, Патриота, Человека.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ, ДВАДЦАТЫЙ И ДРУГИЕ ГЕРОИ
                Можно любить, можно ненавидеть!
                Одного нам не дано:
                вычёркивать из Истории Имена

                Из частного письма.

   
  В преддверии двадцатилетия Победы  с экранов центрального телевидения  замечательный писатель Сергей Сергеевич Смирнов начал цикл еженедельных передач «ПОДВИГ». Он вел рассказ о мало известных подвигах воинов советской армии на фронтах Великой Отечественной войны.
               
  Судьбы героев раскрывались заново. На основании расследований писателя многие герои были реабилитированы после несправедливых обвинений. Многих  нашли забытые награды.   Мне довелось участвовать в одном таком поиске.
      Эта история началась весной 1944 года в здании бывшего Вологодского путейского техникума, В войну в нём  располагалось отделение сортировочного госпиталя № 1165. Работала там моя мать, да и я полтора года подрабатывал в высокой должности "подай-прими" - внештатным санитаром, "за похлёбку". Однажды я получил от дежурной сестры задание: "Иди в офицерскую палату и напиши письмо раненому танкисту. Да получше напиши, постарайся!"
Около палаты я увидел человека с забинтованной головой. Левая  рука кончалась культей чуть выше запястья. Из бинтов на правой торчали два пальца, кажется, мизинец и безымянный. Голова забинтована.
Потрясло то, что он делал: зажимая в косяке двери пальцы, раненый всей тяжестью тела стремился согнуть их. А пальцы  после долгого гипса совсем окостенели... От нестерпимой боли раненый страшно ругался сквозь зубы и падал лицом в подушку на подвинутую к дверям койку. Такая страшная "лечебная гимнастика" продолжалась, вероятно, долго: подушка была совсем мокрая...
Заметив меня, раненый спросил: "Тебе чего, хлопчик?". Он лёг на койку, велел взять в тумбочке полевую сумку с карандашом и бумагой. По неосторожности я рассыпал многочисленные ордена и медали.  Орден Суворова 3-й степени я увидел впервые. Его давали за полководческое мастерство только большим военачальникам.
      Раненый беззлобно выругался: "Несчастливая это награда, а мы -лётчики — народ суеверный!". Я задал сразу два вопроса: "Почему — несчастливая? И причём здесь лётчики: ведь вы танкист?". "Это теперь я танкист, а раньше летал. А на орден посмотри сзади". И я увидел на металле "№ 13"!               
Когда письмо было написано, он бегло посмотрел его, сердито отчитал за почерк и ошибки.
Обстановка в палате  была напряженной. И мне, мальчишке, нетрудно было понять, что отношения между соседями были далеко не приятельские. Летчик резко упрекал молодого соседа за то, что тот попал в госпиталь по пьяной драке. Сосед огрызался, сказал, что за такие слова можно попасть  под трибунал...
Последние слова вызвали бурную реакцию: "Тебе ли, тыловая крыса, пьяница, меня упрекать? Ведь это я первым вступил в войну с фашис¬тами! Это я 18 июня сбил первый немецкий самолёт! Это меня приговорили к расстрелу! Это я сбил второго фашиста 22 июня! Это мой приговор не отменён до сих пор, хотя я за него заплатил кровью!".
Обрубки рук обхватили голову, он уткнулся в подушку, сдавленно и хрипло застонал. Я стал быстро собираться. Вдогонку летчик крикнул мне: "Приходи ещё, мне много писем нужно написать!".
      На это офицерское отделение в следующий раз я попал лишь через неделю. Знакомая палата была пуста. Оказалось, что летчика-танкиста увезли в Москву на пластическую операцию, чтобы из двух костей предплечья сделать подобие клешни.
Я вроде бы и забыл об этой встрече. Но когда через двадцать лет в книге Константина Симонова "Живые и мёртвые" прочел о сбитом в канун войны фашистском самолёте, даже вздрогнул! А ведь я встречал того летчика...   
   В те шестидесятые годы передачи Сергея Сергеевича Смирнова   "Подвиг" вместе со всей страной смотрел и я. Это он написал книгу о героях обороны Брестской крепости, воскресив многих из небытия, и среди других — нашего соседа по дому Анатолия Александровича Виноградова, человека тихого и скромного, работавшего кузнецом на одном из вологодских заводов. Ока¬залось, с первого часа войны Анатолий Виноградов стал начальником штаба обороны Брестской крепости. После этих передач А.А. Виноградов получил высокий орден.
Сам испытавший в жизни много горя и несправедливости, Виноградов просто потребовал от меня, чтобы историю лётчика, первым вступившего в войну, я немедленно рассказал С.С. Смирнову: "Ведь если приговор так и не отменён, какой груз давит на психику этого человека! Может быть, он сегодня больше других нуждается в помощи!".
   Не сразу, но я сделал это  подробным письмом.  Одно обстоятельство осложняло дело: я забыл фамилию героя. Помнилось, что она была украинская, и только... Оставалось искать в архивах имя владельца ордена Суворова 3-й степени за номером 13.
Ответный звонок С. С. Смирнова прозвучал месяца через два: "Я буду называть фамилии, а вы меня остановите, если что-то вспомните". На третьей фамилии я закричал в трубку: "Он!". И сразу услышал облегчённый вздох Сергея Сергеевича: "А я боялся, что где-то может быть ошибка! Нет, всё правильно — Белогуб Николай Данилович. Именно ему принадлежит орден. Теперь срочно запросим Министерство обороны о его судьбе".
Военные хорошо знали писателя. Ответ не заставил себя ждать. Мы узнали, что Белогуб не сразу после войны уволился из армии: он ещё долго преподавал в танковом училище. Оказалось, что он переехал в Донецк.
На письмо Смирнова Белогуб ответил категорическим отказом от встречи. В  письме чувствовалась душевная боль сильной личности. Было ясно, что Николаю Даниловичу сегодня очень тяжело. И тогда Сергей Сергеевич поехал в Донецк сам.
Встретил его почти слепой человек, страдающий тяжким радикулитом. Каждое движение причиняло нестерпимую боль. Долго он не соглашался начать разговор.
Но у Сергея Сергеевича, тонко знавшего солдатские души, был свой ключик к таким ситуациям. Он убеждал людей в том, что будет говорить не столько об их личных судьбах, сколько об их поколении... И разговор состоялся, больше того, он затянулся на несколько дней.
Вызванные Сергеем Сергеевичем врачи сделали новокаиновые блокады. Человек ожил, распрямился. Окулисты сразу приехали  к герою, выписали лекарства и путевку в офтальмологический институт. Оказалось, человеку можно было помочь!
Через месяц состоялась первая телевизионная передача о Николае Даниловиче Белогубе. Предупреждённый заранее, я с друзьями был у экрана. С.С. Смирнов рассказал о судьбе героя.
 Первый комсомолец в деревне. Первый тракторист. Первый доброволец на шахтах Донбасса. Курсант первого в Донбассе аэроклуба. Первый студент-отличник на кафедре танкостроения в Киеве. Далее - по партийному призыву — в авиационное училище. Сорок первый год лётчик-истребитель Николай  Белогуб встретил близ границы с Германией.
   Как специалиста с техническим образованием, его включили в комиссию по списанию старых истребителей. Акт он подписывать отказался: считал, что пока не пришли новые машины, оставлять лётчиков без техники нельзя. Местное начальство строго наказало строптивого лётчика, а он написал личное письмо това¬рищу Сталину.
Увидев очередной эшелон, направляющийся в Германию, он сказал: "Сегодня мы их кормим зерном, а завтра они нас - свинцом". Нашлись доброхоты. Началось  разбирательство. Строгий партийный выговор!
А война приближалась. Над аэродромом висели немецкие самолёты-разведчики. Приказ же был строг: "Не взлетать. Не поддаваться на провокации". Восемнадцатого июня Николай Белогуб заступил на боевое дежурство. Рация штаба почему-то молчала. Увидев немецкий самолёт, он самовольно взлетел и решил без стрельбы посадить фашиста на наш аэродром. Манёвр удался: немец вынужден был приземлиться. Но в конце полосы он развернулся, дал газ и на бреющем полёте стал уходить к границе. Догнал его Белогуб не сразу и в упор свалил на землю первой же короткой очередью. Упал самолёт буквально в сотне метров от границы, да так, что виден был со всех сторон: и с нашей, и с немецкой. Никуда не спрячешь!
Арестовали Николая Белогуба тут же, на аэродроме, сразу после доклада начальству. Трибунал заседал двадцатого июня. Приговор — расстрел за провокацию к войне. 48 часов - на просьбу о помиловании, но он прошение подавать отказался.
Утром в субботу, двадцать первого июня, в камеру к смертнику вдруг пришло высокое начальство, а с ними - штатский человек в шляпе. Его все внимательно слушали: "командовал парадом" он. Спросил: "Вы товарищу Сталину о самолётах писали?".  "Писал...".  "А вот о ваших  новых "подвигах" товарищ Сталин ещё не знает. Придётся доложить!  Теперь же отправляйтесь домой, приведите себя в порядок, а в понедельник мы подумаем, расстреливать вас или нет...".
Понедельника он так и не дождался. Ночевать в пустом доме не стал, уехал на аэродром, задремал в кабине своего истребителя…, и попал под первую же бомбёжку. Штаб рухнул сразу, самолёты горели, взрывы перепахали взлётное поле. На чудом уцелевшей в этом аду машине он взлетел, и весь свой боекомплект всадил в немецкий "Юнкерс". Потом Николай Данилович скажет: "Если бы во мне в тот момент было меньше злости и больше расчёта, я, вероятно, не одного, а трех — четырех мог сбить. Немцы действовали столь нагло и нахально, что даже и не думали об опасности. Это была моя самая простая победа в воздухе. Куда сложнее было дотянуть до соседнего аэродрома: бензин кончался, и горело всё кругом".   
Под первым бомбовым ударом сгорели и трибунал, и тюрьма, где он сидел, погибли многие его командиры и товарищи. Живые о приговоре не вспоминали. Своего "освободителя" в велюровой шляпе он больше не встречал. Летал почти ежедневно. Сбивал он, сбивали и его, но до осени ему везло. А в сентябре после тяжёлого воздушного боя он чудом в полубессознательном состоянии посадил машину: прострелили легкое.
Госпиталь дал заключение: к лётной работе не годен. Он  вернулся в полк, стал начальником штаба. Пробовал летать, но во время сложного боя из-за перегрузки на крутых виражах горлом хлынула кровь. Он понял, что для авиации теперь не годен.
Из госпиталя поехал в Москву. Добился, чтобы его послали в танковое училище как профессионального специалиста по двигателям. Через год он уже командовал танковой бригадой.  О подвигах его танкистов "Правда" напечатала большой очерк. Иконостас орденов на его груди становился всё богаче. Орден Суворова он получил за операции в районе Тихвина. И в тот же день шальной снаряд разорвался рядом, когда он выходил из командирского блиндажа. Тяжёлые ранения в обе руки и в голову, контузия и новая длинная дорога по госпиталям.
Таково было содержание первой передачи С. С. Смирнова о Николае Белогубе.
Сергей Сергеевич предложил начать вторую часть передачи с "очной ставки": он хотел, чтобы в прямом эфире встретились мы с Белогубом. Теперь категорически возражал я: скромная моя роль в судьбе Николая Даниловича практически стремилась к нулю. Он не мог помнить нашу мимолетную встречу: это для меня она была событием, а для него...
Но и здесь у С. С. Смирнова были  доводы. "Десятки людей, как и вы, знают о сотнях неизвестных героев, но молчат: то ли  забыли, то ли боятся в чем-то ошибиться, то ли просто не понимают, что о героях должны знать все. Мы побеседуем с вами, а мне напишут другие. И, может быть, я опять смогу быть кому-то полезен. Таков уж мой писательский долг, мой крест!"
 Но встрече не суждено было состояться. Следующая передача прошла много позднее и без нас.  Я расскажу сначала о её содержании, а уж потом — о горькой причине, по которой рухнула задумка писателя.
Даже став безруким, Николай Белогуб не пожелал сразу проститься с армией: преподавал в танковом училище. Потом поступил на учёбу в юридическую школу и стал судьёй в Донецке. Славился своей принципиальной честностью. Купил домик-развалюху на окраине с участком невозделанной земли и превратил его в цветущий сад. Телевидение показало, как Николай Данилович   копает землю лопатой со специальным черенком, держа его под мышкой, как ловко искалеченными руками подрезает ветки дерева. Он вывел сорт вишни, который за необыкновенно сладкие и крупные ягоды соседи  так и называли "Белогубовка"
Но однажды в суде под его председательством слушалось дело военных преступников, полицаев, расстре¬ливавших коммунистов и евреев в лагере под Донецком. Подробности дела настолько тяжело подействовали на судью, что случилось несчастье: прямо в зале суда он потерял зрение. Сказалось ранение в голову.
Контузия напоминала изнуряющими головными болями и депрессиями. Ночами спать не давали фантомные боли в культе. Ко всему добавился злой радикулит. Какое мужество нужно было иметь человеку, чтобы достойно переносить все мучения, физические и моральные! О его боевых и жизненных подвигах окружающие быстро забыли. К тому же ещё не складывались отношения с родственниками, больно насмехавшимися над его прошлым...
И вот в жизнь Николая Белогуба вошёл Сергей Сергеевич. А наутро после передачи приехали секретари обкома, представители исполкома, пионеры пришли строем с барабаном и знаменем. Из Киева прикатила бригада телевидения. Поток телеграмм и писем  "Донецк. Белогубу" удивил почтальонов. Нашлись друзья-фронтовики, соседи по госпитальным койкам...
 Страна готовилась отметить 20-ю годовщину со дня Победы. По предложению Н.С. Хрущева был подготовлен проект Указа о присвоении звания Героя Советского Союза двадцати участникам войны. Был в этом проекте и Николай Данилович Белогуб. Об этом мне рассказал С. С. Смирнов, участвовавший в подготовке проект Указа.
Остро переживал Николай Данилович крутую смену в своей судьбе. Целыми днями он беседовал то с журналистами, то с детьми, то с приезжими друзьями...
Больной организм не смог вынести такого напряжения. Опять — головные боли, началась депрессия... Вернувшись с базара, жена нашла записку: "Прошу никого не винить, но у меня больше нет сил переносить физические мучения...". Николая Даниловича не стало.
Сергей Сергеевич Смирнов очень переживал случившуюся трагедию: он надолго слёг с тяжелым сердечным приступом.
 С Сергеем Сергеевичем Смирновым  лично мне так и не удалось  встретиться, но в последнем телефонном разговоре он просил меня написать о нашем герое.
Тем же, кто захочет, рекомендую посмотреть газету "Правда" от 8 мая 1965 года. Там подготовленные при участии С.С. Смирнова списки новых Героев к 20-летию Победы. Но вы найдёте только восемнадцать фамилии. Мой рассказ — дань памяти девятнадцатому, кем-то вычеркнутому из наградного списка. Кто был двадцатым, мне не известно. Может быть, кто-то вспомнит?.

      Прошло с той победной поры  70 лет. Но не вся  память поросла травой забвения. Многие представления к высоким званиям и наградам до сих пор молча лежат где-то в глубоких архивах, а  людская память хранит образы  настоящих героев Родины.
                Исаак Абрамович Подольный
     Вариант очерка 2015 года













       На одной из  первых же встреч с читателями бывший лётчик  назвал новое для меня имя Ивана Федорова. Мы все хорошо знаем подвиги лётчиков - трижды Героев Советского Союза Покрышкина и Кожедуба. Первый сбил  59 немецких самолётов, а второй – 62.       
       Легендарного лётчика Ивана Евграфовича Федорова первый раз  представляли к званию Героя за то, что в небе Испании  сбил 24 фашистских самолёта, но... награду не дали.
     В 1941 году его послали в командировку в Германию для изучения новой немецкой техники.  Там он проявил себя выдающимся мастером,  за что Гитлер всего за пару  дней до начала войны лично вручил ему высший немецкий орден - Крест с дубовыми листьями.
    Второй раз представили Федорова к званию Героя в 1942 году, но снова – не дали. В 1945 году Федоров в одном бою сбил лично 9 вражеских машин. Общий счёт его побед в девяти войнах и походах достиг 134.
Иван Евграфович Федоров 
               
       После войны он продолжил карьеру лётчика-испытателя, и только в 1948 году, наконец, ему присвоили звание Героя «За освоение новой авиационной техники». А всего у него было два ордена Ленина, четыре – Красного Знамени, два ордена Александра Невского, семь – Отечественной войны 1 степени, один – 2 степени, два – Красной Звезды. А медалей – не счесть. А еще – высшие ордена Испании, Соединенных Штатов   Америки и многих других стран.
       Через пару лет после первой публикации этого очерка я получил письмо от одного из московских исследователей истории Второй Мировой войны. Он сообщил мне, что по его данным, двадцатым в  списке 1965 года было имя героя-подводника Александра Ивановича Маринеско, потопившего на Балтике самое крупное судно фашистской Германии "Вильгельм Густлов". Этой атакой Маринеско разом уничтожил более пяти тысяч фашистов, в том числе большую группу немецких лётчиков-асов и несколько экипажей фашистских подводных лодок. Скрывшись от преследовавшей охраны, на обратном пути в базу А.И. Маринеско атаковал и потопил ещё один фашистский транспорт - "Генерал Штойбен", вместе с которым на Балтийское дно пошли еще 3600 немецких солдат и офицеров. Таким образом, за один поход лодка "С-13" под командованием А.И. Маринеско пятью торпедами уничтожила по численности  целую немецкую дивизию!
                Александр Маринеско
    Гитлер объявил Александра Маринеско врагом Германии и своим личным врагом, а в Советском Союзе героя ждали многолетние жизненные неприятности и тяжелые преследования.
До безумства храбрый, до дерзости хитрый морской охотник, в боевых походах он был абсолютно спокойным, выдержанным, предельно требовательным к самому себе и к экипажу  командиром.
Зато  на берегу он был до крайности свободолюбив, до резкостей непочтителен к тыловому начальству, очень обидчив и до безрассудства влюбчив. Как писал адмирал Кузнецов, "… в нём гуляла одесская вольница". Его лишили орденов и званий, выгнали с флота. И только всё тот же писатель Сергей Сергеевич Смирнов в шестидесятых годах смог воскресить  правду о подвигах героя-подводника. Вполне допускаю,  Маринеско  должен был быть среди двадцати новых Героев. Но из Указов 1965 года его имя тоже кто-то вычеркнул.
  Высокое звание Героя Советского Союза было присвоено А.И. Маринеско  посмертно ещё через два десятка лет после  несостоявшегося в 1965 году Указа.
 Совсем недавно один из старых моряков рассказал мне  историю легендарной гвардейской подводной лодки Л-3, рубка которой теперь установлена на Поклонной Горе в Москве. Командира этой лодки Петра Денисовича Грищенко к  высокому званию Героя представляли множество раз. Был отважный подводник участником боевых действий на Балтике с первого до последнего дня войны и уничтожил своими торпедами и минами 28 немецких кораблей и судов, превзойдя по количеству побед самого Маринеско. В очередной раз в 1990 году в проект Указа были вписаны рядом обе эти фамилии, но по совершенно непонятным причинам Петр Денисович Грищенко звания Героя так и не получил.
                Петр Денисович Грищенко
Новое время несёт  нам и новую информацию. Мой друг, бывший военный журналист Ромэн Звягельский напомнил  о судьбе выдающегося российского учёного-генетика, члена-корреспондента Академии Наук СССР Иосифа Абрамовича Раппопорта. Ещё в далеком 1938 году он стал кандидатом биологических наук, специализировавшимся в проблемах генетики.  Войну начал  командиром взвода, а закончил начальником штаба полка. Был дважды ранен, потерял глаз. В передовых подразделениях участвовал в форсировании Днепра. Сумел вывести из окружения батальон своего полка. Дважды, если не трижды, представлялся к присвоению звания Героя Советского Союза. За военные подвиги был  награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Суворова Ш степени, орденом Отечественной войны. Полк Раппопорта в последние дни войны сумел отбить немецкую танковую атаку с помощью трофейных немецких фауст-патронов, захваченных его разведчиками. Совершив стремительный рывок почти на сто километров, гвардейский полк одним из первых вышел на реку Эльбу, где встретился с американскими частями. Тем самым полк Раппопорта не дал уйти на Запад десяткам тысяч немецких солдат и офицеров. Приняв их капитуляцию, капитан Раппопорт в организованном порядке направил колонны немцев в советский плен.  Американцы наградили смелого  офицера  Орденом Почетного Легиона и именным личным оружием. Но при демобилизации наградное оружие у него изъяли.
                Иосиф Абрамович Раппопорт
     После войны Иосиф Раппопорт стал видным ученым-генетиком, а на печально известной сессии ВАСХНИЛ в 1948 году он решительнейшим образом встал на защиту генетики и против антинаучных «теорий»  Т.Д. Лысенко.  Мало у кого хватило в ту пору гражданского мужества выступить против одобренного свыше лысенкоизма.
         И только в начале 70-х годов прошлого века признанием научных успехов отечественной генетики стало награждение И.А. Раппопорта орденом Трудового Красного Знамени, избрание членом-корреспондентом АН СССР, а затем и присуждение ему Ленинской премии. Но Героем Советского Союза он так и не стал.
     Знакомясь с боевым путем дивизии, в которой служил И.А. Раппопорт, я натолкнулся на документы о судьбе его однополчанина, помощника командира взвода Ивана Яковлевича Кондратца
. Звание Героя Советского Союза было присвоено ему за  форсирование Днепра. Но он о том и не успел  узнать: раненым и контуженым,  в бессознательном состоянии он попал в плен. Потом пытался бежать, оказался в лагере смертников, но  затем согласился служить в немецкой разведке – в Абвере,  чтобы скорее попасть к своим…         
     Как только оказался заброшенным в тыл Красной Армии, он сам явился в Смерш и рассказал обо всей системе подготовки немецких диверсантов. Ему не поверили и приговором военного трибунала отправили в наши лагеря на пятнадцать лет. Вышел на свободу только в 1955 году, и ещё через десять лет случайно из газеты «Красная Звезда» узнал, что он  - Герой.
  Иван Яковлевич Кондратец
     Еще через год Иван Кондратец  посетил места боёв на Днепре, где погибли многие сотни его однополчан. Кто из них и каких наград были достойны – теперь установить трудно. Но памятник на той переправе должен быть!
     Совсем недавно я нашёл  имя еще одного человека, упомянутого в том самом списке героев, который  готовил Сергей Сергеевич Смирнов в 1965 году. Оказывается,  кандидатуру Михаила Гриневича тогда поддержал бывший командующий 1-м Украинским фронтом маршал И.С. Конев.
 





 Михаил Степанович Гриневич родился на Смоленщине, работал токарем на заводе. После ускоренного курса  пехотного училища попал на фронт командиром взвода, потом командовал разведротой. Удивительно смелый и удачливый офицер сумел так организовать разведку, что только в оборонительных боях добыл 58 «языков», а в наступлении ещё более сотни. В 1943 году звание Героя ему не дали.
В 1944 году всего 50 его разведчиков  сумели взять город Рава Русская, разгромив   сильный немецкий гарнизон.
       За войну М. Гриневич был пять раз ранен, но до Эльбы он дошел. Всего прослужил  в армии 32 года, ушёл в запас в звании полковника и стал одним из лучших учителей начальной военной подготовки в школах  Белоруссии.
    Второе  представление к званию Героя поддержал в 1985 году маршал Ахрамеев. Третий раз на День Победы ветераны дивизии и журналисты обращались с такой просьбой в Верховный Совет СССР в 1991 году. Снова – безрезультатно. Не потому ли следовали отказы, что в личном деле героя-разведчика значилось – «Сын кулака»? Не потому ли отказали, что просто бездушными оказались чиновники различных ведомств? Остается только гадать…, и верить бывшему командиру 6-й гвардейской стрелковой дивизии, где служили Иосиф Раппопорт и Михаил Гриневич, Герою Советского Союза генерал-майору Георгию Васильевичу Иванову: «… Гриневич сделал столько, что хватило бы на две, и на три, а, может, и на четыре Золотых Звезды».
        Многие вологодские учителя помнят первого проректора Вологодского Государственного педагогического института, доцента Алексея Павловича Полетаева. Коллеги называли его «человеком высшей пробы».
                Алексей Павлович Полетаев      
        Перед войной он окончил артиллерийское училище. Исполнял обязанности начальника штаба артиллерийской бригады резерва Главного командования.  Он разработал систему артиллерийской поддержки  наших танковых атак и сам корректировал огонь своих пушек, находясь в головных атакующих танках.
     Бывший командир этой артбригады  рассказывал, как дважды представляли Алексея Павловича к званию Героя Советского Союза. И дважды эти документы погибали при  немецких бомбёжках. А потом Алексей Павлович был тяжело ранен. В госпиталя попали и другие офицеры штаба…  А сам Алексей Павлович об этом молчал и очень редко носил свои награды.
       После войны бывшие однополчане на собранные личные средства заказали на известном заводе Каслинского литья  памятник погибшим однополчанам и установили его на месте самых ожесточенных сражений операции «Багратион». Этот памятник – один из лучших в Белоуссии.
      И ещё один вопрос: символом мужества, символом отпора фашистским полчищам с первых минут войны стала Брестская крепость. Бойцы более тридцати национальностей защищали Крепость  около месяца. Крепость получила  звание Крепости-героя. А почему же звание Героя Советского Союза  не дали одному из руководителей этой обороны майору Ефиму Моисеевичу Фомину? Тяжело раненым он попал в плен и был расстрелян фашистами.
                Ефим Моисеевич Фомин   
          «Ничто не забыто! Никто не забыт!» - так пишут в газетах.
          А надо, чтобы так было в жизни.

ПОЛЯРНЫЙ ЛЕТЧИК МАТВЕЙ КОЗЛОВ

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
 Преодолеть пространство и простор.
 Нам разум дал стальные руки-крылья,
 А вместо сердца - пламенный мотор...

                П. Герман

Наше знакомство состоялось летом 1959 года. Я временно исполнял обязанности директора Вологодской Первой школы. Середина августа. Ремонт  заканчивается. Вечереет... В коридорах - пыльно и пусто...
     Собрался уходить домой, но услышал шаги на втором этаже. Поднялся и сразу встретил около учительской невысокого улыбающегося человека с необыкновенно красивыми глазами. Из-под заношенной офицерской фуражки - редкостно шикарный чуб густых седеющих волос. Видавшая виды затертая лётная кожаная куртка, старая гимнастёрка, из-под которой проглядывает тельняшка. Да сапоги с толстым слоем пыли. Сразу видно, что этот  человек с доброй улыбкой - после дальней дороги.
 Представился по военному: "Козлов Матвей, выпускник этой школы начала 20-х годов. Лётчик. Еду на машине в Устье Кубенское, на родину. Спешу к открытию охоты. А вот мимо родной школы проехать не мог. Вы молодцы, что сохраняете этот подковообразный учительский стол. Он - свидетель многих славных дел прекрасных учителей. Кто из старых учителей жив?"
 Я пригласил гостя на чашку кофе, но он отказался: "Тороплюсь: засветло нужно добраться до родины! Надоели за жизнь ночные полёты...".  Он пообещал прислать для школьного музея свою фотографию. На том и расстались.
  Но какое-то шестое чувство подсказывало, что гость был совсем не простой, что я был рядом с чьей-то очень интересной судьбой...
В музее школы №1я нашел фотографию полковника с тем самым запомнившимся роскошным чубом и целым иконостасом орденов на груди. Нашлось и его коротенькое письмо – приветствие учителям.
Нет, я не ошибся в предчувствиях: полковничьи погоны, орденов Ленина - три,  Красного знамени - четыре и один - Трудового Красного знамени, два ордена Отечественной войны 1 степени, да еще орден Красной звезды. Медалей - не счесть...  И ещё много иностранных наград.  Такой набор  не часто встретишь даже на парадах.
Вот тогда-то я и продолжил новое, теперь уже заочное знакомство с Матвеем Ильичем Козловым - известнейшим полярным лётчиком. После призыва в армию попал он в лётное училище, откуда в числе самых лучших выпускников был направлен на службу в полярную авиацию. Освоил все типы самолётов, приспособленных к условиям Крайнего Севера. Вел постоянную ледовую разведку и воздушные метеонаблюдения в Арктике, которую называют "кухней нашей погоды".
А время было такое, когда стране потребовалось осваивать Северный морской путь. Надо было научиться проходить весь путь за один летний сезон.
О таком мечтали ещё адмирал Макаров и Дмитрий Иванович Менделеев. Но построенное по их проектам в начале ХХ века ледокольное судно "Ермак" не смогло выполнить  задачу. Одной из причин было то, что ледоколы не могли видеть ледовую обстановку и выбирать оптимальные маршруты. Д.И. Менделеев даже предлагал использовать для ледовой разведки воздушные шары. Только в условиях Арктики эти проекты трудно было реализовать.
Эра воздушных разведчиков наступила позднее, и Матвей Козлов оказался в числе первых, освоивших эту нелёгкую профессию уже в начале
30-х годов...
        Попытка пройти за одну навигацию весь Северный морской путь от Мурманска до Владивостока была предпринята в 1933 году. Для этого выбрали построенный в Дании пароход "Челюскин", названный именем замечательного полярного исследователя, русского морского офицера Семена Ивановича Челюскина, двумястами годами раньше исследовавшего Северные моря.
  На "Челюскине" экипаж состоял из 111 человек. Начальником экспедиции был назначен академик Отто Юльевич Шмидт, а капитаном стал В.И. Воронин. Но в Беринговом проливе судно было затёрто льдами и затем вынесено в Чукотское море. 13 февраля 1933 года льды раздавили корпус парохода, и он затонул. Все участники экспедиции высадились на лёд, построив палаточный лагерь.
       Были предприняты героические усилия по спасению челюскинцев. Лучшие лётчики страны в невероятно трудных условиях вывезли людей из ледового плена. Семь лучших за эту операцию получили впервые установленное тогда звание Герой Советского Союза. Но фактически в операции спасения было задействовано гораздо большее число авиаторов. Невероятно трудным был сам путь самолётов к мысу Ванкарем, откуда можно было летать за челюскинцами. Многие самолёты не выдерживали таких нагрузок в условиях арктических морозов: сталь от холода становилась хрупкой и при малейших перегрузках лопалась. Не менее сложной была задача переброски авиационного топлива, специальных масел, запчастей и продовольствия на северные аэродромы.
       Экипаж Матвея Козлова немного не дотянул до последнего аэродрома. Тяжелые поломки не позволили продолжать полет. Но свою долю героических усилий в спасение челюскинцев он всё же внес. За эту операцию Матвей Козлов был награждён высшей наградой страны орденом Ленина.
     Участвовал Козлов и в обеспечении первых беспосадочных полётов советских самолётов через Северный Полюс в Америку. Он был пилотом одной из первых четырёхмоторных машин, сумевших в мае 1937 года сесть на полярный лёд, доставив туда  экспедицию.
  Участвовал он в поисках пропавшего самолёта Сигизмунда Леваневского, пытавшегося в третий раз долететь до Америки через Северный полюс. Но поиски результатов так и не дали, а судьба пропавшей машины и экипажа Леваневского до сих пор остаётся трагической загадкой, которую хранит Ледовитый океан.
  Среди своих коллег Матвей Козлов считался образцом профессионального мастерства и эталоном лучших человеческих качеств.
  Великую отечественную войну Матвей Козлов встретил на Чёрном море пилотом бомбардировщика: бомбил нефтеперегонные заводы на румынском берегу.
 Но с началом войны резко возросла роль Северных морей как транспортных артерий. Немецкое командование сосредоточило там большой подводный флот, насчитывавший временами до шестнадцати "U-ботов". Официальный скорбный список только советских кораблей и судов, потопленных и повреждённых немцами в Северных морях в 1941-1945 годах, насчитывает 47 единиц. Теперь по роману Валентина Пикуля и соответствующему кинофильму многим известна трагическая судьба морского конвоя PQ-17. И мог бы этот список быть ещё более трагичным, если бы не героизм полярных ледовых разведчиков. Опытного пилота Матвея Козлова опять направили на Север.
  Наши гражданские самолеты не были приспособлены ни к боевым операциям против подлодок, ни к воздушным боям с противником. Но они разыскивали в морях немецкие подлодки, наводя на них наши противолодочные корабли. Они составляли гидрометеорологические прогнозы, проводили наши гражданские невооружённые суда по кратчайшим маршрутам, помогали избегать встреч с немецкими морскими разбойниками. И за эту труднейшую и опасную работу Матвей Козлов получил ещё ряд правительственных наград. Участвовал он в перегоне с Аляски в Советский Союз американских самолётов, поставлявшихся в нашу страну по ленд-лизу.
  Но одна операция стала героической и в то же время трагической легендой. Трагедия разыгралась 12-13 августа 1944 года западнее острова Белый в Карском море, когда новейшая немецкая подлодка U-365 атаковала наш  конвой: пароход "Марина Раскова", шедший с грузом оборудования в район будущего Норильска, и  сопровождавшие его три тральщика. Пароход должен был доставить в Норильск специалистов и семьи полярников. В трюмах парохода находился ещё один "груз", но это был груз... живой. Очередная партия заключённых сталинских лагерей направлялись в "места отбывания", туда, где строился будущий Норильск... Списков их до сих пор найти не удалось, но сохранился лагерный фольклор, описывающий такие этапы:
Стонали от качки "зэка"-
 Ежовских чистилищ исчадья.
 Срывались сквозь бред с языка
 Чернее пучины проклятья...

  10 августа 1944 года два промысловика-охотника заметили немецкую подводную лодку, зашедшую в безлюдную бухту восточнее Диксона. Жена одного из охотников за ночь по пустынной прибрежной тундре добралась до посёлка и доложила старшему морскому начальнику координаты подлодки. Тот немедленно передал в эфир радиооповещение об опасности.
 Но "Марина Раскова" в сопровождении тральщиков продолжила свой рейс. Во второй половине дня торпеда новейшей немецкой конструкции взорвалась у правого борта парохода. На помощь поспешил тральщик Т-118, но и его настигла вражеская торпеда. Он затонул сразу.
 Второй тральщик принимал спасённых с "Марины Расковой" женщин и детей. Третья торпеда накрыла и этот корабль вместе со всеми спасёнными. Подоспевший катер поднял из воды всего 26 человек и вынужден был срочно уйти к берегу, т.к. в море разыгрался сильный шторм. В районе бедствия на воде остались спасательные плоты, шлюпки и кунгас. А шторм не утихал целую неделю...

Инженер-полковник Ю. Капралов в книге "В конвоях и одиночных плаваньях" рассказал о том, как военные лётчики с аэродрома Диксона пытались помочь погибающим в море людям. Капитан С. Сокол при четырехбальном шторме сумел подойти к кунгасу с людьми, передать им бачок с пресной водой, но принять людей на борт самолета не смог: обессилившие бывшие заключённые не решались вплавь перебираться к гидросамолету.
  Дальнейшую историю поиска и спасения людей с "Марины Расковой" рассказал З.М. Каневский в книге "Цена прогноза". Синоптики во главе с опытным полярником Михаилом Сомовым составили целый план поисков терпевших бедствие людей. Поиски продолжались почти десять дней. Пилоты С. Сокол, Е. Евдокимов и М. Козлов в краткие моменты улучшения видимости отыскали в бушующем холодном море несколько шлюпок и плотов с людьми. Их гидросамолёты с великим риском садились на крутые крупные волны. На надувных лодочках собирали полуживых людей с плотов, доставляли их к самолётам, а потом с еще большим риском поднимали эти перегруженные машины в воздух.
 В ночь на 23 августа  Матвей Козлов нашел в море кунгас и вызвал спасателей, но те в тумане не смогли найти их. И тогда отважный полярный лётчик принял совершенно отчаянное решение посадить самолёт на бушующее море. Такая посадка означала почти верную гибель. Но он сумел подойти близко к кунгасу. Через задний люк спустили на воду шлюпку, в которой механик Камирный и штурман Леонов восемь раз перебирались на кунгас и забирали с собой людей. Экипаж смог перетащить в самолет 14 оставшихся в живых.
 Взлететь с таким грузом при трех-четырёхметровой волне было невозможно. Кунгас оказался на буксирном тросе. Решили не взлетать, а плыть в сторону берега. Запустили моторы, стали рулить. Мотор быстро перегревался. Приходилось его отключать и ложится в дрейф. Когда относило в сторону, опять запускали моторы. Им повезло, что ветер дул в сторону берега. Земля показалась лишь через 12 часов. На борт встретившего их минного тральщика они передали тринадцать спасенных. Четырнадцатый не выдержал последнего перелёта... Из 618 человек, находившихся на "Марине Расковой" и двух тральщиках, благодаря лётчикам, морякам и гидрометеорологам удалось спасти 256 человек.
  В московской квартире Матвея Ильича Козлова стоял сувенир из оргстекла. На пластинке выгравирован рисунок: разорванный торпедой корабль, погружающийся в море, рядом - пляшущая на волнах шлюпка с людьми и резко снижающийся двухмоторный самолёт "Каталина". На подставке - надпись: "Моему второму отцу - лётчику полярной авиации Матвею Ильичу Козлову, спасшему меня и моих товарищей после семидневного пребывания в Карском море после гибели 12 августа 1944 года транспорта "Марина Раскова". Пусть этот скромный сувенир напомнит о действительно героических буднях Вашего экипажа в дни Великой Отечественной войны. С глубокой благодарностью и уважением к Вам. А.Я. Булах. г. Изюм 28 декабря 1965 г."  Сегодня ещё сохраняется на одном из малых островков близ острова Белого могила с двадцатью неизвестными, погибшими на прибитом к острову кунгасе.
       Такая спасательная операция заслуживает быть вписанной в Книгу рекордов Гиннеса: ни до, ни после гидросамолёты ни в одной стране не совершали подобных операций на волнах вздыбленного моря.
  Об этом подвиге Матвея Козлова сохранились воспоминания нескольких авторов. В деталях они иногда отличны друг от друга. Но каждый автор по-своему восхищается этим подвигом полярных авиаторов.
  До конца лётной карьеры Матвею Ильичу Козлову довелось ещё долго летать в сложнейших условиях Арктики. А по предложению одного из ведущих полярных штурманов России В. Аккуратова цепь высоких гор в Антарктике была названа "Горы лётчика Козлова". Трижды представляли  Матвея Козлова к званию Героя Советского Союза, но звание это он так и не получил.
 Много лет спустя после этой единственной встречи я узнал, что землячкой и ровесницей Матвея Ильича была замечательная вологодская учитель математики той же самой Первой школы Хиония Александровна Лихачёва.
  Она-то мне и рассказала о ещё одном эпизоде из жизни Матвея Козлова. Будучи совсем молодым лётчиком, однажды в день сельского праздника он на легком самолёте, который называли У-2, появился в небе над своей деревней. Сбежался народ. А Матвей пролетел низко над селянами, помахал крыльями и сбросил два больших пакета: в одном были папиросы и махорка для мужиков, а другой был полон конфет.
      Матвей Козлов и среди летчиков был известен как большой любитель розыгрышей и шуток. До сих пор старые москвичи вспоминают  историю о том, как в знаменитом  «Доме на Набережной» вернувшиеся в Москву спасители челюскинцев решили отметить встречу. Матвей Козлов накупил огромную корзину фруктов. Около дома он встретил одного из последних московских извозчиков. Как он договорился с хозяином, не известно. Но когда ему открыли двери  в квартиру, то на лестнице стояла… лошадь,  а верхом на лошади сидел гость с корзиной  фруктов и цветами …    Так на многие годы среди друзей  за ним и закрепилось прозвище «Водитель кобылы».
  С Хионией Александровной Лихачевой он поддерживал дружбу всю жизнь. На фотографии надпись: " Дорогой Хионии Александровне в память о детских годах и родном Турове. 29.10.60" . Умер Матвей Ильич Козлов в 1980 году.
P.S. В августе 2014 года исполнилось 70 лет со дня гибели парохода "Марина Раскова" и двух тральщиков. Лежат они на небольших глубинах.   Члены общественной организации "Полярный конвой", объединяющей в Санкт-Петербурге ветеранов флота, художников и писателей, предлагали организовать  экспедицию, чтобы почтить память погибших и собрать там бесценные экспонаты для морских музеев, но эта идея до сих пор осталась не воплощённой.
          В Интернете на форуме «Карская экспедиция»  помещены большие материалы, воспоминания тех, кто знал Матвея Козлова по совместной лётной службе. Эпиграфом к публикациям на форуме  стоит фраза
« Кто умер и не забыт, тот бессмертен. Тот, кто не дал забыть, - сам сделал шаг к бессмертию».
         Последняя фраза относится, в первую очередь, к друзьям и сослуживцам Матвея Козлова, оставившим о нем многочисленные  воспоминания.  Но эту фразу должны вспомнить и земляки героя-лётчика из Усть-Кубенского района Вологодской области.
      Давно пора поставить памятник на родине героя!

Вариант 2014 г.
8.08.14

ГЛАВНЫЙ ДИВЕРСАНТ
Не за чинами, званьями
Шли мы на задания.
Да и не всем наградам
Бывали очень рады.

                Из рукописи ветерана.
     В гостеприимном московском доме профессора Степана Афанасьевича Балезина  мне доводилось встречать многих интересных людей. Но однажды меня просто поразил гость, на пиджаке которого с трудом умещалось великое множество орденских планок. Я насчитал два ордена Ленина, пять орденов Красного Знамени, ордена Отечественной войны, Красной Звезды. "Илья Григорьевич, профессор. С ним мы дружны со времен войны", - сказал Степан Афанасьевич. За чайным столом давние друзья мирно обсуждали рецепты заваривания чая, рассматривая их как физико-химические процессы. Вспомнили, какие травы и как заваривали в войну партизаны. Потом Илья Григорьевич рассказал о церемонии чаепития в Испании…  Ему вторила  супруга, внося свои комментарии.  В памяти не осталось других деталей беседы. Но когда гости разошлись, я спросил у Степана Афанасьевича о наградах гостя.
     То, что рассказал мой научный шеф, было похоже на сказку. Оказывается, за столом я сидел с главным диверсантом Красной Армии, легендарным героем Испанской гражданской войны «капитаном Родольфо», о котором писали Хемингуэй в книге «По ком звонит колокол» и К. Симонов в «Испанских дневниках», с одним из организаторов партизанской борьбы в годы Великой Отечественной войны полковником Ильей Григорьевичем Стариновым. Со своей будущей женой он тоже познакомился в Испании…
     В другой раз за тем же столом его друзья - ветераны войны с трудом "разговорили" Илью Григорьевича. "Сколько фашистов Вы уничтожили в этой войне?", - задали ему вопрос. "Это в Испании считали, что нам удалось уничтожить больше двух тысяч фашистов, в том числе весь штаб итальянской авиадивизии и целый эшелон марокканской конницы. А в Отечественную войну я считал, сколько партизанских и солдатских  жизней я смог спасти  своими магнитными  и радиоуправляемыми минами".
     Рассказал он, как вместе со Степаном Афанасьевичем испытывал на фронте  оксиликвитную взрывчатку. Это - одна из забытых страничек войны. В условиях острого дефицита  традиционных взрывчатых веществ Степан Афанасьевич и его коллеги предложили испытать в качестве взрывчатки смесь древесных опилок и хлопкового очеса  с жидким кислородом. Испытания  таких авиабомб дали хороший результат, но заряжать большое количество авиабомб жидким кислородом в условиях фронтовых аэродромов оказалось трудно. Вместе друзья трудились над составами зажигательных смесей, полу моего научного руководителя чивших впоследствии название "Коктейль Молотова".
     Многое о судьбе этого легендарного человека можно узнать из его книг и бесчисленных публикаций о "диверсанте   всех времён и народов". Только в анналах Интернета  по адресу http://www.agentura.ru/people/starinov/ ему посвящены  более сотни материалов.
       Правда, я навсегда запомнил его слова: "Не всему написанному верьте. Не обо всём можно говорить и сейчас, а приврать журналистам хочется всегда…".
               
                Полковник Илья Григорьевич  Старинов
                выступает на вечере памяти   профессора С.А. Балезина
                Фото автора
         
        Был Илья Григорьевич ровесником века, родился на орловщине. Отец- железнодорожник однажды обнаружил повреждённый путь и положил на рельсы  петарды. Машинист вовремя услышал небольшие взрывы и остановил поезд. Этот случай запомнился сыну. В Гражданскую он воевал, был ранен, бежал из плена. Окончил военно-железнодорожную  школу. Участвовал в разминировании дорог и охране мостов. Придумал мины-ловушки, которые могли оглушить диверсанта, но не убить…
     С 1929 года молодой командир начал готовить кадры для подпольной работы на случай, если часть советской земли окажется оккупированной врагами. Стратегический план предполагал создание на западных границах резервных партизанских баз, закладок оружия, обучение людей диверсионной работе. На случай возвращения наших частей предполагалось, что партизаны  должны будут отойти на вражеские территории для продолжения борьбы с врагами.  Это был масштабный план и, как знать, насколько бы он пригодился в 1941 году.
      Но история не знает сослагательных наклонений, а сам план был признан в середине 30-х годов вредительским, паникёрским и потому был отменен.  Автора примерно наказали за «пораженческие настроения». Утверждали, что воевать мы будем только на вражеских территориях…
     В предвоенные годы Илья Старинов разработал множество видов диверсионного снаряжения, в том числе магнитные "угольные" мины, похожие на куски каменного угля, чтобы легче их можно было "направить" в топку паровозов.
     Попав в Испанию, Старинов создал в интернациональных войсках специальную группу подрывников. Его изобретательности не было предела. Однажды нужно было взорвать железнодорожный туннель, который бдительно охранялся. Старинов с помощниками далеко от туннеля начинил взрывчаткой две старые автомобильные покрышки. Связали их стальным тросиком и поместили по обе стороны пути. Паровоз зацепил тросик, и сам втащил в туннель взрывчатку...
      Вернулся Старинов в Москву только в конце 1937 года. А человек из Главного Разведывательного Управления, готовивший представление Старинова к званию Героя Советского Союза, в то время сам был арестован как враг народа.
      В 1938 году Илья Григорьевич стал полковником. На финском фронте он был дважды ранен в правую руку, но в армии остался и научился блестяще стрелять с левой руки. Кстати, упоминал он и о том, что пришлось ему в ту пору побывать  в вологодских госпиталях.
      С первых дней Великой Отечественной Илья Григорьевич снова вернулся к организации партизанского движения: готовил диверсантов к минированию железных дорог.  Он не уставал доказывать, что минная война гораздо эффективнее, чем воздушные бомбардировки. Одна правильно установленная мина с  килограммом взрывчатки приносит врагу куда больший урон, чем десятки авиабомб, весом по сотне, а то и тысяче килограммов.
      Магнитные мины с взрывателями замедленного действия устанавливались на немецкие воинские эшелоны  под Брестом, а взрывались по всей оккупированной территории. Старинов был против тотальной рельсовой войны, которую приказал организовать Сталин. Он считал, что уничтожать надо не рельсовые пути и мосты, а  подвижной железнодорожный парк. Ведь дороги на освобождённых территориях нам же и приходилось потом восстанавливать. А за войну на минах Старинова подорвались 12 тысяч немецких эшелонов и рухнули 256 мостов.
      За свою жизнь полковник Старинов не раз побывал на самом краю гибели. Так было и после того, как наши войска оставили Харьков. Группе Старинова было приказано перед отступлением минировать важные объекты в городе.  Вскоре немцы подбросили нам  документ, в котором значилось, что все  неумело поставленные Стариновым мины были обнаружены и обезврежены  доблестными немецкими сапёрами. И дело пошло в трибунал…  А тем временем в Харькове продолжались необъяснимые взрывы на вроде бы разминированных объектах. Это срабатывали ловушки Старинова.
     Так, в харьковском доме, где до войны жил Никита Сергеевич Хрущёв, немецкие саперы обезвредили едва ли не три слоя  мин разной мощности. Только тогда в нём поселился немецкий комендант города генерал фон-Браун, брат создателя немецких самолетов-снарядов. И только тогда в том доме сработала главная мина, управляемая по радио из нашего партизанского штаба. Так был уничтожен главный виновник гибели десятков тысяч мирных жителей Харькова, важный немецкий военный преступник. Это была едва ли не первая радиоуправляемая мина во Второй Мировой войне, приведённая в действие за сотни километров. А все остальные мины были только приманками…
      От Степана Афанасьевича Балезина я узнал ещё об одной важной операции, проведенной полковником Стариновым. Собрав специальную диверсионную группу  из бывших испанских республиканцев, Старинов отправлялся сам в немецкие тылы, чтобы отрабатывать тактику партизанской войны. При захвате одной их немецких комендатур он застрелил пытавшегося бежать немецкого офицера, а среди его документов нашёл записную книжку с какими-то химическими формулами и математическими расчётами. Илья Григорьевич доставил её в Москву, передал в Государственный комитет обороны, где служил тогда  профессор Балезин. В этой книжке оказался  обзор немецких работ по созданию нового оружия -атомной бомбы.
     Степан Афанасьевич приложил усилия к тому, чтобы документы попали на стол Верховному Главнокомандующему.  Есть все основания полагать, что эта записная книжка тоже приблизил сроки начала работ по ядерной тематике в СССР.
   В конце войны Старинов отправляется на Балканы, где возглавляет штаб советской военной миссии при Главкоме югославской  Народно-освободительной армии Иосифе Броз Тито. Там он получил высшую югославскую награду. Закончил он войну на Рейне. После войны Илья Григорьевич руководил восстановлением железных дорог в России.
    А в 1956 году полковника Старинова отправили в отставку. Но с  1958 по 1973 год он опять вернулся на службу: преподавал диверсионное дело в учебных заведениях КГБ. Профессору Старинову принадлежит более полутора сотен научных работ. Недаром  его считают отцом российского спецназа. А благодарные спецназовцы на столетний юбилей вручили ему краповый берет.
     Илья Григорьевич был очень начитанным человеком. По многим вопросам и политики, и литературы имел свою оригинальную точку зрения. К нынешнему освещению истории России Илья Григорьевич относился весьма критически. Так с медали "За победу в Великой Отечественной войне" он собственноручно спилил изображение Сталина, считая его виновником гибели цвета Красной Армии в тридцатые годы  и ответственным за горькие неудачи первых лет войны. Но ещё больнее для него был распад Советского государства…  До последних дней жизни он сохранял ясный ум, цепкую память, совершенно необыкновенную личную скромность и непритязательность.
      Жаль, что наша матушка Русь не умеет ценить по достоинству своих верных сынов: так и остался наш герой "вечным полковником", и Звезда Героя, к которой его представляли не раз, и генеральские звёзды так и не нашли легендарного человека…  Наверное, он был одним из немногих полковников в Красной Армии, которые с 1938 года и до распада СССР так и не стал генералами. А судьба дала ему долгий век: умер он на сто первом году жизни.
   
вариант 2014               
   


КАРМАННЫЙ  ПОЛКОВНИК

 «Не случись этого нелепого ранения,
моя жена бы за мной и на фронт прибежала.  Я ее знаю…

                Из письма Г.В. Туранского

      Ещё перед Октябрьской революцией Георгий Васильевич Туранский, младший сын старого дворянского рода Туранских, извека служивших, в русской армии, окончил  офицерское артиллерийское училище. Назначение получил на Дальний Восток. Там и застала революция. Там солдаты его части и выбрали себе в командиры молодого офицера: был он справедлив к подчиненным, заботлив, не давал в обиду солдат. Строго наказывал старослужащих за притеснение новобранцев и вымогательство (оказывается, и в те времена такое случалось в русской армии).
       Так стал офицер Туранский красным командиром.  Ростика он был много «ниже среднего», казался слабосильным, но  в седло соколом взлетал легко и даже грациозно. И на рубке лозы не уступал никому из старых и опытных казаков. Даже в скачках участвовал…   За то его и уважали.
       Гражданскую войну прошёл, как говорится, от и до. Последним подвигом был  прорыв его конников через гнилое море Сиваш в Крым. Первыми они вышли к Массандре. Излишне говорить, как «напробовались» красные всадники лучших сортов крымских вин…
      И когда к Массандровским подвалам и складам подъехал сам командующий Фрунзе, нашёлся только один - Георгий Васильевич, чтобы доложить обстановку. И тут же получил приказ: выставить охрану с пулеметами и под страхом немедленного расстрела к винным погребам никого не подпускать. Краском Туранский назначен был Комендантом Массандровских подвалов.
       Три года прослужил в этой должности Георгий Васильевич. И нападения были, и подкопы пытались делать, и фальшивые документы предъявляли, и просто взятки предлагали…  Все выдержал, не сломался, но одному делу научился: отличать хорошие вина от плохих.
       В 30-х годах получил он звание полковника и был направлен в Вологду на должность командира артиллерийского полка, стоявшего в Красных казармах. И долго старые вологжане вспоминали потом красного командира в хромовых сапогах на высоких каблуках и… с котенком на руках. Уж очень он любил кошек, которых всегда вокруг него была целая стая.
     Так я и не знаю, где и как высмотрел «карманный полковник» мамину старшую сестру, да не просто высмотрел, а увёл прямо с двумя детьми у законного мужа-столяра. А по комплекции  моя тетя Вера уступала Екатерине Великой совсем немного…  Вот это была пара! Вся Вологда улыбалась, на них глядя. 
     Рассказывал мне позднее Георгий Васильевич, что доводилось ему в те годы  читать лекции по «Военному делу» в вологодском пединституте, где ввели такой обязательный предмет.
   Вскоре перевели полковника Туранского в Среднюю Азию, оттуда – на Дальний Восток. Воевал он с басмачами, сражался с японскими самураями на Халхин-Голе. Получил много наград.  И всегда в солдатских казармах с ним была его жена. Она  принимала на себя функции каптенармуса, строго следя за чистотой и порядком в казарме и получением полного довольствия красноармейцами. А ещё она умела шить, вышивать, вкусно готовить и всему этому учила молодых жён командиров.  Особо искусно она научилась делать дефицитные в ту пору модные дамские шляпки фактически из ничего, из списанных шинелей и крашенных голенищ от старых валенок.
    Тяжкие 37-38 годы застали семью Туранских где-то на Кушке. Потому, наверное, и уцелели.
   Детей Веры Георгий Васильевич воспитывал очень хорошо. Старший сын поступил в Ленинградское артиллерийское училище, дочь – в институт военных переводчиков.
    Война застала семью в Москве, куда полковник был направлен преподавать в военное училище. Много раз он подавал рапорт об отправке на фронт. Но только в 1942 году Ворошилов, хорошо его знавший  ещё с гражданской, принял рапорт и направил в Среднюю Азию формировать новую дивизию.
     За несколько месяцев полковнику Туранскому удалось сформировать часть и повести её на фронт. Недалеко от Харькова эшелон попал под бомбёжку. Потери были невелики, но осколок угодил в руку командира. Отправили его в госпиталь обратно в Москву.  Ворошилов сказал: «Хватит, навоевался! Теперь ступай в академию и готовь молодых командиров!».  Так он больше на фронт и не попал, возраст уже был не тот!
       Но только кончилась война, его опять направили в Ашхабад на высокую военную должность. Едва он прибыл туда, как к нему приехала жена с младшей дочкой. Квартиру дали, но покрасили полы плохой, не сохнущей краской. Потому он привёз своих женщин прямо в часть и разместил в палатке.
   Видно, судьба берегла семью Туранских: именно в ту ночь с 5-го на 6-е ноября 1948 года случилось знаменитое  Ашхабадское землетрясение. Было оно, как пишут свидетели, силой 11-12 баллов, выше не бывает. По словам Сапармурата Ниязова, из 198 тысяч  жителей погибли 176 тысяч. А на этом страшном фон появились ещё и мародёры. Полковник Туранский одним из первых вывел из палаток на развалины свою часть, чтобы помогать пострадавшим, и приказал без всяких колебаний расстреливать задержанных мародёров.
       В эти трагические дни от руки мародёра погиб боевой офицер, сын замечательного полководца, героя войны,  генерала Петрова.  Видно, и в азиатских республиках верна русская пословица: «На пожар бегут - кто помогать, а кто – воровать!»
    Всю оставшуюся жизнь Георгий Васильевич преподавал в московских военных академиях историю военного искусства. Он очень уважал своего тестя и любил накануне  лекций  как бы репетировать их перед стариком. И хотя мой дед Евель Завельевич Лифшин имел всего полуторагодичное образование школы при синагоге, но он был человеком начитанным и не стеснялся задавать зятю вопросы.  Мне в ту пору    довелось присутствовать при паре таких бесед. Казалось, что они доставляли удовольствие и потомственному русскому  дворянину, и еврейскому столяру-краснодеревщику.
    Иная судьба сложилась у старшего сына в этой семье. Перед войной он окончил с отличием военное артиллерийское училище и был оставлен в нем командиром взвода. С началом войны курсанты были брошены в бой, чтобы задержать прорыв немцев к Ленинграду. В тяжёлых осенних боях 1941 гола полк попал в окружение, а молодой старший лейтенант Лазарь (Вадим, как его звали в части друзья) Коган  сумел вынести к своим знамя части и секретные штабные документы. Для этого ему пришлось двое суток пролежать в холодной воде в болоте, пока немецкие солдаты не прекратили прочесывание местности.

               
За спасение знамени части он был награждён орденом  Красного Знамени и … диагнозом – туберкулёз легких, которым  мучался всю жизнь. Стал он начальником штаба артиллерийской бригады, дошёл почти до Берлина. Летом 1945 года он был откомандирован в Москву для участия в Параде Победы. Но в строю всё время мешал сухой кашель. Направили в госпиталь, а оттуда прямо на операцию. Парад он слушал по радио.
   Демобилизовавшись, окончил юридическую школу и долго служил в прокуратуре Москвы, сыскав там славу весьма компетентного и честного прокурора.
     Первой в семье ушла из жизни Вера. Без её забот недолго протянул и Геогргий Васильевич. Себя он наказал похоронить на Еврейском кладбище в Востряково рядом с женой: «Разве что-то мешало в жизни нашему счастью?»


Вариант  2014




КАРМАННЫЙ  ПОЛКОВНИК

 «Не случись этого нелепого ранения,
моя жена бы за мной и на фронт прибежала.  Я ее знаю…

                Из письма Г.В. Туранского

      Ещё перед Октябрьской революцией Георгий Васильевич Туранский, младший сын старого дворянского рода Туранских, извека служивших, в русской армии, окончил  офицерское артиллерийское училище. Назначение получил на Дальний Восток. Там и застала революция. Там солдаты его части и выбрали себе в командиры молодого офицера: был он справедлив к подчиненным, заботлив, не давал в обиду солдат. Строго наказывал старослужащих за притеснение новобранцев и вымогательство (оказывается, и в те времена такое случалось в русской армии).
       Так стал офицер Туранский красным командиром.  Ростика он был много «ниже среднего», казался слабосильным, но  в седло соколом взлетал легко и даже грациозно. И на рубке лозы не уступал никому из старых и опытных казаков. Даже в скачках участвовал…   За то его и уважали.
       Гражданскую войну прошёл, как говорится, от и до. Последним подвигом был  прорыв его конников через гнилое море Сиваш в Крым. Первыми они вышли к Массандре. Излишне говорить, как «напробовались» красные всадники лучших сортов крымских вин…
      И когда к Массандровским подвалам и складам подъехал сам командующий Фрунзе, нашёлся только один - Георгий Васильевич, чтобы доложить обстановку. И тут же получил приказ: выставить охрану с пулеметами и под страхом немедленного расстрела к винным погребам никого не подпускать. Краском Туранский назначен был Комендантом Массандровских подвалов.
       Три года прослужил в этой должности Георгий Васильевич. И нападения были, и подкопы пытались делать, и фальшивые документы предъявляли, и просто взятки предлагали…  Все выдержал, не сломался, но одному делу научился: отличать хорошие вина от плохих.
       В 30-х годах получил он звание полковника и был направлен в Вологду на должность командира артиллерийского полка, стоявшего в Красных казармах. И долго старые вологжане вспоминали потом красного командира в хромовых сапогах на высоких каблуках и… с котенком на руках. Уж очень он любил кошек, которых всегда вокруг него была целая стая.
     Так я и не знаю, где и как высмотрел «карманный полковник» мамину старшую сестру, да не просто высмотрел, а увёл прямо с двумя детьми у законного мужа-столяра. А по комплекции  моя тетя Вера уступала Екатерине Великой совсем немного…  Вот это была пара! Вся Вологда улыбалась, на них глядя. 
     Рассказывал мне позднее Георгий Васильевич, что доводилось ему в те годы  читать лекции по «Военному делу» в вологодском пединституте, где ввели такой обязательный предмет.
   Вскоре перевели полковника Туранского в Среднюю Азию, оттуда – на Дальний Восток. Воевал он с басмачами, сражался с японскими самураями на Халхин-Голе. Получил много наград.  И всегда в солдатских казармах с ним была его жена. Она  принимала на себя функции каптенармуса, строго следя за чистотой и порядком в казарме и получением полного довольствия красноармейцами. А ещё она умела шить, вышивать, вкусно готовить и всему этому учила молодых жён командиров.  Особо искусно она научилась делать дефицитные в ту пору модные дамские шляпки фактически из ничего, из списанных шинелей и крашенных голенищ от старых валенок.
    Тяжкие 37-38 годы застали семью Туранских где-то на Кушке. Потому, наверное, и уцелели.
   Детей Веры Георгий Васильевич воспитывал очень хорошо. Старший сын поступил в Ленинградское артиллерийское училище, дочь – в институт военных переводчиков.
    Война застала семью в Москве, куда полковник был направлен преподавать в военное училище. Много раз он подавал рапорт об отправке на фронт. Но только в 1942 году Ворошилов, хорошо его знавший  ещё с гражданской, принял рапорт и направил в Среднюю Азию формировать новую дивизию.
     За несколько месяцев полковнику Туранскому удалось сформировать часть и повести её на фронт. Недалеко от Харькова эшелон попал под бомбёжку. Потери были невелики, но осколок угодил в руку командира. Отправили его в госпиталь обратно в Москву.  Ворошилов сказал: «Хватит, навоевался! Теперь ступай в академию и готовь молодых командиров!».  Так он больше на фронт и не попал, возраст уже был не тот!
       Но только кончилась война, его опять направили в Ашхабад на высокую военную должность. Едва он прибыл туда, как к нему приехала жена с младшей дочкой. Квартиру дали, но покрасили полы плохой, не сохнущей краской. Потому он привёз своих женщин прямо в часть и разместил в палатке.
   Видно, судьба берегла семью Туранских: именно в ту ночь с 5-го на 6-е ноября 1948 года случилось знаменитое  Ашхабадское землетрясение. Было оно, как пишут свидетели, силой 11-12 баллов, выше не бывает. По словам Сапармурата Ниязова, из 198 тысяч  жителей погибли 176 тысяч. А на этом страшном фон появились ещё и мародёры. Полковник Туранский одним из первых вывел из палаток на развалины свою часть, чтобы помогать пострадавшим, и приказал без всяких колебаний расстреливать задержанных мародёров.
       В эти трагические дни от руки мародёра погиб боевой офицер, сын замечательного полководца, героя войны,  генерала Петрова.  Видно, и в азиатских республиках верна русская пословица: «На пожар бегут - кто помогать, а кто – воровать!»
    Всю оставшуюся жизнь Георгий Васильевич преподавал в московских военных академиях историю военного искусства. Он очень уважал своего тестя и любил накануне  лекций  как бы репетировать их перед стариком. И хотя мой дед Евель Завельевич Лифшин имел всего полуторагодичное образование школы при синагоге, но он был человеком начитанным и не стеснялся задавать зятю вопросы.  Мне в ту пору    довелось присутствовать при паре таких бесед. Казалось, что они доставляли удовольствие и потомственному русскому  дворянину, и еврейскому столяру-краснодеревщику.
    Иная судьба сложилась у старшего сына в этой семье. Перед войной он окончил с отличием военное артиллерийское училище и был оставлен в нем командиром взвода. С началом войны курсанты были брошены в бой, чтобы задержать прорыв немцев к Ленинграду. В тяжёлых осенних боях 1941 гола полк попал в окружение, а молодой старший лейтенант Лазарь (Вадим, как его звали в части друзья) Коган  сумел вынести к своим знамя части и секретные штабные документы. Для этого ему пришлось двое суток пролежать в холодной воде в болоте, пока немецкие солдаты не прекратили прочесывание местности.

               
За спасение знамени части он был награждён орденом  Красного Знамени и … диагнозом – туберкулёз легких, которым  мучался всю жизнь. Стал он начальником штаба артиллерийской бригады, дошёл почти до Берлина. Летом 1945 года он был откомандирован в Москву для участия в Параде Победы. Но в строю всё время мешал сухой кашель. Направили в госпиталь, а оттуда прямо на операцию. Парад он слушал по радио.
   Демобилизовавшись, окончил юридическую школу и долго служил в прокуратуре Москвы, сыскав там славу весьма компетентного и честного прокурора.
     Первой в семье ушла из жизни Вера. Без её забот недолго протянул и Геогргий Васильевич. Себя он наказал похоронить на Еврейском кладбище в Востряково рядом с женой: «Разве что-то мешало в жизни нашему счастью?»


Вариант  2014





НАДО ИДТИ НА ФРОНТ… 
Воспоминания комбата  Ивана Арсентьевича Зыкова               
 
Что знаю я о мире и войне?
Да ничего.
Как в травах льются росы,
Как бьёт свинец по танковой броне...
А что ещё?
Ты задавай вопросы.
Философ лоб наморщит, как Сократ.
Политик соловьём зальётся в пенье.
Ты уши раскрывай, он только рад.
Он полон весь глобальных обобщений.
Я знаю лишь подробности одни.
Я ими обожжён и зачарован.
                Ты их забудь. Но всё же сохрани,
Как найденную некогда подкову.
Когда-нибудь и зазвенит она.
И ты рукой коснёшься строчки ржавой.
Есть мир на свете.
Но была война.
И кровью и железом пахнут травы...
               
                До Великой Отечественной войны Вологда была тихим городом с населения около  100 тысяч человек. Много  зелени. В городе ни трамвайного, ни автобусного движения. Чтобы не опоздать на работу, люди пораньше вставали и пораньше выходили из дома, а пешочком пройти несколько километров - хорошая физическая зарядка.
С организацией Вологодской области жизнь в городе оживилась. Из провинциального и в значительной части студенческого город превратился в деловой областной центр. Начало увеличиваться население, развернулось строительство жилья и промышленных объектов.
Но в выходные дни на большинстве улиц было по-прежнему тихо и спокойно. Население в это время занималось домашними делами. Женщины стирали бельё, шли на речку полоскать и развешивали во дворах сушить. Ну а те, которые выстирали вечером или рано утром, уже успели высушить белье на летнем солнышке, нагрели угольные утюги и  собирались  гладить.
В июне  в вологодских лесах ещё  пусто: охота запрещена, и,  кроме как на прогулки, в лес идти незачем. Рыбы в реке Вологде мало, поэтому и посидеть на берегу с удочкой желающих было не так уж много.
Мужчины тоже занимались домашними делами. Кто-то разделывал  дрова, укладывал в поленницы, чтобы они просохли до будущей зимы. Кто-то подгребал мусор после разделки дров, кто-то чинил заборы у палисадников и дощатые мостки при входе во дворы. Молодежь купалась в реке и тут же на берегах устраивалась загорать. Любители выпить  кружечку пива собирались у пивных ларьков. Они неспешно потягивали холодное пиво, только что привезенное в бочках с завода. Многие ходили по магазинам, подбирали себе наряды и обсуждали между собой, где они думают в этом году проводить  свой отпуск.
Какое лето шло по всей стране,
Все в ливнях зноя, тишины и света.
Когда война, готовая к войне,
Ждала сигнала.
Ах, какое лето!
Хлеба стояли на полях стеной,
Шли к морю поезда с отпускниками.
За город собирались в выходной
Компаниями, школами, цехами.
А в Греции и в Африке бои,
А в Бресте у старинных казематов
Грохочут на закате соловьи
И спать ложатся с песнями солдаты.
Нам с той поры не позабыть вовек
Той тишины, спустившейся на травы,
На рощи и на русла синих рек,
На города и веси всей державы.
Не шутки шутим, на земле живём,
Её железом били, кровью мыли.
И даже в день, когда замолкнул гром,
Мы этой тишины не позабыли.
Мы не забыли сорок первый год.
Да, мы солдаты, с той поры солдаты.
...Какое лето по земле идет,
В хлебах и травах, пахнущее мятой...
               
Так шло начало дня 22 июня 1941 года, шло  с планами каждого  горожанина решить очередные домашние дела в выходной день, а в понедельник снова трудиться на фабриках, заводах, в конторах и учебных заведениях.
И.П.   Попробую и я  вместе  с моими одногодками дополнить воспоминания нашего соседа по двору Ивана Арсентьевича Зыкова и нарисовать картину  счастливого детства, доставшегося нам в предвоенные годы. А картина эта была очень пестрой.   
         Конец тридцатых годов, самое начало сороковых. Страна поднялась  из разрухи Первой Мировой войны и революции, из войны Гражданской, из страшных лет коллективизации, голода на Украине и в Поволжье. Построены Днепрогэс, Магнитка, Беломорканал, канал Москва-Волга, Московское метро (и теперь  трудно различить, что создано свободным трудом, а что - на костях миллионов зэков).       
     Становятся на ноги МТС, колхозы и совхозы (но уже без тех, кого посчитали кулаками). На Юге Украины и  целинных землях Запорожской сечи создаются новые богатые колхозы, в том числе немецкие и еврейские. (А казачество ликвидируется как класс).
     В Париже и в Москве - памятник "Рабочий и Колхозница", работы Веры Мухиной. За ним восхитительный комплекс Всесоюзной сельскохозяйственной выставки с позолоченным фонтаном, символизирующим дружбу народов. (А во многих колхозах российской глубинки - скудные "трудодни" и скучные "трудоночи" без электричества и радио…).
    Полеты Чкалова через Северный полюс в Америку. Героическое спасение Челюскинцев. Первые летчики - Герои Советского Союза. Героическая четверка полярников под руководством Папанина на Северном полюсе. (А "враги народа" авиаконструкторы А.Н. Туполев, С.П. Королев, Р.О. Ди-Бартини – либо сидят в зонах, либо под надзором вертухаев в бериевских "шарашках" трудятся над проектами новых самолетов. Об  этом мы узнаем много позже…)
     Схлынула страшная волна репрессий 37-38 годов. А  на карте самой большой в мире страны появляется самый страшный  новый архипелаг, густо населенный «классово-чуждыми элементами» и «врагами народа» - "Архипелаг ГУЛАГ".(Но мы – дети, и об этом тоже узнаем потом…)
  Мы были  тогда  совсем маленькими.     Запомнилось нам это время Новогодними праздниками. Самодельными игрушками мы украшали ёлки, песенки пели про Деда Мороза и ёлочку. Раньше  праздник ёлки был под запретом как религиозный пережиток. Новый Год незадолго до того разрешил праздновать народный комиссар просвещения Бубнов.    
  Но никто из детей не знал, что сам нарком  просвещения Андрей Сергеевич Бубнов – герой Гражданской войны и видный ученый-историк в 1937 году арестован, а в начале 1940 года – расстрелян как враг народа…
    Мы очень любили петь. А ещё мы с удовольствием смотрели кинокартину "Тимур и его команда" и играли в тимуровцев.      
       Но  не знали в ту пору дети, что замечательный писатель, легендарный герой Гражданской войны Аркадий Гайдар временами беспробудно пьет, потрясенный трагедией репрессий 37-38 годов.
  И у нас в Вологде шагают с барабанами  пионерские дружины, и играют пионеры в тимуровцев. Комсомол  направляет молодёжь на учебу и великие стройки. В трудовых коллективах растёт социалистическое соревнование и крепнет трудовая дисциплина. Но поддерживается она драконовскими законами: за 20-минутное опоздание на работу – под суд!               
В Вологде тоже открылась станция юных техников и Дом пионеров. Я записался в фотокружок. Умения, полученные в кружке, пригодились мне на всю жизнь.
 А нам ещё и петь хотелось! Все довоенные песни, которые мы пели, были светлыми и радостными.
 На Дальнем Востоке, на Хасане и Халхинголе разгромлены японские милитаристы, посягнувшие на наши границы. Вместе со всей страной поём и мы - дети:
                "Три танкиста, три веселых друга,
                Экипаж машины боевой…"

       Весь Советский Союз следит за героической борьбой испанских антифашистов и с оркестрами встречает испанских детей, прибывающих в Одессу на советских пароходах (эти же суда только что отвезли оружие республиканцам в Испанию).
     И вдруг, неожиданно для всех, как гром среди ясного неба, 23 августа 1939 года - договор о ненападении с фашистской Германией. Понять его людям было трудно: договор между коммунизмом и фашизмом не умещался в сознании даже самых правоверных большевиков-ленинцев. Где уж нам – детям понять! Мы продолжаем ненавидеть фашизм!
    Затем - новый раздел Польши и "воссоединение" Западной Украины и Западной Белоруссии со своими восточными собратьями.
      Как записано в Большой Советской Энциклопедии, "… в июне 1940 года трудящиеся свергли фашистские правительства в Литве, Латвии и Эстонии  и восстановили в них Советскую власть". А потом  все они дружно вошли в Союз нерушимый… В народе шепотом передаётся присказка: "Каунас пока у нас!".
     Войти-то они вошли в состав СССР, но почему-то жителям этих регионов не очень разрешали свободно въезжать в страну дружбы народов. И почему-то вскоре из новых республик пошли в Сибирь и на Север эшелоны с депортируемыми без суда и следствия "политически ненадёжными элементами"….
     У нас на Севере тоже меняются государственные границы СССР.  Только что закончилась финская война, хоть и скромной, но победой. Финская граница отодвинулась от Ленинграда.
    Морозы в тот год были страшные. (Тысячи раненых и обмороженных на той войне  лечились в Вологодских госпиталях: в Центральную Россию их практически не возили, чтобы не показывать наши серьёзные потери).
    Говорят, песни - зеркало жизни народа: каждый народ  поёт так, как он живёт. Вся страна в те годы  пела веселые песни и победные марши:               
       Широка страна моя родная.
       Много в ней лесов полей и рек.
       Я другой такой страны не знаю,
       Где так вольно дышит человек!

Чудесную песню "Спят курганы темные" пел в фильме "Шахтёры" простой рабочий. (Но кому-то понадобилось вопреки утвержденному сценарию в конце фильма объявить и его врагом народа).
     По радио часто звучит песня Исаака Дунаевского:
                Эх, хорошо в стране советской жить!
                Эх, хорошо страну свою любить!   

     Но никто не может даже в страшном сне представить, что автор этих слов поэт-песенник В. Лебедев-Шмидтгоф  в кабинете следователя НКВД под пытками подписывает протокол: «… я немецкий шпион…». Случай ему помог: расстреляли  кровавого наркома Ежова, и некоторых арестованных «врагов народа», чьи дела ещё не дошли до суда, выпустили на волю.
    Мы все любили петь песню Соловьева-Седого:
                Утро красит нежным светом
                Стены древнего Кремля…

          Но никто из нас не знал, что настоящий автор этих слов Абрам Рувимович Палей написал их ещё до Октябрьской революции.
Убеждённые в своей силе, мы пели:
                Если завтра война,
                Если завтра в поход….

Армию нашу народ любил, а потому на действительную службу уходили, как на праздник.  Девушки пели песню Матвея Блантера про Катюшу. Радио постоянно передавало песню на слова Евгения Долматовского :
                Любимый город может спать спокойно,
                И видеть сны, и зеленеть среди весны…

      В военных училищах был огромный конкурс. На Западную границу под Брест отправлялись вологодские ребята - призывники предвоенных лет. 
      А укреплять новую Западную границу почему-то не спешили.

Но вернёмся к воспоминаниям Ивана Арсентьевича Зыкова.
Сообщение диктора по радио о том, что в 12 часов будет выступать  председатель Совета Народных Комиссаров СССР В.М.Молотов, всех насторожило. В душу каждого закралось   сомнение: что же случилось, чем вызвано выступление главы правительства в выходной день? Люди гадали, но никто не предполагал, что пришла страшная беда на нашу Родину.
Народ стал собираться у репродукторов на площадях. Те, кто работал во дворах, вернулись  в комнаты и уселись у репродукторов. Что же скажет Москва, ждали все: и старые, и молодые. И вот послышались позывные в репродукторе. В 12 часов В.М.Молотов объявил о нападении фашистской Германии на нашу Родину без объявления войны. Он призвал сплотиться вокруг партии для отпора врагу. В это время фашистские самолёты уже бомбили города, железнодорожные станции, военные объекты, порты. Мирная жизнь нашего народа кончилась. Пограничные части уже вели ожесточённые бои с пехотой и танками врага на всех западных границах. Началась великая битва за честь и свободу нашей  великой страны.
Я забыл, какого были цвета
У прощанья руки и глаза,
Только помню, как померкло лето,
И пришла по радио гроза.
Чёрный диск затмил для нас светило,
Вместо солнца в небе - чёрный диск…
Глаз с него Россия не сводила,
И гремел динамик болью вниз…
 
После выступления В.М. Молотова всё пришло в движение и в глубоких тылах. В вологодской школе №26 по улице Лассаля* к 9 часам 23 июня развернулся мобилизационный пункт. Горвоенкомат ещё вечером 22 июня  значительной части запасников 1-й очереди вручил мобилизационные повестки.
------------------------------------
• Школа №26 ранее располагалась на месте дома №40 по улице Зосимовской.



В 10 часов 23 июня мобилизационный пункт начал свою работу. Приступили к обязанностям и  врачи, и писари. После медицинского осмотра мобилизованные зачислялись в команды и предупреждались, когда должны быть готовыми для отправки на вокзал. Работа шла чётко, слаженно и быстро. Каждый понимал свою ответственность и старался порученное дело выполнить как можно лучше.
Меня назначили комендантом мобилизационного пункта. Я должен был снабдить комиссии всем необходимым для нормальной работы, обеспечить порядок в здании и в садике вокруг школы, где размещались уже сформированные команды, ожидающие вечерней отправки к пунктам назначения. Приходилось постоянно  принимать прибывавшие из районов области команды, ещё не получившие назначений.
            В течение дня, особенно  на первой неделе, в садике собиралось очень много будущих солдат, и я со своим взводом в количестве сорока восьми человек не всегда мог навести порядок. Вологжане разговаривают с родными, обсуждают разные домашние дела. Многим родители дают наставления, как беречь себя на фронте, и наказывают возвращаться поскорее с победой. В это время всё идет  спокойно, без шуму и без слез…
Некоторые, конечно, соображают, как организовать выпивку после посадки в вагон или перед построением. Главной задачей комендантского взвода было не допустить на мобпункте пьянства. Такие попытки  строго пресекались. Вдоль  заборов были расставлены солдаты комендантского взвода. Строго предупреждали родных, чтобы не передавали призываемым водку. Как будто сделано всё, а пьяные появляются. Через пару дней нашли и этот источник. Задняя стена  школы  выходила в соседний двор. На той же стороне были и уборные. Родные или приятели мобилизованных договаривались, приносили водку на тот двор, а пока там часовых не было, призванные из окна уборной выбрасывали конец верёвки.  Внизу же  привязывали за горлышко бутылки…
Русская смекалка и тут сработала. Да иначе трудно и представить.… Люди шли на фронт, а с фронта не всем суждено вернуться. Не всем суждено было в тихой мирной обстановке выпить рюмочку за победу. Я ругал призванных, а в душе понимал их.
За неделю работы мобпункта мы отправили на фронт столько вологжан, подлежащих мобилизации 1-й очереди,  что в городе уже редко можно было встретить мужчин моложе 35 лет.
Как снаряжали вас, как собирали
                В дорогу, у которой нет конца, —
Есть лишь Россия-мать
В её начале,
Дороги этой.
В посвистах свинца,
В пожарах красных вдоль
по горизонту,
И сборы в путь — их вспоминаю я. 
                Там сыновья по ней уходят к фронту,
                Её единственные сыновья.
                Уходят, чтоб в бою поднять Россию
В победном сорок пятом в высоту,
Которую никто не мог осилить,
 Явив земле святую красоту.               
 
         Прошло 30 лет после окончания войны с оголтелыми полчищами германского фашизма. Теперь, когда большинство  участников войны уже в почтенном возрасте, можно только  вспоминать те грозные времена. Можно понять и ту титаническую работу,  которую провели в короткий срок военкоматы на множестве призывных пунктов, подобных нашему.
Днем шёл набор и формирование команд, а ночью - отправка их в разные направления: или непосредственно на пополнение частей, ведущих бои, или на формирование резервов.
Бывало и так: сформируем команду и ждём приказ  на отправку. Получаем приказ: распустить  по домам. Распустим, а через какие-то часы - второй приказ. Такой-то номер команды немедленно собрать и к таким-то часам привести на вокзал для отправки. Выполнить такой приказ ночью очень трудно. Люди разбросаны по разным частям города, да ещё уверенные, что отпустили до утра.  Их и дома кое-кого не найти… О том, чтобы не выполнить мобилизационные планы и приказы, и речи не было! Оправданий и слушать никто не будет. Если сорвёшь отправку пополнения частям, ведущим бои, судить будет трибунал, независимо от занимаемой должности и звания. Объяснять свои промахи, просчеты большинство людей очень хорошо умеет, а вот решить  трудные задачи,  организовать выполнение приказов не каждому под силу. Многих и кадровых офицеров, и запасников рассортировала война на две группы: на болтунов и на настоящих боевых командиров, способных выполнять приказы. Иначе не могло и быть: сама обстановка требовала закрутить все  гайки до предела.
Наконец, следует приказ: "Такая-то команда, выходи строиться!". Вот в это время и начинается самое горькое. Матери, жены, дети провожают родных, идут сбоку колонны до вокзала, горько плачут. Ребятишки кричат: «Папа, не уходи!». Да и как не плакать: они понимают, куда и зачем провожают своих близких.
        Особенно горько было пожилым матерям, которые в годы первой мировой и в гражданскую войну потеряли мужей. Остались в трудные годы экономической разрухи страны  с малыми детьми. Недоедая, недосыпая, вырастили, выучили детей, и  были уверенны, что теперь  спокойно доживут годы своей старости. И вот, своих кормильцев, тех, кому посвятили всю свою трудную жизнь,  опять отправляют на великую битву за честь и свободу Родины. А самим надо снова думать, как жить, трудиться, не щадя сил, чтобы заработать средства для пропитания, да помогать дочерям и невесткам-солдаткам растить внуков. Наши матери с честью выполнили и эту великую миссию. Дети воевали, внуки подрастали, и в этом была и радость, и труд, и заслуга  бабушек.
В Отечественную войну вологжане проявили себя храбрыми и умелыми воинами. Насмерть стояли под натиском врага  на Северо-Западном, Волховском и других фронтах. На века они сохранили славу русского солдата. В этом  я убедился, будучи во многих боях  1941-42 годов, самых тяжелых для нашей Родины. Но об этом позднее.
Постепенно работа на мобилизационном пункте вошла в нормальную колею, так как основная масса запасников уже была отмобилизована и направлена по назначениям. Штаты мобпункта в таком количестве стали не нужны.
Мне начальник III-й части горвоенкомата майор Авакумов предложил две должности: либо - комендантом военного трибунала, либо командиром взвода в часть по охране Вологды. Места «теплые», в тылу, и спать можно на своей кровати.
      Но я был  воспитанником  Ленинского комсомола, членом партии. Потому считал позором для себя в  тяжёлое время для Родины сидеть в тылу и слушать сводки Совинформбюро, когда мои товарищи бьются с озверелым врагом человечества,  с  фашизмом.
От службы в Вологде я отказался. Твёрдо решил: "Надо идти на фронт!" и попросил отправить в действующие части. Вместе с сослуживцем по довоенной работе, председателем ревизионной  комиссии Вологодского Облпотребсоюза И.А. Заполосовым мы пришли к Авакумову и как добровольцы получили направления в летние лагеря Вологодского гарнизона, в местечко Кущубу на формирование  286 стрелковой дивизии.
Но прошло не более двух суток, и формирование этой дивизии было переброшено в Череповец. Нас в пешем строю привели на станцию Кущуба и отправили в Череповец. Там на базе бывшего лагеря заключённых продолжилось формирование.
Меня назначили командиром пулемётного взвода. Командный состав размещался вместе со своими взводами. Повседневное личное общение командира взвода с подчинёнными дало возможность в короткий период изучить не только каждого командира отделения, но и солдат, их моральное состояние, позволило лучше выбрать, кого и  каким номером назначить у пулемётов.
Личный состав в основном складывался из разных по возрасту людей, из вологжан и эвакуированных  из занятых врагом районов. Многие из них уже воевали в гражданскую войну, но  были и восемнадцатилетние пареньки, которые ещё не держали в руках винтовку
В бараках были сплошные двухэтажные нары. О матрацах, подушках, одеялах и речи не было. Под голову вещевой мешок с каской, под себя и на себя шинель. Погода стояла теплая, занятий проводилось много, а у нас,  у станковых пулемётчиков, все занятия, кроме строевой подготовки, проводились в поле.
Пулемёты, коробки с патронами носили на себе. Приведёшь вечером взвод в бараки, а  с ребят пот  течёт градом.  Воды не хватало не только для умывания, но даже для того, чтобы досыта напоить личный состав.
Часто приходилось дежурить по батальону. Когда батальон ужинал, жутко было  зайти на кухню. Все кричат, просят чаю! Да это и закономерно: за день люди настолько устанут, пропотеют, что  хочется пить и пить, а чай выдавали на каждый взвод по норме. И больше ни чаю, ни холодной воды уже нельзя было найти в расположении бараков. В город же никого  не отпускали. Не лучше было в и офицерской столовой. Придешь ужинать, и тоже более двух стаканов не получишь. А опоздал - и этого не останется.
В ранней юности, в дальней были,
Не умевших ещё любить,
Нас окапываться учили
И траншеи учили рыть.
Старшина не давал поблажки,
Над душой стоял - не ленись,
без команды не пей из фляжки -
Так у нас начиналась жизнь.
Крепче в землю вожмись и вройся,
Белый бруствер укрой травой,
А потом ничего не бойся, -
Ты с землёй, и она с тобой…
               
Время было такое: начало войны. Тыловая машина ещё не вошла в колею работы военного времени. Это  понимали и новобранцы, собранные в Череповце на базе бывших лагерей для заключенных. В этих помещениях наша дивизия формировалась  первой с начала войны. Поэтому ещё ничего  не было подготовлено для расквартирования воинских частей. Да и готовить такие условия  времени не было.
Ожесточенные боли шли на всех направлениях. Фронтам требовались беспрерывные пополнения для борьбы с силами противника в жестоких оборонительных боях.
Поэтому жили все одной мыслью и стремлением: быстрей сформироваться, сколотить  в единый боевой кулак подразделения, изучить оружие с теми, кто с ним мало знаком, и освободить место для формирования новых частей.
          Да, именно так и было. Когда закончилось наше формирование, нас вывели из барков в поле, поближе к воинским платформам. Мы сидели там под дождём целый день в ожидании вагонов под погрузку, а на наше место уже прибывали новые мобилизованные. Вагоны подали только рано утром.      
 Погрузка воинской части, идущей на фронт с  боевым снаряжением, дело нелёгкое. Особенно - погрузка лошадей, повозок, тачанок с пулемётами, пушек, боеприпасов. Но солдат всё сделает и всё сумеет. Погрузка закончена. На треногах на крышах вагонов установлены станковые пулеметы для стрельбы по вражеским самолетам. Тронулись в путь. Пункт  назначения  - Ленинград.
Но в это время уже шли бои за станцию Мга. Ленинград оказался в блокаде. Противник решил выйти в районе деревни Кабоны на побережье Ладожского озера и тем поставить под угрозу связь Большой Земли с блокированным Ленинградом через  озеро. Требовался мощный кулак для отпора врагу. Нужно было не только остановить его, но активной обороной изматывать его силы.
       Эшелон нашего 994 стрелкового полка днём подходил к станции Назия. В воздухе летали немецкие самолеты. Наших самолетов, чтобы прикрывать продвижения эшелонов дивизии, в воздухе не было. Объявили воздушную тревогу и одновременно поступил приказ разгрузиться. Я имел некоторый опыт организации разгрузки вагонов, но  делал это в мирных, спокойных условиях, да и в местах,  приспособленных для подобных работ.  Но всё же и этот опыт сгодился.
Тут же, не доезжая станции Назия, на опушке леса мгновенно (никак не скажешь "разгрузились"),  просто на руках вынесли из вагона телеги,  пушки, и всё прочее, вывели лошадей.  Правда, на наше счастье, самолеты противника не успели прилететь, и мы благополучно отошли в лес, где привели себя в порядок, мало-мало окопались. А следующие за нами части попали под сильную бомбёжку.
На другой день рано утром выступили, оседлали железную дорогу в направления станции Мга. Заданием полка и дивизии было захватить опорные пункты - деревни Мишкино, Поречье, Вороново, Карбусель, закрепиться и любой ценой удерживать их. Нельзя было  допустить продвижения немцев на станции Назия и Жихарево.
В воздухе господствовала немецкая авиация, противник имел больше нашего артиллерии, миномётов,  не говоря о легком стрелковом  вооружении и боеприпасах. Но у нас было с избытком патриотизма, напористости и решительности вступить в схватку с врагом.
Первое время  были большие трудностью с организацией питания. Наши кухни часто попадали под обстрел и бомбежку. Потому они боялись выезжать из леса в подразделения, ведущие бои на открытой местности. В течение дня подразделения или продвинутся вперед, или отступят. В такой  суматохе с августа по ноябрь 1941 года кухни постоянно терялись где-то в перелесках. Все, что сварили, - сквасят, вывалят, снова варят.
Днём в боях и беспрерывных передвижениях забываешь о голоде, А вот ночью, когда бой утихает, да ещё, если где-нибудь лежишь метрах 150-200 от немцев, ожидая от противника  всяких каверз, очень хочется есть! Огонь разложить нельзя: тут же накроет артиллерия или начнётся минометный обстрел. Да и покурить часто было нечего. В этих условиях ночь кажется особенно длинной.
Кто-то говорит, что голодные воюют злее, но это не оправдано практикой фронтовой жизни. Когда позавтракаешь, да ещё "для сугрева и настроения" 100-150 граммов выпьешь, куда как лучше воюется! Голодным станковым пулемётчикам - вдвойне тяжелее. В бою, под обстрелом передвигаться с тяжёлыми пулемётами, с коробками патронов, да ещё не  полным расчетам, очень трудно, а командиры стрелковых рот всё время просят усилить пулемётный огонь, прижать противника огнём к земле.
6-го сентября 1941 года дивизия вела ожесточённые бои за оборонный пункт в деревнях Поречье и Вороново. В 18 часов наш батальон получил приказ в течение ночи перейти на новый рубеж и к рассвету сосредоточиться для наступления на деревню Мишкино.
Весь день шел бой. Усталые, голодные, мы разобрали станковые  пулемёты системы Максим, погрузили их на плечи и в 22 часа двинулись в путь. Лес, темно,  солдаты запинаются за пни, коренья, падают. Один солдат нёсший тело пулемёта, совсем обессилел, поставил  ношу к дереву и говорит: "Всё, больше не могу…".  Но война - есть война, ни кого и не спрашивали, устал или не устал. Надо выполнять приказ. Вынимаю пистолет из кобуры, предупреждаю: "Забирай пулемёт и неси. Иначе пристрелю за срыв выполнения операции". Измученный паренёк взял тело пулемёта, положил на плече и поплёлся за впереди идущими товарищами.
У меня тоже, как и у всех бойцов роты,  шинель собралась  в складки на пустом животе… Я тоже едва ноги переставляю. Но командир должен воодушевлять солдат своим примером выносливости и дисциплины. Вижу, другой солдат с пулемётными катками едва-едва, но плетётся, нога за ногу.
Один говорит: "Не могу идти…".  Другой - не может, но идёт… Такому надо помочь.  Освободил его на время, чтобы отдохнул, взял на плечи пулемётные катки, а они весят 35 кг. Вместе двинулись к намеченному рубежу. В указанный пункт вся рота, а это 12 станковых пулемётов, прибыла до рассвета, заняла исходные позиции для наступления.
      
         О боях местного значения обычно мало пишут, да и невозможно всё описать. Но в районе станции Мга и за Ладожское озеро, за единственную связь с осажденным Ленинградом осенью 1941 года были особенно жестокие и кровопролитные бои. Немцы бросали в бой большое количество танков, пехоты. Их самолёты  господствовали в воздухе. Особенно усилились бои, когда Тихвин оказался в руках немцев. Страшная участь грозила Ленинграду его жителям  и воинам, сражавшимся на Ленинградском фронте. Дивизия вела ожесточённые бои за опорные пункты с центром в деревнях Вороново и Поречье. Было подбито много танков, уничтожено немало живой силы. Но противник, имея превосходство в вооружении, не считаясь с потерями, рвался вперёд.
По тем болотам подо Мгой,
Где мы по грудь в грязи тонули
Мы поднимались над кугой
На уровне летящей пули.
Смотрю, как мёрзлую лозу
Пригнул к земле железный ветер,
Стою и слушаю грозу,
Как будто первый раз заметил,
Что подвиг, как бы он высок,
Как ни был бы красив - работа,
И пахнет кирзою сапог,
И звёздами, и солью пота…
               
Особенно тяжелые бои дивизия вела 11-го сентября. Немцы штурмом пошли на деревню Вороново. Беспрерывно обстреливали артиллерийским и пулемётным огнём передний край и тылы нашей обороны. Рота их автоматчиков при  поддержке танков прорвалась и атаковала штаб дивизии. В схватке погиб командир дивизии полковник Соколов. Началась паника. Стрелковые полки откатились к деревне Хандрово.  Немцы продвигались вперёд.
Героизм и мастерство проявили дивизионные и  полковые саперы, среди которых было много кадровых военных. Они очень быстро сумели заминировать Хандровское поле, и так умело заминировали, что на минах подорвалось ещё около 18 танков. Временно наступление противник остановил.  Наши полки в это время привели себя в порядок, окопались и заняли оборону.
В этот же день полк, в котором я служил, получил приказ развернуть наступление на деревню Карбусель с задачей сковать силы немцев, не допустить удара в левый фланг дивизии.  По возможности, мы должны были выбить противника из деревни и закрепиться в ней до получения нового приказа. В 9 часов наш батальон лесной  дорогой подходил к карбусельским полям. Из-за поворота  показалась немецкая разведка на мотоциклах. Обнаружив нас, немцы немедленно умчалась обратно. У нас техники не было, догонять их было  не на чем. Мой пулемётный взвод продвигался с ротой, идущей впереди.  Мы выходили из леска, а немцы уже навстречу подходили к лесу.
Завязался ожесточённый встречный бой, продолжавшийся до вечера. Немцы пытались прорваться  на соединение со своими войсками в деревне Вороново, чтобы окружить нашу дивизию. Наша задача была измотать его силы, остановить наступление. Мы выдержали, не отступили. Этот бой  дорого обошёлся и нашему батальону, действовавшему в первом эшелоне на главном участке боя. Мы оседлали дорогу, идущую на Вороново.
               
             Командиры батальонов 994-го полка 296 стрелковой дивизии.
                Июнь 1942 года.
                В центре с картой капитан И.А. Зыков.

         Потери личного состава оказались очень большими. Убиты два командира рот. В моем взводе выбыло из строя 50% личного состава: некому обслуживать пулемёты. На  4-х пулемётах погибли первые номера. В 150 метрах, на моих глазах пехота ведёт бой. Нужна немедленная поддержка пулемётным огнем.  А пулемёты затихли…
                … Надо встать, и скинуть полушубок,
И нащупать дырки на ремне.
Встать пока не смолкли трубы
В сердце, как в далекой стороне.
Далеко не все добиты доты.
Время хлещет тяжко, люто, зло,
Только бы сейчас пройти болото,
Вот оно лежит, белым бело.
Ох, как трудно сигарету бросить,
Глянуть в окуляры лет, и в путь!
Может, он поможет как ни будь?
Добрый, как Иванушка из сказки,
Беспощадный, словно сам Марат,
Мой судья, прямой и беспристрастный
Гвардии товарищ лейтенант.               

Принимаю решение, ложусь за первого номера, а Коля, мой связной, за второго. Бьём по фашистам кинжальным огнем. Немцы залегли. Но нас нащупал их ротный миномет. Одна из мин разорвалась перед нами. Осколком разорвало  кожух  пулемёта. Нас спас пулемётный щит. В смотровое окошечко на щите проскакивает маленький осколок и рассекает мне на лбу кожу. Кровь течет, но кость цела. Перебегаем ко второму пулемёту, бьем по отступающим немцам. Но на поле стоят  суслоны ржи, потому плохо видно. Кончились патроны, набивать ленты некому. Бросаем и этот пулемёт.
Перебегаем к третьему, стоящему в 15 метрах слева. Расчет погиб. Видим, слева из лощины выходит человек 25 немцев. Подпускаем поближе, тем боле, что они нас не видят. Открываем огонь, часть немцев падает,  оставшиеся укрываются в лощине. Да, немцы умели засекать огневые точки, и особенно - станковые пулемёты. Буквально, через 10 минут после начала нашей стрельбы засекли и нас. Нас начал обстреливать немецкий батальонный миномёт. Часть мин делала или недолёт или перелёт в лес. Это называется, нас "взяли в вилку". Так и получилось: следующая мина упала в метре от наших ног в маленький ивовый кустик, но не взорвалась. Я, увлеченный стрельбой, не заметил этого, а Коля кричит: "У ваших ног мина не взорвалась!". У немцев были мины замедленного действия. Кричу: "Хватай пулемёт, убегай в сторону".
Взглянул назад: чудо, в маленьком ивовом кустике, у наших ног поверх земли торчит стабилизатор мины.
Разорвалась бы мина, разнесло бы нас обоих  вместе с пулемётом. Мы же остались и на этот раз живы. Прошло много лет после этого боя, годы и у меня ушли, а вот этот момент не забывается.
Три раза в одном бою чудом остался не только жив, но и ранен легко. Это был мой первый и при том очень жестокий бой.
Немцы отступили, но мы, как говорится, "на их плечах" ворваться в деревню не смогли. У нас были большие потери.
           Карбусель

Мы ребят хоронили в вечерний час.
В небе мартовском звёзды зажглись.
Мы подняли лопатами белый наст,
Вскрыли черную грудь земли.
Из таёжной Сибири, из дальних земель
Их послал в этот край народ,
Чтобы взять у врага в боях Карбусель
Средь глухих ленинградских болот…
А была эта самая Карбусель -
Клок снарядами взбитой земли.
После бомб на ней ни сосна, ни ель,
Ни болотный мох не росли…
…Прогремели орудия слово свое,
Иней белый на башни сел.
Триста метров они не дошли до неё…
Завтра мы возьмем Карбусель!

         Главной причиной, помешавшей довести бой до победного конца, стала трусость командира батальона Завьялова. Он оставил батальон  без руководства, убежал с поля боя, и по лесам с небольшой кучкой солдат  отступил аж до Волхова, где был задержан, передан в трибунал, разжалован и направлен  рядовым в штрафную роту.   Какова была его судьба в дальнейшем, никто у нас и не интересовался.
        Часов в семь вечера по дороге из деревни Вороново показались автомашины с немцами. Начальник штаба батальона Корюкин, запасник, не имевший боевого опыта, принял неправильное решение. Вместо того, чтобы бить по машинами, он оставшуюся группу солдат и офицеров отвёл в лес, оставив на поле боя не только убитых,  но и раненых, а немцы без всяких  препятствий проехали в деревню. Так трудный бой по вине командиров батальона бесславно закончился.
Всю ночь бродили мы по лесу, и только на следующий день вечером соединились с остальными частями полка. Мы были измучены ночными переходами с пулемётами по лесу, голодные, не спавшие, но  нас сходу опять бросили в бой. Полк отбивал  атаку немцев. Из винтовок сбили  самолёт противника, остановили  продвижение фашистов, и только после этого поздно вечером нас покормили ужином.
Утром полк снова пошёл в наступление на деревню Мишкино. Развернулись для атаки перед деревней в мелком, редком кустарнике. Оставались считанные минуты до броска в атаку, и в это время, это было в 14 часов, на нас с тыла налетело 25-30 самолётов противника. Началась такая беспощадная бомбёжка, что не возможно было голову поднять: кругом свистят осколки. Одновременно с бомбами  самолеты сбрасывали железные бочки с пробитыми в боках дырами: когда они, сброшенные с самолетов, летят,  поднимается неимоверный вой. Этим немцы хотели наряду с бомбёжкой еще и морально подавить противника.
Самолеты улетели, потери у нас были, но не очень значительные. По существу, ещё не утих грохот бомбёжки, когда мы бросились в атаку, выбили противника из деревни и заняли её,  но не надолго.
Летом и осенью 1941 года на этом участке ленинградского фронта, а позднее, и тогда, когда организовался Волховский фронт, здесь велись беспрерывные бои. Деревни, расположенные в районе между станицами Мга и Назия, помногу раз переходили из рук в руки. А к октябрю 1941 года признаком того, что на этом месте были деревни, оставались лишь развалины печей.
          Но наша 286-я стрелковая дивизия  и другие части выполнили главную задачу: сдержали натиск противника, измотали его силы в бесконечных контратаках. А ещё мы научились воевать в самых трудных условиях.
Местность в районе станций Мга-Назия-Ладожское озеро болотистая, наступать тяжело, а в сентябре-октябре спать приходилось под открытым небом.  Сырость, холод! А мы ещё были в летнем обмундировании. Огня на передовой разложить нельзя. У меня  начали болеть ноги. Когда ночью поспишь на болоте и пробудишься, сначала приходилось правую ногу раскачать, растереть, и только потом вставать: иначе на ногах не мог держаться.  Но на фронте на подобные болезни не обращали  внимания, не говоря уже о лечении. И к кому можно было обращаться, когда шли беспрерывные бои  и гибли тысячи воинов?
Да! За период летне-осенних боёв  наша дивизия с честью выполнила свою задачу. Противник был остановлен, измотан в повседневных боях. Правда, и наш полк нёс большие потери. Что поделаешь: война есть война, да и вооружения было маловато. Сильно  выручали наши пулемёты. Дорога на Ленинград по Ладожскому озеру была спасена. В конце октября и наш полк  окопался, перешёл к обороне. В стрелковых ротах осталось личного состава по 20-25 ч.
Здесь было поле боя, смерти поле.
Зловеще пел над травами металл.
Земля кричала по ночам от боли,
Солдат на этом поле умирал.
               
Я уже был командиром пулемётной роты. Рота была полностью укомплектована пулемётами.  В это время шли ожесточенные бои за Тихвин и Волхов. Нам не только не давали пополнения, но и питание было крайне ограничено. Из оставшихся солдат, сержантов и офицеров большинство прошли летние и осенние бои. Теперь они уже умели воевать и надёжно стояли на занимаемых позициях. Со всей наглядностью в ноябрьских боях подтвердилась пословица: «За одного битого двух небитых дают».
В период летне-осенних боёв немцы на нашем участке фронта 54-й армии понесли большие потери личного состава, но продвинуться сколько-нибудь вперёд не смогли. И вот в период, когда шли бои за Тихвин и на подступах к Волхову, они решили ещё раз попробовать счастья и на нашем участке. В район деревень Вороново, Поречье и двух домов отдыха прибыли свежие части фашистов. Об этом мы узнали из показаний захваченных пленных.
       В первых числах ноября из находившегося в боевом охранении стрелкового отделения одной из наших рот два предателя ночью убежали  к немцам. Они рассказали противнику о нашей обороне и о том, что у нас в стрелковых ротах очень мало личного состава.   16 ноября 1941 года мы позавтракали, закурили и ждали рассвета. В это время  в 8 часов начался страшный грохот, немцы начала артподготовку по расположению нашего полка. Но у нас были хорошо оборудованы пулемётные гнезда. Дотами эти гнёзда назвать нельзя, поскольку настоящего дота на болоте не построить. Но все роты хорошо окопались и были связаны ходами сообщения между собой и со штабом батальона. Поэтому потери от артподготовки оказались незначительными. В 9 часов противник перенес артиллерийский огонь на вторые эшелоны и в глубину обороны. Одновременно его пехота пошла в наступление. Я к этому времени расставил пулемёты так, что они могли одновременно все бить по противнику, идущему в атаку, и  в случае необходимости прикрывать огнём друг друга, что крайне  важно в обороне.
Бой был исключительно тяжёлым, противник имел большой перевес в живой силе и вооружении, снарядов не жалел, бил беспрерывно. На одном из выступов обороны в сторону противника, где оборонялась 2-я рота, немцы  ворвались в наши траншеи, оттеснив  пехоту, но дальше этого пятачка продвинуться не смогли.
Станковые пулемёты фронтальным и фланговым огнем прижали противника к земле и не давали в течение суток продвинуться ни на метр. Одновременно пулеметы держали под постоянным огнём подходы к выступу со стороны противника. Немцы бросились в атаку на второй батальон, но тоже получили жестокий отпор. Бой продолжался весь день 16 ноября, не утихал и  ночью. Ночью подошел ко мне командир батальона Сташко. Его связной принес ящик гранат. Комбат и говорит: «Пойдем вышибать немцев из траншей». Поставляли запалы. Набили за ремни и в карманы побольше гранат, проползли  метров 500 под прикрытием пулемётов и  прогнали противника, но до конца выгнать изо всех траншей не смогли: и было нас мало,  и гранаты кончились. Эта рискованная операция был не совсем оправданной, но на немчуру мы  и страху нагнали, и спать им не дали.
Мы говорим, задумываясь редко,
Что время беспощадное течет.
Как на войне, - С кем бы пошел в разведку? -
А думать надо, кто с тобой пойдет?
Да, так и было. Встанешь с автоматом,
Кисет за пазуху - и на народ.
И говорилось: - Кто со мной, ребята? -
И добавлялось: - Два шага вперед…

17 ноября бой развернулся с новым ожесточением, но во втором эшелоне за ночь были подтянуты наши свежие силы. Они и помогли  батальону выбить противника из наших траншей окончательно. Немцы отступили, оставив сотни убитых: потери у них были  большие.
18-го ноября я принял командование стрелковой ротой на этом опасном для нас «пятачке». Наступил приказ закопать всех убитых. Бойцов у нас было мало, земля уже замерзла, а приказ нужно выполнять. Нашли готовые ямы, заброшенные в летне-осенних боях, свалили четыреста трупов в эти ямы. В последующие дни выпал небольшой снег, все прикрыв. Перед передним краем так же оставались лежать сотни трупов и наших, и немецких, но это уже было на открытом поле и в нейтральной зоне, куда днем вылезать было смертельно опасно, а ночью - тем более.
Нелегко умирать довелось им
В неуклонном стремленье вперед…
Как серпом подрезают колосья,
Их подрезал в снегу пулемёт…
Пресловутый закон притяженья
Здесь открыть без Ньютона могли б.
И живые лежат без движенья,
И не могут подняться с земли…               
        Нам тоже этот бой достался нелегко. По грубым подсчётам штаба противник за двое суток по расположению полка бросил более 3600  снарядов и мин. Речки близко не было. Для того, чтобы умыться утром, днем попить, мы собирали и растапливали  снег.  А после этого боя негде было набрать котелок снега, чтобы вода не пахла гарью. Без потерь у нас не обошлось, но от разгрома спасла хорошо организованная оборона.


Жить от атаки до атаки.
Мечтать о письмах и тепле
И не отдать огонь бивака
За все удобства на земле.
Мы знаем хлеба с солью цену
И сладость из ручья воды.
Что перед ними всей вселенной
И яства, и садов плоды!
               
            Да! От нашего переднего края до станции Назия - 9 км, а от станции до Ладожского озера, где грузились баржи на Ленинград, -  13 км. Нужно было стоять насмерть и ни шагу назад. Дивизия и в этих боях с четью выполнила свою задачу.  По существу, это был первый осенний бой, в котором мы уничтожили так много живой силы противника, захватили оружие и боеприпасы. Особо много мы собрали офицерских  пистолетов системы «Парабеллум». Это было очень хорошее личное оружие, безотказное в любых условиях.
Командиры нашего батальона вооружились Парабеллумами. У меня в землянке еще собралось их восемь штук. По просьбе комполка И.Г. Попова послали в штаб полка 3 штуки и  в штаб дивизии еще три. Нам досталось много разных патронов и грант с деревянной ручкой. Солдаты  обзавелись часами, зажигалками и другим нужным солдатским барахлом.
На войне как на войне: мертвым - вечная память, раненых  повезли в госпиталя. Ну, а кому посчастливилось выйти и из этого боя живыми - здоровыми, начали опять готовиться к новым боям. Прибыло пополнение личного состава, вооружения, боеприпасов. Особенно много трудностей приходилось переживать с вновь прибывающими из глубокого тыла. Боялись новички ночью по одному стоять на посту: каждому звуку пули кланяются, а услышат разрыв снаряда - с земли не поднимешь.
За успешный бой в штабе полка началось оформление документов на награждения. В том числе меня тоже "За умелое маневрирование огнем, пулеметов и проявленную личную храбрость" наградили орденом  Красного Знамени.   
А 23 февраля 1942 года всех награжденных пригласили в штаб армии на вручение наград. В торжественной обстановке командирующий армией генерал-майор Сухомлинский  вручил ордена и медали, угостил фронтовой нормой, пожелал новых успехов в боевых делах и дал команду разъехаться по частям.
     В российской военной истории есть всем известные поля сражений: Поле Куликово, Бородинское Поле, наконец, Прохоровское Поле танковой битвы на Курской дуге. И мало кто вспоминает Хандровское поле в районе Мги, на котором почти три года шло сражение за Ленинград. Именно там впервые под Ленинградом  огнем реактивной артиллерии и умелыми саперами 11 сентября 1941 года была уничтожена танковая колонна немцев, стремившаяся замкнут окружение Ленинграда, соединившись с финскими войсками на Ладоге.
    Когда командир взвода Иван Арсентьевич Зыков писал свои воспоминания, он не знал, что против их 6-тысячной 286 стрелковой дивизии в этот бой 15-18 ноября 1941 года немцы бросили только что прибывшую из Франции16-тысячную 223 гренадерскую дивизию.  Непрекращающиеся даже ночью бои часто переходили в рукопашные схватки. Именно тогда   немецкие командиры докладывали своему начальству, что против них сражаются специально обученные русские «болотные егеря»…

После разгрома немцев под Тихвином и Волховом обстановка и у нас несколько разрядилась. В начале 1942 года улучшилось питание.  Получили пополнение личного состава и вооружения. Немцы перешли к обороне и всю зиму молчали. У нас после незначительного отдыха началась подготовка к наступлению. В феврале 1942 года  полк сосредоточился для наступления на два опорных пункта всё  в том же  районе деревни Вороново и после неудачной артподготовки перешел в наступление. И тоже неудачно.      
Дело было в том, что своя же  артиллерия накрыла огнем один наш батальон и нанесла ему большие потери.  Это подействовало отрицательно на остальные подразделения. Было очень холодно, глубокий снег, противник передний бруствер траншей обливал водой и превращал в сплошной лед. Четверо суток шёл бой. Мы уже вплотную подошли к обороне противника, но он нас плотным, артиллерийским, миномётным и пулемётным огнем прижал к земле. В снегу мы лежали, в снегу получали питание, в снегу же, несмотря на стрельбу и взрывы, поочередно дремали. Но ворваться в траншеи противника пехота не смогла. Пришлось опять окапываться.
Окапываться зимой при морозах, какие были в зиму 1941-42 годов, когда на метр с лишним промерзла болотистая земля, дело непростое.  Приходилось киркой да солдатской лопатой выкопать землянки для людей, пулемётные гнезда. Прокопали не один километр траншей. Нужен был  адский труд, который способен выполнить только солдат на фронте, где его подстерегает смерть со всех сторон.
       А вот когда после пребывания по несколько суток на морозе, под беспрерывным обстрелом, после адского труда по окапыванию, и тоже под обстрелом, зайдёшь в землянку - испытываешь  чувство, ни с чем не сравнимое.
Осточертелая землянка,
Знакомо всё наперечет:
Солдат усталых перебранка,
Песок за шиворот течет.
У входа стукнешься затылком
О слишком низкий потолок,
Дымят печурка и коптилка,
На бревнах сажи на вершок.
Рубахи сняв и гимнастерки,
Дружки над печкой их трясут,
Портянок запах и махорки -
Знакомый фронтовой уют.
Но и такой он нам бывает,
Когда грохочет долгий бой,
Покажется солдатским раем,
Поэта золотой мечтой.

В землянке топится самодельная печка. Ляжешь на свежую хвою с самокруткой в зубах - уже удовольствие! И самокрутка не простая, а в палец толщиной, закрученная в газетку махорочка "Томская №1". Крепкая! Когда затянешься, чувствуешь приятное ощущение и успокоенность. Вот тогда-то не спеша и обдумываешь пережитое за последние дни.
Особенно тяжело переживалась потеря товарища в бою. Несколько дней чего-то не хватает, чего-то недостает. Верно говорится, что настоящие друзья находятся либо в детстве, либо на фронте. Сколько было на этом участке боев в 1941-1942 году! Какие потери, горы трупов! Одни падали мёртвыми, на их место становились живые, и, не считаясь ни с чем, били и били фашистов, спасая единственную дорогу жизни на Ленинград.
Забытый орудийный гром
Мне память по ночам тревожит…
Да, я не в силах об ином,
Да, я пишу о том, и то же…
               
В период формирования дивизии в Череповце в июле 1941 г. в нашем полку было много командного  состава из вологжан, а к новому 1942 году  нас осталось в дух полках два человека. Вологжане и на Ленинградском, и Волховском фронтах с честью выполняли свой священный долг по защите Родины.
Друзей немало хоронили,
Погибших под огнем в бою.
Но те, кто снова в бой ходили,
Никто не верил в смерть свою.
Все потому, что, встав по знаку
Ракеты, устремлённой ввысь,
Шли в смертный бой, друзья, в атаку,
По молодой земле - за жизнь!

       Да! Выступ, который временно захватывали немцы 16 ноября 41года, оставался и дальше опасным участком, куда в любую ночь могла нагрянуть немецкая разведка. Поэтому, когда меня назначили командиром роты на этом участке обороны, строго предупредили об ответственности за случаи новых осложнений в этом районе. Он имел особо важное значение в обороне полка того периода.
Этот выступ наградил и меня неприятностями. После разгрома немцев под Тихвином, у Волхова и на ряде других участков Волховского фронта, как я уже говорил, началось пополнение частей.
В мою роту прислали стрелковый взвод полного состава во главе с командиром. Все люди, в том числе и командир взвода, на фронте не бывали. Как говорится, не обстрелянными были. Я этого не учёл, и весь взвод поставил на левый фланг обороны роты. Для отдыха солдат уже имелась общая взводная землянка с прорытыми ходами сообщения. Для наблюдения за нейтральной полосой были организованы одиночные бойницы и тоже соединены между собой и с землянкой ходами сообщения.
Несчастье было в том, что солдаты этого взвода боялись ночами стоять в одиночных бойницах и без разрешения уходили с поста в общую землянку. Командир взвода так же оказался трусом и больше солдат боялся ночью  выйти из землянки, чтобы проверить, как его люди несут службу.
События развернулись с 20 на 21 января 1942 года. Всю ночь был снегопад с сильным ветром. Траншеи заваливало снегом, весь  личный состав всю ночь был на ногах. Расчищали траншеи, сектора обстрела пулемётов и усиленно вели наблюдение за нейтральной полосой. Понимая, что вновь прибывший взвод не надежен, мне пришлось так же быть на ногах всю ночь и проверять боевую готовность роты.
… В ту ночь крутила вьюга, и ни зги
Не видно было. Ветер жег, неистов…
Молчали настороженно враги…

Пройдёшь, проверишь. Солдаты и командиры старых взводов держат траншеи в порядке и в любу минуту готовы отразить появление разведки противника. А вот «новички» сидят в общей землянке, в окопах нет никого. Выругаешь командира  взвода, расставишь его солдат по бойницам. Придёшь через час, а они  опять собрались в землянки. Возился я с этим взводом всю ночь. Следовало командира взвода передать в трибунал, но я подумал: "Надо сначала научить фронтовой жизни, а уже потом  строго наказывать, если  не будет выполнять свои обязанности и приказы".
Начало светать, прилег отдохнуть. За себя оставил политрука, пожилого запасника  из Ленинграда, да, надо сказать, человека не очень требовательного. Он оказался тоже недалеким воином: не вышел из землянки и не проверил дела, особенно в этом взводе. К нашему счастью,  немцы в эту ночь, видимо, боясь пурги и нашей разведки, нас не беспокоили, но из пулемётов стреляли всю ночь.
В 8 часов в роту прибыл командир дивизии и сразу пошёл проверять состояние обороны в роте. Прошел 1-й, 2-й взводы, осмотрел пулемётные  дзоты, опробовал пулемёты и пошел в 3-й взвод «новичков». В траншеях  ни одного солдата не оказалось, все сидят в общей землянке, бойницы все занесло снегом. Комдив осмотрел одну, вторую, третью бойницы – ничего не видно. При выходе из третьей мне говорит: «За такую оборону тебя нужно расстрелять», и в это время расстегивает деревянную кобуру и вытаскивает маузер. Я стою напряженный до предела и решаю, что мне делать. Комбат стоит сбоку и тоже молчит. Комдив, видимо,  передумал и принял другое решение. Вытащил маузер только наполовину, опустил обратно и пошел дальше. Дошел до конца моей обороны, пожал мне руку и сказал крепкое слово, как надо держать в руках подчиненных.
Видимо, спасло то, что я в этом полку воевал с момента формирования и был на хорошем счету как командир взвода, пулемётной роты, стрелковой роты.  Командиру 3-го взвода тоже досталось: он не остался забытым и  получил по заслугам.
Этот урок научил многому. И в действиях на фронте, и потом на работе в тылу. Отдал распоряжение, добейся выполнения и проконтролируй, как выполнено. Виновен человек - не прощай, накажи. Хорошо работает, отметь при всём  коллективе.
В марте 1942 года командование полка командировало меня в Ленинград на курсы подготовки командиров батальонов. Почему такие курсы были в Ленинграде? Видимо, был план:  на случай наступления немцев иметь больше офицеров непосредственно во фронтовом городе. По Ладожскому озеру проехали ночью и  ночевали в Черкасских казармах. Рано утром перевели нас на Большую Охту в пустующую школу, где мы потом и жили, и учились.
Зима 1941-42 годов для населения, для  раненых воинов, а так же и для действующих частей была очень трудная. Голод, холод, беспрерывные артиллерийские обстрелы из дальнобойных орудий. Водопроводы замерзли, электросеть не работала. Дров нет, угля тоже. Везде не топлено.
       Все это известно уже давно из литературы, кинокартин, телепередач, но одно дело - прочитать в книге, сидя в теплой квартире с электрическим освещением, совсем другое, когда сам пережил эти беды и своими глазами видел все ужасы, переживаемые народом Ленинграда.
                …Разве вспомнишь все про блокаду?
Девятьсот её дней горят,
Как скрижали мужества. Надо
Их читать со всем Ленинградом,
Я же был лишь его солдатом
В январе много лет назад…
               
В 1932-34 гг. мне пришлось в Старом Петергофе проходить  срочную службу в Красной армии. Часто бывал я в Новом Петергофе, в знаменитом парке с огромным количеством красивейших фонтанов, в Ораниенбауме,  в Мартышкине. Одновременно осмотрел все исторические памятники  мест, где теперь сидели фашисты.
Шефствовали тогда над нашим батальоном рабочие знаменитого Ленинградского завода Красный Треугольник. Мы часто выезжали в Ленинград к шефам, а перед праздниками 1 мая и 7-8 ноября выезжали тренироваться к парадам. Да часто ездили и по увольнительным, просто погулять по Ленинграду.
В 1938-40 годах мне так же приходилось не один раз  ездить по служебным делам в эти места.  В свободное время, вечерами,  в выходные дни я осмотрел, кажется,  все музеи Ленинграда. Я полюбил  величие и красоту его набережных и проспектов.
И вот приехал в марте 1942 года. Нечищенные темные улицы, на дрова ломают деревянные дома. Люди умирают от голода тысячами. Покойников, уложенных в штабеля, возят на автомашинах без гробов. Но одновременно город жил боевой жизнью и вырабатывал много военной продукции. Солдаты геройски отражали  атаки немцев и выходили победителями. Лётчики встречали фашистские самолеты на подступах к городу и сбивали их. Только 24 апреля 1942 года в воздушных боях над Финским заливом в один день было сбито 29 самолетов противника, а на город не упала ни одна бомба.
У немцев всё велось по разработанной инструкции, и ни шагу в сторону. Был я  в Ленинграде в 1942 году три месяца, и вот, изо дня в день на неделе они вели обстрел города, начиная утром в 6 часов и вечером в 18 часов, а в воскресенье с перерывами методическим огнем обстреливали весь день. Цель этих обстрелов была ясна:  немцы стремились морально подавить защитников города, особенно мирное население.
Счастьем было и то, что большое количество  фашистских дальнобойных снарядов не взрывалось. В один из воскресных дней мы наблюдали за обстрелом больницы имени Мечникова и посчитали, что из 16 снарядов разорвалось только два. Это была большая помощь нам со стороны сил сопротивления фашизму в самой Германии.
Занятия в школе на Большой Охте начинались точно в установленный срок. Тут же мы и жили. Спали на кроватях, установленных в два яруса. Учёбой занимались много. В тот период в Ленинграде и не нужно было свободное время. Работало несколько театров и кино, но с Большой Охты пешком и идти-то в центр города далеко. Театры и кино не отапливались, но работали. Артисты  истощенные, посиневшие от холода выступали перед защитниками города, воодушевляя их на новые подвиги в боях.
Мы учились командовать более крупными подразделениями, а в это же время за курсами был закреплен и участок обороны города. Вывели нас на место, уточнили, какой взвод и где занимает оборону на случай наступления и прорыва немцев, и какова наша задача.
Сложным делом было организовать питание. Повара были штатские, а подвозка воды, заготовка дров - дело выделенных дежурные. Воду в большой бочке на санках возили с Невы, и это повторялось много раз в день. Где-то метров за 400 разбирался на дрова деревянный дом. Пойдем, притащим на плечах пару бревен, напилим, наколем, принесем на кухню. Вари, повар, суп, да кашу. Обед  готов, но в столовую не пустят.  В первую очередь становись к бочке с хвойным отваром: обязательно  выпей кружку, чтобы не заболеть цингой, и только тогда проходи обедать.
Были мы все, естественно,  командирами рот и даже батальонов. Прошли через бои 1941 года, испытали всякие трудности,  но уже накопили опыт ведения боёв в разных условиях. Жили все одной мечтой: как можно больше впитать в себя знаний для командования батальонами. Дальнейшая задача ясна: снова передавая, и снова бои и бои.
Ночью спали, наган под подушкой, винтовка в пирамиде с запасом патрон. В случае тревоги через 5 минут  каждый должен быть готов к выступлению на передовую, в бой. Надо отдать должное, преподавательский состав  нам во многом дал хорошие знания и лучшее понимание военных  и политических вопросов ведения войны. Кончились курсы, поставленную перед нами задачу мы выполнили. Всех откомандировали в свои армии.
… Сквозь всё пройти необходимо.
                Огонь - по плечи. Снег - по грудь
          Упала из-за туч ракета.
          И вновь неповторимый путь
                Ты повторяешь до рассвета.
          И вновь лить кровь у Мги на мхи…
          Тонуть на Нарвской переправе,..
                Вот так рождаются стихи
                О юности, войне и славе.
               
Из нашей  восьмой армии было семь человек. Получили документы и выехали поездом на берег Ладожского озера. Ночью на военном корабле привезли нас на «Большую землю». Что ни говори, а на "Большой земле" чувствуешь себя иначе. Отошли в лес от берега озера. Разложили огонь, наварили каши, позавтракали, отдохнули и стали пробираться в штаб армии. Нас стали направлять в резерв, ну а резерв есть резерв: сиди и жди, когда передовая потребует.
Я от поездки в резерв отказался и стал просить о направлении в свой полк. Основания у меня для этого были. Командир полка ещё в период учебы писал мне и просил возвращаться в свой полк. Начальник управления кадров два дня решал, что со мной делать, а я стоял на своём и просил его позвонить комполка Попову. Наконец, он согласился позвонить в полк.  Попов подтвердил просьбу:  старшего лейтенанта, командовавшего нашим батальоном, отозвали в резерв, а Зыкова, прибывшего из Ленинграда, направили вместо него в часть командиром 1-го батальона.  В направлении на передовую, да еще по просьбе комполка, в штабе отказать не могли. Так я снова оказался в родном полку. Решилось всё, как я и хотел. Получил документы и 7 июня, рано утром прибыл в штаб дивизии, где уже знали о моем назначении. Командир дивизии побеседовал со мной о задачах полка, порасспрашивал, как идёт жизнь в блокадном Ленинграде, и дал указание начальнику штаба выписать направление в полк.
Во второй эшелон или, точнее, в роту снабжения полка я прибыл, как домой. Ведь в этом полку, я служил уже год. Меня считали боевым офицером. Много было ребят знакомых, начались рукопожатия, расспросы, советы. Хорошо сделал, что приехал в свой полк. Каждый считал, что мы в Ленинграде недоедали, были голодные, и старался чем-нибудь угостить. А главное фронтовое угощение – суп, чёрный хлеб и покурить на свободе махорочки "Томская №1".
С моим назначением было уже всё решено. Принял командование 1-м батальоном.  У моего предшественника, хотя и кадрового офицера, но на этой командной  должности  мало что получилось. Что получится из меня?  Сам выпросился в штабе армии на передовую, а передовая -  не тыл, и в первом бою покажет, на что ты способен. Надо действовать.
Ознакомился с офицерским составом, с положением дел в ротах, с укреплением обороны. В это время полк стоял в обороне. Многие вопросы моим предшественником были не решены или решены только частично. Принимая батальон,  особенно обрадовался встрече с Василием Ивановичем Кожевниковым. Сам он был из Вологды, вместе ехали в Череповец на формирование. Вместе служили, но в разных ротах, а тут он оказался старшим адъютантом батальона. Василий Иванович позднее вместе с полком брал Выборг, а  умер от разрыва сердца, не дожив до конца войны.
В августе  началась подготовка к наступлению. Шло укомплектование подразделений личным составом. Проверялось и ремонтировалось оружие, каждому солдату выдавались до полного комплекта патроны. Изучались с новичками из пополнения автоматы. Готовилось все внимательно, кропотливо. Политсостав без конца проводил политинформации, готовя солдат морально к наступлению.
Командир полка полковник Попов был командиром пулемётной команды в гражданскую войну. Он собрал командиров батальонов для изучения предполагаемого  района боёв  и поставил задачу нашему полку. После этого выехали на местность, ещё раз рассмотрели, где какой батальон наступает и каковы его задачи. Во второй раз  выезжаем вместе с командирами приданных или, как называли, поддерживающих подразделений: артиллерия, танкисты, саперы. Задача всем ясна, все готовы для наступления.
Передаем свой район обороны вновь прибывшей части. Полк уходит в район сосредоточения для наступления или, можно и иначе сказать, занимаем исходные позиции. В лесу поужинали, расставили посты наблюдения и, кто как мог, разместились поспать.
Для многих это была последняя ночь в жизни, но об этом никто не думал, все жили одной мыслью: победить и выжить. Переночевали, хотя и по-походному, но без особых тревог. Утром в 6 часов позавтракали, покурили,  бойцы проверили оружие, подогнали на себе амуницию, патронташи, скатки  шинелей, противогазы. Ждем команду.  Ровно в 8 часов началась артиллерийско-минометная артподготовка по всей синявинской группе войск 54-й армии. В 9 часов двинулись все войска в наступление с задачей соединиться с войсками Ленинградского фронта, наступающими из района Невской Дубровки. Задача - прорвать блокаду Ленинграда. Наша дивизия получила ближайшую задачу - выбить противника из деревень Вороново, Поречье и района двух домов отдыха. Это была трудная задача, противник  совершенствовал оборону в течение года. Задача 994 стрелкового полка - наступать на Вороново, овладеть деревней и развивать наступление на дома отдыха.
Казалось, после такой мощной артподготовки у противника всё будет уничтожено. В деревне из 100 домов остались единицы. Атака началась успешно. К 10 часам рты подошли вплотную к траншеям немцев. На левом участке батальона взвод 2-й роты ворвался в траншеи. В это время был тяжело ранен командир взвода. Солдаты растерялись.  Немцы мощным контрударом восстановили положение и усилили огонь по наступающим. 1-я рота во главе с моим заместителем Смолиным попала под фланговый перекрёстный огонь и понесла большие потери. Пускаю в бой третью роту, но ожившие огневые точки немцев прижали роту к земле.
Пущены в бой танки, но поздно. Строевые роты пошли в наступление без поддержки танков и понесли большие потери. Танки без поддержки пехоты тоже не смогли выполнить поставленную задачу и тоже понесли большие потери. Бой продолжался всю ночь. Утром  полк предпринял отчаянную попытку  прорвать оборону и захватить деревню, но так же успеха добиться не смог.
 Пятые сутки шли беспрерывные и безуспешные бои.  Выбыл из строя командир второго батальона, ряд командиров рот, личного состава в ротах осталось  менее 50%. Остатки  2-го батальона влили на пополнение рот 1-го  батальона, но два батальона еще были боеспособны.
… Прогремели орудия слово свое,
Иней белый на башни сел.
Триста метров они не дошли до неё…
Завтра мы возьмём Карбусель!
               
В 11ч. 30 мин. 2 сентября прибыл ко мне связной командира полка и передал приказ немедленно перейти в наступление, выбить противника из двух домов отдыха, превращённых немцами в опорные пункты. Приказ есть приказ. Как проходила оборона противника, мне  было ясно. Где установлены пулеметы и их сектора обстрела - тоже. Не отпуская связного, продумал все детали: какая рота куда наступает. Рассчитал, сколько потребуется времени, чтобы связной дошёл до комполка, во сколько часов перехожу в наступление, когда  прошу открыть артогонь, и по каким участкам обороны немцев.
Собрал командиров рот, поставил каждой роте задачу.  В 13 часов без шуму мелким кустарником, не замеченные, подошли к линии вражеской обороны. Немцы, видимо,  в это время нас не ожидали и все свободные от дежурства спали. Врываемся в первую линию  быстро, без потерь. Немцы бегут. На плечах их врываемся во вторую линию обороны и занимаем злополучные дома отдыха. Немцы, опомнившиеся  от первого удара,  понимая, что мы вклинились  в его оборону, перешли в контратаку. В это критический момент  выручила артиллерия. При её мощной поддержке контратаки были отбиты. Враг с большими потерями отступил. Мы закрепились в домах отдыха, организовали оборону, привели в порядок роты. Все довольны: ближайшую и важную задачу полк выполнил,  потери личного состава не бесцельны.  Развивать наступление дальше у нас не было сил, да и комполка резерва не имел.
               
                Капитан И.А. Зыков с бойцами,
                награжденными за летние бои 1942 года

После азарта боя, да ещё успешно законченного, кто чем занимается. Командование организует оборону на ночь, политсостав разъясняет, что помогло выиграть бой. Начальник штаба подсчитывает количество убитых  и раненых. Солдат устраивается на ночь, ищет, как поудобнее лечь, соснуть и быть готовым в любую минуту к новому бою. Старшина хлопочет, как побыстрее получить ужин, накормить солдат,  поднести всем по чарке водки. Я ещё не успел разобраться с потерями и дать командирам рот всевозможные приказы, как подходит ко мне пожилой солдат с мешком на плече и говорит: «Командир, у многих ребят сапоги требуют ремонта, а я от немцев несу целый мешок подметок». Под горячую руку крою его матом,   а потом думаю: «Молодец, солдат, хозяйственный! Беспокоится о товарищах».
        Повоевали мы в этот день на славу. Командование дивизии довольно, но личного состава стало ещё меньше. Немцы тоже понесли большие потери. Выбивать нас  в эту ночь из домов отдыха они  не пытались, но беспрерывно и беспорядочно обстреливали район полка артиллерийским и минометным огнем, а это приносило ненужные и бесцельные потери.
Время 20 часов. Подошли старший батальонный комиссар, инструктор полка, комбат–3, мой комиссар и ряд других офицеров, все под впечатлением успешного боя. Но война есть война, противник не смирился со своим поражением и вел методически обстрел, беспрерывно бросая снаряды и мины по подступам к переднему краю.
               
                Комбат Зыков с офицерами 944 полка
Мы решили, кто и что должен делать, чтобы укрепить оборону на ночь с учетом возможных контратак противника, и начала расходится. В это время, а было 8 часов вечера, уже было темно, рядом с нами разорвался снаряд. Мы были ничем не защищены. Окапываться на этом месте тоже не было необходимости.
Этот огневой налет привел к страшной трагедии: комбату-3 перебило ногу, моему комиссару разбило плечо, старшему батальонному комиссару оторвало обе ноги.  Несколько человек убило на смерть, мне перебило ниже  колена правую ногу. Осколком до костей сорвало мягкие ткани. На правой руке оторвало два пальца, еще два перебило. Три осколка влетели в бедро правой ноги. Печально было то, что сам лежишь беспомощный,  санитаров близко не оказалось. Кровь течет, а у нас на всех при таком количестве травм  всего  два индивидуальны пакета. Да и выносить нас  некому. Спас  друг - вологжанин Василий Иванович Кожевников. Он поймал лошадь, идущую в тыл из соседнего полка, и доставил меня на перевязочный пункт, по существу, полумертвого.
Очень долго – 11 месяцев – пришлось лежать в госпитале. Ампутировали ногу выше колена. Восемь раз давали наркоз для разных операций. Уже и врачи считали, что безнадёжный. А я лежал и думал: не убили на фронте, так и в тылу смерти не сдамся. 10 октября 1942 года я получил письмо от командира полка, где он  выражал соболезнования по поводу  моего ранения и жалел, что потерял в этом бою всех трех командиров батальонов. Одновременно он поздравил меня с награждением вторым  орденом Красного Знамени и послал газету, в которой был напечатан Указ о награждении. Это была очень большая оценка моего ратного труда. Офицер запаса, я сменил  в командовании батальоном кадрового офицера. В первый раз повел батальон в бой и в огромных трудах его выиграл. Это дополнительно вооружило сознание, давало волю бороться за жизнь  уже на госпитальной койке. "Надо жить!", - внушал я себе.
Жить бы мне на земле
Четыреста лет.
Я б и то, когда смерть привязалась,
Ей сказал бы так:
"Что ты ходишь вслед,
Дай пожить ещё самую малость!
Наглядеться на солнышко я не успел,
Надышаться родимым небом,
У меня ещё столько неконченых дел,
И с земли ты меня не требуй!…"
               

 И воля эта победила. Всю жизнь заочно благодарю врача Оршинского военного госпиталя, эвакуированного в Череповец, Александру Григорьевну. Она по 12-15 часов  не уходила из отделения, в котором я лежал. Делала всё, чтобы сохранить жизнь тяжело раненым. У Александры Григорьевны муж погиб в гражданскую войну, сын погиб под Ленинградом в 1941 году. Ей было тоже очень тяжело, и  она не только как врач, но и как мать, отдавала все свои силы, знания для спасения тяжело раненых.
В армию после такого тяжелого ранения я был не годен. В госпиталях в 1943 году не хватало мест для вновь прибывающих раненых, поэтому выписали для дальнейшего долечивания с незажившими ранами, но уже не опасными.
 Много говорили об инвалидах всяких небылиц, а инвалиду, чтобы удержаться в рамках норм поведения, нужна была огромная моральная стойкость.

Жизнь, по пословице, не поле,
А были позади поля,
Где столько грома, крови, боли
И на дыбы встаёт земля.
Но снова, будто не бывало
 Их, равных жизни, на пути,
 Мы повторяем всё сначала,
 Что жить — не поле перейти.-

Здесь нет ячеек пулемётных,
 Не рвутся мины на пути,
 Но там хоть был устав пехотный.
 А здесь не знаешь, как идти...
               
 Вот маленький мой личный пример. В июне 1941 года уходил на фронт здоровый, сильный, уважаемый работник. Вернулся в июле 1943 года без ноги, с разбитой правой рукой. Передвигаться тяжело. На работу прямо при тебе решают не брать: куда его такого?…
Так некоторые деятели, окопавшиеся на брони в партийных органах, решали наши судьбы. Так решили со мной в Тарногском райкоме товарищи …  Я ушел, только костыли застучали о пол их кабинетов. У кого-то после такого опускались руки, сдавали нервы…
В Тарноге моя родина, в Тарноге в войну жила и жена. Погода в июле стояла прекрасная. Родная деревня стоит в 300 метрах от реки Кокшеньги. Целые дни на берегу реки прогревал ногу на горячем песке под  июльским солнцем. Купаться было нельзя из-за незаживших ран. Но солнце быстро  долечило мои раны. Избавился от бинтов и перевязок. Начал купаться и осваивать хождение на протезе, а это дело - ой какое тяжелое и неприятное, особенно летом в жару.
Было страшно больно, но я всегда помнил наставления выдающегося хирурга, профессора Михаила Исааковича Куслика*, которые он нам давал ещё в госпитале: "Если хочешь научиться ходить на протезе, не обращай внимания на боли". Ему верили, так как он и сам ходил на протезе выше колена, и многие часы простаивал у операционного стола.
• Полковник медицинской службы, профессор Михаил Исаакович Куслик (1898 - 1965) - выдающийся хирург-ортопед и травматолог. В годы войны был главным хирургом Управления Распределительно-эвакуационных пунктов -  РЭП-95,     ведущим хирургом вологодских армейских госпиталей. В конце войны он добился направления  непосредственно во фронтовые медсанбаты, где получил ещё одно тяжёлое ранение.

      Заботы семьи и хорошие погоды помогали. Здоровье мое стало поправляться. Начались упорные тренировки в ходьбе на протезе. Начинал с минут, потом - до часа,  и всё больше и дальше с каждым днём…  Так научился ходить, не снимая протеза, по 8 часов.  Это уже была победа. Можно уже решать, что дальше делать.
Нашей семье Победа в Великой Отечественной войне досталась очень дорогой ценой и невозвратимыми потерями. Нас было пять братьев. Все мы  были на фронтах и непосредственно в  боях. Меньшие два брата к началу войны служили срочную службу. Петр служил в танковых войсках на Польской границе и погиб в первых боях. Веня поначалу сражался  на Карельском перешейке, а  погиб в самом конце войны, когда наши войска брали Кенигсберг.  Андрей был тяжело ранен при освобождении Тихвина. Павел умер от ран уже дома.
Самые отважные солдаты
Были те, что не пришли домой
В день Победы, в мае, в сорок пятом,
Став навеки родиной самой.
Как редело наше поколенье -
Звездам в небе гаснущим сродни-
Знают только русские селенья,
Города, да матери одни…
               
Мы честно выполнили свой долг перед Родиной. Дрались, не жалея сил и самой жизни. Родителям было очень тяжело. С большими трудностями они вырастили пять сыновей, а помощи на старости лет ждать не от кого.
Печалиться в те годы было некогда, да, говорят, тоской горя не поправишь, что случилось – не вернёшь. Шёл уже 1943 год. Он  был более радостным, хотя и трудным годом. Доблестные воины нашей Родины громили и гнали хвалёную армию Гитлера. Каждый человек что-то делал для победы. Мне, испытавшему ужасы войны 1941-1943 годов, без дела сидеть было не честно, я что-то полезное мог делать. Да нужно было ещё отвлечь себя от дум о своем нелёгком положении. Надо было идти на работу!





ИЗ БИОГРАФИИ
Ивана Арсентьевича ЗЫКОВА
 

    Родился 30 июня 1910 года в деревне Хом  Шевденицкого сельсовета Тарногского района Вологодской области.  Родители - крестьяне-середняки.
    Окончил сельскую начальную школу.
    С 1928  по 1931 год заведовал магазином Шевденицкого общества  потребителей, окончил курсы инструкторов-ревизоров.
    В 1932 году был избран членом правления Нюксенского райпотребсоюза.
    С 1933 по 1934 год служил в армии,  окончил школу младших командиров.
    С 1934 года работал директором Райунивермага в Нюксенице.
    В 1936 году избран членом правления и заведующим торговым отделом Нюксенского Райпотребсоюза.
    В 1938 году окончил Высшие кооперативные курсы Центросоюза в Москве и  назначен директором Вологодской базы культтоваров, а затем директором универсальной базы Облпотребсоюза.
    С 22 июня 1941 года был мобилизован в армию в звании лейтенанта и добровольцем ушёл на фронт. Непосредственно в боях был с начала сентября 1941 года до 30 августа 1942 года. Участвовал в 22-х крупных боях в составе 994 стрелкового полка 286 стрелковой дивизии в должности командира пулемётного взвода, роты и батальона.
   После тяжёлого ранения с сентября 1943 по май 1948 года работал председателем Нюксенского райпотребсоюза. С 1948 по 1966 год был директором Вологодской универсальной базы, а с 1966 года - заместителем председателя правления Облпотребсоюза.
   В 1945-46 годах экстерном сдал экзамены за школу-семилетку. В 1952-54 годах заочно с отличием окончил Кооперативный техникум, а в 1963-65 годах - двухгодичную школу правовых знаний.
    Член ВЛКСМ с 1929 по 1939 год. Член КПСС с 1940 года. Избирался депутатом Нюксенского районного Совета.
     Правительственные награды:
Ордена  Красного Знамени  - два, орден Отечественной войны, медали "За доблестный труд" - две, медаль "За трудовое отличие", юбилейные медали и значок "Отличник кооперации".
     Вышел на пенсию в 1970 году. Скончался в 1988 году.
 





.
       Рассказы о некоторых из героев 286-й стрелковой дивизии вошли в первые издания книги «Они победили. Жизнь замечательных людей моего поколения» и в книгу «Людям ХХ1 века».
       Но жизнь продолжается и раскрывает новые детали в судьбах героев. Потому предлагаю читателям очерк о Владимире Бойко с продолжением.   


                ПИСЬМА СОЛДАТА
ВЛАДИМИРА БОЙКО

Пока он жив и почести достоин,
Пока крепит отечество своё.
Но будет день – уйдёт последний воин
Далёкой той войны в небытиё.
Вы, юные, позиций не сдавайте.
 Для вас он рвал захватчиков кольцо…
Смотрите и на век запоминайте
Живого Победителя лицо.

                Ю. Мельников-
                ветеран ВОВ, участник Парада Победы

   Воспоминания ветеранов 994 полка 286 стрелковой дивизии мне удалось опубликовать   в канун 60-летия Великой Победы 
 Главный подвиг  дивизии состоял в том, что она смогла ценой огромных потерь остановить продвижение немцев к берегу Ладожского озера и тем спасла ледовую Дорогу Жизни. За это дивизия получила наименование Ленинградской Краснознаменной, а ее полки по дороге к Победе стали именоваться по именам  победных сражений. Так 994 полк стал называться Краковским, а 996 и 998 полки были награждены орденами Александра Невского.
    В воспоминаниях  И. Зыкова, В. Чигиринова и С. Орлова «Надо идти на фронт» - речь идёт о  первом годе сражений этого героического соединения.
Через Совет ветеранов  мы  направили  книгу ветеранам дивизии и семьям погибших. В ответ ко мне, как составителю и редактору книги, стали приходить отклики. Книга подарила  знакомства с очень интересными людьми.   
        Три года шли письма от   ветерана дивизии, бывшего солдата Владимира Степановича Бойко. Память его сохранила такие подробности времён войны, мимо которых пройти нельзя. С его разрешения  в книге были опубликованы некоторые фрагменты  трех писем. Но позднее пришло четвертое, посмертное письмо. О нём молчать нельзя!

                Первое письмо от 8.06.2005 года.

           « Уважаемый Исаак Абрамович!!!
    Неожиданно, ровно через месяц после празднования 60-летия Великой Победы я получил Ваше письмо и прочитал его с большим интересом, потому что действительно служил  ручным пулемётчиком в 1-м отделении, 1-го взвода, 8-й роты, третьего батальона 994 Краковского стрелкового полка 286 Ленинградской Краснознамённой стрелковой дивизии.
   Какого-либо отношения ко времени боев на Волховском фронте я не имею уже потому, что на момент начала войны мне было всего 14 лет. Однако в семнадцать лет  я был призван в армию…    Наш эшелон прибыл в Ленинград в начале зимы 1943 года, и я сразу попал в госпиталь из-за простуды…
   Через неделю я был уже экипирован  побитой мелкими осколками шинелью, обмотками, одним  жёлтым американским ботинком, безжалостно пропускавшим  любую жидкость (очевидно, из обмундирования, предназначенного для войны в африканских пустынях - ИП),  и вторым, хорошо начищенным немецким ботинком,  имевшим на подмётке металлические шипы, от которых при похолодании страшно мерзла нога. Странно, но надо мной никто не смеялся и даже не замечал такой неуставной экипировки.
   В самом госпитале меня поразило то, что  раненым мусульманам на ужин выдавали маленький кусочек сливочного масла, а нам, славянам, по такому же кусочку американского прессованного сала.
    Вскоре я оказался в ленинградских Казачьих Казармах, где мне пришлось присутствовать при расстреле двух дезертиров и грабителей. Они ограбили и убили женщину. Нас, около 1000 человек выписанных из госпиталей, построили  четырехугольником. Одной стороной была кирпичная стена какого-то лабаза…  Двух осуждённых поставили  перед офицерами трибунала. Один из офицеров прочитал постановление о расстреле. Дезертиров держали за руки: один солдат посередине, а двое – по бокам. Раздалась команда «Кругом! Шагом марш!». Дезертиры повернулись и сделали несколько шагов к стене. Один из них крикнул: «Прощайте, товарищи!».
     Раздался залп, оба упали и стали биться в судорогах. Я впервые увидел, как умирают расстрелянные. Совсем не так, как в кино… Затем два солдата из караула сделали несколько шагов и выстрелили в упор в бьющихся в конвульсиях людей. Каждый из них, как мне показалось, подлетел на несколько сантиметров и упал замертво. Расстрелянных погрузили в машину ЗИС…
      Таким образом,  перед принятием присяги Родине мы увидели, что бывает с теми, кто её нарушает.
       Прослужил я Родине семь лет. И ни за один день мне не стыдно!
                Владимир Степанович Бойко
Считаю, что со службой мне повезло. Могу сказать, что только в армии я стал питаться нормально. А ведь я ещё помнил голод на Украине…
Особенно хорошо кормили в обороне: два раза в день по полному котелку. Давали и 75 граммов спирта.
        На Карельском фронте приходилось ходить ночами в разведку боем. В одну такую разведку увязался с нами и сам командир полка майор Виталий Константинович Меньков. Мы, солдаты, считали его до безумия смелым. Уже в Польше, на подходе к Кракову, под сильным огнём противника, когда пехота не хотела подниматься в атаку, он сам в передовых окопах посылал нас вперед.  Уже в Польше во время боев на окружение противника он шёл с нами в атаку, призывая: «Даже если убьют, то падай не только телом, но и языком вперёд!». Я рад, что и ему довелось пожить после войны.
    Помню и нашего генерал-майора Гришина: маленький такой, но уж больно шустрый. Однажды на Карельском перешейке наш взвод куда-то шёл по узкой финской дороге, шли вразброд…. Вдруг нас догоняет «Виллис». Из него выскочил генерал: «Кто ведёт строй?». Помкомвзвода из моряков-балтийцев доложил, как положено. «Кто ж так водит строй?», и слегка, не больно ударил его тросточкой по шее. Никто на него не обиделся, это была шутка, а мы впервые увидели машину «Виллис» и нашего генерала…
    Когда объявили перемирие с финнами,  отремонтировали дорогу через нейтралку, а нас отвели в окопы. Я крепко уснул под  кустиком. Вдруг слышу автомобильный сигнал: несколько автомашин едут в сторону финнов.
А я кинулся искать своих…  Ох, и попало мне от командира взвода лейтенанта Двуреченского!
    Командир, лейтенант, примерно двадцати трёх лет, рослый красавец. Я никогда не видел его пьяным или неуравновешенным. К солдатам справедлив был и требователен. Солдаты его очень любили.
    Но уже в Польше произошёл такой случай.  Мы шли авангардной колонной. Впереди – боевое охранение. Вдруг на дорогу выскочил заяц. Лейтенант прямо из под плеча выстрелил из автомата. Заяц убежал, а боец из охранения был ранен…
    В тот же день состоялось заседание трибунала: дали нашему лейтенанту семь лет с отправкой в штрафбат. Весь взвод кинулся к комбату и к штабу с просьбой оставить комвзвода в своей части. И нам пошли на встречу: вместо  «отправки в штрафбат» написали «… с отбытием наказания после окончания войны». В наступление мы пошли со своим лейтенантом, и задачу выполнили. В трудные минуты он говорил нам: «Что ж вы, мальчики? По уставу я должен идти сзади вас, а мне приходится идти впереди». Он был умён и смел, и шёл всегда впереди.
    Я видел его в первую неделю после войны: он вёл колонну незнакомых солдат. У него прибавились звездочки на погонах и орден  Красного Знамени на груди, но пообщаться с ним  не удалось...
( Позднее, в поисках судеб ветеранов 286-й дивизии я узнал, что  капитан Николай Двуреченский  10-го апреля 1945 года стал Героем Советского Союза. И.П.)
   Далее В.С. Бойко вспоминает: «Служил я вместе со своим одноклассником, но его могила – на старой немецкой границе. Так и погиб мальчишкой, нецелованный, не испытав радостей жизни. Помню множество наших могил около Бунцлау, рядом с памятником на месте, где похоронено сердце Кутузова. Наверное, там и сейчас сохранилось кладбище павших Героев Советского Союза. Помню кладбище более тысячи наших офицеров около Бреслау, и на  многих могилах надпись: «Неизвестный». Бои там были страшные. После очередного ранения мне  пришлось участвовать в штурме Зееловских высот, но уже в другой части. Полегли там накануне Победы поротно и побатальонно множество наших.  Вечная им слава!
     Ещё одна мысль возникла в связи с книгой «Надо идти на фронт». Все её герои  и авторы писем – люди штатские. А где же были в начале войны кадровые военные?...   Однажды, когда я работал лектором Сахалинского ОК КПСС, я увидел списки расстрелянных в 1937-38 годах красных командиров всех рангов от маршалов и до командиров взводов, а ещё и членов их семей…. После того я не мог читать лекции на тему войны.
   Я думаю, что и в этом один из секретов наших поражений первых лет войны.
       ДО ВОЙНЫ, ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ И МНОГИЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ НАШЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ РУКОВОДСТВО ДЕЛАЛО МАССУ ТРАГИЧЕСКИХБ ОШИБОК, КОТОРЫЕ  ДОСТОЙНЫ НАЗЫВАТЬСЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯМИ…
       Что касается меня, то я и сегодня считаю, что до сих пор мы не до конца выкарабкались из той Победы, которую одержали в 1945 году. Но эта Победа всё равно в 1000 раз лучше, чем поражение!».

             Второе письмо от Владимира Степановича Бойко

 Письмо  датировано  26 апреля 2006 года. В нем  - отзыв о моей  книге «Опаленные войной»
      Есть в нём и фрагмент воспоминаний, касающихся голода на Украине в 1932-33  годах, когда, по оценкам историков, вымерло  от трех до пяти миллионов человек. Но автор подтверждает, что и в те труднейшие времена не было на Украине такой межнациональной розни, которую разожгли немецкие оккупанты в Великую Отечественную войну.
      Владимира Степановича возмущается:
        «…Как простой человек, я не могу понять и простить того факта, что заброшены и забыты множество  захоронений, где покоятся зверски замученные фашистами и их пособниками советские люди еврейской национальности. Почти всю жизнь мне стыдно, что после освобождения у захоронений детей, женщин и стариков нет памятников, не проводятся митинги, не было отдано почестей этим мученикам – гражданам СССР….
   Я думаю, что в связи с гибелью трех миллионов советских евреев в годы войны, в связи с  выездом  евреев в Израиль, в США и другие страны Россия и Украина потеряли такое богатство, которое нельзя оценить ни в каких деньгах, ни в золоте….   Что представляло бы наше искусство и наука без  Ландау, Пастернака и тысяч, тысяч других советских граждан еврейской национальности…».

               

                Третье письмо  В.С. Бойко.

Третье письмо   из Черкесска,  где жил В.С. Бойко, пришло  в канун 2008 года.  В нем он снова возвращается к теме Победы.
   «… Недавно мне пришлось слышать по радио о том, что на  Синявинских болотах полегло по 17 наших бойцов на каждом квадратном метре. Это –  рекорд мужества и самоотверженности нашего народа в борьбе с захватчиками. Это и свидетельство преступления нашего руководства, сдавшего в самом начале войны всю нашу армию. 1200 самолетов немцы уничтожили только в первый день войны прямо на аэродромах…  А на совести ежовско-бериевской команды тысячи и тысячи уничтоженных ПЕРЕД ВОЙНОЙ советских людей, патриотов Родины.
   А за что изгнали с родины Виктора Некрасова, написавшего правдивую книгу «В окопах Сталинграда»? За что травили Евтушенко, написавшего о трагедии Бабьего Яра?
   Я благодарен вам за брошюру о 994 полку 286 Ленинградской Краснознаменной дивизии, из которой я узнал многое о начале её боевого пути.
       НИЗКО КЛАНЯЮСЬ  ВАМ И ВСЕМ ТЕМ, КТО РАБОТАЛ НАД ЭТОЙ БРОШЮРОЙ!»
       Поклонимся  и мы    ветерану Великой Отечественной войны, награжденному орденом Отечественной войны 1 степени,   медалью «За боевые заслуги» и многими другими медалями за его ратный и жизненный подвиг. 

Четвёртое письмо солдата Бойко.

       Так случилось, что очерк «Три письма солдата Владимира Бойко» для книги «Они победили» я писал последним. Текст очерка был послан герою с просьбой уточнить некоторые детали. Ответа  так и не дождался. Книга ушла в печать. Но что-то беспокоило: чувствовалась в этих письмах  недосказанность…
     С помощью друзей  узнал номер домашнего телефона Владимира Степановича в далеком городе Черкесске. К аппарату подошёл хозяин. Он  извинялся, что не смог сразу ответить: тяжко болел, долго лежал в больнице, почти совсем ослеп. Сказал, что заканчивает писать четвёртое письмо: печатает одним пальцем на машинке почти наощупь. Поразили его слова, сказанные без всякого пафоса: «Последние четыре года я тяжко болел. Жить мне осталось то ли месяц, то ли неделя, то ли и вовсе считанные дни. Но, если хватит сил, постараюсь закончить письмо, без которого печальная повесть о моей жизни не будет полной. Распорядитесь им по своему усмотрению. Прощайте! Мне трудно дальше говорить».
   Через некоторое время из Черкесска пришёл пакет. Книга уже находилась в типографии, и ничего добавить к очерку было нельзя. Но и молчать – нельзя:  письмо было предсмертной исповедью, которую сам автор назвал «печальной повестью».
      Тут же снова позвонил в Черкесск. Услышал голос жены: «Владимира Степановича мы похоронили позавчера… Он просил благодарить вас за то, что о нём не забыли…».
      Опираясь на текст письма и воспоминания замечательной женщины Любови Алексеевны, с которой  прожил Владимир Степанович последние  четырнадцать лет,  попытаюсь рассказать о человеческой судьбе, в чем-то отразившей реалии не лучших времён России прошлого века.   
     Рядовой солдат Владимир Бойко прослужил в Советской Армии семь лет. После Победы служил в Германии и в Польше. В городе  Лигнице познакомился и подружился с немецкой девушкой.
    Вот строки из письма: «За то, что я однажды остался у неё на ночь, начальник части дал мне восемь суток строгого ареста. До сих пор я ему благодарен, т.к. он обязан был отдать меня под трибунал за самоволку более четырех часов.
      На гауптвахте  кормили хорошо, но только через сутки. А я в камере бывшей фашистской тюрьмы читал невесть как попавшие туда книги Белинского и Добролюбова. Стихотворение Добролюбова «Для чего вы связали мне руки, для чего спеленали меня…» я помню и сегодня. Во дворе этой тюрьмы фашисты расстреливали советских невольниц. Многих там же и закапывали. Туда же и нас выводили на прогулки».
    Вскоре солдата демобилизовали и отправили на родину. А немецкая девушка выдала себя за белоруску, репатриировалась в Советский Союз. Она приехала к любимому. За взятку в 15 рублей, заимствованных в долг у друзей, Владимир Степанович сумел оформить брачное свидетельство. Времена были трудные. Чтобы скрыться от бдительных органов, молодые завербовались на работу  в сельское хозяйство Северного Сахалина.
    1 января 1952 года они приехали в  поселок Ныш. Дали угол в бараке. Три семьи в комнате 30 квадратных метров. Заработки – нищенские, вещей – никаких, продуктов – тоже. Они должны были погибнуть, но помог случай. Как фронтовика, коммуниста, имеющего награды и семилетнее образование, его назначили пропагандистом политкружка. Однажды на занятие зашёл секретарь райкома партии. Парень понравился, и предложили ему должность  инструктора в Райкоме. Так началась партийная карьера, продолжавшаяся 17 лет. За эти годы Владимир окончил Высшую партийную школу ЦК КПСС, стал лектором обкома партии, объездил и облетал весь Дальний Восток. Был секретарём райкома по пропаганде – немалая должность в партийной иерархии тех времен.
   В семье рос сын, которого назвали, как и отца, Владимиром. Ездили семьёй по всей стране в отпуск. Через семнадцать лет с туристской группой жена, в девичестве  Хельга Ригер, поехала в ГДР и нашла там своих престарелых родителей, которые очень переживали, на многие годы потеряв дочь…      
     Вернувшись к мужу, она сказала, что хочет восстановить своё немецкое гражданство, чтобы иметь возможность посещать родителей.
   Вот тут-то и всплыл на поверхность сознания тот грех, что всю жизнь в глубине мучил честного человека: захотелось ему покаяться в «смертном грехе» обмана партии, в 15-рублевой взятке, которая дала им обоим семейное  счастье.
    Пойди он тогда с покаянием к любому священнику,  наверняка бы получил отпущение греха. Но был Владимир Степанович неверующим…  Потому обратился с личным письмом прямо… к Леониду Ильичу Брежневу.
    Дальше события развивались стремительно. Через три месяца непрерывных разбирательств его уволили с работы со строгим выговором «за неискренность перед партией, за содействие незаконному получению советского гражданства» и пр., и пр. Министр обороны лишил воинского звания, присвоенного в запасе. Лишили наград и ветеранских льгот. Жене предложили немедленно покинуть страну, а ему в выезде с семьёй отказали. Отказ обосновали так: «Вы – квалифицированный лектор. Если выедите в ГДР, то сможете бежать в ФРГ и заняться антисоветской пропагандой».
     Целый год его нигде не брали на работу. Потом  «в порядке партийной дисциплины» отправили на целых 8 лет уборщиком и лаборантом на станцию наблюдения за цунами в пустынный уголок Северного Сахалина.  Зарплаты едва-едва хватало на пропитание.
     За  годы разлуки у Хельги Ригер в  Германии и у Владимира Степановича в России сложились новые семьи. Россияне переехали в Черкесск. Немецкая семья приезжала в гости. Сын стал инженером и работает в немецко-российской совместной фирме.
   Фронтовые ранения и контузии,  напряжённая работа и психологические перегрузки не могли не сказаться на здоровье человека. Лишённый ветеранских льгот, Владимир Степанович и через многие годы  не был реабилитирован. Потому в нестабильной обстановке сегодняшней Карачаево-Черкессии кардиоотделение  Республиканской больницы для ветеранов ему практически отказало в лечении.
     Но и в предсмертном письме солдат Бойко не потерял веру в людей. «У меня в жизни было много начальников и среди военных, и среди гражданских. Удивительно, но почти все они были очень добры ко мне. Простому солдату с семиклассным образованием помогли получить высшее образование, доверили читать лекции от Хабаровска до Владивостока, от Петропавловска Камчатского до самых глухих мест Северного Сахалина и островов Курильской гряды. Я всегда старался говорить о том, во что верил сам. Жену любил, сына воспитал честным человеком, но сам себя я всегда строго казнил за грех обмана».
    В конце письма были такие строки: «… бесконечно благодарен Вам за рассказ о действительных патриотах нашей Родины, героях 994 полка 286 Ленинградской Краснознамённой стрелковой дивизии. Вечная им слава!».
    И еще к этому письму была приписка:
      «… Бывший солдат, на гражданке ставший офицером, и обратно разжалованный в солдаты самим Министром.  Приказ МО СССР №184 от 4 ноября 1970 года: «… лишить воинского звания  старшего лейтенанта…».
    Может, судьба солдата Бойко и его семьи в масштабе отечества ничего не значила и не отражала реалии времени, в котором  жило наше поколение? Вспомним Маяковского: «...Единица – ноль, единица – вздор…». Задаю такой вопрос, и не хочу получить на него утвердительный  ответ.
      Вспомним: браки с иностранками во все времена на Руси не только не запрещались, но и всемерно поощрялись на самых разных уровнях. У Ивана Грозного была женой племянница последнего византийского императора Софья Палеолог. Владимир Мономах был женат сначала на дочери короля Гарольда Английского, а потом на дочери хана Половецкого.  У трёх Александров-государей были жены-иностранки, у двух Николаев – тоже.  Все это были браки династические.
 А что можно сказать про брак Петра 1, отобравшего у своего сподвижника Меньшикова служанку и любовницу, привезённую из Пруссии  Марту Скавронскую?  Пленная крестьянка стала российской императрицей Екатериной 1.
    Но даже официально поощрялось, когда казаки привозили себе жён-пленниц, взятых при набегах на Царьград.    
     Однажды из похода отставной солдат привёз своему барину в подарок пленную турчанку. И стала она матерью человека, достойно прославившего Россию – Владимира Андреевича Жуковского.  Историки-биографы находят татарские корни в родословных Державина и Плеханова, Тургенева, Тимирязева.
     С войны 1812 года русские офицеры привозили в Россию жён-француженок. У полковника Трубецкого женой была графиня Лаваль.  А две молоденьких парижанки-невесты добровольно последовали в далекую Сибирь за ссыльными офицерами-декабристами.
    Многое же должно было поменяться в Матушке-России ХХ века, чтобы так грубо она стала вмешиваться и  бесцеремонно ломать судьбы  своих солдат-победителей. Посмотрите телепередачи «Жди меня», и вы увидите рассказы о десятках таких разбитых судеб.
    Даниил Гранин писал: «,,,Изъять милосердие – значит лишить человека одного из важнейших действительных проявлений нравственности…   Думаю, что это врожденное милосердие, данное нам вместе с инстинктами, с душой, но если это чувство не употребляется, не упражняется, оно слабеет и атрофируется…».
     У тех, кто так распоряжался судьбами, подобными судьбе  солдата Бойко, совсем плохо было со знанием нашей истории, а атрофия милосердия и совести зашла слишком далеко. Такие были времена!
            Это предсмертное   письмо В. Бойко начато  17 февраля  2008 года, а   
       закончено и   отправлено лишь  20 августа 2008. Жив ли сегодня  кто-то       
        из однополчан  Владимира Бойко – мне не известно.
              Пусть этот очерк будет частью памятника солдату Владимиру Бойко.               

  P.S. На мои неоднократные обращения к Министрам обороны России
         с просьбой посмертно реабилитировать солдата Владимира Бойко
          я получаю стандартные отписки кадровиков: «Документы не сохранены в архивах…». А как же реабилитировали участников обороны Брестской крепости, как вырвали из лагерей и тюрем, как наградили орденами через 20 лет после Победы?
               Ведь все документы о безупречной партийной работе героя-солдата есть в соответствующих архивах!
         
13/06/14





«ЭТО БЫЛО»
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МИХАИЛА ЯСЕНЯ.
 
                "… помнит Вена,  помнят Альпы и Дунай
                тот цветущий и поющий яркий май…”
                М. Ясень - Гольдман

    Одним из ветеранов 286-й стрелковой  оказался  поэт из Минска Михаил Аронович Гольдман. Он более известен под литературным псевдонимом "М. Ясень" как автор текста всеми любимого "Майского вальса"  и песни «Письмо из сорок пятого».
 Ни один праздник  Победы не обходится без этих песен.
                Михаил Ясень-Гольдман
      
       Вот что он написал о себе:   
  «Великая Отечественная война... Для меня это взрывы бомб в мирном Минске, пылающий Сталинград, из которого в августе 1942 года рабочим пареньком меня проводили мать и отец в армию. Попал я в Барнаул на Алтае, откуда лютой зимой того же года эшелон умчал меня на фронт с маршевой ротой. Это была 286-я Ленинградская Крас¬нознамённая стрелковая дивизия, сформированная в городе Череповце Вологодской области. В её составе  я воевал в Волховских болотах, в дремучих лесах и снегах Новгородчины, среди скал и озер Карелии...
Я был простым солдатом.
  Всю войну я протопал в солдатских ботинках с непросыхающими портянками и обмотками, в солдатской шинели, с караби¬ном, противогазом и котелком, с сидором за плечами.
И дороги, дороги...  Дороги войны для меня — это лесные тропинки, гати, про¬сёлки, болота, заснеженные поля, на которых я мог в любой миг остаться без вести пропавшим.
  Единственный сын в семье, городской мальчишка,  я стыл ночами в тран¬шеях, мёрз на ветру, спал на ходу и в снегу, был в окружении, под бомбёжкой, под артобстрелом, голодал, меня жрали вши, подры¬вался на минах, в меня стреляли враги, и я вёл огонь по ним, уми¬рал в госпитале, у меня гноились пальцы, шла кровь горлом...     Хлебнул я лиха войны сполна!
  Я видел днём небо в пелене чёрных дымов, в чёрных крестах армады вражеских бомбардировщиков, ночью — осветительные ракеты и трассирующие очереди автоматных выстрелов, землю в разрывах мин, снарядов и бомб, землю, дрожащую от разрывов реактивных снарядов немецких «ишаков»...
  Я видел смерть не раз, смотрел в глаза убитых врагов и видел мёртвых наших бойцов...
  Вот почему родились мои песни о войне и Победе».
 В присланном им  пакете оказались  стихи разных лет. И первым -  сочинённый в 1990 году  текст кантаты о Холокосте. С разрешения автора хочу впервые опубликовать эту кантату.               
               


                ХОЛОКОСТ
Это было!
        Это было!
                Это было!
Содрогнулась вдруг земля вся
                и застыла.
Запылали,
         разгораясь,
                задымили
печи смерти зачадили на Земле.
Миллионы
         жертв безвинных,
                миллионы
в смертных муках
          содрогаясь,
                извивались.
Их терзали,
       Их душили,
               Их сжигали,
чтобы рабство воцарилось на земле.
Стон мужской,
           женский плач,
                детский крик
человечеству в сердце проник.
Кто-то хочет стереть,
      кто-то хочет забыть,
            кто-то хочет в сердцах их убить,
Кто-то хочет смолчать,
   Но мир должен сказать:
       То, что было, должны люди знать!
Этот рёв палачей!
     Этот свист их плетей!
         Этот дым из печей!
             Этот плач матерей!
                Этот крик их детей!
                Этот стон их отцов!
                К человечеству зов!
                К человечеству зов!
                Это было!
                Это было!
       Это было!
              Стало чёрным небо вдруг,
                и всё застыло!
 Задрожали  небеса и разрыдались
               от того, что увидали на Земле.
Мир увидел
         возмущённый,
                убиенных миллионы…
Их терзали,
      их душили         
            и сжигали.
чтобы рабство воцарилось на земле.
Это было!
        Это было!
                Это было!
Если совесть наша жиром не заплыла,
Повторяйте,
       как молитву:
                Это было!
Чтобы зло не повторилось на Земле!
        Это было!
              Это было!
                Это было!

    Что к этому добавить? Разве то, что псевдоним автора "Ясень" составлен из первых букв  "Я Сын Еврейского Народа". Этот сын еврейского народа   в войну  потерял родных в Белоруссии. Вот почему он имел особое право написать о Холокосте. Имел он это право и потому, что участвовал лично в боях за освобождение одного из филиалов Освенцима, концлагеря Явожно.

               
   Памятник солдату, поэту-песеннику Михаилу Гольдману-Ясеню установлен на Минском кладбище.
16/06/14




                ОНИ ЗАЩИЩАЛИ ЛЕНИНГРАД.
ОНИ ОСВОБОЖДАЛИ ОСВЕНЦИМ.

Кто из нас в каком служил полку,
   На каких встречались мы дорогах –
                Всё равно теперь фронтовику.
                Нас и так  в живых уже немного.

                Л. Жаков

      История освобождения польских земель от фашистских оккупантов описана многими авторами достаточно подробно. В Висла-Одерской  операции, освободившей города Аушвиц и  лагеря Аушвиц-Биркенау, а так же филиал  концлагеря в Явожно, принимали участие многие воинские соединения.  Одними из первых к территории концлагерей Освенцим, Биркенау, Бжезинка подошли части 100-й и 286-й стрелковых дивизий.    Обе  эти дивизии комплектовались в 1941 году на территории Вологды и Вологодской области.
   В архиве МО есть данные о национальном составе  286 Стрелковой дивизии на 1 января 1943 года:  77,7%   русских, более 5,5% украинцев, 3,3% - казахов, по 2,5% белорусов и татар, 1,7 %  - евреев. Примерно таков был состав и других дивизий Северо-Западного и Ленинградских фронтов.
      Судя по документам, в составе 286-й стрелковой дивизии с 1941 по 1945 год сражалось в общем итоге более 50 000 человек. Это значит, что  за годы  войны состав дивизии менялся полностью минимум семь-восемь раз.  Да, потери были колоссальные, но тяжёлые потери несла и германская армия. За 900 дней обороны Ленинграда на его подступах были перемолоты многие немецкие дивизии, тем самым облегчались  задачи обороны Москвы, Сталинградского сражения и боёв на Курской дуге.
     В начале 1945 года 286-я стрелковая Краснознамённая Ленинградская дивизия  была направлена  в Польшу, где участвовала в боях за Краков и город Явожно в составе войск 1-го Украинского фронта под командованием маршала И.С. Конева. За освобождение Кракова 994 стрелковому полку этой дивизии было присвоено наименование «Краковский».  996 и 998 полки были награждены орденами Александра Невского.  Именно солдаты этих полков  освободили тех немногих узников филиала Освенцима, что остались в живых в лагере Явожно.
    Ворота Освенцима первой открыла штурмовая группа 100-й дивизии под командованием майора Анатолия Шапиро. Президент Украины Ющенко   присвоил  звание Героев Украины майору Анатолию Шапиро и отважной киевской партизанке Татьяне Маркус.
    Многие годы мы мало что знали о подвигах этих людей.  Двадцатилетняя Татьяна Иосифовна Маркус была участницей киевской подпольной группы. Она мстила фашистам за трагедию Бабьего Яра. Под именем грузинской княжны Татьяны Маркусидзе она вошла в доверие к оккупантам и  уничтожила лично несколько десятков немецких офицеров. Ей удалось застрелить одного из фашистских гауляйтеров Киева,  руководителя операций против партизан.
       Схваченная немцами, Татьяна около года подвергалась  жесточайшим пыткам и издевательствам, но так и не выдала своих соратников. Только совсем недавно памятник Татьяне Маркус установлен в Бабьем Яре.
         Анатолий Шапиро начинал на фронте командиром взвода. Человек сугубо штатской профессии, он в 1945 году был уже командиром батальона морской пехоты. Именно ему выпала честь 25 января 1945 года первым взломать ворота немецкого концлагеря Аушвиц-1. О смелости этого командира в 100-й стрелковой дивизии ходили легенды. К концу войны он был уже помощником начальника штаба армии и имел  два ордена Красной Звезды, три ордена Отечественной войны, крест Заслуги и орден Офицерской Чести республики Польши. 
        Однако этим же указом звание Героя Украины было присвоено и Степану Бандере, лидеру Организации украинских националистов (ОУН).    Европарламент в резолюции по Украине, принятой в феврале 2010 года, записал: «…Европарламент глубоко сожалеет о решении … президента Украины Виктора Ющенко посмертно наградить Степана Бандеру, лидера Организации украинских националистов (ОУН), которая сотрудничала с нацистской Германией, званием «Национального Героя Украины»; в связи с чем надеется, что новое украинское руководство пересмотрит такое решение, будучи приверженным европейским ценностям». Новый президент Украины  В. Янукович отменил такое награждение.
      Но вернемся к истории освобождения Освенцима. В архивах МО  сохранились политдонесения комиссара дивизии Александра Михайловича Лушникова о том, какой кошмар увидели наши бойцы в филиале концлагеря Явожно. Политдонесения эти как  страшные документы многие годы хранились в папках с ограниченным доступом…     Вот строки из первого «Политдонесения» А.М. Лушникова от 28 января 1944 года:    «При освобождении города Явожно на шоссейной дороге на железной дороге, ведущей на Домброва, был обнаружен концентрационный лагерь, в котором фашисты содержали военнопленных русских, французов, чехословаков, евреев. Установлено, что лагерь этот  организован в 1942 году и в нем периодически содержалось от 3 до 4 тысяч заключенных. При отступлении немцы лагерь эвакуировали, в нем оставлено около 300 человек больных, которые в период боя разбежались, а затем перешли в освобожденные села. При осмотре в подвалах зданий и на территории было обнаружено большое количество трупов. Мною создана комиссия по расследованию немецко-фашистских злодеяний, которая в результате своей работы составила акт, который я   Вам выслал раньше». 
      Но полковник Лушников в воспоминаниях, записанных в 1971 году, почему-то больше к этим событиям не возвращается.   И только историк войны полковник  Фёдор Свердлов  в своих книгах впервые приводит подлинные докладные подполковника Лушникова.
         Участник этих боев солдат 994 полка  Владимир Степанович Бойко очень тепло вспоминал о своем командире взвода лейтенанте Двуреченском. В февральских боях возле лагеря Явожно он показал чудеса храбрости и военного искусства ( см. очерк «Письма солдата Бойко»).
       За участие в этих боях  с Николая Двуреченского сначала сняли судимость, потом наградили орденом Красного Знамени, а в апреле 1945 года он стал Героем Советского Союза за форсирование реки Одер при штурме Берлина..
      Не знал солдат Николай Бойко и того, что его командир после войны был секретарём обкома в Ингушетии и там совершил ещё один подвиг: он возглавил группу опытных альпинистов, спасшую в горах  попавшую в беду интернациональную молодёжную группу. В  составе спасателей были кабардинец, балкарец,  украинец, сван, белорус  и еврей, а спасли они девушку-чеченку, русского и чеченского парней.   
     Сержант Николай Беляев с начала войны и до расформирования 286 Лениградской Краснознаменной стрелковой дивизии служил в 994 полку. За службу награждён был орденом Отечественной войны,  двумя медалями «За отвагу», медалями  «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За освобождение Праги». После войны он заведовал кафедрой уголовного права, был проректором ЛГУ по учебной работе, стал почётным профессором Ленинградского Государственного университета, был любимцем всех студентов и сотрудников, учил когда-то двух будущих Президентов России.    
      Служили  в этой дивизии заместитель командира батальона вологжанин капитан Коган. О  нём тепло вспоминали однополчане. Где и когда он погиб точно неизвестно: в опубликованных списках потерь Красной Армии  фамилия капитанов Коганов встречается более 400 раз.
      В первых же боях был тяжело ранен комбат  994 полка необыкновенно красивый парень, как вспоминали ветераны,    грузин Чембуридзе - кадровый командир, воевавший ещё с японцами.
      О том, как сражались в составе 286 дивизии воины из Казахстана, написал  Майдан Кусаинов, сын погибшего в боях солдата.
  Солдаты-поэты Л. Левин и А. Сырчин погибли в тяжёлых боях 1943 года, но их стихи остались в отчётах политотдела 286 стрелковой дивизии. Солдат Владимир Вязников из города Вельска Архангельской области писал стихи о войне до конца жизни.
        В дивизионной газете служил Ниссон Яковлевич Залеранский, после войны принимавший участие в написании истории боевого пути дивизии.  А в мирной жизни был он режиссёром и сценаристом на многих киностудиях страны.
      Судьба солдата-поэта, ставшего заслуженны деятелем культуры Белоруссии, Михаила Гольдмана-Ясеня изложена в отдельном очерке.
    Иногда спрашивают: почему в этой дивизии было столько поэтов?
Ответ есть в стихах поэта-фронтовика Павла Железнова:
Когда с орудийным раскатом
Мы поднимались в бой,
Поэт становился солдатом,
                Поэтом – солдат любой.                                                
        Последним председателем совета ветеранов дивизии долгие годы был ленинградец майор Абрам Соломонович Клейнман. До конца жизни он поддерживал связь с однополчанами.  Ему помогала фронтовая подруга и жена Антонина Ивановна Клейнман.
   Особо нужно помнить о том, что на нашей земле, в топях русских болот Ленинград защищали солдаты из всех союзных республик,  люди более чем тридцати национальностей.
    В годы войны через Вологду из-под Ленинграда эвакуировали  всех раненых фронтовиков и ленинградских блокадников, в их числе были практически все раненные из 100-й и 286-й стрелковых дивизий.
     Всего за войну через город проследовало более 3 миллионов человек.      Вологодские краеведы издали списки воинов, умерших в вологодских госпиталях.  Списки погибших на фронте интернациональны. Среди воинов, покоящихся на вологодских воинских кладбищах, было более 1,7% евреев. Эта цифра  совпадает и с процентом евреев в частях, оборонявших Ленинград, и с долей евреев в предвоенном населении страны. Вот вам и ответ антисемитам, утверждающим, будто бы евреи не воевали.  Евреи погибали не только в Освенцимах и Маутхаузенах, не только в больших и малых гетто, но и на передовой, и в партизанах…
На вологодских кладбищах покоятся умершие от ран защитники Ленинграда евреи Арон Донкин, Юрий Веттер, Вульф Биргер, сержант Миша Гольдин, череповчанин военврач Давид Шенкман.  В кладбищенской земле встретились земляки из курортного Пятигорска, жившие на соседних улицах ефрейтор Мерия Каплун и младший сержант Самуил Коган. Мерии был 21 год, а Самуилу - 28.
   И лежат они рядом с тринадцатью Степановыми, двадцатью се¬мью Кузнецовыми, рядом с пятьюдесятью двумя Ивановыми... А с ними - Умарбековы, Узбаевы, Турзоевы, три Рахманова, Трамаускас, Сингатулин, Сикора из Западной Украины, прибалты Эльмар Сакс, Эдуард Саак, грузин Сабашвили, Юлиан Русакович из Бело¬руссии.  Снаряды и пули не выбирали бойцов по национальностям.
    Повторю слова вологжанина танкиста и поэта Сергея Орлова, сражавшегося на позициях этой дивизии:
Пройдут года, придут другие люди.
Легка им будет молодая жизнь.
Но будет проклят тот, кто позабудет,
что нашей кровью был залит фашизм!

Потому на местах сражений 286-й Ленинградской и 100-й Львовской стрелковых дивизий стоят монументы. Их номера выбиты на памятных досках освободителям Освенцима.
16.06.14




               
                НЕЭВКЛИДОВЫ  СУДЬБЫ
Я хату покинул,
Пошёл воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, друзья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

                М. Светлов

       На тихой Пушкинской улице Вологды напротив входа на стадион «Динамо» на втором этаже старого деревянного дома жила семья скромного и тихого человека, плотника Осипа Соловейчика, бежавшего от потрясений Первой Мировой войны из Белоруссии на русский Север.
      Работящий и немногословный отец с трудом содержал семью. Помогала ему такая же скромная и работящая жена Лиза, умевшая на своей кухне делать вкуснейшую лапшу, а к Пасхе в русской печи печь ещё и еврейскую мацу. Многие вологодские семьи заказывали ей эти нехитрые деликатесы.
      И было в их доме две красавицы дочери. Старшая – Анечка с первых дней возникновения в Вологде комсомольской организации прониклась её идеями, а вскоре стала одним из секретарей Губкома ВЛКСМ. Много ездила по области, и, жестоко простудившись в дороге, умерла молодой от крупозного воспаления лёгких. Младшая – Роза была  необыкновенно красивой девочкой. Но особо отличало её удивительное трудолюбие в учёбе. Довелось ей учиться и в «еврейской» школе.  Была эта школа в то время в доме, который стоял там, где теперь на флагштоке перед Вологодской областной администрацией реет флаг России. От остальных школ города она отличалась только тем, что по желанию некоторые школьники после основных уроков могли изучать  язык идиш и историю евреев. А директором  школы  был  замечательный русский педагог Николай Иванович Лихачев.
Роза Соловейчик с матерью.
1941 г. Фото С. Цейтлина.

       И в Вологодском пединституте Роза Соловейчик училась блестяще, была Сталинской стипендиаткой, комсомольским вожаком.
       С первых же дней Великой Отечественной войны Роза ушла добровольцем на фронт, сначала  - в медсанбат, потом во фронтовой госпиталь, стала врачом-лаборантом, получила боевые награды. После войны, так и не имея врачебного диплома, окончила с отличием курс повышения квалификации врачей-лаборантов при Центральном институте усовершенствования врачей, и до конца жизни заведовала лабораторией в большой подмосковной больнице.
      Вроде бы нет ничего особого в судьбе этой  рядовой еврейской семьи, что бы отличало её от судеб миллионов  других российских семей…   Все её члены честно служили своему времени. А в Вологде долго были живы однокурсники Розы с похожими судьбами.
       Давно известно: судьбы человеческие не подвластны  законам   геометрии Эвклида, где параллельные линии пересечься никогда не могут…   Зато в неэвклидовой геометрии Лобачевского такие пересечения допускаются… Так именно неэвклидовым образом судьба семьи Соловейчик пересеклась  с судьбой другой такой же обычной  семьи из далёкой Польши.
       За тысячу километров от Вологды, в Польше, на самой границе с  Россией  в небольшом городке Луцке в  небогатой интеллигентской семье Картиных было два сына  - Пинкус  и  Гирш, которых в обрусевшей среде звали Петром и Гришей. Оба радовали родителей успехами в учебе. Гриша мечтал стать музыкантом. А Петра увлекли революционные идеи, и  стал одним из руководителей подпольных молодёжных организаций в Варшаве. Когда же вспыхнула война в Испании, он  поступил учиться в парижскую Сорбонну. Вскоре Пётр из Парижа перебрался через границу и оказался комиссаром в добровольческой польской бригаде имени Ярослава Домбровского. «За нашу и вашу свободу» – таков был девиз бригады, сражавшейся против фашистов рядом с испанскими республиканцами. В Испании он получил высокий военный чин капитана, был тяжело ранен, но на родину путь ему был закрыт. Приближалась вторя Мировая.
   С разделом Польши  младший брат Гриша, оказался в немецкой зоне. Друзья старшего  посоветовали младшему бежать в Советский Союз: немцы непременно узнают, что он – брат коммуниста, да ещё и еврей… Вскоре совсем далёкий от политики молодой пианист  Гриша Картин оказался… на лесоповале в Сибири. Таково было время!
      Грянула Великая Отечественная война. Но Григория как «иностранно-подданого» в армию  не брали. Тогда-то и произошло событие, о котором  Гриша впервые рассказал мне почти шёпотом ещё в пятидесятых годах, после ХХ съезда партии, в хрущевскую оттепель.
     Однажды ночью в бараке его подняли с койки два чекиста и деликатно предложили быстро собрать вещи. Можно представить, чего он ожидал в тот момент…  Но его привезли на военный аэродром, посадили в специально дожидавшийся самолёт. В дороге прилично кормили, но ни на один вопрос не отвечали. Прилетели, а куда - не известно…  Посадили  в чёрную машину «Эмку»  и тёмной ночью высадили в каком-то дачном посёлке. Когда вошли в коттедж,  его встретил…   старший брат!
  Петр ( Пинкус) Картин.
Он же Анджей Шмидт.
Он же «Товарищ Карский»
  Григорий (Гирш) Картин
      Вместе они провели два дня. Это Пётр попросил разыскать Григория и устроить встречу.  Он сказал, что  уходит в Польшу со специальным заданием и может оттуда не вернуться. Рассказал про испанскую войну и свои приключения. Посоветовал идти на фронт. Пообещал найти в Польше родных. «Если останемся живы, встретимся в Москве», - договорились братья. Это была их последняя встреча…
       Только с созданием в России польской армии генерала Андерса Григория призвали и   сделали комиссаром. Но Андерс не пошёл на русский фронт, а добился отправки польской армии через Иран в Египет на подмогу англичанам. Как только армия оказалась за советским кордоном, всех комиссаров решено было арестовать. Пришлось дезертировать из польской армии и самому добираться через Палестину до англичан, где принимали добровольцев. Там он заработал свои военные награды. После войны с большими трудами Григорий вернулся в Москву в надежде найти брата. Но на Лубянке и в других инстанциях ему  говорили, что человек по имени Пинкус (Пётр) Картин в их архивах не значится.
       Случайно встретившись с Розой Соловейчик, Гриша, как он сам говорил, раз и навсегда влюбился. Работал он настройщиком роялей и пианистом в оркестрах. Был удивительно заботливым мужем и отцом двух сыновей.
      Однажды в подмосковной электричке он случайно встретил сотрудников посольства Польши. Представился, сказал, что все его родичи были уничтожены немцами. Услышав фамилию Картин, посольские  работники тут же спросили, а не было ли у него в родне Петра Картина…
      И тут открылась новая глава семейной истории: оказывается, что Пётр Картин уже в декабре 1941 года был заброшен в Польшу в составе подпольного ЦК ППР, где ему было поручено заниматься военными делами. Теперь его называли Анджей Шмидт, и ходил он часто в форме немецкого офицера. Друзья знали его ещё  как «товарища Карского». С февраля 1942 года он начал подготовку восстания в Варшавском гетто.
     Пётр создавал партизанские отряды, с неимоверными трудностями добывал оружие, создавал типографию. Он был свидетелем всех ужасов гетто, тяжело переживал мучения и смерть людей, но никогда не использовал свои возможности даже для самой малой особой  помощи своим родным и близким: все они разделили потом общую участь узников. В конце мая 1942 года немцам удалось выследить подпольщиков. Окружённые, они сражались до последнего. Пётр был смертельно ранен, а его тело немцы выкинули через ограду в гетто.
     В Варшавском музее есть экспозиция, посвященная памяти группы Марцелия Новотко – секретаря первого подпольного ЦК ППР, в которую входил Пинкус Картин. Из всей большой группы чудом уцелели к концу войны только  радистка Мария Руткевич, написавшая книгу «Граница бытия», да журналист Чеслав Сконецкий.
    Польские товарищи пригласили Григория с женой в Варшаву, где они возложили цветы к памятникам героям и жертвам  варшавского гетто. Недавно в Вологде я случайно натолкнулся на книгу  «Meczenstwo walka, zaglada zidow w Рolsce 1939-1945», изданную министерством обороны в Польше в шестидесятых годах. В  ней я нашёл большой портрет  Пинкуса Картина – капитана интербригады Домбровского в Испании, одного из  организаторов и  руководителей первых антифашистских боевых групп в Варшавском  гетто.
    Оказывается, не в тех архивах брат искал брата: он числился не за НКВД, не за военной разведкой, а был направлен в Польшу «по партийной линии», непосредственно ЦК ВКП(б) и Коминтерном.
    Вот как сложно порой пересекаются простые и непростые  людские судьбы. Нет уже ни Розы, ни Гриши. Сегодня на месте старого дома Соловейчиков в Вологде построен шикарный особняк. Прошёл я мимо и подумал: как-то сложатся в ХХI веке судьбы его обитателей? Дай Бог, чтобы лучше!
   
    16/06/14





                БРАТЬЯ  МЕРСЕДЕС
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч, и суров.
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов!
                В. Лебедев-Кумач

       В начале ХХ века ураган Первой Мировой  и гражданской войн  занёс на русский Север немало евреев. Так в Вологде появилась  семья  Израилевых. Глава ее Моисей Еселевич ростиком и комплекцией, как говорится, не вышел, но был типичным  еврейским местечковым весельчаком и балагуром в духе героев Шолом Алейхема. И профессия у него была особая: колбасных и мясных дел мастер, о чём свидетельствовал диплом за подписью и печатью главы города Стародуба.
       Был он классным рубщиком мяса. Где и когда он выучил «коровью анатомию»,  не знаю, но без малейших усилий огромным топором он разделывал туши  с ювелирной точностью. На спор с размаху  разрубал спичку вдоль точно пополам.  К покупательницам в мясном магазине он обращался уважительно, только на Вы, приговаривая: «Вам, дамочка, с косточкой, или Вам, дамочка, без косточки?». Его в народе так и звали на русский манер: дядя Миша или  «Дамочка с косточкой».      
       Хозяйкой в доме была очень красивая и удивительно спокойная жена Рая, родившая трёх красавцев – сыновей. Помню, как дядя Миша с хитрецой в глазах рассказывал: «Когда родился первенец, Толя, я всё думал, как лучше  записать в метриках: то ли рождением на год раньше, то ли годом позже: раньше запишешь – на пенсию раньше уйдёт, позже – в армию позднее возьмут…   Спросил у казенного раввина, а он мне говорит, мол, запишите его тем 1920 годом, когда он родился. А я почему-то до этого сам не додумался!». Нет, воистину велик народ, который умеет смеяться над собой!
       В двадцать втором родился Арон, а в двадцать седьмом – Соломон.  Время было такое: впятером они ютились в одной комнатке.
       Была тетя Рая волшебной кулинаркой. До сих пор помню, как угощала она нас любимым блюдом - меренцимес, морковкой, тушёной с бараниной и черносливом, приготовленной в русской печи в глиняном горшочке! А какие халы она пекла! И всех русских соседок этому обучила.  Впрочем, и сам дядя Миша готовил отменно.
       Нельзя  не вспомнить об очень странной и многолетней дружбе дяди Миши с главным хирургом  города, заслуженным врачом, депутатом Верховного Совета СССР Александром Павловичем Цветковым. Трудно представить себе дружбу столь разных людей. Маленький, подвижный, говорливый еврей, у которого  образование за плечами – полтора года хедера (школы при синагоге), а рядом крупная фигура сурового, аскетичного в быту,  мало общительного рафинированного интеллигента, никогда не имевшего семьи. Дяде  Мише были доверены  ключи от  квартиры доктора, и он следил, чтобы холодильник в доме был полон продуктами. А на холодильнике лежал кошелек с деньгами. «Тратьте столько, сколько считаете нужным». На весь отпуск старики уезжали вместе в деревню. О чём они там говорили, теперь и не узнать. Но Мойсей Еселевич рассказывал, что он неоднократно допытывался у Александра Павловича: «А верно ли сказано в старой еврейской молитве, что  в теле человека есть двести сорок восемь частей и триста шестьдесят пять жил?».              Много лет спустя,  я,

действительно,  обнаружил эту молитву в книге «Сидур. ШМА ИСРАЭЛЬ».
       Дети дяди Миши Израилева росли очень разными. Толя окончил семилетку и занялся спортом: стал инструктором физкультуры. Был он мало похож на своих родителей: плотный, крепкий, озорной, непокорный человек, как теперь говорят, с активной жизненной позицией. Арон, напротив, был тих и скромен, учился хорошо и с детства мечтал о небе. Он занимался в аэроклубе, летал на планере и мечтал попасть в авиационное училище. А мизиникер – младшенький, Соломон  учился отлично, прекрасно пел, за что и

был весной сорок первого награждён путевкой в Артек. Но воспользоваться путёвкой он так и не смог: война помешала.
        В армию призвали старших братьев в сороковом году и отправили служить  на Западную границу, под Брест. Арон же не переставал писать рапорты: «Прошу направить служить в авиацию». Рапортам дали ход: в середине июня 1941 года пришёл приказ об откомандировании его в авиационное училище. Выехал на Урал он за неделю до начала войны.
        А Толя попал в  жестокую мясорубку  самых первых военных дней. Часть их оказалась разбитой в первых же боях. Командование погибло. Собрав группу сослуживцев, младший сержант Анатолий Израилев сам повел их по немецким тылам на Восток. По дороге захватили немецкий обоз, обзавелись трофейными автоматами, немецкими плащ-палатками, запаслись продуктами. А когда встретили отступавшую нашу часть, их чуть не расстреляли, приняв за немецких диверсантов. Хорошо, что среди командиров нашёлся земляк, узнавший  вологжанина.   Так и пробивались вместе к своим до самого Днепра. А на Днепре  попали под страшную бомбежку и нарвались на настоящий немецкий десант. Толя был легко ранен и контужен. Немцы выстроили пленных. Офицер с парабеллумом прямо в лицо спросил: «Юде?». Толя понял, что это – смерть…
     До конца жизни он так и не мог объяснить, как его осенило произнести имя своего соседа по вологодской квартире: «Я русский, фамилия -  Сергеев». Солдат-переводчик так и записал. Комиссаров и евреев немцы расстреляли сразу…  Толя и представить не мог, что эта новая фамилия теперь будет у него «на всю оставшуюся жизнь».
       Почти до самой смерти Анатолий никому не рассказывал  детали своей военной биографии, но, очень серьёзно заболев, однажды пришёл ко мне и сказал: «Ты давно просил рассказать о моей жизни. Теперь включай  свой диктофон: пришла пора исповедываться …». Пить ему уже было совсем нельзя, но рюмку водки он попросил налить…
       «О том, как колонну пленных гнали от Днепра до Литвы, и говорить не буду: во многих фильмах о первых месяцах войны это пытались показать…  Но в жизни  было во сто крат страшнее», - так он начал рассказ о плене. Потом – лагерь под Каунасом. Попал в похоронную команду, вывозившую умерших в дальний овраг. По дороге  местные литовцы кто кусок хлеба бросит, кто репу, кто вилок капустный…   У одного спросил, куда можно отсюда бежать. Сказал, что за речкой – болота, и там немцев нет.  Ближе к первому льду ребята из обслуги немецкого штаба передали: «Беги! Кто-то немцам донёс, что ты – еврей». Бежал, но неудачно: на второй день поймали двух беглецов. Приказали расстрелять. Эсэсовец повел их  в сторону и уже передернул затвор, когда к ним подошёл пожилой немецкий офицер. По-русски он спросил, сколько Анатолию лет. И тут же отдал новый приказ: «Старого командира – расстрелять, а молодой еще пригодится». Недовольный эсэсовец  что-то пытался возразить, офицер же ему сказал: «А тебя разве не ждут дома родители и девушка?», и перевел фразу на русский. Так ещё раз миновала Анатолия верная смерть.
       За ночь речка подернулась тонким льдом, и Анатолий бежал снова, на доске ползком переправившись на другой берег. Преследовать его охрана, видно, не решилась…
       Три дня и три ночи он шёл, не зная куда, пока не попался в лапы к литовским полицаям. Избили, младшему из местной  группы приказали отвести пленного в болото и расстрелять. Тот, действительно, отвел до болота, указал на дальнее дерево и сказал: «Иди вперед и не оглядывайся». Анатолий пошел, ожидая пулю в спину. Выстрел, действительно, раздался, но пуля просвистела где-то высоко над головой…  Так и в третий раз миновала его смерть.
        «Вот тогда я твёрдо поверил, что должен жить до самой победы!». А ещё через пару дней он наткнулся на группу партизан. Новых проверяли очень тщательно, но, узнав, что я еврей, быстро приняли в отряд. Отряд был интернациональным и  назывался  именем знаменитого поэта Адама Мицкевича.  У Анатолия оказалась необыкновенная способность к языкам: он быстро освоил литовский, научился говорить по-польски, понимать по-немецки. Стал разведчиком, освоил подрывное дело. Громили немецкие комендатуры, нападали на обозы, взрывали рельсы, мосты… «В общем, воевали, как и все партизаны…  Здесь интересного было мало. Это была наша работа. Никаких подвигов я не совершал и даже не знаю, за какие конкретные дела дали мне мою первую медаль «Партизану Великой Отечественной…». А рядом сражались и другие отряды, в которые мне приходилось пробираться связным. Там я встречал отчаянного парня, моего тезку Тольку, которого теперь весь Израиль знает как национального героя - генерала Ицхака Арада.
       Наконец, в Западную Белоруссию и в Литву пришли наши войска, и тут же вчерашних партизан одели в милицейскую форму. Так Анатолий Сергеев-Израилев стал лейтенантом – участковым милиционером.   На первых порах местное население, тоже хлебнувшее горькую кашу войны,  в основном приветствовало Советскую армию. Но началась принудительная коллективизация и массовые депортации литовцев в Сибирь и Казахстан. Вот тогда и подняли головы люди из нацподполья. Вот тогда Анатолий ещё дважды побывал на краю смерти: то в окно его кабинета ночью бросили гранату, то два часа отбивался от "лесных братьев", окруживших здание комендатуры. Четырнадцать милиционеров погибли, а оставшиеся трое продержались до прихода подмоги.  Ещё раз  был ранен,  получил новые правительственные награды.    
       Окончательно его выбила из колеи такая история. С железнодорожной станции отправляли очередной состав с депортируемыми. По перрону шагал генерал НКВД, а за ним – свита. И вдруг из  вагонного окна раздался крик: «Толька! Спаси!». Не узнать он не мог: это был голос  литовского друга по отряду, не раз прикрывавшего его в боевых операциях.  Анатолий тут же обратился, как полагается, к генералу. Пьяный генерал  выслушал и со злой улыбкой приказал помощнику: «Того – выпустить, этого – в вагон!». А сам пошёл дальше.
       Помощник отвел лейтенанта в сторону и приказал: «Катись к чёртовой матери и не попадайся на глаза начальству!». Нервы сдали. Анатолий стал пить, и до такой меры, что его сначала исключили из партии, а потом выгнали из милиции. Того он и добивался.
      Ушел в амию жгучий брюнет, а вернулся в Вологду совершенно седой.., Женился и пошёл на завод учеником токаря. Сказал, что больше не хочет отвечать за судьбы людей: слишком много раз убивали его. Слишком много жизней отнял он…   Стал с годами  токарем самого высокого разряда.
       От времен молодости осталась любовь к спорту:  заядлый болельщик и завсегдатай городского стадиона, он считался авторитетным человеком в спортивных кругах.  От партизанских времен остался гордый, резкий и независимый характер:  мог в перерыве между таймами отчитать в раздевалке нерадивого игрока, пару «тёплых» слов найти для неопытного тренера, а то и местным чиновникам нелицеприятно прямо на трибуне выговорить за плохую заботу об игроках и болельщиках. И вообще ругать советскую власть он никогда не стеснялся.
       Закончив рассказ, Анатолий поднял рюмку и, лишь пригубив немного, сказал: «За тех, кто не вернулся…».
       В мир иной он ушёл, оставив  двух красавиц-дочерей, сумевших достойно реализовать себя в этой жизни.
       Иначе сложилась судьба Арона. Училище, куда он попал, готовило штурманов  для дальней авиационной разведки. Окончил  учебу с  отличием, и оставили его инструктором в училище. На фронт  сумел отпроситься только после Сталинградской битвы. Наши войска пошли на запад. Потребовались новые точные карты.  Самолеты дальней разведки делали картографические фотосъёмки в глубоких тылах противника, а немецкие истребители за ними специально охотились. В экипажи  ДРАП – полка дальней разведывательной авиации -  подбирали самых опытных пилотов. От штурмана требовалось высшее мастерство, чтобы вывести самолёт точно на  маршруты съёмок, а от лётчика – строго выдержать высоту и курс машин. Потом нужно было уйти от противника. Летать приходилось и ночами, и в самую плохую погоду, чтобы максимум времени оставаться незамеченными. Стал Арон штурманом звена, потом – эскадрильи. За фотосъемки территории фашистской Германии ещё в сорок третьем году получил орден Красного Знамени, потом ордена Красной Звезды и Отечественной войны.
       Везло почти до самого конца войны. Их самолет сбили только в апреле 1945 года. Приземлился с парашютом не очень удачно: повредил ногу. Потому в поверженный Берлин попал из госпиталя на костылях только 5 мая. Победу отпраздновал вместе со свадьбой. Совсем молоденькой пришла на службу в их полк девочка Сима из города Бар. На момент оккупации там жило 4 тысячи евреев. К освобождению города в 1944 году в живых осталось около 100 человек. Все родные погибли, а она чудом спаслась.  Подружились они с Ароном сразу, но поженились только после Победы, предварительно расписавшись на стенах Рейхстага.
       После войны осваивал Арон первые советские реактивные машины, учил молодых штурманов. Выйдя в отставку, ещё долго работал и заботливо ухаживал за Симой, рано лишившейся зрения. Ушли оба из жизни, не намного пережив друг друга и старшего брата. Со всеми почестями похоронила их дочка в земле обетованной, где прожили они последние свои годы. И пусть Бог простит отступление от еврейской традиции, по которой не принято, чтобы  на памятниках были портреты…     На специальной  кладбищенской алее героев-ветеранов Второй Мировой в израильском городе Беер-Шева много памятников с портретами  в советской военной форме.
        Ближе к концу войны пришла очередь и Соломону идти в армию. Призвали, одели во флотский бушлат и отправили служить на далёкие северные острова около Новой Земли. Служил Соломон в команде, обслуживавшей небольшой запасной военный аэродром морской авиации. Питание – впроголодь, обмундирование – «б/у третьего срока», каждое бревно, каждая щепочка, принесённая морем, - на вес золота. Месяц – лето, по месяцу – весны и осени, остальное – полярная зима. Всего один отпуск домой, а о каких увольнительных могла быть речь? Разве что на белых медведей посмотреть…   И такой службы – целых семь лет.  А как служил, о том  говорят медали,  да пять благодарностей Верховного главнокомандующего.
       После армии с отличием окончил пединститут и работал учителем физики в колонии для малолетних осуждённых.  Стал заслуженным учителем, был награждён орденом Знак Почета. Воспитал и своих двоих детей полезными людьми.
 
       Вы, наверное, помните эмблему знаменитой фирмы Мерседес, трёхконечную звезду. Она означает, что моторы этой фирмы работают на земле, на воде и в воздухе. Вот и друзья братьев Израилевых называли их «Братьями Мерседес»: один воевал на земле, другой – в воздухе, а третий – служил на флоте. И было у братьев на троих сорок пять правительственных наград. Сорок шестой – медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» особо гордился старик-отец: он заработал ее на рытье окопов под Тихвином, куда его по трудовому призыву направили в сорок первом…
       Счастливая была эта семья Израилевых: все вернулись домой! А те Израилевы, что не успели уехать когда-то из Стародуба, так и остались навечно лежать в земле, от мала до велика расстрелянные фашистскими айнзацкомандами и местными полицаями.





             СТИХИ  ВЕТЕРАНА  -  ДОКУМЕНТЫ ЭПОХИ 
               
                Не все читающие сводку
                Представить могут хоть на миг,
                Что значит бить прямой наводкой,
                На доты выйдя напрямик.

                А. Гитович

      В череде исторических годовщин россияне отметили 70-летие снятия ленинградской блокады. Готовимся уже к 70-летию Великой Победы
       Для меня же эти события ассоциируются с именем давнего коллеги и друга, доктора биологических наук, профессора-зоолога Льва Андреевича  Жакова. Около десяти лет он заведовал кафедрой зоологии Вологодского государственного педагогического института, занимался изучением рыбных запасов вологодских озёр. Позднее - заведовал кафедрой в Ярославском университете.
       В его роду сплелись глубокие российские корни с корнями европейскими. Он - сын той потомственной многонациональной питерской интеллигенции, которая почти вся сгинула в страшных репрессиях двадцатых-тридцатых-тридцать седьмых годов прошлого столетия. Потому не случайной была и его вторая фамилия, с которой он прошел войну - Лев Спарионапте.
      Мальчиком Лёвушкой он был участником юннатского кружка Ленинградского дома пионеров. Комсомолец Лёва  21 июня 1941 года окончил школу, а через пару недель стал добровольцем-солдатом народного ополчения Ленинграда.
     В безумно трудном 1943 году Лев Спарионапте был уже не просто  необученным рядовым: он был  наводчиком 45-миллиметрового орудия. На встрече со студентами в очередной День Победы он рассказывал: «На фронт мы шли добровольцами. Писали в заявлениях, что готовы отдать жизнь за Родину. Но настоящими солдатами, если можно так сказать, - профессионалами войны мы стали только тогда, когда поняли, что Родина и мы - должны жить, а погибнуть должны враги - проклятые фашисты. Для этого нужно было пройти через страшные бои с наступавшими на Ленинград немецкими танками, когда в руках ополченцев были только трёхлинейные винтовки с трёхгранными штыками ещё дореволюционного производства…
    А потом в 1942 году оказался я наводчиком единственной на всю роту 45-миллиметровой пушки. Приходилось прятать её в глубоком укрытии и целую неделю засекать цели в расположении противника. Потом ночью мы на руках выкатывали пушку на огневую позицию и с первыми лучами рассвета в считанные минуты прямой наводкой уничтожали фашистские доты и дзоты, пока враг не засёк нашу позицию. У немцев снарядов было хоть отбавляй, а нам выдавали снаряды чуть ли не поштучно. Потому мы нашу пушечку берегли особо.
     Зато совсем другой была война в 43 и в 45 годах, когда мы пошли в наступление уже на немецкой земле. Там уже немцы чаще прятались от нас!».
   Ордена Отечественной войны, Красной  Звезды, солдатские медали, да шрамы от ранений  говорят о том, что воевал Лев Жаков-Спарионапте отменно. Довелось ему в войну лечить свои раны в госпиталях Вологды и Грязовца.
       Дорога его в науку тоже была сродни жизненному подвигу. Вернувшись с войны, он заочно окончил биофак Ленинградского университета. Много лет жил и работал на маленькой биологической станции вдали от городской цивилизации. Там же фактически выполнил диссертационное исследование.
       И прошел он эту трудную дорогу вместе с женой - замечательной женщиной Любовью Вадимовной Жаковой, в крови которой тоже смешались гены трех-четырех  кровей. Свою любовь она  достойно пронесла через блокаду и подарила мужу трех замечательных сынов и дочку. Питерский кинодокументалист Игорь Шадхан снял  фильм об этой семье «Я живу пока люблю». Фильм  демонстрировался на экранах многих стран Европы.
      Семья Жаковых сохранила бесценные теперь документы времени - всю переписку военных лет: из дома - на фронт, и с фронта - домой. Шестьдесят с лишним лет назад, зимой 43-го года солдат пишет матери: "… Я сейчас читаю Гёте. Пойми - драмы Гёте на фронте! Здесь, в землянке, в 400 метрах от фрицев. В этом столько смысла!…".
        А ещё там же в окопах девятнадцатилетний солдат  писал стихи, и не просто стихи, а венок сонетов - одну из самых сложных поэтических форм. Только очередное ранение помешало ему замкнуть сонеты в венок. Посылал он свои стихи с передовой во фронтовую газету, но там  их почему-то не оценили.
     Как не вспомнить стихи, что он посвятил любимому Ленинграду !

                ЛЕНИНГРАДУ  - К 240-ЛЕТИЮ
                Я вспоминаю, как в последний раз
                По твоему асфальту до вокзала
                Мою шинель  улыбка милых глаз
       С любовью, гордостью и грустью провожала.

Потом я, раненый, увидел вновь тебя
В окно вагона, проезжая мимо…
Как я просил: "Оставьте здесь меня!"
Но были так врачи неумолимы.

С тех пор в окопах многих я лежал
На западных и северных границах,
Но я тебя, мой город, защищал,
Везде, где только приходилось биться.

Я ощущал душою каждый взрыв
И каждый грамм урезанного хлеба.
И жгла меня зима, обледенев,
И видел алое я от пожаров небо.

Вокруг меня таёжный океан
Волнует северный неукротимый ветер,
Но я с тобой, Гранитный Великан,
Двухсотсорокалетье твоё встретил.

И в этот день мне хочется сказать
О том, что я воспитан был тобою,
Что эту честь стараюсь оправдать
Как человек, как гражданин и воин.   

        На госпитальной койке  молоденький солдат  в том же сорок третьем написал строки, которые словно обращены к сегодняшним поисковым отрядам:

                ПАМЯТЬ
Его могила жёлтым мхом покрыта,
И надпись выцвела: "…За Родину… Андрей…"
И больше ничего не разобрать на ней:
Дождём с фанерки остальное смыто.

Но здесь, где он лежит, врагов отчизны нету.
Его бессмертие не в надписи, а в этом!

     Однажды в междугороднем автобусе  оказались рядом   пожилой ветеран-фронтовик, Почётный гражданин города Ярославля, профессор Ярославского университета Лев Андреевич Спарионапте-Жаков и  вологжанин скульптор Игорь Евгеньевич Фарфель. Как водится в дальней дороге, случайные попутчики разговорились. Игорь показал профессору фотографии своих работ.
                Лев Андреевич Жаков
Особо привлек  внимание профессора памятник диктору Левитану.  На какой-то момент  он задумался, а потом прочёл свои стихи, написанные как обращение к однополчанину. 
 
 ОДНОПОЛЧАНИНУ
Всю жизнь со мной Вы были рядом.
Я никогда не видел Вас.
Но Вы мне отдали приказ
Стать ополченцем Ленинграда.

Когда лежал в госпиталях,
Вас рядом не было в халате,
Но говорили Вы в палате
О том, как ждут нас на фронтах.

Знакома Вам передовая.
Вы знали каждого из нас,
Когда с волненьем сводки ТАСС
В окопы нам передавали.

В землянке, ночью, после смены
Я узнавал из Ваших слов,
Что исполнял ноктюрн Шопена
 Для нас, солдат, Серебряков.

Хотя "Ура" Вы не кричали,
Как фронтовик и ветеран,
Вы всех полков однополчанин,
Любимый диктор Левитан.

      И действительно, Юрий Борисович Левитан был любимцем всего советского народа. В самые тяжкие годы войны его голос был голосом надежды на грядущую Победу. А в День Победы в студию московского радио ликующие люди внесли его прямо на руках!
     Гитлер же называл его самым главным евреем в России и своим личным врагом. Обещал в день своей победы заставить Левитана объявить о ней по берлинскому радио, а затем в поверженной Москве на Красной Площади первыми повесить его и Илью Эренбурга. Не случилось! И в том есть вклад солдата Льва Спарионапте=Жакова.
   Это Левитан по радио рассказывал на весь мир о падении Берлина, о суде над фашистскими военными преступниками в Нюрнберге.
   До конца жизни Юрий Левитан вел праздничные  репортажи с Красной Площади, из Кремлевского Дворца съездов, озвучивал лучшие документальные фильмы, рассказывал о встрече первого Космонавта нашей планеты.
      Памятник Юрию Левитану работы скульптора Игоря Фарфеля установлен на Новодевичьем кладбище в Москве.
               
Игорь Евгеньевич и Евгений Исаакович Фарфели около памятника Юрию Левитану на Новодевичьем кладбище в Москве
   
         Фронтовые стихи и письма Льва Андреевича частично впервые были опубликованы только в 1997 году в Вологде в виде миникнижки. Это сувенирное издание было осуществлено при поддержке ветеранской организации Вологодского подшипникового завода. Недавно в Ярославле издан ещё один сборник его стихов.               
         В Вологодском пединституте около десяти лет Лев Андреевич развивал новое направление в экологии "Имитационное моделирование экосистем".  Он создал настоящую школу биологов-экологов, и ныне продолжающих начатые исследования. Его лучшие ученики и друзья  теперь составляют основной научный  и педагогический потенциал естественно-географического факультета Вологодского Государственного Педагогического Университета.
        В последние годы Лев Андреевич Жаков продолжал разрабатывать эту тему в Ярославском университете, и там тоже создал свою научную школу. Там же он был назван Почётным гражданином города Ярославля. После тяжёлой и продолжительной болезни Льва Андреевича не стало 16 марта 2005 года. Завещал он себя похоронить недалеко от Ярославля, на скромном сельском кладбище рядом со старинной церковью. Совсем не случайно друзья и коллеги называли профессора Жакова  человеком высочайшей пробы, до конца и с полной отдачей исполнившим свой гражданский, научный и семейный долг.





                ПОЧЁТНЫЙ ГРАЖДАНИН ГОРОДА ВОЛОГДЫ

                Вологда – город - моя судьба,
Что жизнь мою согрела,
Любовь привела, друзей нашла,
А сердце выбрало дело.

                Н. Турупанов

       Во многих российских городах есть люди особо почитаемые. Их узнают на улицах.  С ними  здороваются при встречах, их приглашают на торжества. Чаще всего - это герои-ветераны, популярные в народе врачи, уважаемые учителя, артисты, известные строители, спортсмены. Иногда слава этих людей отмечена почетными званиями, но всегда безоговорочно признана людьми. Потому их имена напрямую ассоциируются с названием городов.
       Вологда была в числе первых городов России, в которых еще с дореволюционных времен было введено звание "Почетный гражданин города". Достаточно вспомнить личного почетного гражданина, купца первой гильдии, одного из богатейших людей России Христофора Семеновича Леденцова, на свои средства создавшего "Общество содействия успехам опытных наук и их практического применения" и учредившего высокие научные премии задолго до Нобелевских.
       Почетным гражданином Вологды был машинист паровоза Герой Социалистического Труда  Василий   Болонин. Это он в годы войны первым в стране стал водить особо тяжеловесные составы.
                Василий Иванович Болонин

    В советские годы почетным гражданином Вологды стал профессор Василий Вячеславович Лебедев, врач-гигиенист, открывший лечебные свойства источников около города. На их базе теперь создан прекрасный санаторный комплекс.
                Василий Вячеславович Лебедев
   В 2001 году почетным гражданином Вологды стал фотограф  фотоателье Абрам Наумович Бам. Надо признать, что сам факт избрания еврея-фотографа   Почетным гражданином старинного русского города - не совсем ординарный.
     Давайте побеседуем с этим человеком. Может быть, что-то станет понятнее…
- Как сложилось ваше детство?
-       -   Родился я в Вологде в семье совсем небогатых родителей - беженцев из черты оседлости в годы 1-й Мировой. Рос в русской среде, в которой никому дела не было до моей национальности: вместе учились, вместе купались, вместе играли в футбол, увлекся фотографированием, работал ретушером. На еврейские традиции в семье я не больно-то и внимание обращал…
-        В июне сорок первого меня отправили с "недоростками" рыть окопы под Тихвин. Рыли, грузили  тяжелущие ящики со снарядами с барж в вагоны. Нас, практически, совсем не кормили…  Вернулся домой через два месяца, а меня уже ждет повестка в армию. Горвоенком прямо с комиссии привёл к себе в кабинет: "Ты что же, парень, такой отощавший? Иди-ка ты домой: пусть мать подкормит, а то из тебя воина не получится". Мама, действительно, немного подкормила. А к сентябрю - новая повестка, но не сразу на фронт ушёл, как   многие мои сверстники. Сначала меня как комсомольца, отправили в училище, готовящее военных шифровальщиков.
-         Первое время очень тянуло к маме, к её теплой заботе и вкусной кухне… Но война есть война! Кончил курс обучения и попал на фронт. Воевал  на Волховском фронте, где полегли большие  тысячи моих сверстников.
-         Служба военных шифровальщиков на войне  очень ответственная. Особенно – на передовой. Через них штабы всех уровней получали  приказы. Через них же передавалась начальству информация о положении на передовых.  Шифровальщики подчинялись только командирам частей и начальникам штабов. В их землянки не могли входить даже офицеры контрразведки.
-       Любая утечка информации, любые ошибки в передаче приказов и донесений по вине шифровальщиков каралась немедленным трибуналом и расстрелом.  Ходить в атаки шифровальщикам не позволялось, но под обстрелами и бомбежками  бывали часто: немцы, конечно, всегда охотились за нашими штабами.   
-       Во время одной из бомбежек я был ранен осколком в голову. Этот осколок и сейчас виден на рентгеновском снимке… Вернувшись в строй, прошёл ещё Ленинградский и Прибалтийские фронты. Повезло: вернулся домой, к маме! А мог попасть и под трибунал. Однажды послали меня в штаб за новыми шифрами. В охрану дали возницу и автоматчика. Дело было суровой зимой. На обратной дороге лошадь испугалась разрыва шального снаряда, рванула на угоре так, что все трое вылетели из саней. Великое счастье, что я вез секретные документы, спрятав сумку с шифрами на груди под гимнастеркой. Лошадь с санями мы искали полночи в темном лесу. С трудом нашли. А потом пришлось охране доказывать, что документы всё время были при мне, а не в санях полночи и без охраны…  Хоть особисты и не имели к шифровальщикам доступа, но внимательно следили за соблюдением правил секретности.
-      Кончил войну старшим лейтенантом.  Имею девятнадцать правительственных  наград, из них – три ордена: Красной Звезды, Отечественной войны  первой степени и орден Трудового Красного Знамени. Теперь я майор в отставке.
-     А после демобилизации надо было устраиваться на работу.  Я же ничего не умел, кроме как воевать и играть в футбол…  Вспомнил про фотографию, стал снимать сам. Учился у старых мастеров. И по началу не думал, что это станет делом жизни. Понял, когда познакомился с массой интереснейших людей всех возрастов и профессий, разных увлечений и пристрастий. И по настоящему оценил свое призвание только тогда, когда чаще  стало удаваться схватить на пленку  индивидуальность каждого человека.
      Я просто полюбил людей, и тех, кто приходил заказать портрет, и тех, кому нужны были срочные фотографии на казенные удостоверения или паспорта. Мне всегда интересно находить в каждом индивидуальные черты. Порой, я даже в уме пытался придумать человеку "легенду", соответствующую его облику. И не люблю халтуру! Этому меня еще отец научил - относиться к любой работе серьезно.
-      Особенно мне нравилось всю жизнь делать портреты  духовно богатых людей. Не было в городе артиста, писателя, музыканта, кто бы не снимался у меня. Каждое лицо - неповторимо: самая малая асимметричность придает ему индивидуальные черты. Их, эти мало заметные особенности, надо либо подчеркнуть, либо ослабить.
                А.Н. Бам. Почетный гражданин   г. Вологды.
-   Есть у меня серия портретов людей военных. Я хорошо понимаю их внутренний мир. Но надо передать индивидуальность. Полковник Иван Наумович Михасик - бывший Подольский курсант - ветеран обороны Москвы. Это умный и очень добрый человек. Доброту выдает улыбка. Вот полковник-артиллерист Владимир Абрамович Амбарцумян.  Его армянские глаза полны глубины и грусти.
-               
- Вот портрет генерала Крутских - военная косточка во всем, во взгляде, в фигуре, в позе…   А вот портрет молодого сержанта, получившего первые свои лычки: завтра он пошлёт это фото домой. Надо, чтобы родители и невеста порадовались…
-                Заслуженный деятель искусств
-                Исаак Львович Эльперин
-      Однажды меня попросили сделать фотографии первого секретаря обкома Анатолия Семеновича Дрыгина. Идти с аппаратом в обком я отказался, пригласил к себе. Пришёл он суровым, напряжённым, весь - в своих делах и думах. Сразу было видно, что торопится…  Пока готовился к съемке, он, глядя на мои орденские планки, спросил, где я воевал. "В армии,  которая воевала рядом с Вашей. Вы там командовали  полком, товарищ полковник", - сказал я. Сеанс съемки затянулся надолго, пока мы не перебрали в памяти  наших сослуживцев. А портрет получился: живой взгляд умного и жесткого руководителя. И вот так многих приходилось "разговорить", расслабить, заставить снять маску, чтобы показать характер. Это ведь не то, что: "Внимание! Сейчас вылетит птичка…!". Пришлось стать психологом!
-     -  А художником Вы себя не считаете? - спросил я Мастера.
-   -  Ну, это - обязательное условие успеха. Но фотограф-художник творит красоту  не так, как живописцы, графики, скульпторы.  Ретуш, кисть - это важное, но не  главное. В мое время не было компьютерного дизайна. Только - лампы освещения, экраны, да приличная оптика (а моей павильонной камере,  как говорится, было "в обед - сто лет"). И даже в черно-белом исполнении удавалось передать и формы, и объёмы, и характеры…
-               
-                С.И. Цейтлин.  Фотохудожник.
-
- - А всегда ли были довольны ваши клиенты?
-    - Конечно, встречались и такие, кто по басне Крылова говаривал: "Я удавилась бы с тоски…". Ведь есть же такой анекдот:
-          Обращается дама к фотографу.
-         – Вы не могли бы меня изобразить на десять  лет моложе?
-         - Мадам! Ну, конечно, мог бы,- отвечает фотограф, - если бы вы пришли      
-            ко мне    десять  лет назад.
-
-       Но куда чаще люди были довольны. А еще недовольными когда-то бывали "компетентные органы"… Давно, ещё во времена очень строгой социалистической морали ко мне обращались многие молодые женщины с просьбой сделать портреты в стиле "ню". Пишут же художники обнаженную натуру! Попробовал и я… Получилось! Стал чаще снимать прекрасные женские фигуры. Но однажды вызвали в "инстанции":
-       "Вы почему занимаетесь порнографией?". А я им - альбом скульптур Родена и репродукцию "Данаи".  " Это тоже порнография, по-вашему?", - спрашиваю. У них на столе - целая пачка моих работ. "Что, - спрашиваю, - красивые женщины?". Соглашаются, восторгаются. На том  и разошлись… Теперь же на выставку моих работ бывшие молодые фотомодели приходят с семьями. Могу похвастать: в справочник лучших российских фотографов, снимающих обнаженное тело, я тоже попал.
-     - Как изменились с годами Ваши представления о фотоискусстве и о фотомоделях?
-       - И теперь, и раньше во все века красота человеческого тела была великой силой. Но только от художника зависит, как её подать зрителю. Должны быть у художника вкус и чувство меры, чтобы красота не предстала безнравственностью. Нынче фотохудожнику мешает во многом мода. Так, макияж, доведённый до абсурда, скрывает внутренний облик. Излишняя откровенность снимает покров тайны, такой значительный, как в "Незнакомке"  Крамского. Стереотипы причесок меняются, а порой их излишняя вычурность ничего не добавят к бездушному взгляду новой фотомодели.
-     Юноши нынешние хотят быть на фотографии "крутыми". Заставить их естественно улыбнуться - целая задача. А без улыбки нет доброты человеческой. Потому и я  в ателье всегда работал с улыбкой и в удовольствие. И люди приходили ко мне целыми семьями, как на праздник.
-      Я любил чёрно-белую фотографию, а теперь возможности фотомастеров  резко возрастают с появлением цвета и цифровых камер. Теперь с помощью компьютерного дизайна можно голову лошади приделать к туловищу всадника, а можно и наоборот… Интересно! Но будет ли такая фотография документом своей эпохи?
-
-          -   Вы, конечно, и в семье человек счастливый?
-          - Да! У меня замечательная жена. Мы с ней коллеги по работе. Анна Абрамовна была прекрасным ретушёром. А какой она хозяйка в доме была, какая кулинар, - спросите у всех наших друзей. Дом наш всегда открыт для гостей. Со здоровьем ей не очень повезло. Рано ушла из жизни, но её мужеству можно поучиться многим.  Сын у нас добрый и внимательный к нам. Иногда кажется, что он не все наши советы слушает… Так ведь это было и есть всегда: молодые предпочитают учиться на своих ошибках, а не на  наших советах. Доверять детям надо! Он ведь - инженер, а у меня - за плечами всего семь классов образования… Правда, ещё  и вся прожитая жизнь!  Красавица-внучка, студентка - наша общая любимица.
-       Жаль только, что здоровье начало сдавать. А до семидесяти пяти лет я ещё и на лыжах ходил, и холодной водой обливался, даже за ветеранов в футбол играл.
-         И, несмотря на всё, я оптимист, верящий в людей и любящий жизнь.
-    -   Наконец,  вопрос: как Вы относитесь к своему званию "Почётный гражданин города"?
-        - К наградам отношусь спокойно. Кроме фронтовых орденов и медалей в восьмидесятых годах я был награжден орденом Трудового Красного знамени.                Я люблю свой город, я его патриот и, если можно так сказать, фотолетописец. Особое чувство ощущаешь, когда на больших всероссийских  выставках вручают призы и грамоты, когда объявляют твою фамилию и добавляют - "Вологда". Потому это почётное звание мне особо приятно.
-    - И последнее:  что для Вас "еврейский вопрос"?
-    - Для меня лично - это не вопрос. Я счастливый человек, потому что всю жизнь имею массу друзей разных национальностей. С уважением отношусь к людям разных вероисповеданий. И они, как я понимаю, относятся к моей семье так же. Любил, когда в еврейские праздники  моя жена готовила традиционные блюда, такие, как готовила мама… Кто-то решил уехать на землю обетованную. Я их могу понять. Но для меня  наш общий дом  - Россия. А то, что была соседка, которая во все инстанции писала на меня - еврея жалобы, так ведь бытовой антисемитизм был везде и во все времена.   Не хочет идти фотографироваться ко мне, пусть идёт в другие ателье. Бог ей судья!
-     В канун 2014 года не стало Абрама Наумовича Бама. Теперь музеи Вологды собирают его работы – документы эпохи.

-



И З   В О С П О М И Н А Н И Й   Т А Н К И С Т А
Ну что судьба - ты на неё не сетуй:
Неповторимо наше бытиё.
Она тебя вела по белу свету
И сохранила в тысяче боёв.
С.Орлов
Эту историю рассказал мне доктор физико-математических наук, профессор Абрам Яковлевич Дубовицкий. Когда-то мы работали вместе с ним в Вологодском пединсти¬туте. Коллеги и студенты очень любили этого общительного, до¬брого человека, всегда готового выслушать собеседника и при¬дти на помощь. Позднее был он ведущим учёным в российском нау¬чном центре Черноголовке. А в нашей области работают десятки учителей математики - его учеников. Скончался Абрам Яковлевич  в 20…. Году, а недавно научная общественность     Черноголовки отметила 90-летие со дня рождения выдающегося учёного.
Хотя его исследования в математике лежали далеко от теории вероятностей, но оказывается, он тоже верил в "пересечение дорог и судеб", трудно описываемых математикой... И, как бы в подтверждение, Абрам Яковлевич  рассказал то, что с его разрешения  постараюсь по возможности точно вос-произвести.
В войну лейтенант Дубовицкий командовал танковым взводом  28 гвардейской Лиозненской танковой бригады. Их посылали на прорыв немецких оборонительных рубежей. Срок жизни машин и экипажей в таких операциях исчислялся часами, днями: первая волна погибала, чтобы открыть другим дорогу. Лейтенан¬ту Дубовицкому везло: машины горели, а он отделывался лишь ранениями.
 
А.Я. Дубовицкий (справа) с фронтовыми друзьями. 1942.
    На третий день известной операции "Багратион" в Белорус¬сии их взвод послали на разведку к мосту через Западную Двину. Лейтенант Дубовицкий в разведке столкнулся лицом к лицу с группой эсэсовцев. Стреляли почти в упор. С перебитой рукой лейтенант успел разрядить обойму своего пистолета в ближне¬го немца. Спасло то, что сзади шли его тридцатьчетверки.
                Месяц в госпиталях прошел быстро. И сразу новое  назначение в резервный танковый полк, на окраину Москвы.
    В войну Абрам Яковлевич потерял практически всех своих близких и родителей.  Всю семью одного из братьев расстреляли немцы. Брат - танкист погиб под Кременчугом, брат пехотинец - погиб под Смоленском. В Москве же жила единственная тётушка.
        На её имя он выправил свой лейтенантский аттестат и завеща¬ние. Впереди ждали новые бои, а вечно на удачу надеяться бы¬ло трудно.
   Трамваи от Сокола на Марьину Рощу ходили редко. Народу ехало много. В вагоне сильно трясло. Приходилось здоровой рукой то хвататься за поручни, то придерживать больную руку, ещё не оправившуюся от ранения.
Когда же он вышел из вагона, в кармане его галифе не ока¬залось трофейного бумажника, подаренного фронтовыми друзья¬ми. Подвело то, что в госпитале выдали гимнастерку без наг¬рудных карманов (как тогда говорилось, хб/бу - хлопчатобу¬мажную, бывшую в употреблении). Карманы у таких гимнастерок спарывали, чтобы зачинить дыры на локтях. Вместе с бумажни¬ком пропали все документы и деньги...
Родственницу огорчать не стал, ничего о пропаже не ска¬зал, пообещал приехать в другой раз. Вернулся в часть, и на¬чалось разбирательство дела "...О потере бдительности, ут¬рате личных документов и партийного билета". Ничего хороше¬го это не обещало.
Но вскоре лейтенанта вызвали на КПП части, где его ждала тётушкина соседка, а с ней... двоюродный брат Женя, с которым не встречались с детских лет. По дороге на фронт артиллерист-истребитель танков Женя получал на московских заводах новую технику и тоже навестил тётушку. Встреча была вдвойне ра¬достной: тётушке сообщили, что пропавшие документы лейтена¬нта Дубовицкого найдены, и за ними нужно явиться по назван¬ному адресу. Тотчас поехали туда.
Приехали... и поняли, что попали… в воровской притон. Их встретили  приветливо,  усадили  за стол,  вернули бумажник с документами и посоветовали больше "не те¬рять".
 "А как же вы меня  нашли?"- спросил лейтенант. "Это было много труднее, чем найти  твой бумажник. Нашли по адре¬су твою родственницу, а через неё - и тебя".
Когда выпили и закусили, сказали: "Вот теперь мы тебя, тако¬го хорошенького, и доставим к майору Козлову, а то он обещал за тебя всю нашу малину своими танками передавить!".
Майоров Козловых в России много. Ничего не поняв, Абрам Дубовицкий вскоре оказался у ворот военного госпиталя. И вдруг навстречу лейтенанту шагнул в госпитальной пижаме ... его бывший комбат, с которым они пошли в последние бои. Машина комбата Козлова  сгорела  одной из первых. Майора без сознания отправили в медсанбат. Боль¬ше о нём ничего не знали.
   Можно не описывать такую встречу. Можно только догадывать¬ся, как попал комбат Козлов в тот притон, как случайно уви¬дел валяющиеся документы Абрама Дубовицкого, какой "кон¬церт" устроил он хозяевам воровского  притона. Можно только догадываться, как блатная братва искала хозяина бумажника...
Информации о судьбе батальона у лейтенанта Дубовицкого бы¬ло всего на два дня больше, чем у майора Козлова, но обсуж¬дали они её долго и подробно.
Дали друг другу слово встретиться в Москве после войны. Но второй раз их дороги так и не пересеклись. И в теории вероятностей, и вне рамок этой теории чудеса случаются ред¬ко.
Гвардии лейтенант, командир танкового взвода Абрам Дубови¬цкий после очередного тяжёлого ранения в 1945 году поступил на мехмат МГУ, окончил аспирантуру. Какой прорыв для комбата Козлова оказался по¬следним, так и не известно. Но в Москву он, видимо,  не вернулся.
А случайный свидетель этой истории артиллерист-истреби¬тель танков Женя, пройдя всю войну, до Победы дожил, но... погиб 13 мая 1945. Где-то западнее Праги отпетые фашисты  по¬чти до двадцатого мая пытались пробиться на Запад, чтобы сда¬ться американцам. С ними уходили и остатки власовской армии. Они знали, что ждёт их в русском плену...
Мать Жени, ждавшая единственного сына всю войну, не выдержала горя и ушла из жизни, как только получила похоронку.
Абрам Яковлевич был в числе десяти Дубовицких, сражавшихся на фронте. Вернулся живым с войны он один... Ещё человек пятнадцать из этого большого рода  сгорели в огне Хо¬локоста.  Абрам Яковлевич собрал все документы о трагических судьбах своих близких и передал их в музей  Холокоста  Яд-Вашем.
Абрам Яковлевич Дубовицкий ушёл из жизни, оставив после себя целую плеяду учеников-математиков, а его математические работы специалисты считают классикой.





ГДЕ - БЫЛЬ, ГДЕ - ПРАВДА…

Нет, ребята, я не гордый.
Не заглядывая вдаль,
Так скажу: На что мне орден.
Я согласен на медаль.
Но медаль, и та не к спеху…
                А. Твардовский

    
     В своих краеведческих поисках мне довелось выслушать самые подробные рассказы двух  земляков-вологжан, участников форсирования Днепра. Герой Советского Союза пулеметчик вологжанин Борис Фарунцев высокое звание получил за форсирование  на северном плацдарме. И солдат Илья Михайлович Хайкин отличился при форсировании Днепра и Припяти там же. И тот, и другой  были в составе  передовых групп, первыми захвативших плацдармы на правом берегу. И тот, и другой чудом остались живы. И рассказы обоих участников событий  совпадали даже в малых деталях.
     Борис Фарунцев был опытным солдатом: довелось ему воевать и в финскую кампанию,  и в немецких тылах. Он говорил: «Остался я в окопе у пулемета один. Остальные погибли.  Впереди наступают немцы. Из окопа подняться нельзя: вмиг убьют.  Вот и я немцам не давал подняться. Хорошо, что патронов было много: продержался, пока наши не подошли».
     Судьба доцента кафедры географии Вологодского педагогического университета Ильи Михайловича Хайкина была в чём-то очень проста, а в чём-то - необычна. Родился в Белоруссии в 1916 году. Рос  в большой, многодетной еврейской семье. Старшие - кто - сапожничал, кто - портняжничал, а младшего брата решили учить. Учился прилежно. Послали в пединститут: стране потребовались учителя. Даже к повышенной стипендии отличнику приходилось по ночам подрабатывать. А ещё был он примерным комсомольцем: от  поручений никогда не отказывался.  Говорил: "Так родители воспитали". Но каждую свободную минуту он тратил на чтение научной литературы по любимой географии. Трудолюбие и любознательность были отмечены: дали направление в столичную аспирантуру по экономической географии. А после аспирантуры сразу направили в одну из республик Средней Азии в новый пединститут, и сразу  - на должность декана факультета и заведующего кафедрой. Это было весной  1941 года.
       Война спутала все карты, поломала многие судьбы. Призвали в армию. При формировании части потеряли документы об образовании. Рядовым красноармейцем Илья Хайкин с маршевой ротой попал на передовую. Отступал, наступал. Участвовал в сражении на Курской дуге. Не один раз был ранен, но, к счастью, не тяжело. И опять - на передовую. А о том, что он - кандидат наук, никому не говорил. Только, как "шибко грамотному", ему поручали то проводить политинформации, то вести учёт потерь своего подразделения, а иногда  - разбираться в картах.
    Старшина не раз предлагал ему пойти в школу сержантов, но он отговаривался: «Образование не позволяет». А в караулах, в нарядах, в боях этот кандидат наук  ничем не отличался от остальных бойцов-гвардейцев.
       Вести дневники в Красной армии в войну не разрешалось. А хотелось для памяти кое-что записывать.  На маленьких клочках бумаги Илья Михайлович делал заметки и прятал их то за пазухой, то в сапог. Но до старости сохранил только одну такую  записку, которую написал в госпитале уже за Днепром. Остальные утонули в Днепре вместе с сапогами.   
 
 

     Гвардейская стрелковая дивизия, в которой служил Илья Михайлович,  получила приказ форсировать Днепр.  Обращаясь к воинам, Военный совет фронта писал:
       «Боевые друзья! В боях с врагом вы показали величественные примеры отваги, мужества и героизма. Грудь многих из вас украшена орденами и медалями. Около тысячи бойцов, сержантов, офицеров и генералов нашего фронта удостоены высшего звания — Героя Советского Союза. Вы разгромили врага на Дону. Вы разгромили немецкие дивизии под Белгородом. От Дона до Днепра вы победно прошли сквозь пламя и лишения войны».
 Листовку с этим текстом Илья Михайлович сохранил.
      Форсировать Днепр нужно было недалеко от села Сорокошичи, где река делает крутую петлю. Подручных средств для переправы не было, а плавать гвардии солдат Хайкин умел «чуть лучше топора».  Течение Днепра в этом месте было направлено от левого берега к правому. Рядовой   Хайкин обратился с предложением к командиру роты, разрешить ему с пулеметчиками ночью подняться выше по течению Днепра, так чтобы течение само принесло их к месту высадки ещё затемно. Время и место переправы  солдат-географ  определил заранее, пустив по воде сооруженный из щепочек кораблик.  Солдаты нашли небольшой сарай, разобрали на брёвна. К  брёвнам привязали верёвками пулемет,  а на досках пристроился пулеметчик. Двое солдат, умевших хорошо плавать, толкали плотик  с ящиками патронов. Сам же Илья Михайлович пристегнулся к двум брёвнам солдатскими ремнями и отдал себя во власть течению.  Направление и скорость течения он рассчитал точно.  К середине ночи группу солдат без всякого шума  прибило течением к противоположному берегу. Немцы их не заметили.  На берегу срочно окопались, и когда первая рота начала переправу, они фланговым огнём  обеспечили успех операции. Потом пришлось отбивать немецкие атаки, и не одну.   Немцы решили укрепиться за рекой Припять. И этот приток Днепра  их гвардейская часть форсировала с ходу таким же манёвром: по примеру солдата Хайкина: ночью сначала переправили по течению несколько пулемётных расчётов, а потом остальной личный состав.
        Но пришлось форсировать ещё и приток Припяти – небольшую, но «зловредную» речку Уж.  Хоть и была эта Уж  много меньше, чем Днепр и Припять, но немцы успели создать там сильные укрепления на высоком берегу. Было  это как раз недалеко от печально известного теперь Чернобыля.
       И вот тут-то, за речкой Уж Илью Михайловича ранило и контузило.  Только в госпитале, придя в себя, он узнал, что освобождены и Чернобыль, и Киев.
                Илья Михайлович Хайкин
        В книге «Военная история» есть такие строки: «Советское Верховное Главнокомандование приняло  необходимые меры для создания высокого наступательного порыва и всестороннего обеспечения наступления.  Стимулируя инициативные и решительные действия всего личного состава, Ставка в директиве от 9 сентября 1943 года предлагала за успешное форсирование крупных водных преград и закрепление на плацдарме представлять отличившихся воинов к высшим правительственным наградам, а за преодоление таких рек, как Днепр (ниже Смоленска) и равных ей по трудности форсирования – к присвоению звания Героя Советского Союза».      
        Обещали  живым дать звание Героя Советского Союза за Днепр.  А Илья Хайкин подряд форсировал три реки…  Но получилось не совсем так, как предлагала Ставка. В госпиталь  прибыл высокий военный начальник и от лица командования объявил награды лежачим раненым. Приказ о награждении заполнялся тут же в палате. Рядовому Хайкину  Илье Михайловичу записали: медаль «За отвагу»…   Пообещали:  отличившихся  награды будут ждать в их частях. Однако  нестроевого солдата после ранения не демобилизовали, а зачислили  не в своё  подразделение, а в комендантский взвод гвардейской дивизии, с которым он от Курской дуги дошел до Берлина. А о той медали так и не вспомнили…
      Но и в поверженном Берлине для него война не кончилась.   По высокому приказу 2-го мая 1945 года всех, кто в их части мог держать в руках оружие, неожиданно посадили на танки и бросили в знаменитый рейд на Прагу в помощь восставшей чешской столице. По дороге пришлось с боем уничтожить  немецкую противотанковую батарею.  Одними из первых они ворвались в  предместья Праги. "За всю войну я так быстро ни на чём не ездил, да и после войны - тоже", - рассказывал Илья Михайлович.
     Вероятно, это был уникальный случай, когда кандидат наук прошёл  всю войну рядовым солдатом на передовой.
        После войны он стал преподавать экономическую географию в Вологодском пединституте, почти тридцать лет заведовал кафедрой.  Был Илья Михайлович человеком удивительной личной скромности, не любил вспоминать войну. Говорил: « В рассказах о войне трудно понять, где -  быль,   а где - правда».  Отличали его энциклопедичность знаний, пунктуальность в работе, высокое лекторское мастерство, предельная корректность в общении с коллегами и студентами, удивительная  неприхотливость в быту и постоянная забота о тех немногочисленных родных, кто уцелел в войну.
       Целое поколение  учителей географии Вологодской области с глубоким уважением вспоминает своего педагога. Почти все сотрудники географических кафедр Вологодского государственного педагогического университета - воспитанники Ильи Михайловича.       
       Но особенно он любил читать лекции по экономической географии зарубежных стран слушателям высшей партийной школы.  До сих пор его бывшие слушатели вспоминают: «На многие истины он тогда ещё, при закрытом железном занавесе, сумел нам открыть глаза… Не боялся, что перед ним партийные слушатели. Постоянно ссылался на «Голос Америки» и радиостанцию «Свобода»», хитро подмигивая: «Ведь мы с вами – идеологические работники, и должны знать, кто с нами борется!».
        Уже находясь на пенсии, Илья Михайлович  много сил и времени потратил на поиск материалов о вологжанах, удостоенных звания «Герой Советского Союза». Может быть, он надеялся, что обещанная ему награда где-то затерялась в архивах. Так это или не так, теперь трудно утверждать.   Такое случалось нередко. Ведь орден Богдана Хмельницкого только через  сорок лет после Победы нашёл его коллегу по кафедре, комбата времён войны, доцента Николая Петровича Антипова. Много новых имен вологжан - Героев Советского Союза Илья Михайлович своим кропотливым краеведческим трудом нашёл в военных архивах, и теперь они заняли достойное место на обелиске в Кировском сквере Вологды.
     А нам же теперь удалось установить, что в своем подразднлнгии Илью Михайловича сочли  то ли погибшим, то ли пропавшим безвести, даже дважды его имя внесли в списки потерь при форсировании Днепра.
      В его личной библиотеке рядом с богатым собранием книг по экономической географии  мы  увидели большую коллекцию изданий, посвящённых  форсированию Днепра и освобождению Киева.
         Скончался доцент Хайкин в 2001 году. Единственную фронтовую записку,  которую он мне показывал ещё при жизни, мы нашли в  шкатулке с орденами и медалями.  Он их редко одевал. Плохо сохранившаяся  записка была вложена в   удостоверение к медали "За освобождение Киева". Для него это была дорогая реликвия.       А единственную найденную в столе фронтовую фотографию солдата Хайкина, сделанную фотографом политотдела для партбилета, попросил подарить ему молоденький участковый младший лейтенант милиции, присутствовавший при  вскрытии квартиры. «Уж очень он похож на моего деда, не вернувшегося с войны. Такую же фотографию я видел в деревне, в  доме  бабушки».
      Ну, как мы могли отказать ему в такой просьбе!
     На  Лютежском плацдарме в 30 километрах севернее Киева в ночь на 26 сентября 1943 года совершили самый настоящий человеческий подвиг наши люди!  Из части, с которой наступал солдат Илья Хайкин, 201 человек за Днепр получили звание Героя Советского Союза.
     И вот тут уж в воспоминаниях не требуется прибегать ни к каким легендам, ни к домыслам,  и ни к вымыслам.
     А, может быть, прав поэт Игорь Тарабукин, написавший:
                Где быль, где правда?
                Что их в жизни делит?
                Мудрец ответил:
                - Только лишь одно:
                Быль – то, что было в самом деле,
                А правда – то, что быть должно!

P.S.  Ну, а если все же и возможны в этой истории домыслы, то, следуя архивным документам, можно утверждать, что солдат И .М. Хайкин  сражался в 25 гвардейском стрелковом полку 6-й гвардейской стрелковой дивизии 13-й армии Центрального фронта.
   Именно эта часть, ее батальон под командованием капитана Григория Макароваича Шевченко первым форсировал Днепр в районе Чернобыля, а затем и Припять. А в составе первой десантной группы из четырех человек в ночь на 23 сентября 1943 года Днепр преодолели ленинградец, гвардии сержант пулеметчик   Николай Андреевич Петров, наводчик станкового пулемета, комсомолец Алексей Васильевич Власов и красноармеец Павел Васильевич Попов – родом из Тарногского района Вологодской области. По всем данным получается, что четвёртым в этой группе и был Илья Хайкин.
           Имена солдат-гвардейцев Попова и Хайкина записаны рядом в двух идентичных списках безвозвратных потерь батальона на Днепре. А имена капитана Шевченко и солдата Власова – вместе стоят в списке тех, кто получил за форсирование Днепра звание Героев Советского Союза. Гвардии сержанту Петрову это звание было присвоено посмертно в январе 1944 года, а погиб он там же на Днепре 9 октября 1943 года. Капитан Шевченко стал майором и умер от ран 15 апреля 1944 года вблизи украинского города Ровно. Все эти документальные материалы найдены нами на просторах Интернета.


13/06/14



             

                ...К А К   В   Р У С С К О Й  С К А З К Е

Жили-были дед да бабка. Дед говорит:
ты, бабка, пироги пеки, а я пока поеду,
рыбку наловлю. Наловил целый воз.
Едет домой и видит: на дороге лиса лежит.
 Подошёл: никак мертвая!
 Вот будет славный подарок жене».
 Положил лису на воз, а сам зашагал впереди.
А лиса-притвора один глазок открыла,
Да и стала рыбку за рыбкой по одной
 с воза выкидывать, а потом и сама соскочила…
    Зовёт дед бабку: смотри, какие я тебе подарки привёз! 
     Подошла бабка к возу, а там ни рыбешки, ни лисы…
     Ах ты! Такой-сякой! Вздумал меня ещё и обманывать!  Досталось мужику на орехи!!!

                Русская сказка
               
      В этой истории не хочу называть имена её героев, но пусть поверит читатель: ничего придуманного в ней нет. Герои эти были  моими  друзьями.
     Однажды приехали в провинциальный пединститут на конференцию мои коллеги со всего Советского Союза.  Компания  собралась хорошая. За много лет работы почти все знали друг друга. Профессор, заведующий кафедрой - устроительницы конференции пригласил нескольких коллег к себе домой на дружеский ужин.
  Среди гостей  оказались  фронтовики и,  как это бывает за столом, начались фронтовые  воспоминания.  Был среди гостей  профессор, которого  все мы знали  и любили за его  веселый  нрав, темпераментную  натуру, совершенно феноменальную общительность и непосредственность.  Чем-то  он временами  напоминал гоголевского Собакевича: напор его в каждом научном и жизненном споре был так велик, что устоять перед его аргументами и его активностью было просто невозможно. Автомобилистом он был отменным, водил машины еще с довоенной поры. Если кто-то спрашивал, на машине ли он сегодня, следовало бурное возмущение: "Это всё равно, что вы бы  меня спросили, я в туфлях или босиком явился на работу!"
    И химиком он был  прекрасным: для решения  многих прикладных  задач он порой предлагал такие  оригинальные  способы, которые  не могли бы,  наверное, придти  в "нормальные"  головы. Чем головоломнее бывала задача, тем охотнее он за неё брался, и, как правило, доводил до практических рекомендаций.
    И внешностью-то он походил на Сабакевича, каким его  изображал знаменитый  иллюстратор «Мертвых душ» Михаил Далькевич: роста выше среднего, крупная голова  на плотном теле, глаза немного на выкате. Крылья носа вразлет. Зубы всегда блестят в жизнерадостной улыбке.  А в глазах бегают  чертики: так и   кажется, он тебе сейчас предложит пари...     Нехватает  только усов.               
         Именно он  затеял  фронтовые  воспоминания.  Шумно, с прибаутками  стал  рассказывать, как  на машине  вёз на передовую продуктовое довольствие разведчикам. Подсадил на машину какого-то солдатика, а тот, как  лиса в русской сказке, всю дорогу в кусты выбрасывал и хлеб, и консервы, и всё, что мог…  А потом постучал в кабину, поблагодарил и слез... Короче, явился наш коллега к разведчикам с пустой торбой,  за что и был разжалован из ефрейторов в рядовые.
      Хозяин дома был старше возрастом, и по характеру, и по фигуре полной противоположностью рассказчику: подтянутый,  спокойный, выдержанный, не очень многословный, с негромким голосом и мягкой, сугубо штатской улыбкой.
       Когда мы вдоволь посмеялись над рассказом неудачливого шофера, хозяин дома спросил: "В каких частях Вы служили?". Тут начался новый натиск: "Меня, как  отличника  учёбы, спортсмена-разрядника, активного комсомольца взяли служить в ОМСБОН. Если бы вы знали, что это была за часть! Отдельная мотострелковая бригада особого назначения! Ею командовал легендарный советский разведчик Ваупшасов. Туда попасть было невероятно трудно: брали только чемпионов, готовили разведчиков и десантников для заброски в немецкие тылы. Я с этой частью прошёл всю войну! Правда, в звании  так меня и не продвинули  из-за  той  "сказочной истории". Он громко и раскатисто рассмеялся над самим собой, а потом  спросил хозяина, где довелось служить ему.
        "А мы с вами - однополчане",- сказал хозяин дома, подошел к шкафу, достал оттуда мундир с погонами подполковника, весь увешанный орденами. "Я был начальником штаба того самого полка, где Вы служили.  И приказ-то  о Вашем разжаловании помню: было предложение отправить в штрафбат, да уж больно Вы плохо выглядели после того, как Вас там разведчики встретили..., а вот фамилию Вашу, извините, тогда запамятовал»
   "Нет, нет,- быстро отреагировал наш шофер, - начальником штаба был у нас ..."… И он назвал совершенно другую фамилию.  А хозяин, как бы  не расслышав возражения, продолжал: " И меня в ОМСБОН с трудом взяли, но не после школы, как вас, а  из аспирантуры  МГУ, где я занимался химией взрывчатых веществ.  А еще - за то, что  хорошо владел  немецким языком. И фамилию мне там же сменили, когда готовили  в первый раз  к заброске в немецкий тыл. Когда вернулся, оставили при штабе с новой фамилией, а старую я после войны восстановил".
     Вот так пересеклись  ещё раз  жизненные пути  двух коллег, двух однополчан, в чем-то очень разных людей, а в чём-то их судьбы оказались в итоге схожими: хозяина дома мы тоже знали и как химика "от Бога", и как педагога блестящего, и как Человека кристальной порядочности.
   P.S. А через несколько лет та же компания заведующих кафедрами химии российских пединститутов встретилась на совещании  в Вологде. И тут выяснилось, что профессор Юрий Борисович Филиппович из Московского государственного педагогического института имени Ленина именно в Вологде формировал свой танковый батальон, с которым ушел на фронт прямо под Курск, а оттуда – на знаменитое Прохоровское поле, где развернулось самое большое в мире танковое сражение.

           Профессор Юрий Борисович Филиппович

     Бывший фронтовой  комбат был очень тепло встречен солдатами и офицерами нынешнего поколения. Впервые после войны он даже попробовал сесть за рычаги и вывести танк на плац. На глаза его навернулась слеза, когда он рассказывал собравшимся о том, что от всего батальона едва ли не он один остался к концу войны живым.
       Недавно Юрий Борисович ушел из жизни, но ещё много лет студенты педагогических вузов России будут изучать биологическую химию по его фундаментальному учебнику. Жаль только, что в предисловиях к учебникам не принято писать о тех дорогах, которыми их авторы пришли к вершинам науки.





                П И С Ь М А     С А Ш И   У С К О В А

                Мне кажется: весь мир в одном
Простом, чуть склеенном конверте.
А горькой муки больше в нем,
 Чем в ледяном дыханье смерти.

Рюрик Ивнев

       В ответ на книгу "Из записок счастливого человека" я получил много писем от  школьных друзей. C разрешения автора хочу привести практически без сокращений два  письма.  Судьба семьи  Усковых точно передает людские судьбы той эпохи. Здесь я - свидетель.

         Дорогой Исаак!

   Огромное тебе спасибо за книгу. Растревожила она мне душу. Нахлынули воспоминания так остро, так зримо.
         Вологда - город, в котором прошло  моё детство и  юность - самая лучшая пора жизни.  В то же время  это место, где мне пришлось испытать неисчислимые страдания и горе утрат...
        Вспоминается 1942 год, война. Старший брат заканчивает десятый класс. Я вынужден бросить шестой из-за болезни.  Лежу дома. Рядом лежит  мой отец  и медленно  умирает  от голода. Нас пятеро  детей,  и мама - учительница  литературы  бьется, как рыба об лед, и не может прокормить нас на свою учительскую зарплату.
        Перечитываю место, где ты пишешь о своём отце.  Да, и мой отец тоже был арестован, но раньше, в 1931 году.  Его бросили в камеру уголовников  и подвергали там ужасным унижениям: всё из-за того, что он  не хотел подписать компрометирующие показания против известного  вологодского  врача  Кадникова, жившего по соседству.   Кадникова хотели осудить по 58 статье:
кому-то, кровь из носа, нужно было вечера  за преферансом в его доме выдать за контрреволюционные сходки...  Издевательства длились девять месяцев, но, ничего не добившись, отца выпустили. Повезло...
        В феврале 1943  отец умер. На кладбище в сарае в то время штабелем стояли не захороненные  гробы: был трескучий  мороз до 40 градусов, и некому было копать могилы.  Две недели  мы не могли похоронить отца.  В одной из комнат вынули раму и создали там холод...
        Одноклассники  брата  под  руководством могильщика вырыли могилу, но могильщику пришлось  отдать наш дневной паёк хлеба (нам - иждивенцам - по четыреста граммов, а маме - служащей - шестьсот).  Учителя где-то достали  две пачки махорки: их пришлось отдать за гроб.  Положили гроб  на дровни, и отправился он в свой последний путь...
     Отец когда-то преподавал в реальном училище и рассказывал нам, что на большой перемене  школьный  сторож в знаменитую учительскую с ее подковообразным столом, где каждый учитель имел своё место, вносил  большой  самовар, а на стол  ставились блюда с нарезанными  булками, сливочное масло, сахар... А умер отец, фактически, от голода...
     Потом я потерял  с болезнью почти пять лет. От вас отстал, хотя был годом старше.
    Для иллюстрации обстановки того времени расскажу ещё об одном эпизоде. В ту же зиму горздравотдел дал мне путёвку в туберкулёзный санаторий "Бережок", расположенный в семи километрах от станции Харовская. Собрали мне узелок, и я поехал в санаторий. На станции люди показали  дорогу по заснеженному полю. На пригорке увидел церковь, подошёл и нашёл надпись на фанерке "Детский туберкулёзный санаторий". Вошёл. Помещение разгорожено  на комнаты-палаты, на потолке - лики святых, библейские сюжеты. Начал "лечиться". На весь санаторий - одна медсестра и ни одного врача. Перевязочных материалов и  лекарств - никаких нет. Изобретательная медсестра нашла выход: обрывала листья с засушенного березового веника, распаривала их в чайнике, затем налепляла на раны и бинтовала тряпочкой, которую бесконечное число раз приходилось стирать. Через окно, закрытое витиеватой решёткой, в палату проникает слабый свет луны, в котором по стенам и потолку скользят тени голых кладбищенских берез. А в окне - "оздоровительный" пейзаж: почерневшие от времени могильные кресты, поскрипывающие на ветру деревья.
    После первой же ночи я решил убежать домой (мне было пятнадцать лет). Но меня уговорили остаться: сказали, что покойники здесь смирные и по ночам не ходят…   Туберкулёз костей и кожи грыз мое тело. Дошло до глаз. Сильная резь не давала смотреть на свет. Мудрая медсестра приняла решение: не может смотреть - свет закроем. Вырезает из обложки старой церковной книги два кружочка. Связывает их тесемкой и …надевает на глаза. К утру эти "наглазники" я уже не мог оторвать от глаз: гнойные выделения приклеили их намертво. Начались нестерпимые боли. Решили везти меня в больницу. Надели шубу, уложили в дровни и повезли на станцию. Там фельдшер отмочил картонки и скомандовал: "Немедленно в Вологду!".
     Представь картинку: открываются двери, и мать видит меня в "наглазниках", а рядом всё та же медсестра. Когда я попал на приём к доктору Евгении Васильевне Александрович, она от негодования места не находила. Снова размочили картонки. Диагноз страшный: я ослеп на оба глаза,
      Началось настоящее лечение. Да, это было время сплошного горя, постоянных "похоронок", а сердца людей не ожесточились, наоборот, становились добрее и отзывчивее к чужому горю. Как же я благодарен замечательному доктору Александрович, вернувшей мне зрение!… 
             
                Почетный гражданин Вологды,
                Заслуженный врач
                Евгения Васильевна Александрович
             
    Остальная семья войну пережила. Брат Володя после войны стал адвокатом и очень высоко ценил твоего отца. Старшая сестра стала заместителем генерального директора большого объединения  молочной промышленности.  Она не случайно выбрала эту специальность: наголодалась  во время войны. Я закончил Ленинградский  политехнический  институт, отработал  35 лет и оборонной промышленности. Младший - полковник в отставке.
      Смотрю на обложку  книги – деревянный Красный  мост, а его-то уже и нет, как нет и нашего дома: одно  пустое  место.  Сердце щемит. Всех, кого упоминаешь, помню и я.  Особенно  твою маму, которая приносила в наш класс патефон и учила слушать и понимать классическую музыку.  Обаятельной  и доброй она  мне запомнилась.
  Одним словом, ты разбередил душу...
                Твой друг Александр Усков
               
     К такому письму ничего не добавишь, ничего не убавишь! Разве что о Евгении Васильевне Александрович: стала она Заслуженным врачом, Почётным гражданином Вологды (в те годы звание «Почётный гражданин» еще не было официально узаконено советской властью, но именно так её звали вологжане). Именно она добилась строительства в городе прекрасной областной глазной больницы. И жаль, что на этом здании до сих пор нет памятной доски с её портретом…
      Саши Ускова - человека необыкновенной скромности и доброты уже нет с нами …     Письма его - документы времени.
 




   
ИЗ ОДНОГО МЕТАЛЛА  ЛЬЮТ
МЕДАЛЬ ЗА БОЙ, МЕДАЛЬ ЗА ТРУД         
               
Век, я хочу с тобой поспорить
      О смысле злобы и добра…

                С. Орлов

      Нынче люди почти машинально пишут  или читают на письмах и деловых бумагах адрес  университета: Вологда, ул. С. Орлова, 6. А для меня это не просто почтовые координаты: Сергей Орлов  - человек,  с которым пересекались  когда-то дороги.
      На памятнике, что стоит в Белозерске, он – много старше того Орлова, с которым я впервые встретился в Москве.

.   
 Памятник С. Орлову в Белозерске
   Было это в 54 году. Летним днём я пытался  найти в Московском Литературном институте студентов-вологжан. Мне сказали, что он появится только через пару часов, а пока пригласили  на кружку пива, предупредив, что там будет ещё один вологжанин - Сергей Орлов. Раньше я только видал его в Вологде: запомнил по обожжённому   лицу.  От друзей знал о фронтовой судьбе Сергея и об увлечении литературой, но самому не  довелось тогда читать  его стихов.
      
       В уютной пивной читали стихи, и не просто читали, но обсуждали почти построчно…  Там я впервые услышал о глубине рифмы, об аллитерациях, кто-то прочел акростих… А я сидел молча:  для меня –  студента-химика эти слова были "из другого мира". 
     Обсуждая  чьё-то не слишком удачное четверостишье, всё же отметили одну   интересную рифму. Но Орлов, а он был  признанным старшим в этом застолье, сказал: "Одна рифма стиха не делает! Удачную рифму иногда можно увидеть и на заборе". Стали вспоминать примеры…заборного творчества. Вот тут-то я и вспомнил четверостишье со студенческого стола Вологодского пединститута:
                Я на голод не в обиде,
                Хоть не ел уже три дня:
                Кто-нибудь на белом свете
                Пообедал за меня.

     Сергей встрепенулся, как бы впервые заметил меня: "А ты откуда его знаешь? Это ведь я когда-то написал". Говорю: "Прочел  на крышке стола в лекционной аудитории".  По-детски рассмеявшись, Сергей вспомнил: "А ведь и правда! Писал в какой-то аудитории.  Уж больно хотелось есть! А как оно к вам попало – не знаю. И как же это ты его запомнил? Я, вроде бы, его не подписал своим именем, а потом и вовсе забыл.  "А я и не знал, что это твоё", - сказал я. Теперь  дарю его тебе обратно".  И всё застолье дружно засмеялось.                С. С. Орлов
        Через несколько лет я слушал выступление поэтов-фронтоыиков Сергея Орлова, Сергея Викулова и Валерия Дементьева на  встрече со студентами Вологодского Молочного института. К тому времени я уже знал многие стихи Орлова. Сергей вспомнил и это забытое четверостишие… Первые послевоенные годы вчерашним фронтовикам доставались очень нелегко.
       Сергей Орлов имел право написать строчки, ставшие не просто эпиграфом к его творчеству, а гимном   двадцати восьми миллионам, сгинувшим в огне Великой Отечественной войны:
           Его зарыли в шар земной,
           А был он лишь солдат,
           Всего, друзья, солдат простой,
           Без званий и наград.

        Чтобы иметь такое право, Сергей водил свой  танк в атаки по непролазным болотам подо Мгой Он завоевал это право, сохранив медаль "За оборону Ленинграда", искореженную осколком.  Медаль спасла его сердце в бою. Но, видно, боль сердечная осталась… Боль за погибших друзей, боль за  далеко не всегда торжествующие правду и справедливость.
      Это о себе в третьем лице он написал:

      
    Поутру, по огненному знаку,
     Пять машин «KB» ушло в атаку.
     Стало чёрным небо голубое.
     В полдень приползли из боя двое.
     Клочьями с лица свисала кожа,
     Руки их на головни похожи.
     Влили водки им во рты ребята,
     На руках снесли до медсанбата.
     Молча у носилок постояли,
     И ушли туда, где танки ждали.
    

    Вообще-то Сергей Орлов публиковал далеко не всё написанное. После  смерти в столах  осталось большое поэтическое наследие, которое смогло многое добавить к его портрету. Меня поразило редко теперь цитируемое стихотворение, написанное ещё в 1946 году.
        Что-то в области сердца…
         Умру не в постели -
         На ногах, как солдат умирает в бою.
         Смерть придёт и пристрелит меня на панели,
         Милицейские тут же меня отпоют.

         Не хочу,
         Чтобы мне подавали машину -
         Голубую,  с малиново-алым крестом.
         Уберите от ног эти чёрные шины:
         Я привык путешествовать только пешком.
         Я умею ходить.
         Подымите меня, ради бога,   
         Столько лет я учился ходить по земле,
         Столько знал я дорог. И последняя эта дорога -
         Нипочём. Я дойду, хоть её и не видно во мгле.

         Не имеете права
         Меня потрошить. Как вы смели?!
         К черту морги, в них пахнет…
         Откройте в земле мою дверь,
         Постучите лопатой,
         Взломайте ломами…
         В апреле
         Не оттаяла почва,
         Но вы потрудитесь теперь.

.   Поэты настоящие могут быть провидцами: Сергей Сергеевич Орлов умер, действительно, на ходу, как от пули. Друзья  его недаром говорили, что он был смелым солдатом, но человеком с незащищённой душой. И медаль не спасла его, когда он в 1977 году исполнил свой девиз:
            Век, я хочу  с тобой поспорить
            О смысле злобы и добра…

   Ошибся он только в одном: умер не весной, а поздней осенью. И было ему всего пятьдесят  шесть лет. А вклад его в русскую литературу останется надолго.
     Ещё раз повторю: его слова, как пули, пробивают многие черствеющие души:
Пройдут года, придут другие люди,
Легка им будет молодая жизнь.
Но будет проклят тот, кто позабудет,
Что нашей кровью
Был залит фашизм!
          
       А девиз Сергея Орлова стал девизом многих из его поколения.
      Как-то в Белозерске случайный приезжий спросил меня: «За что больше чтут Сергея Орлова земляки? За военные подвиги или за стихи?». Вот тут-то и вспомнились строки поэта-фронтовика Алексея Недогонова:
                Из одного металла льют
                Медаль за бой, медаль за труд.


 Взять хотя бы судьбу и творчество еще одного вологжанина Владимира Тендрякова. Точно так же со школьной скамьи шагнул он в войну. Пущенное в литературный обиход определение «беспощадная честность», на мой взгляд, больше других подходит к  творчеству Тендрякова, особенно – к его фронтовым воспоминаниям и воспоминаниям времён коллективизации. По форме все они – блестящие событийные рассказы, а по содержанию – страшные    откровения о том, как мальчишка постигает реальности мира и войны. Мальчишка этот – сам автор…  Война научила Владимира Тендрякова   жестко и требовательно ценить людей: одних – любить, с другими - жарко спорить,  к третьим относиться беспощадно, и ни к кому - безразлично… Совсем не случайно в трудный момент он бросился спасать гонимого властями Жореса Медведева. Спорить «о смысле злобы и добра» Тендряков умел. А прежде того умел он судить самого себя! 

    

      Ушёл из жизни Владимир Тендряков столь же внезапно, как и Сергей Орлов. И покоятся они оба в Москве на Троекуровском кладбище рядом с  такими же солдатами Юрием Трифоновым, Роланом Быковым… Эти фронтовики не умели беречь себя «…на всякий случай». Многие  произведения   Тендрякова увидели свет только после  смерти автора.
      Как тут не вспомнить ещё раз слова известного журналиста Алексанра Борина: «Российскому писателю очень важно иметь хорошую вдову». Стараниями Наталии Григорьевны Асмоловой-Тендряковой  шеститомное  собрание сочинений писателя пополнилось томом «Неизданное». Читая его, понимаешь, почему поколение автора называют Поколением Победителей. Ещё два тома ждут издания.
      На вологодской земле, на месте родового дома Владимира Тендрякова недавно  поставили памятный камень. Мощный валун стал хорошим символом!
               
                Памятник В. Тендрякову в                Верховажьи
      





«СУГУБО  ШТАТСКИЙ»   ВОЕННЫЙ  ВРАЧ               
               
                Услышишь имя - Доня,
                Встречай его в поклоне.
                Услышишь имя - Нися,   
                Ей сразу улыбнися!

                Из дружеского  поздравления
                семье Гинзбург.

      Близкими друзьями моих родителей долгие годы были замечательные люди Даниил Соломонович Гинзбург и его супруга Агнесса Львовна.  Двух молодых врачей пригласил в Вологду на работу городской Совет еще в 20-х годах.
     Однажды в мединституте профессор, заглянув в списки студентов,
назвал фамилию Гинзбург. Вышли сразу двое. Сначала посмотрели друг на друга недоуменно, потом - с интересом, а всю последующую жизнь… они  смотрели друг на друга  с любовью
      Даниил Соломонович явился одним из  организаторов кожно-венерологического диспансера в Вологде. Его стараниями в трудные послереволюционные годы  удалось значительно ограничить распространение этих весьма опасных болезней на Вологодчине.  Был он человеком сдержанным в суждениях, слегка ироничным,  очень пунктуальным  в делах служебных и в семейных обязанностях. Ещё его отличали доброта и забота о людях, повышенная чувствительность к чужим волнениям и бедам.
       Врачом он был думающим, постоянно читающим специальные журналы и книги. И сам он публиковал в медицинских журналах и сборниках несколько статей о редких случаях заболеваний и статистике грибковой инфекции в нашем регионе. На его столе всегда стоял красивый медный микроскоп под стеклянным  колпаком, а на полках хранилась коллекция  микропрепаратов, которую он  собирал и описывал всю жизнь. Не случайно коллеги избирали его председателем общества дерматовенерологов Вологодской области, а дирекция фельдшерско-акушерской школы приглашала читать лекции студентам.
       По отношению к близким он был всегда предельно заботлив и внимателен и, я бы сказал, деликатен.  Однажды довелось это испытать на себе.  Перед самой защитой кандидатской диссертации я был крайне утомлён. Нервная система едва выдерживала то и дело возникавшие стрессовые ситуации.  И вдруг я увидел  на своих ногах какие-то неприятные проявления.  Конечно, обратился к  Даниилу Соломоновичу (для нашего поколения он был «добрый доктор дядя Доня»). Внимательно осмотрев, он рекомендовал  какую-то мазь и сказал: "Твоя болезнь  совсем не страшна, хотя и требует длительного лечения. Пока попробуй помазать, а после защиты мы с тобой подумаем о полном курсе лечения".
               
             Заслуженный врач Даниил Соломонович Гинзбург
    За хлопотами защиты и наступившим затем  спадом психологических  перегрузок  я даже не заметил, когда исчезли мои болячки.  При встрече  Даниил Соломонович спросил о самочувствии и сказал: "Всё это случается на нервной почве, потому до защиты  лечить тебя было  бесполезно.  Если можно не лечить, лучше не лечить: организм справится сам".
      В 1938 году Даниила Соломоновича тоже арестовали почти одновременно  с моим отцом.  И выпустили  их вместе перед самой войной, так и не "склеив" группового дела.
      В войну Даниила Соломоновича по возрасту долго не брали в армию, а затем он стал начальником  вологодского госпиталя №3739. Со слов  отца помню, что проверяющие всех рангов вечно придирались  к Даниилу Соломоновичу за его "штатскую мягкотелость", но спасал  его один и тот же вывод всех комиссий: "Лечебный процесс в госпитале поставлен на высоком уровне". Его так и называли в то время: «Сугубо штатский» военный врач.
        Начальником одного из отделений был известный в городе отоларинголог, хирург Вольф Рафаилович Мышалов.
   
               
                Заслуженный врач Вольф Рафаилович Мышалов
        Младшим политруком в том же госпитале служила восемнадцатилетняя выпускница школы Людмила  Киселева (Щерцовская). После войны Людмила Александровна Щерцовская стала педагогом и директором музыкально-педагагического училища в Вологде.
               
                Людмила Александровна Щерцовская
        В самом конце войны доктора Гинзбурга ждало ещё одно неожиданное испытание: он был  назначен начальником госпиталя для немецких военнопленных. Высокий московский начальник, принимавший на месте такое решение, сказал: "Еврей не даст этим фашистам попусту разлеживаться по госпитальным койкам  после того, что они сделали с его соплеменниками!"
       Но москвич ошибся: для доктора  Гинзбурга больной человек не имел национальности, и не любой  немец  отождествлялся с понятием "фашист".  В госпитале  для пленных  он вдруг стал много жёстче и требовательнее к персоналу. Особо решительно пресекал он  воровство  продуктов с кухни и медикаментов из аптеки.
        В доме  Даниила Соломоновича остался писанный маслом портрет  в военной  форме, выполненный, как мне помнится, одним из врачей госпиталя.
       После войны  Даниил Соломонович несколько лет возглавлял городской отдел здравоохранения, а затем продолжил работу в кожно-венерологическом диспансере. Звание заслуженного врача он получил в 1962 году.
      Последнее тяжкое испытание  принесла ему болезнь, оборвавшая жизнь. Даниил Соломонович мужественно переносил физические страдания, всячески оберегая и близких, и персонал больницы от жалоб и просьб.
   Без преувеличения могу сказать, что одним из самых авторитетных врачей-терапевтов Вологды была  Агнесса Львовна Гинзбург. По характеру она была полной  противоположностью  супругу: эмоциональная, по-женски непосредственная, слегка  суетливая, она постоянно  кого-то опекала, о ком-то заботилась, что-то организовывала. Матерью она была настолько заботливой, что её опека порой досаждала сыну, стремившемуся к юношеской самостоятельности.  Трудно посчитать, какому количеству вологжан она в годы войны помогла. Особо трогательно и заботливо она относилась к инвалидам войны и эвакуированным блокадникам Ленинграда.
       И в компании друзей, и на работе Агнессу Львовну уважали (мы, дети, звали ее «тётя Нися» и очень любили), а она имела обычай дарить друзьям дорогие подарки. Очень рано развившийся склероз нередко ставил замечательную женщину в самые комичные  житейские ситуации, но никто  не позволял себе  подсмеиваться над ней,  или смеялись  все от души вместе  с самой  Агнессой Львовной. Коллеги же удивлялись: этот склероз практически не сказывался на профессиональных  качествах врача. Всех своих больных за многие годы она помнила, но не по фамилиям, а по диагнозам.
      На её похороны собралось столько народа, сколько я в Вологде  не видел до того  ни на одной панихиде. Это была дань уважения к жизненному подвигу врача.




ПОЧЁТНЫЙ ГРАЖДАНИН
 ГОРОДА КОРОЛЕВЫ

                Он был немного старше нас,
                Но оказалось, что намного.
                Ю. Леднев

     В  ноябре 2000 года не стало Валерия Васильевича Дементьева -  литературоведа и  критика, писателя и  педагога - профессора Литературного института. Вологда потеряла ещё одного  своего представителя в литературном цехе России.
    Вырос Валерий Васильевич на берегу невеликой речки Золотухи, во флигеле, что прячется во дворе  вологодского Дома офицеров. Я помню комнатку об одном окошке, где нас гостеприимно встречала его мама Екатерина Александровна, где мы - зелёные студенты - впервые слушали рассказы маститого писателя дяди Кости Коничева о  работе над историей Петра Первого…
       Помню, как Коничев сказал Валерию: "Хочешь писать  - иди в литературный институт, но не думай, что там тебя этому научат: писательство - это призвание и тяжкий труд! Надо знать, о чём ты хочешь писать!".  Вероятно, именно в этой комнатушке зарождалась Вологодская писательская организация.
    Валерий в сорок первом году, не успев  окончить 10-й класс, сразу попал в военное училище. Лейтенантом, командиром взвода инженерной разведки он начал свою войну на Карельском перешейке. Потом были бои в Польше, в Германии. А после взятия Берлина был ещё бросок в Чехословакию.  Уже после Победы было  ранение в бою с группой эсэсовцев и власовцев, пробивавшихся на Запад, чтобы сдаться в плен не Красной Армии, а союзникам…
      Но случилось перед этим ещё одно серьёзное испытание характера молодого лейтенанта, драматический эпизод, о котором он никогда нам не рассказывал.
        В чешском городке Градец Кралове (что в переводе означает – ГОРОДОК КОРОЛЕВЫ) после освобождения оставался неразминированным один из местных соборов, Кажется, это был уникальный памятник древней архитектуры, великолепный готический собор Святого Духа. В нём был похоронен  ещё в 1424 году славный предводитель войска гуситов Ян Жижка.  (По другим данным В.В. Дементьев разминировал  здание ратуши) 
      Можно было послать на разминирование солдат-сапёров, но … война уже фактически закончилась, всех ждали семьи… Никто не хотел умирать.  И тогда сам командир взвода пошёл в храм. Несколько часов потребовалось на то, чтобы разгадать тайную систему минирования. Взрыв удалось предотвратить. К ордену Красной Звезды, к медали «За освобождение Праги» и другим наградам добавилось ещё одна: звание Почётного гражданина Градец-Кралова.                Градец Кралове
       Человеческие подвиги имеют свои истоки. О них мы вспоминаем не всегда. Но важно их понимать. Для этого обратимся к фронтовым воспоминаниям Валерия Васильевича Дементьева.
       « ...Очередь крупнокалибер¬ного пулемета прошила воздух и оставила точечный след на плитняковой ограде. Мы бро¬сились влево: там, за оградой, за вязами, за гребнями крыш, в небо вонзилась каменная громада собора. Вновь по вер¬ху ограды пробежали дымки разрывных пуль, но мы, не сгибаясь, летели вдоль ограды. И только тогда, когда, нырнув в ворота, очутились во внутреннем дворе собора, присели у стены на корточки отдышаться, оглядеться во¬круг. Плиты двора кое-где пе-ремело снежными заносами, человеческих следов не было видно. Деревья тянули к небу голые ветви, было в них что-то от безмолвного, как бы на¬веки застывшего вопля. Де¬ревья, стены, цветные витра¬жи собора полузанесло мок¬рым снегом, который, не пере¬ставая, шёл весь день.
Оглядевшись, мы решили войти в здание: строчки наших следов протянулись по белиз¬не заносов.
В пустом соборе в этот се¬рый час было знобко от сквоз¬няка, от гулких шагов по хо¬лодным плитам, от статуй ка¬толических святых, от камня, который столетиями - сумрач¬но и страстно рвался ввысь.
Озираясь то с простодуш¬ным любопытством, то с внут¬ренним отчуждением, мы по¬дошли к распятию. Изогнутое страданиями тело Христа, мертвенно-синие, окровавлен¬ные, пробитые гвоздями ступ¬ни ног, пышная и торжествен¬ная старина собора, притаив¬шаяся в стрельчатых сводах, - всё казалось нам чужим, угрюмым миром, подавляющим нашу волю, наше стремление жить, быть, существовать во¬преки смертям и непомерным людским мукам там, за стена¬ми старинного здания. Веро¬ятно, с подобным ощущением подавленности я так бы и ушёл, если бы не статуя ма¬донны, которая стояла в одной из ниш. Спустя десятки лет мне всё мерещится, что это была работа великого средне¬векового мастера, но тогда мысль о мастерстве не приходила в голову. Я видел иное. Тяжёлое головное покрывало упало на плечи матери. Узки были её плечи, уставшие от долгой работы. Худощав и прям негнущийся к старости стан. Только руки, обнаженные по локоть, были полны прежней силы. Левая рука, опущенная к земле, судорожно стиснула платок, правая поднесена к подбородку. В этом извечном жесте скорбящей женщины, который един на всех окровав-ленных материках, виделась мне безмолвная горечь, а све¬дённые к переносью брови, стиснутый прямой рот, весь её облик вопрошал: за что?...
Мне захотелось стащить с головы ушанку, мою прожжён¬ную, продырявленную армей¬скую ушанку, потому что не¬ловко было стоять перед этой скорбящей, перед этой упова¬ющей на воскрешение сына матерью, стоять просто так, ничем не выдав, не выразив своего уважения, удивления, восхищения перед силой ис¬кусства, которое не было ис¬кусством, а было человечес¬кой судьбой.
- Пойдём, Жабчиков. - И мы пошли к выходу, завешенному густым снегопадом...
                Так я понял, что вдали от отчего предела, на краю жизни и смерти, потребность в возвышенной красоте не поки¬дает человека, а томит его, сушит губы тоской всё по тому  же отчему пределу, всё по тем же памятным с детства пре¬даньям и мечтам».
   
       Это случилось в конце марта 1945 года. В Кралов Градец они пришли в мае…
    Валерий Васильевич Дементьев
        Из  родившихся в 1925 году, восемь из каждых десяти с войны не вернулись. Хоть был Валерий Дементьев на войне сапёром, а душа молодого лейтенанта больше  лежала к литературе.
      В Вологодский педагогический институт он и его ровесники  Сергей Викулов, Павел Булин, Николай Дикарев, Алексей Полетаев, Николай Бурков, Виктор Гура, Роман Бобровский, Алексей Авдошенко, Флавиан и Надежда Смирновы, Илья Каратаев, Корнилий Медведев, Илья Хайкин,  Николай Антипов, Павел Зимин, Георгий Сидоров, Евгений Соллертинский и многие, многие  другие пришли с фронта не по годам повзрослевшими. Они стали учеными, педагогами, наставниками.  И в каждой студенческой группе были свои вчерашние солдаты, сержанты, лейтенанты, жадные к знаниям, тянувшиеся к культуре, умеющие ценить мирную жизнь, какой бы она трудной ни была. Оставшись в живых, каждый не отделял себя от памяти павших. Они как бы смолоду приняли на свои плечи  всю ответственность поколения за судьбы  страны. И в истории своей alma mater все они оставили достойный след.
     Валерий Дементьев быстро стал любимцем  института:  руководил драмкружком, писал стихи в стенгазету, играл на аккордеоне,  даже издал книжку  для детей.
     На студенческом вечере Валерий заприметил и свою судьбу, вчерашнюю десятиклассницу, которой симпатизировали многие парни в институте. Нинелла Кирьянова стала его музой на всю жизнь, хотя родители невесты поначалу не очень  доброжелательно встретили слегка щеголеватого институтского кумира…
   А Валерий всю жизнь писал любимой Нэлечке стихи. Вот одно из посвящений.
Черёмуховый дым
                над городским бульваром,
За окнами рассвет голубоват и чист.
А в институте бал.  Легко кружатся пары.
Старинный вальс «Весна»
                играет гармонист.
Я выхожу на круг,
                и, затаив волненье,
Дыханье затаив, вальсирую с тобой.
Не знали мы тогда,
                что тот рассвет весенний
И тот  старинный вальс стал нашею судьбой.
Ещё на пиджаках медали в честь Победы,
Ещё не надоел старинный этот вальс,
Ещё не знаем мы, что радости и беды,
Как всех других людей, нет,   не минуют нас. 

...Старинный вальс «Весна» в году пятидесятом
Не позабылся мне на улицах Москвы.
Он всё ещё звучит в душе, то громовым раскатом,
То шёпотом дождя, то шелестом листвы.
               
     Когда Валерий Дементьев  последовал совету Константина Коничева и поступил в аспирантуру Литературного института, друзья восприняли этот шаг, как вполне логичный.
     На всю жизнь Валерий выбрал одной из сквозных тем историю и культуру  Северного края. Замечательный поэт Леонид Мартынов, хорошо знавший Вологду, очень точно сказал, что Валерий Дементьев сумел взглянуть на наш край и на всю жизнь "не с крапивно-чертополохового буксирно-лодочного обрыва, а  превыше, чем с колокольни Софийского собора". На мой взгляд, эта мысль Леонида Мартынова  совсем  не случайна и очень важна. Некоторые вологодские литературоведы  непременно ищут  корни творчества писателей, идущие непосредственно «от сохи, от земли».
         А у Валерия Дементьева творчество опирается на веками накопленный народом высокий духовный потенциал. Ведь не случайно же Патриарх всея Руси Алексий II отметил, что Вологодские места дали России больше святых подвижников и праведников, чем все остальные русские земли вместе взятые.
       Увлекшись литературоведением, Валерий Дементьев одним из первых в наши годы воскресил поблёкшую в эпоху социализма память о  Батюшкове, впервые  рассказал о трагической судьбе автора  знаменитой песни "Улица, улица, ты, брат, пьяна!" Василия Сиротина. Он одним из первых вернул из небытия поэзию нашего земляка Николая Клюева.
    Книги и эссе о творчестве Леонида Мартынова, о поэтах Александре Яшине, Сергее Орлове, Сергее Викулове, Ольге Фокиной, Николае Рубцове, Александре Романове могли бы составить учебник по поэтическому вологодскому краеведению. А ведь были ещё эссе о Есенине, книги о Твардовском, Прокофьеве,  Щипачёве, Смелякове и многих других поэтах. Вместе с  глубокими,  обобщающими  исследованиями о  стиле и языке поэзии все эти труды определили ведущее положение Валерия Дементьева в отечественном литературоведении. Не случайно он был членом редколлегий множества журналов и сборников, четырежды избирался секретарём Союза писателей, восемь лет был членом Коллегии Министерства культуры. И совсем не случайно за книгу "Исповедь земли" В. Дементьев стал  лауреатом Государственной премии России имени М. Горького.
     Иногда говорят, что литературовед - несостоявшийся писатель. Для кого-то, может, и так, но не  про Дементьева это сказано. Его  книги "Спас-Камень", "За белой зарей", «Великое Устье» - органический сплав публицистики и художественной прозы: чёткая авторская позиция,  мастерски найденная тональность, богатый и удивительно прозрачный язык. И когда читаешь о его ожиданиях и предчувствиях в поисках досок Дионисия, понимаешь и веришь, что это поиск истоков российской духовности и культуры.
      Издательским подвигом сегодня можно назвать небольшую в семьдесят страниц книжечку Валерия Дементьева «Дионисий», оформленную гравюрами по дереву Генриетты и Николая Бурмагиных. Блестящий авторский текст и превосходные иллюстрации здесь совпали, как говорится, «один в один». Недаром Сергей Викулов назвал выход этой книжки «…случаем подлинным, счастливым…  Художественное открытие такого факта, приобщение к этому открытию читателя – это и есть главное достоинство, суть и патриотический смысл повести «Дионисий»  Валерия Дементьева».
      "… Этот мир искусства, поэзии, красоты - моя родина… Малейший толчок - стенная ли роспись, картина ли, отдельное стихотворение, а может, просто письмо из деревни - заставляет учащенно биться моё сердце", - писал Валерий Дементьев.
      «Чуткости к прекрасному, к настоящему  учил он студентов в своём поэтическом семинаре», - скажет о нём позднее поэт Юрий Леднев, один из его первых студентов в литинституте.
       Запомнилась наша случайная встреча в Железноводске: мы в один и тот же день приехали на курорт.  Вместо санатория я оказался в больнице, а Валерий практически ежедневно приходил и приносил то фрукты, то новые страницы своих рукописей. Именно тогда я впервые узнал от него многие неизвестные мне факты литературной истории Вологодчины. Он мастерски, с ненаигранным артистизмом читал нам в палате рассказ о ссыльном многострадальце, монахе Василии Сиротине и его песне  «…Улица, улица, ты, брат, пьяна!».
      От той встречи осталась на память маленькая брошюра - повесть-воспоминание  "Мыза Лавола". Она показалась мне столь же искренним, без всяких прикрас документом, свидетельским показанием о  войне, каким для многих до того стала повесть Эммануила Казакевича "Звезда". Но у Казакевича в основе повествования был подвиг, а у Дементьева - тяжелый труд войны. Он хорошо его знал.
       Посудите сами, о какой глубине исследования современной поэзии говорят названия книг В. Дементьева, вышедших в восьмидесятые годы: «Мир поэта», «Исповедь земли. Слово о российской поэзии», «Поэт и время», «Грани стиха», «Личность поэта».
      Литературным событием России стал выход в свет книги Валерия Дементьева «Предсказанные дни Анны Ахматовой». Автор не успел закончить работу над рукописью. Весь труд по изданию книги взяла на себя Нинелла Вячеславовна. По этому поводу автор предисловия писатель, профессор Юрий Борев высказал такую мысль: «Не всем русским писателям, ушедшим от нас, так повезло: русским писателям важно иметь не только хорошую жену, но и хорошую вдову». Валерию Дементьеву повезло!
      Ещё одно воспоминание. Кто-то при Валерии Васильевиче сказал: «Война выковала таланты этих поэтов». Тут же последовал жёсткий ответ:  «А сколько талантов она отобрала у нашего народа?».
      Хоть и встречались мы с Валерием и Нэлечкой в последние годы редко, но становится на душе тоскливо, когда в адресной книжке появляется ещё один «пробел».


ПОЧЁТНЫЙ ГРАЖДАНИН
 ГОРОДА КОРОЛЕВЫ

                Он был немного старше нас,
                Но оказалось, что намного.
                Ю. Леднев

     В  ноябре 2000 года не стало Валерия Васильевича Дементьева -  литературоведа и  критика, писателя и  педагога - профессора Литературного института. Вологда потеряла ещё одного  своего представителя в литературном цехе России.
    Вырос Валерий Васильевич на берегу невеликой речки Золотухи, во флигеле, что прячется во дворе  вологодского Дома офицеров. Я помню комнатку об одном окошке, где нас гостеприимно встречала его мама Екатерина Александровна, где мы - зелёные студенты - впервые слушали рассказы маститого писателя дяди Кости Коничева о  работе над историей Петра Первого…
       Помню, как Коничев сказал Валерию: "Хочешь писать  - иди в литературный институт, но не думай, что там тебя этому научат: писательство - это призвание и тяжкий труд! Надо знать, о чём ты хочешь писать!".  Вероятно, именно в этой комнатушке зарождалась Вологодская писательская организация.
    Валерий в сорок первом году, не успев  окончить 10-й класс, сразу попал в военное училище. Лейтенантом, командиром взвода инженерной разведки он начал свою войну на Карельском перешейке. Потом были бои в Польше, в Германии. А после взятия Берлина был ещё бросок в Чехословакию.  Уже после Победы было  ранение в бою с группой эсэсовцев и власовцев, пробивавшихся на Запад, чтобы сдаться в плен не Красной Армии, а союзникам…
      Но случилось перед этим ещё одно серьёзное испытание характера молодого лейтенанта, драматический эпизод, о котором он никогда нам не рассказывал.
        В чешском городке Градец Кралове (что в переводе означает – ГОРОДОК КОРОЛЕВЫ) после освобождения оставался неразминированным один из местных соборов, Кажется, это был уникальный памятник древней архитектуры, великолепный готический собор Святого Духа. В нём был похоронен  ещё в 1424 году славный предводитель войска гуситов Ян Жижка.  (По другим данным В.В. Дементьев разминировал  здание ратуши) 
      Можно было послать на разминирование солдат-сапёров, но … война уже фактически закончилась, всех ждали семьи… Никто не хотел умирать.  И тогда сам командир взвода пошёл в храм. Несколько часов потребовалось на то, чтобы разгадать тайную систему минирования. Взрыв удалось предотвратить. К ордену Красной Звезды, к медали «За освобождение Праги» и другим наградам добавилось ещё одна: звание Почётного гражданина Градец-Кралова.                Градец Кралове
       Человеческие подвиги имеют свои истоки. О них мы вспоминаем не всегда. Но важно их понимать. Для этого обратимся к фронтовым воспоминаниям Валерия Васильевича Дементьева.
       « ...Очередь крупнокалибер¬ного пулемета прошила воздух и оставила точечный след на плитняковой ограде. Мы бро¬сились влево: там, за оградой, за вязами, за гребнями крыш, в небо вонзилась каменная громада собора. Вновь по вер¬ху ограды пробежали дымки разрывных пуль, но мы, не сгибаясь, летели вдоль ограды. И только тогда, когда, нырнув в ворота, очутились во внутреннем дворе собора, присели у стены на корточки отдышаться, оглядеться во¬круг. Плиты двора кое-где пе-ремело снежными заносами, человеческих следов не было видно. Деревья тянули к небу голые ветви, было в них что-то от безмолвного, как бы на¬веки застывшего вопля. Де¬ревья, стены, цветные витра¬жи собора полузанесло мок¬рым снегом, который, не пере¬ставая, шёл весь день.
Оглядевшись, мы решили войти в здание: строчки наших следов протянулись по белиз¬не заносов.
В пустом соборе в этот се¬рый час было знобко от сквоз¬няка, от гулких шагов по хо¬лодным плитам, от статуй ка¬толических святых, от камня, который столетиями - сумрач¬но и страстно рвался ввысь.
Озираясь то с простодуш¬ным любопытством, то с внут¬ренним отчуждением, мы по¬дошли к распятию. Изогнутое страданиями тело Христа, мертвенно-синие, окровавлен¬ные, пробитые гвоздями ступ¬ни ног, пышная и торжествен¬ная старина собора, притаив¬шаяся в стрельчатых сводах, - всё казалось нам чужим, угрюмым миром, подавляющим нашу волю, наше стремление жить, быть, существовать во¬преки смертям и непомерным людским мукам там, за стена¬ми старинного здания. Веро¬ятно, с подобным ощущением подавленности я так бы и ушёл, если бы не статуя ма¬донны, которая стояла в одной из ниш. Спустя десятки лет мне всё мерещится, что это была работа великого средне¬векового мастера, но тогда мысль о мастерстве не приходила в голову. Я видел иное. Тяжёлое головное покрывало упало на плечи матери. Узки были её плечи, уставшие от долгой работы. Худощав и прям негнущийся к старости стан. Только руки, обнаженные по локоть, были полны прежней силы. Левая рука, опущенная к земле, судорожно стиснула платок, правая поднесена к подбородку. В этом извечном жесте скорбящей женщины, который един на всех окровав-ленных материках, виделась мне безмолвная горечь, а све¬дённые к переносью брови, стиснутый прямой рот, весь её облик вопрошал: за что?...
Мне захотелось стащить с головы ушанку, мою прожжён¬ную, продырявленную армей¬скую ушанку, потому что не¬ловко было стоять перед этой скорбящей, перед этой упова¬ющей на воскрешение сына матерью, стоять просто так, ничем не выдав, не выразив своего уважения, удивления, восхищения перед силой ис¬кусства, которое не было ис¬кусством, а было человечес¬кой судьбой.
- Пойдём, Жабчиков. - И мы пошли к выходу, завешенному густым снегопадом...
                Так я понял, что вдали от отчего предела, на краю жизни и смерти, потребность в возвышенной красоте не поки¬дает человека, а томит его, сушит губы тоской всё по тому  же отчему пределу, всё по тем же памятным с детства пре¬даньям и мечтам».
   
       Это случилось в конце марта 1945 года. В Кралов Градец они пришли в мае…
    Валерий Васильевич Дементьев
        Из  родившихся в 1925 году, восемь из каждых десяти с войны не вернулись. Хоть был Валерий Дементьев на войне сапёром, а душа молодого лейтенанта больше  лежала к литературе.
      В Вологодский педагогический институт он и его ровесники  Сергей Викулов, Павел Булин, Николай Дикарев, Алексей Полетаев, Николай Бурков, Виктор Гура, Роман Бобровский, Алексей Авдошенко, Флавиан и Надежда Смирновы, Илья Каратаев, Корнилий Медведев, Илья Хайкин,  Николай Антипов, Павел Зимин, Георгий Сидоров, Евгений Соллертинский и многие, многие  другие пришли с фронта не по годам повзрослевшими. Они стали учеными, педагогами, наставниками.  И в каждой студенческой группе были свои вчерашние солдаты, сержанты, лейтенанты, жадные к знаниям, тянувшиеся к культуре, умеющие ценить мирную жизнь, какой бы она трудной ни была. Оставшись в живых, каждый не отделял себя от памяти павших. Они как бы смолоду приняли на свои плечи  всю ответственность поколения за судьбы  страны. И в истории своей alma mater все они оставили достойный след.
     Валерий Дементьев быстро стал любимцем  института:  руководил драмкружком, писал стихи в стенгазету, играл на аккордеоне,  даже издал книжку  для детей.
     На студенческом вечере Валерий заприметил и свою судьбу, вчерашнюю десятиклассницу, которой симпатизировали многие парни в институте. Нинелла Кирьянова стала его музой на всю жизнь, хотя родители невесты поначалу не очень  доброжелательно встретили слегка щеголеватого институтского кумира…
   А Валерий всю жизнь писал любимой Нэлечке стихи. Вот одно из посвящений.
Черёмуховый дым
                над городским бульваром,
За окнами рассвет голубоват и чист.
А в институте бал.  Легко кружатся пары.
Старинный вальс «Весна»
                играет гармонист.
Я выхожу на круг,
                и, затаив волненье,
Дыханье затаив, вальсирую с тобой.
Не знали мы тогда,
                что тот рассвет весенний
И тот  старинный вальс стал нашею судьбой.
Ещё на пиджаках медали в честь Победы,
Ещё не надоел старинный этот вальс,
Ещё не знаем мы, что радости и беды,
Как всех других людей, нет,   не минуют нас. 

...Старинный вальс «Весна» в году пятидесятом
Не позабылся мне на улицах Москвы.
Он всё ещё звучит в душе, то громовым раскатом,
То шёпотом дождя, то шелестом листвы.
               
     Когда Валерий Дементьев  последовал совету Константина Коничева и поступил в аспирантуру Литературного института, друзья восприняли этот шаг, как вполне логичный.
     На всю жизнь Валерий выбрал одной из сквозных тем историю и культуру  Северного края. Замечательный поэт Леонид Мартынов, хорошо знавший Вологду, очень точно сказал, что Валерий Дементьев сумел взглянуть на наш край и на всю жизнь "не с крапивно-чертополохового буксирно-лодочного обрыва, а  превыше, чем с колокольни Софийского собора". На мой взгляд, эта мысль Леонида Мартынова  совсем  не случайна и очень важна. Некоторые вологодские литературоведы  непременно ищут  корни творчества писателей, идущие непосредственно «от сохи, от земли».
         А у Валерия Дементьева творчество опирается на веками накопленный народом высокий духовный потенциал. Ведь не случайно же Патриарх всея Руси Алексий II отметил, что Вологодские места дали России больше святых подвижников и праведников, чем все остальные русские земли вместе взятые.
       Увлекшись литературоведением, Валерий Дементьев одним из первых в наши годы воскресил поблёкшую в эпоху социализма память о  Батюшкове, впервые  рассказал о трагической судьбе автора  знаменитой песни "Улица, улица, ты, брат, пьяна!" Василия Сиротина. Он одним из первых вернул из небытия поэзию нашего земляка Николая Клюева.
    Книги и эссе о творчестве Леонида Мартынова, о поэтах Александре Яшине, Сергее Орлове, Сергее Викулове, Ольге Фокиной, Николае Рубцове, Александре Романове могли бы составить учебник по поэтическому вологодскому краеведению. А ведь были ещё эссе о Есенине, книги о Твардовском, Прокофьеве,  Щипачёве, Смелякове и многих других поэтах. Вместе с  глубокими,  обобщающими  исследованиями о  стиле и языке поэзии все эти труды определили ведущее положение Валерия Дементьева в отечественном литературоведении. Не случайно он был членом редколлегий множества журналов и сборников, четырежды избирался секретарём Союза писателей, восемь лет был членом Коллегии Министерства культуры. И совсем не случайно за книгу "Исповедь земли" В. Дементьев стал  лауреатом Государственной премии России имени М. Горького.
     Иногда говорят, что литературовед - несостоявшийся писатель. Для кого-то, может, и так, но не  про Дементьева это сказано. Его  книги "Спас-Камень", "За белой зарей", «Великое Устье» - органический сплав публицистики и художественной прозы: чёткая авторская позиция,  мастерски найденная тональность, богатый и удивительно прозрачный язык. И когда читаешь о его ожиданиях и предчувствиях в поисках досок Дионисия, понимаешь и веришь, что это поиск истоков российской духовности и культуры.
      Издательским подвигом сегодня можно назвать небольшую в семьдесят страниц книжечку Валерия Дементьева «Дионисий», оформленную гравюрами по дереву Генриетты и Николая Бурмагиных. Блестящий авторский текст и превосходные иллюстрации здесь совпали, как говорится, «один в один». Недаром Сергей Викулов назвал выход этой книжки «…случаем подлинным, счастливым…  Художественное открытие такого факта, приобщение к этому открытию читателя – это и есть главное достоинство, суть и патриотический смысл повести «Дионисий»  Валерия Дементьева».
      "… Этот мир искусства, поэзии, красоты - моя родина… Малейший толчок - стенная ли роспись, картина ли, отдельное стихотворение, а может, просто письмо из деревни - заставляет учащенно биться моё сердце", - писал Валерий Дементьев.
      «Чуткости к прекрасному, к настоящему  учил он студентов в своём поэтическом семинаре», - скажет о нём позднее поэт Юрий Леднев, один из его первых студентов в литинституте.
       Запомнилась наша случайная встреча в Железноводске: мы в один и тот же день приехали на курорт.  Вместо санатория я оказался в больнице, а Валерий практически ежедневно приходил и приносил то фрукты, то новые страницы своих рукописей. Именно тогда я впервые узнал от него многие неизвестные мне факты литературной истории Вологодчины. Он мастерски, с ненаигранным артистизмом читал нам в палате рассказ о ссыльном многострадальце, монахе Василии Сиротине и его песне  «…Улица, улица, ты, брат, пьяна!».
      От той встречи осталась на память маленькая брошюра - повесть-воспоминание  "Мыза Лавола". Она показалась мне столь же искренним, без всяких прикрас документом, свидетельским показанием о  войне, каким для многих до того стала повесть Эммануила Казакевича "Звезда". Но у Казакевича в основе повествования был подвиг, а у Дементьева - тяжелый труд войны. Он хорошо его знал.
       Посудите сами, о какой глубине исследования современной поэзии говорят названия книг В. Дементьева, вышедших в восьмидесятые годы: «Мир поэта», «Исповедь земли. Слово о российской поэзии», «Поэт и время», «Грани стиха», «Личность поэта».
      Литературным событием России стал выход в свет книги Валерия Дементьева «Предсказанные дни Анны Ахматовой». Автор не успел закончить работу над рукописью. Весь труд по изданию книги взяла на себя Нинелла Вячеславовна. По этому поводу автор предисловия писатель, профессор Юрий Борев высказал такую мысль: «Не всем русским писателям, ушедшим от нас, так повезло: русским писателям важно иметь не только хорошую жену, но и хорошую вдову». Валерию Дементьеву повезло!
      Ещё одно воспоминание. Кто-то при Валерии Васильевиче сказал: «Война выковала таланты этих поэтов». Тут же последовал жёсткий ответ:  «А сколько талантов она отобрала у нашего народа?».
      Хоть и встречались мы с Валерием и Нэлечкой в последние годы редко, но становится на душе тоскливо, когда в адресной книжке появляется ещё один «пробел».




«ДВАЖДЫ ДЕЗЕРТИР»,
КОТОРЫЙ  БРАЛ  БЕРЛИН…
 … Всего лишь час до самых главных дел.
Кому – до ордена, ну, а кому – до вышки.
                В. Высоцкий

Ни от сумы, ни от тюрьмы
не зарекайся. 
                Русская поговорка

    Живёт в Вологде одинокой и тихой жизнью  Юрий Зальманович Хазан. Знакомы мы ещё с довоенных времен.  Совсем небольшая разница в возрасте отнесла нас к  разным поколениям: к воевавшим и не воевавшим.
    Юру и младшего брата воспитывала мать. Профессии у неё настоящей не было. Много помогал в воспитании мальчиков отчим. Но  достаток в доме был относительный.  И контролировать учёбу братьев времени у родителей было мало. Предоставленные самим себе, братья в школе учились прилично. У одногодков ребята пользовались уважением за доброту, независимый характер, за умение постоять за себя.
      Пришёл 1940 год. В стране создавалась система Трудовых резервов.  И хотя Юра ещё не кончил седьмой класс, выписали свидетельство и определили в Ленинградское ремесленное  училище, готовившее столяров. Отправили, поселили в общежитие, одели в новенькую форму, но часть ребят «взбунтовалась»: не хотим быть столярами, хотим быть металлистами…  Ребята  добились своего.
     Но тоска по дому, по маминой ласке покоя не давала.   И в декабре 1940 года Юра на новогодние праздники «рванул» домой. А было ему в ту пору пятнадцать лет.
     «Закон есть закон», и особенно, когда закон подписан вождём народов Сталиным и всесоюзным старостой Калининым…    Через неделю явилась милиция, ещё через неделю состоялся суд, приговоривший малолетнего «дезертира трудового фронта» к одному году тюрьмы. Не помогли ни слёзы матери, ни проникновенные речи адвоката…
     И пришлось Юре пройти через три-четыре тюрьмы, через две колонии, пока с началом войны малолеток не решили отправить домой. Немец стоял уже под Москвой. От Тамбова до Вологды кружными путями, без денег и продовольственных карточек, через суровую зиму сорок первого  полмесяца добирался парень домой…   Испытание было не из лёгких.  И сразу устроился на работу. Тут уж было не до маминых нежностей…    Нужна была рабочая карточка!
    И так он работал до тех пор, как исполнилось ему семнадцать. Повестка в армию не заставила себя ждать. Сначала – в учебные лагеря в Чувашию, потом в известные на всю Россию Гороховецкие военные лагеря. Не всем так везло: перед отправкой на передовую муштровали по полной мере целых шесть месяцев. Готовили младших командиров.
    А уже потом сержантом – в 19-ю механизированную бригаду 2-й танковой армии. И не просто в пехоту, а в особую роту автоматчиков. И танки там были  английские и американские, Шерманы и Валентайны, и машины Студебеккеры – тоже. Да ещё наши бронетранспортеры БТР. И автоматы им выдали самые новейшие, наши – пистолеты-пулемёты.
         Командир бригады полковник Ершов очень радовался, получив такое обученное пополнение.  Задача была поставлена -  сопровождать наступающие танки в прорывах.
               
                Юрий Зальманович рассказывает:
      «… Бросили наше подразделение сразу в операцию «Багратион». Наступление было  столь стремительным, что автоматчики двигались прямо на броне танков. Местность – непроходимые болота. Своими глазами видел, как тонули танки в болотной жиже. Но прорвались.
      Уже за Бобруйском на шестой день наступления вражеская пуля раздробила кисть левой руки. Месяц – в медсанбате. Когда предложили повторную операцию, отказался, чтобы вернуться в свою часть. Так до сих пор левая ладонь искорёженная…
   Второе ранение, точнее – травма уже в Польше, когда взрывом сбросило с брони и  сильно ушибло и помяло ногу. Там попал в госпиталь в Познани, но снова вернулся в часть. Как самые страшные минуты войны вспоминаю бомбёжки и сильные миномётные обстрелы».
      «Против нашей части немцы направляли Тигры и Пантеры. Но нас постоянно поддерживали девять «Катюш», потому было легче наступать!», - рассказывает Юрий Зальманович.  Многие однополчане, с которыми пошли   в первые прорывы, погибли. Были у меня два друга: Виктор Скляров и Шумов. Скляров погиб сразу, а Шумов – перед самой Победой. Наша часть пополнялась за счёт белорусских партизан, которые тоже хорошо умели воевать. Эти партизаны и рассказали нам подробно о зверствах,  чинившихся немцами на оккупированных территориях.
    Ни о каких заградотрядах мы в то время и не слыхали. Даже отступать ни разу не довелось! На немецких пленных никто внимания не обращал: «Руки вверх и марш в тыл.  Там разберутся!». А вот с власовцами разговор был куда короче: особо их ненавидели бывшие партизаны…
    Население в Польше встретило нас очень хорошо, но бои и там были тяжёлые. Под страшной бомбёжкой форсировали Вислу  За эти бои наша бригада получила наименование «Слонимско-Померанская, Краснознамённая, орденов Суворова и Кутузова П степени».
        Не повезло мне в Польше: начался приступ аппендицита, а в госпиталь  привезли поздно.  Думали, что я умру, но постепенно отпустило, а удалили аппендикс  уже  после войны в 1946 году. Врачи удивлялись: как это я не погиб от перитонита.
      Наши части не были в ежедневных боях, но мы редко сидели в окопах. Научились воевать: танки шли на прорыв, а после нас пехота лишь зачищала территории от разбитых немецких подразделений.  Весной 45 года форсировали  Одер, Шпрее.   
   Впереди был Берлин. Полковник Ершов в конце войны пошёл на повышение. Вместо него командовать нами стал подполковник Лифшиц. Но он вскоре  погиб, сгорел в танке при штурме города в Померании, где были тяжёлые бои. За эти бои он был представлен к званию Героя Советского Союза
      Трудно даже представить: теперь наши танки и самоходки шли на Берлин в три-четыре ряда. Остановить такую армаду уже никто не мог. Мы опять не слезали с брони. Наш командир роты капитан Василий Павлович Носов был очень строг и требователен к солдатам: говорил: «Закончим войну – всем награды будут самые высокие, а сейчас – не до того».  Однако в самом конце войны обнаружилось, что сержант из наградного отдела, оказывается, получил четыре ордена Красной Звезды, что называется, «не выходя из штаба». Чем кончилась эта история, я так и не узнал…
                Юрий Зальманович Хазан
     В Берлин мы ворвались со стороны Потсдама. Кварталы были превращены в крепость: подвалы всех домов сообщались друг с другом. Вот когда нам пришлось слезать с брони и начинать чистить эти подвалы от эсэсовцев и фольксштурмистов. «Гранату – вперёд, и сразу за ней!» - таков был приказ: этому научил нашу армию ещё Сталинград.
        Второго мая решили поехать к Рейхстагу, но проехать на машине так и не смогли:  на колеса  наматывались провода с поваленных столбов, а улицы были забиты искорёженной техникой и развалинами. Вина и продуктов было в изобилии, но дисциплина в части поддерживалась железная. Долго праздновать Победу не дали.
        5 мая батальон  вывели в лес за город. Ненадолго задержались в немецком городишке Фюрстенберг, где расположился штаб нашей 2-й танковой армии.  А рядом оказалась территория немецкого  женского концентрационного лагеря «Равенсбрюк», в котором  из 132 тыс заключенных были уничтожены больше 93 тысяч. Этот лагерь создавался эсэсовцами ещё в 1938 году.  В лагере фашисты заражали женщин разными инфекциями и изучали эффективность разных препаратов для их лечения. Вот там мы впервые увидели своими глазами горы обуви, снятой с убитых, целые склады женских волос и одежды. Впервые увидели мы  печи-крематории, где фашисты уничтожали убитых  женщин.   Зрелище было страшное…
       Вместо праздников нас отправили на охрану огромных складов немецких авиабомб. Малейший диверсионный акт или случайная небрежность могли бы стереть с земли половину города.  Один штабель авиабомб – сто тысяч тонн. И таких  штабелей – уйма.
       Тут же заняли настоящие караульные помещения. Выставили караулы. Так началась «мирная» военная служба, но очень напряжённая и страшная. В карауле – два человека.  Охраняем сотни тысяч тонн бомб…, а где-то бродят недобитые эсэсовцы…
        И о наградах никто тогда  не вспоминал. Они «выплыли» через двадцать с лишним лет после Победы.
        В Россию вернулись только под новый 1947 год. В Москве мы, солдатики, на радостях слегка загуляли и попали на губу. Это в своей части меня как сержанта знали и уважали и солдаты, и офицеры.  А с московской гауптвахты нас послали кого куда. Меня  послали охранять пленных немцев. в Домодедово. Потом - в Калининскую область на строительство нового аэродрома. То лес возили, то дома строили. Начальство менялось чуть ли не каждую неделю.
    Однажды прибыл пожилой офицер с молоденькой женой. Подошла она к нам, солдатикам, смеётся…   Ну, и мы заулыбались, забалагурили  в ответ. Видно, не понравилось это командиру.   
     А я в ту пору познакомился с работавшей в части девушкой из посёлка, что был в пятнадцати километрах от стройки. Пригласила она меня в гости на выходные дни. Подошёл в пятницу к  командиру с просьбой дать увольнительную.  Он ухмыльнулся и говорит: «Оставь адрес и поезжай так, но чтобы в понедельник с утра был на месте!». На попутной машине быстро добрался. Встретили меня девушка и её родители хорошо. А для меня это было всё в первый раз: никогда  раньше с девушками не встречался за всю войну.
     И вдруг в субботу, ближе к вечеру в дом является военный патруль и заявляет, что я – дезертировал из части без увольнительной. Явно, их прислал за мной всё тот же командир: только он знал, куда я поехал. Не отличался, видно, он  порядочностью. Меня сразу в машину посадили и отправили на губу. Было очень стыдно перед гостеприимными хозяевами, но я ещё не понимал, что меня ждёт впереди…
    Заседание военного трибунала состоялось через пару недель. Мне и слова не дали вымолвить. Всё дело по статье 193-7г  слушалось  меньше  получаса. Приговор – шесть лет исправительно-трудовых работ за дезертирство из части. И никаких жалоб. Тут же – в тюрьму, потом - в лагерь и на этап.
     А таких этапов потом было множество. Больше других запомнился страшный этап длинной 2500 километров в трюме  баржи от Красноярска до Игарки на стройку №503. Строили там дорогу Игарка – Солехард. И дальше этап – колонной пешком 200 километров по трудно проходимой местности до поселка Янов Стан, что на реке Турухан. Это название все тогда знали: в Туруханской ссылке бывал когда-то товарищ Сталин.
       Целую зиму жили в палатке на 200 человек, а морозы заполярные, не шуточные доходило до - 60 градусов. Вместо печек – три железных бочки…  Главные орудия труда – кирка, да лопата. Кормили сносно, но и работать заставляли до упаду. Мой срок считался маленьким. А вместе с нами были и «политические», осуждённые на 15, а то и на все 25 лет по страшной 58-й статье.
      На этой стройке был так называемый «зачёт»: день за три. Но для зачёта нельзя было иметь взысканий. Потому приходилось терпеть даже тогда, когда было невыносимо трудно. Как «счастливое время» вспоминаю  несколько месяцев, когда я оказался случайно поваром у полевой походной кухни. Но и там была  изнуряющая работа: всё готовить приходилось из сухих овощей. Хлебная пайка - 900 граммов при условии, что выполняешь норму.
    Всего я «отсидел» три года и восемь месяцев. При освобождении дали справку о том, что я  имею право проживать  только в районном центре  Вологодской области в городе Соколе. Почему было такое ограничение, я и до сих пор не знаю. И, как всех освобождаемых, практически, в обязательном порядке свозили в превращённую в музей избушку, где жил Сталин.
    Вернулся  к матери, пошёл в милицию. Безо всяких разговоров выправили мне вологодский паспорт.  Сразу пошёл на работу. Освоил много профессий: никелировщика, слесаря, сварщика. Только на заводе «Ремсельмаш» проработал двадцать лет. Получил медаль «Ветеран труда».
    В 1952 году женился, и прожили мы с женой душа в душу сорок лет.
    На юбилей 20-летия Победы по настоянию жены и дочери запросили  через военкомат о моих наградах за войну. И тут выяснилось, что причитаются мне медали «За отвагу», за освобождение Варшавы, за взятие Берлина и другие. Получил я и орден Отечественной войны второй степени. Как теперь говорят, «награды нашли героя». Только вот  «самоотверженный труд» в Туруханском крае  так никто и не оценил...
      Но для меня в жизни главной памятью остается освобождение Белоруссии и Польши,  штурм Берлина! По дороге на Берлин я потерял многих друзей. До сих пор помню имена  погибших. А о плохом в моей биографии и вспоминать не хочется…    Одно скажу: дезертиром я никогда не был!»

                И.А. Подольный



   
      
Н Е   В О З В Р А Щ А Ю Т С Я   Т О Л Ь К О   М Ё Р Т В Ы Е   
                Так назвал свою повесть о войне
                и  плене  вологодский  учитель
                Владимир Дмитриевич Четверухин.               
                С  разрешения автора я воспользуюсь его               
                названием, хотя повесть эта
                пока не  опубликована...

        В жизни мне не раз пришлось столкнуться  с теми, кто  прошёл  через немецкий плен. Не могу не рассказать о некоторых встречах.
          Ещё в студенческие годы я оказался в больничной палате с двумя                бывшими военнопленными. Они были  совершенно  разными людьми: один - коренной москвич, кадровый командир  Красной Армии, капитан-пограничник,  второй - солдат,  крестьянский  паренек со Смоленщины с четырёхклассным образованием. Имена  я со временем забыл, но их рассказы  на всю жизнь врезались в память. Так и буду называть их: Капитан и Солдат.
   Капитан командовал оперативным отрядом в погранзоне. Отряд состоял  из кадровых пограничников и курсантов  сержантской школы. Все были коммунистами  и комсомольцами.  О себе Капитан говорил  скупо, а о самоотверженности бойцов группы рассказывал подробно.  Уже на второй-третий день они поняли, что оказались в окружении.  Пробивались к своим  с тяжёлыми боями и большими потерями. В конце первой  недели войны он был  тяжело ранен: пуля пробила лёгкое. Истекающего кровью, его спрятали в деревне крестьяне. Несколько  месяцев он сидел в тёмном погребе, пока не почувствовал  силы для  дальнего пути.  Несмотря на уговоры, решил уходить на Восток, к своим. Но через пару недель попал в облаву.
      Фамилию свою он изменил, личные документы, партбилет и секретные бумаги, оставленные группой, успел зарыть всё в том же  погребе.  Сказался  рядовым.  Несколько раз из концлагерей пытался бежать, но неудачно: то его ловили  полицаи, то предавали трусливые хозяева на вынужденных ночлегах.  Он говорил, что ни разу не попадался немцам.
     Полицаи  били страшно, но не  расстреливали: часто  предлагали служить  немцам, вместе с ними «поубивать всех евреев». Всё время Капитан удивлялся, откуда  взялось столько предателей на Украине: "И куда глядело НКВД?  Видно, совсем не тех забирали!". Такое признание кадрового чекиста дорогого стоило!   
    В одном из лагерей  его опознали. Кто-то донёс, что он командир и коммунист. Немедленно перевели в лагерь особого режима, а в итоге он оказался  в Маутхаузене - страшном немецком концлагере на территории Австрии. Об ужасах этого лагеря написаны книги.      
    Повторять всё то, что я впервые  узнал от Капитана, не буду.  Скажу только, что он рассказывал нам об этом лагере в 1948 году, когда в советской печати  воспоминания узников практически не печатались.
      Был он в зоне "К"- заключенным 20-го блока смерти. Там содержались особо охраняемые советские офицеры, бежавшие из разных лагерей и вновь пойманные. Буква "К" к их именам означала немецкое  слово "kugel" - пуля: все заключённые с такой буквой должны были быть расстреляны выстрелом в затылок...
      Около 500 заключённых этого блока  в начале 1945 года  устроили побег, но в живых из них остались  всего десять человек. Остальных фашисты уничтожили.
       Рассказал он и о подпольной организации, о том, как зрело даже  в этих невыносимых условиях сопротивление фашизму. Самым же страшным и невероятным показался  рассказ о том, как за участие в  сопротивлении  группа командиров  Красной Армии была выведена на плац: на морозе их поливали  из шлангов холодной водой, пока живые люди  не превратились в ледяные статуи. Во главе этой группы, по рассказу Капитана, стоял  советский генерал, отказавшийся  служить немцам.
      На следующее утро  в бараках  как бы случайно  обнаружили ещё два трупа: так пленные расправились с теми, кого заподозрили в предательстве...  "Имена  их  я помню,  но не скажу: пусть они пропадут во Времени...", - хрипло  выдавил из себя Капитан.
     Запомнилась мне и такая его мысль: "Зря  чекисты  после освобождения искали  среди нас  предателей. Век предателя и изменника  Родины  в  таких лагерях, как Маутхаузен, был короток..."
     Фамилию генерала он не знал, но клялся, что до своей смерти всё равно будет искать и узнает  его родных  и семьи тех  заживо погребенных в лед командиров, чтобы рассказать людям историю их гибели.  Он мечтал о том, чтобы  героям и мученикам  Маутхаузена был поставлен  памятник. Капитан много раз повторял:  «Больше всего  мы там боялись погибнуть так, чтобы  на Родине ничего о нас не узнали. У умиравших была последняя просьба рассказать о них на Родине. Имена и адреса друзей заучивали наизусть». И ещё, что мне запомнилось: Капитан говорил, что среди узников блока смерти  многие в прошлом были учителями советских школ и лётчиками, попавшими в плен.
      Из Маутхаузена после Победы  почти без пересадок  Капитан проследовал ... в Сибирь.  Спасло его то, что одним из высоких  лагерных  начальников  оказался  едва ли  не последний участник той самой группы пограничников, что оставила раненого командира  в украинской хате.  Написали  родным, нашли закопанные документы, наконец, выпустили, но ... с  правом  прописки на 101 километре от Москвы.
      Я так и не знаю, сумел ли выполнить свое обещание Капитан: после ранения и концлагерей он страдал тяжёлым туберкулёзом. Вряд ли такая жизнь могла быть долгой: его ночные  рассказы прерывались приступами сухого кашля, тяжёлой одышкой.
      Не знаю, почему Капитан выбрал  меня в слушатели исповедальных рассказов...   Может  быть, предчувствовал  свою недолгую судьбу. Однажды он сказал: " Вы - молодые: вам это нужно знать и помнить". Пусть он простит меня, что я рассказываю всё это поздно, за то, что не сохранил в памяти  его имя.
      Сколько же таких Капитанов было на Руси!  Вспомнить  хоть тех же толстовских капитанов Тушина на Бородинском Поле, Хлопкова  из  "Набега", Жилина и Костылина из "Кавказского пленника". А может быть, вспомнить симоновских Капитанов из "Живых  и мёртвых", некрасовских -  "В окопах  Сталинграда"...   Несть им числа...
    Об истории генерала  Карбышева стали  говорить и писать у нас много позже.  Я читал книги и очерки о подвиге генерала  Карбышева, встречался с другими узниками  этого  лагеря  смерти.  Довелось мне побывать в Маутхаузене, увидеть памятник, о котором мечтал Капитан.               
      Но я не встречал  имена  тех, кто вместе с Карбышевым принял мученическую смерть... Знает ли о них Родина?  Именно там, в Маутхаузене,  я дал  себе слово  рассказать обо всём услышанном ещё в студенческие  годы...
 
  Череповецкие туристы на месте гибели генерала Карбышева.
                Фото автора

  Мне  удалось найти в Вологде записки художника  Михаила Алексеевича Ларичева,  который попал в плен  там же, на берегу Днепра, где был пленён генерал Карбышев.
               
                Михаил Алексеевич Ларичев
 Они оказался в одном лагере. В лагерном подполье Ларичев вошёл  в одну «десятку» с генералом. Подпольщики привлекли Михаила Ларичева к изготовлению антифашистских листовок. Через много лет М.А. Ларичев написал серию картин об ужасах плена. Сейчас эти бесценные  документальные свидетельства войны хранятся в Вологодской картинной галерее. М.А. Ларичев  подтверждает, что среди пленных генерал Карбышев был известен своим несгибаемым характером.  Перед самой Победой пути пленного генерала и вологодского солдата  разошлись: они оказались в разных лагерях.   
   
 М. Ларичев.«Маутхаузен».   
 
 Генерал Дмитрий Михайлович Карбышев
           Совсем иначе сложилась судьба пленного  Солдата, о котором я упомянул в начале. Он рассказывал о себе охотно  и бесхитростно.  Тщедушного, щуплого, всегда угодливо улыбающегося паренька сначала  гоняли из лагеря в лагерь, пока он не попал под Винницу.
       "Поставили нас копать длинную и глубокую канаву. И было нас видимо-невидимо сколько... А я был всё при лошади, как в нашем колхозе... Исправная  моя работа приглянулась коменданту, и стал я его возить  на бричке. Очень он хвалил меня за то, что люблю лошадей! Однажды, когда  канава  была  уже  почти  готова, он взял  меня и ещё двоих пленных - повара да сапожника, и приказал перевезти  груз  в другой  лагерь. Когда мы собрались возвращаться, он сказал, что нашего лагеря уже нет: все расстреляны  до  единого... Приказал  помолиться за него, за то, что спас, дал свой немецкий  адрес и пообещал встретиться, если останемся живыми. А пока - сдал  нас в другой лагерь. Немецкий офицер был  в солидном  возрасте, русский  язык  немного  знал: работал в России раньше".
     Долго ли, коротко, но отправили  Солдата  в Германию, где он работал на шахте в кошмарных условиях. Однажды  ему помогли написать по заученному немецкому адресу.  Вскоре за ним приехали, увезли работать в поместье, приставили  к лошадям. И опять он сытно ел, на мягком спал...
Дошли до семьи слухи, что  хозяин  сам в последний год войны попал в русский плен. Сразу к русским пленным в хозяйстве стали относиться ещё лучше.
        Освободили его из плена американцы. А потом - возвращение  на Родину  в товарных вагонах  и под той же охраной, под какой возвращался и Капитан. Та же Сибирь. А почему отпустили скоро, он так и не знал. То ли всё тот же туберкулёз, то ли что-то другое помогло (многоопытный  Капитан тихонько  шепнул мне: "Поди, завербовали  и отпустили: такой любую бумагу у оперов подпишет... А ты слушай его,  да помалкивай").
        Прошло  много  лет, и я прочёл  в журнальной статье о том, что под Винницей немцы оборудовали Восточную ставку Гитлера.  Пленных, рывших траншеи для кабелей связи, после  окончания работ  всех до единого расстреливали ради сохранения секретности...
       Много сделал для безымянного Солдатика  безымянный  Немец: спас от  верной смерти, но для чего? Чтобы сделать рабом? Моего родственника Анатолия Сергеева-Израилева после первой неудачной попытки побега из  плена спас такой же пожилой немецкий офицер. Но этот тоже по-русски  сказал  иначе: "Ему нужно вернуться домой живым! Его там  мать  и девушки ждут!" А потом, обращаясь  к разъярённому  эсэсовцу-охраннику, уже  передернувшему затвор  винтовки, по-немецки произнес  четко и ясно: "А тебя разве дома не ждут?". И немцы разными были ...
          Дома ждали  всех...  Только путь домой для моего  родича лежал  через  три года партизанской войны в Литве и Белоруссии. 
  В том же бою, где попал в плен Анатолий Сергеев-Израилев, в плен угодил и его школьный друг Владимир Четверухин. И ему повезло: он вернулся домой. О молодости, прошедшей через фронт, плен и проверочные лагеря, он написал повесть.  Можно обсуждать степень готовности рукописи к изданию.  Вероятно, рукопись требует ещё большого  литературного редактирования. Но главное, что удалось автору, - это галерея  портретов тех людей, с кем он встречался на трудных дорогах.
               
                Владимир Дмитриевич Четверухин
      Здесь - и пленные, и угнанные на каторгу, и немецкие охранники, и те немцы,  с которыми  приходилось  встречаться...   Нет только  ни одного  из тех,  кто отправлял в наши лагеря, кто охранял там... Читаешь рукопись и ещё раз видишь, какими разными могут быть  люди, тем более в таких страшных условиях, как война и неволя. (Рукопись хранится в Вологодской областной библиотеке).
       Я спросил  Владимира Дмитриевича: " Где было хуже?". Он ответил: "Трудно было везде, а у нас было ещё и обидно...". Вернувшись домой, Владимир Четверухин окончил педагогический институт и стал учителем литературы в Первой школе Вологды. Вместе с ним в школе работали замечательные учителя, ветераны войны, прошедшие через плен, географ Анатолий Петрович Тихонов – бывший офицер Московской железной дивизии, учитель английского языка Владимир Александрович Хомяков. Плен для них обернулся не только тяжкими физическими мучениями, но и моральными  испытаниями.
      Русский язык преподавала бывшая фронтовая медсестра Маргарита Андреевна Витоль. Когда ее пятиклассники впервые увидели на день Победы свою учительницу при всех военных орденах и медалях, они были, буквально, поражены: какие же подвиги совершила эта меленькая и хрупкая женщина, чтобы получить столько наград…

 Вставить фото Витоль и Тихонова
       Уроки истории вели бывшие фронтовики, инвалиды войны Сергей Дмитриевич Куприянов и Валерий Венедиктович Починок. Военное дело преподавал отставной майор-артиллерист с двумя орденам Красного Знамени В.А. Рзянин. В трудной мужской школе такие люди пользовались у учеников особым уважением.
       Но надо отметить, что они не часто баловали ребят фронтовыми воспоминаниями, тем более – воспоминаниями о плене: свой авторитет в школьной среде учителя зарабатывали качеством уроков, жесткими требованиями, справедливостью оценок. И в том был еще один их жизненный подвиг.
       Иногда находятся  люди, которые не верят в правдивость рассказов тех, кто прошел через все круги  ада  фашистского плена. Но как не поверить такому? В Железноводской водолечебнице я познакомился с киевлянином, лечившим травмированный  позвоночник. Однажды он рассказал, что попал  в плен, за побег  был отправлен в Маутхаузен.  В новогоднюю ночь в их барак ворвались пьяные эсэсовцы, приказали всем лечь на пол лицом вниз, и на спинах лежащих  устроили пляски, отбивая чечетку коваными каблуками сапог...  Через двадцать пять лет в музее Маутхаузена я увидел фотографию, сделанную немцами в ту самую ночь.  Назвал её фотограф  "Пляска смерти". Придумать такое невозможно!
    
      И еще об одном учителе математики, с которым довелось вместе работать    История, приключившаяся с ним, весьма  типична для  тех времён. Она оставила в памяти малоприятные  воспоминания.
     Михаил Александрович Лебедев тоже прошёл через плен, но смог вырваться и снова воевать до самого конца войны, получить военные награды. Не обо всех деталях плена он рассказал на допросах.  Это дало известным органам  повод предъявить ему «обвинение в неискренности перед партией». С большим трудом коллективу школы удалось отстоять своего коллегу. Особенно билась директор школы, чтобы отменили тут же последовавший приказ  об увольнении учителя. Этот эпизод, едва не поломавший судьбу бывалого солдата, очень характерен для  своего  времени, хотя со смерти Сталина прошло к тому времени уже много лет.
     Недавно в журнале «ЛАД» №№3 и 4 за 2009 год благодарный внук,        ..
                Михаил Александрович Лебедев
священник Александр Лебедев опубликовал воспоминания своего деда Михаила Александровича, отличающиеся искренними и трогательными подробностями всего пережитого за годы войны.   
       И еще одна мысль. Мне довелось встречаться с немцами, побывавшими в русском плену. Почти каждый из них говорил о том, что не держит зла на наш народ и нашу страну.  "Ведь нас туда не звали...", - говорят они. Это понимание приближает людей к идее покаяния и примирения народов.
      С другой стороны, все мы сегодня являемся свидетелями жёсткой позиции многих российских ветеранов Второй мировой войны по поводу установки памятников немцам, погибшим в Сталинграде.  В российских  ветеранах никогда не ослабнет чувство гордости  за Победу в справедливой войне и скорбь по неизмеримым потерям, понесенным народом. Но к примирению  народов  пути искать всё равно придется. Начало этого пути, вероятно, показал нам Пётр Великий, пригласивший на победный пир всех плененных  под Полтавой шведских генералов. Путь примирения лежит через уважение к могилам павших, и своих, и чужих.

               
                Памятник солдатам Красной Армии
                на горе Славин в Братиславе.
                Фото автора.
      По всей Европе я видел ухоженные могилы российских солдат. Одна потрясла меня особо. В Братиславе, на горе Славин стоит памятник четырём тысячам российских солдат, погибшим в апреле 1945 года, всего за месяц до окончания войны. Шесть братских могил.... Отдельные  плиты - генералам и Героям Советского Союза.  И среди них одна плита – лейтенанту медицинской службы Марии Ларионовне ДОБЛЕСТНОЙ. Мимо этой плиты не проходит никто.  К сожалению, в официальных списках потерь Красной Армии такого имени нам не удалось найти. По нашему предложению Мария Ларионовна Доблестная официально внесена в эти скорбные списки.
       Есть у каждого народа имена-символы. Есть могилы - символы. Здесь - они слились  воедино...  Мне думается, если мы когда-либо поставим памятники убитым в войне немецким солдатам, это заставит и нас самих, и весь мир ещё более уважительно относиться  к памяти погибших  россиян, к памяти невозвратившихся   мёртвых.
               


 
                КЛАДБИЩЕ  НА ОСТРОВЕ ХОККАЙДО
 
Гордиться славою своих предков
не только можно, но и должно,
 не уважать оной  есть постыдное малодушие...
Бескорыстная мысль, что внуки  будут уважены  за имя, нами им переданное,
 не есть ли благороднейшая
 надежда человеческого сердца?
                А. Пушкин

        Уж коли мы начали речь о судьбах военнопленных и солдатских могилах на чужбине, не могу не рассказать об истории, которую узнал  недавно.
       Рассказ этот надо начать с точной даты -  2 сентября 1945 года.
      Только что демобилизованный из армии мой отец пришёл с работы на обед. За столом бурно обсуждалось правительственное сообщение о капитуляции Японии. Вспоминали войну 1904-1905 года и недавно опубликованный роман А. Степанова «Порт-Артур».
       И тут вдруг  отец сказал: «А ведь в нашей семье – свои счёты с японцами: на той войне пропал без вести старший брат моего отца и твоего деда – Ефрем Подольный!». Мы попытались расспросить  отца, как это случилось, но он практически ничего не помнил. Ему-то самому в ту пору было только 4 года.     Этим рассказом оказалась исчерпанной вся сохранившаяся в семье информация. В бурных событиях послевоенного времени о том разговоре все быстро забыли.
        Но несколько лет назад я решил найти в Интернете одну из своих давних публикаций. На запрос по фамилии я обнаружил ссылку на списки пленных русских воинов, похороненных на кладбище на японском острове Хоккайдо. Там под номером 46 значился рядовой Ефрем Подольный. Фамилия наша достаточно редкая, потому о случайном совпадении имени и фамилии думать не хотелось.
    В Обществе «Россия-Япония»  посоветовали обратиться в соответствующий отдел МИД России. Ответ получил довольно быстро: мне сообщили, что такая могила действительно значится на кладбище в городе  Мацуяма   
     Посоветовали написать нашему консулу на Хоккайдо. Ответ пришёл поразительно быстро. В нём сообщалось, что русское кладбище в городе Мацуяма  находится под наблюдением    школьников школы  «Кацуяма» и господина Т. Кёгути.    В 2004 году посетил  это кладбище премьер-министр Японии.
             
                Кладбище в г. Мацуяма
     В японском архиве значится, что солдат 9 роты 11 Восточно-Сибирского стрелкового полка Ефрем Подольный был призван в армию  из Киевской области, а скончался в плену 22 мая 1904 года. На его похоронах присутствовало 16 человек. К письму были приложены фотографии кладбища и отдельно -  могилы Ефрема Подольного. И ещё прилагалась книга на японском языке, написанная господином Кёгути об истории российских пленных в Японии.
               
 На том же кладбище рядом с могилой Ефрема находится могила командира одного из русских крейсеров, погибших в Цусимском сражении. Территория кладбища вся  идеально прибрана, заасфальтирована. Около могилы  – цветы, которые возложил наш консул. Более ста лет кладбище тщательно сохраняется.               
 Всё это подвигло меня на дальнейшие поиски. Удалось установить, что  списки похороненных в Японии пленных составил известный российский писатель-маринист, в прошлом – выпускник знаменитой Соловецкой школы юнг, Виталий Гузанов. Поискам своим он посвятил много времени и сил.  Всё в том же Интернете я нашёлел его очерк «Кресты на чужбине».  Он писал:
   «Старинную буддийскую заповедь: «Высшая сыновья любовь выражается в том, что можно служить мёртвым, как служили бы живым» - услышал я в японском городе Симода от настоятеля храма Гёкусендзи…. Что ж, подумал я, у нас тоже есть такой обычай – поминать близких».
       К сожалению, писатель  недавно скончался.
      Теперь и я захотел узнать больше о той войне. В результате поражения в японском плену оказалось около 80 тысяч российских солдат и матросов, и в их числе был адмирал Зиновий Рождественский, командовавший эскадрой под Цусимой.
   Попало в японский плен до 40 тысяч защитников Порт-Артура, ещё 21 тысяча – после 20-дневного проигранного сражения под Мукденом.
    В Интернете оказались мало известные материалы об участии евреев в Русско-японской войне. В преддверии войны в 1903 году по России прокатилась волна страшных еврейских погромов. Правительство дало указание провести самый широкий призыв в армию в районах массового проживания еврейского населения. С началом войны все необученные новобранцы были сразу отправлены на Дальний Восток. По данным, найденным в Интернете, в составе действующей армии оказалось до 25-30 тысяч  солдат-евреев.
      Отношение к ним со стороны  офицеров было    далеко неоднозначным. О том писали и М.В. Грулёв в книге «Записки генерала – еврея», и в опубликованных письмах доктора Должанского, и в книге С.С. Вермель «В.Г. Короленко и евреи».
      Везли новобранцев через всю Сибирь, а у ворот Порт-Артура их встречал плакат: «Въезд евреям строго воспрещается».
     Личные судьбы солдат-евреев складывались по-разному. Историю о том, как сражался Ефрем Подольный, теперь трудно восстановить. В книге А. Степанова «Порт-Артур» описываются героические подвиги солдата по фамилии Заяц. Известна судьба Иосифа Трумпельдора, который за свои подвиги на японской войне  стал полным Георгиевским кавалером. По закону он должен был получить офицерское звание, но звания ему не дали. В боях он потерял руку и попал в плен.
      В лагере Трумпельдор организовал школу, где учил грамоте русских солдат. О  герое доложили японскому императору. Он повелел доставить пленного к нему, похвалил за храбрость и приказал изготовить для него  специальный протез. После возвращения в Россию И. Трумпельдор был всё же произведён в офицеры, хотя  так и не принял христианство. На параде войск по случаю окончания войны он стоял рядом с командующим вместе с другими полными Георгиевскими кавалерами. Позднее он эмигрировал в Палестину и в чине капитана командовал корпусом еврейских солдат в боях  в Турции. Это было перовое в истории еврейское воинское подразделение со времен Иудейской войны 65-69 годов нашей эры. Правительство Британии наградило его боевыми медалями.
      В 1917 году Трумпельдор возвращается в Россию и предлагает возглавить еврейский легион для участия в войне против Турции.  Ничего не добившись, он возвращается в Палестину. В 1920 году в числе восьми защитников поселения Тель-Аль против арабских набегов Трумпельдор геройски погиб. Теперь этот город в Израиле называется Кирьят-Шмона – Горд восьми героев.
     Печальные итоги войны с Японией подняли новую волну антисемитизма в России. В 1915 году А.М. Горький писал: «Ожесточение, вызванное войной, нуждалось в жертве. Хитрецы, стремившиеся свалить свою вину на других, указали на евреев как виновников всех наших бедствий».
    Вернувшись к истории Ефрема Подольного, надо  признать, что  попытки найти другие сведения о его судьбе пока остаются безрезультатными.  На мои запросы в Украину, откуда был призван на службу Ефрем Подольный, ответов я не получил: украинские архивы молчат. Допускаю, что архивы могли погибнуть во Второй Мировой войне.
      Но, погрузившись снова в Интернет, я с удивлением обнаружил, что практически в том самом районе, откуда ушёл на службу Ефрем, еще в 1886  году есаулом местной казачьей сотни был  Исаак ПОДОЛЬНЫЙ (по прозвищу Дробезна) – мой полный тёзка! Надо полагать, что был он из кантонистов, солдат, вернувшихся домой после 25 лет службы в царской армии.
     Семейное предание сохранило факт, что наш прадед в Х1Х веке служил дегустатором табака в том же регионе, на одной из табачных фабрик Погара. В Великую Отечественную  войну в районе Погара, в Стародубе и под Могилёвом погибли около сорока наших родственников. Восстановить теперь историю нашей фамилии помогает только Интернет.
      Свой очерк «Могилы моряков» В. Гузанов заканчивает словами:
        «На Нагасакском русском кладбище нашли последнее упокоение православные и католики,  иудеи и мусульмане. В одной могиле лежат украинцы и русские, белорусы и татары, башкиры, поляки, евреи, латыши, грузины, осетины, калмыки, буряты. Все они воевали во имя Отечества. Для человека в солдатской шинели, в матросской робе это понятие не было абстрактным».
        В «Собеседнике православных христиан» №1 за 1993 год я встретил весьма спорный вопрос, заданный своей пастве известным иерархом православной церкви:
«Многие ли из вас смогут вспомнить сегодня хоть один случай, когда иноверцы и инославные – будь то католики или иудеи – в трудный час для России делом доказали ей свою верность, до конца разделили  её  неласковую судьбу? Зато   противоположных примеров в русской истории – сколько угодно».
    Не хочу вступать в диалог, ибо давно сказано: горе зрячему, который видит только то, что ему хочется видеть, а слепому и очки не помогут. Читатели этой книги сами увидят в ней  мою позицию. История России ХХ века, наша Великая Победа – тому подтверждение.
       И ещё об одном, на мой взгляд, важном наблюдении хочется сказать. Русская революция 1917 года и последовавшие за ней перемены резко сказались на моральном облике всего поколения. Люди боялись своего прошлого, отрекались от родовых и национальных корней. Рушились вместе с тем и многие вековые традиции. Терялась связь поколений. Многие даже отказывались от своих фамилий.   
     Но времена меняются. Сегодня можно гораздо чаще встретить людей, пытающихся исследовать и восстановить исторические  семейные корни, выстроить генеалогические древа своих родов. И уже перестали бояться признать, что в их семьях были дворяне и армейские офицеры, купцы или священнослужители, просто мастеровые люди и труженики-крестьяне, которых власть окрестила кулаками и извела «как класс».
     О чем это говорит, как не о возвращении к историческим ценностям и корням, к возрождению лучших вековых традиций,  наконец, о моральном оздоровлении общества. 
      
               


               
ПАМЯТНИК АЙЗСАРГАМ.   ЗА ЧТО?
Неужто вновь нужна беда?
Неужто снова в катакомбы
Уйти должны те, кто честны?
Неужто свист  смертельной бомбы
Опять ворвётся в чьи-то сны
Неужто так должно случиться?
                Ю. Леднев

Тяжело мне в спокойном кресле,
Старость, вспомнить мне помоги, -
Неужели они воскресли,
Уничтоженные враги?
                М. Светлов

       В семье моего деда, вологодского столяра-краснодеревщика Евеля Завельевича Лифшина было четыре дочери и сын. Жили небогато. Ещё в 1914 году пришлось от немцев бежать из Стародуба на русский Север, бросив в Белоруссии обжитый дом и всё хозяйство.
   Семья была трудолюбивая. Дети хотели учиться. На стареньком пианино сестры  научились по слуху подбирать модные мелодии. А одна из старших сестер - Нина очень хорошо пела. В 1916 году на  молодёжном вечере её пение услышали известные в Вологде меценаты Содман-Михайловы.  Природно поставленный редкий голос - меццо-сопрано поразил их, и девушку тут же направили на прослушивание к специалистам в Петроград.
      Приняли Нину в консерваторию  сразу, и даже определили  стипендию-пособие, что по тем временам случалось не часто. А в конце 1916 года отец получил из Питера письмо, в котором дочь просила благословения выйти замуж. Евель Завельевич тут-же поехал в столицу. Каково же было его удивление, когда он узнал, что жених Илья Штерн - сын очень богатых промышленников, имевших заводы в Питере, на Урале и в Риге. Мезальянс, да и только!
       С душевным трепетом пошел он на встречу с родителями жениха в их роскошный дом на Невском. Его приняли радушно, сказали, что невеста  очень красивая, скромная, с чудесным голосом, сразу смогла покорить не только сына, но и родителей…     А жених-студент их очень огорчал тем, что в те смутные годы увлёкся политикой.
       Свадьбу решили не откладывать, а в качестве "приданного" дали Евелю Завельевичу определенную сумму на обзаведение собственным домом в Вологде. Фактически, эти деньги помогли остальным детям  семьи Лифшиных получить образование.
      Но счастье длилось недолго: в Питере начались обыски в состоятельных домах, конфискации, национализация предприятий. Семья Штерн решила уехать в Ригу. Кое-какие вещи были отправлены в Вологду. Они остались у Лифшиных памятными сувенирами от семьи, связь с которой в годы революции быстро прервалась вовсе.
      Только в 1940 году после присоединения Латвии к СССР Нина и Илья смогли разыскать родных. Оказалось, что Нина стала певицей в Рижской опере, пела с Михаилом Александровичем, гастролировала по Европе. Илья свой завод передал государству и был избран депутатом того Верховного Совета, который проголосовал за присоединение к СССР. Их дочь Мирра  работала фотокорреспондентом одной из рижских газет.

Фото Штернов

       Но личная встреча так и не состоялась. В эти годы ещё не всем жителям Латвии разрешали свободные поездки в СССР. А в ночь на первый день войны латышские айзсарги позвонили в дверь рижской квартиры  Штернов, в упор расстреляли Илью и удалились…   Из-за похорон семья не успела эвакуироваться и попала в Рижском гетто. Говорили, что Мирру из гетто отправили в лагерь Саласпилс.  Все эти подробности после войны рассказали соседи Штернов по дому - латыши.
               
     Но была ещё одна причина, задержавшая Штернов в Риге. Дочка перед самой войной познакомилась с русским журналистом из военной газеты. Молодые полюбили друг друга, решили пожениться, но жених  в автоаварии сломал ногу и попал в госпиталь. Свадьбу пришлось отложить. Вся семья Штернов ухаживала за больным.
     Пришли немцы, отправили русского офицера в концлагерь. Больше ничего о судьбе невесты он не знал. Этому человеку повезло: удалось выжить. После войны он с большим трудом нашел нашего деда, пытаясь хоть что-либо узнать о  судьбе невесты.   К сожалению, дед ничего не мог добавить к рассказу самого жениха…
      Вот о чём я вспоминаю, когда сегодня латышским айзсаргам  в Риге ставят памятник, а в Таллинне  тревожат могильный покой героев антифашистских сражений…
   



СКАЗ О ТОМ, КАК РУССКИЙ КОМАНДИР

В ТРИ РАЗА  НЕМЕЦКОГО БАРОНА ПРЕВЗОШЁЛ


                В империях всегда хватало страху,
                история в них кровью пишет главы,
                но нет России равных по размаху       
                убийства своей гордости и славы

                И. Губерман

     В тридцатых годах  в вологодских Красных Казармах стояла 10-я стрелковая дивизия.  Формировалась она в основном из вологжан и архангелогородцев.
     Году в 1933 прибыл  в дивизию  из Москвы новый командир комбриг Афанасий Павлович Трифонов.  Большую и трудную жизненную школу прошёл этот человек. Рабочий архангельских лесозаводов, он еще юношей связал свою судьбу с революционными организациями. Бывал и за границей,  где учился в  партийной  школе. Из таких школ, вероятно, наиболее известна была школа на итальянском острове Капри:  под видом русских сельских учителей  в ней занимались большевики.  Бывал  в этой школе  и Максим Горький, и другие деятели русской политической эмиграции.
     Вместе  с революционной  наукой  Афанасий Трифонов освоил европейские языки,  пристрастился к чтению.  Он участвовал  во всех революционных событиях,  стал кадровым командиром Красной Армии. Был начальником артиллерии крепости Кронштадт.  Со временем окончил военную академию, стал он одним из руководителей организации,  которую мы теперь знаем под именем  "Аквариум" -  загранразведки Красной Армии.
                Комбриг Афанасий Павлович Трифонов
     В начале тридцатых годов политические отношения между Советским Союзом и Германией стали  несколько улучшаться. Немецкие офицеры приехали  учиться  в советские училища. Так, наше танковое училище, кажется, в городе Горьком  окончил будущий немецкий генерал Гудериан - "Гений танковой войны", автор известной всему миру книги " Внимание! Танки!" Учился в Советском Союзе в ту пору и будущий командующий Люфтваффе - военно-воздушными силами Германии, ближайший соратник Гитлера Герман Геринг. Немецкие горные стрелки тренировались на Эльбрусе. И, надо сказать, неплохо мы их на свою голову научили…
     На военные  манёвры в Германию пригласили высокую советскую делегацию  во главе  с легендарным героем гражданской войны Климом Ворошиловым.  В её составе оказался и комбриг Афанасий Трифонов.
     Перед началом манёвров состоялось представление нашей делегации высшему германскому генералитету. Выхоленные  потомственные прусские офицеры  гордо представлялись своими  полными  титулами  и званиями, как того требовал  этикет: генерал граф такой-то, генерал барон такой-то... Наши отвечали короче:  комкор такой-то, комдив такой-то ...
     Когда очередного немца  представили  Афанасию Трифонову, из-под острых прусских усов он услышал высокомерное  немецкое  "Генерал барон фон-Тофф!".  В тот же момент  какие-то чертики  промелькнули в глазах красного командира.  На весь зал  чётко прозвучал его озорной ответ: "Комбриг Афон ТРИ-фон-Тофф"!
       Не выдержал Клим Ворошилов: так и прыснул  смех  в его коротко  постриженные  усы, несмотря  на всю  официальную  обстановку дипломатического приема.  А русский комбриг  тихо, с язвительной улыбочкой добавил по-немецки: "Entschuldigen  sie uns bitte!" ( Извините нас, пожалуйста!)
      Когда манёвры закончились и собралась наша делегация на дружеском  обеде, Клим Ворошилов предложил тост за комбрига Трифонова, который " в три раза немца превзошел", которого  он и на трех генералов-баронов не променяет.  Вернулись наши в Россию, и прислал Клим Ворошилов  комбригу дорогой  по тем временам подарок - фотоаппарат Лейка: уж очень ему понравилась шутка  Афанасия Павловича.   
     Но что-то  стало  меняться в нашей стране. С высокой московской должности  Афанасия Павловича  послали в Вологду командовать дивизией.  А с 1935 года он по совместительству стал еще военкомом всего Северного края.
      Жил он с семьёй в начале  улицы Урицкого (Козлёнской), в доме, где сейчас располагается  музей художника Пантелеева.  Был я дружен  с младшим сыном Трифонова, с Володей.  Главная комната в доме была занята библиотекой: стеллажи с книгами тянулись к потолку. Любимой литературой были издания по военной  истории: комбриг тщательно  собирал и внимательно  штудировал их. А ещё увлекался философией. Продолжал и в Вологде совершенствоваться во французском языке.
      Лица комбрига Трифонова детская моя память не сохранила, но помню его  в военных галифе  и теплых вязанных шерстяных носках сидящим высоко  на лесенке  около книжного стеллажа.
     В тридцать восьмом после крупных учений командный состав дивизии был вызван в Москву, где командирам вручили высокие правительственные награды за прекрасные результаты  в боевой и политической подготовке дивизии.  Комбриг получил орден  Красной звезды. Присвоили ему звание комдива.
 
     А в  трагическом тридцать восьмом чуть ли не в одночасье весь командный состав 10-й стрелковой дивизии  от командира и до взводных был  арестован. Начались страшные допросы, о которых через много лет рассказал мне бывший комиссар артполка Ириней Иванович Склокин и один из бывших красных командиров Порфирий Дмитриевич Иванов. Комбриг простучал тюремной азбукой по всем камерам свой последний приказ: "На допросах всем подписывать самые абсурдные обвинения, всю "вину" сваливать на меня одного.  Не давать бить себя и калечить. А на суде всем вместе ото всех обвинений  отказаться и рассказать о жутких методах следствия".
    Надеялся Афанасий Павлович  на справедливый суд, а вместо него  судьбу  командиров  10-й дивизии решали даже не печально знаменитые «Тройки».
Сегодня на сайте «Мемориал» можно видеть оригиналы документов за личными подписями Сталина, Молотова и Жданова, фактически заочно  и  списками вынесших  смертные приговоры личному составу командиров10-й дивизии... Ещё задолго до самого факта ареста была дана пофамильная разнарядка: 68 человек следует арестовать и осудить по 1 разряду – означавшему  расстрел, еще 14 – по второму. Второй разряд означал приговор "15+5":  15 лет тюрьмы, плюс 5 лет ссылки без права переписки. Третьего разряда – 10 лет лагерей - не удостоился никто. Приговоры "10 лет без права переписки", объявляемые родным, фактически означали расстрел...
      Командиры полков 10-й дивизии на
                спортивном празднике.
    Эти заранее подготовленные документы, с которыми прибыла в Вологду Тройка представителей Военной коллегии Верховного суда СССР, впервые почти через полвека разыскала  замечательная московская журналистка Лариса Сергеевна Осташева. Ее отец – капитан Красной Армии Сергей Бобров, военный комендант станции Вологда погиб вместе с командирами 10-й дивизии.
               
                Капитан С. Бобров   женой.1938.
        Еще 8 его подчиненных по сталинскому списку расстреляли, а пятерым «повезло»: дали «15+5».
       Книги Ларисы  Сергеевны «Розовая Чайка», «Старое зеркало», «Свет мой, зеркальце» - весьма трагические по содержанию, абсолютно точные по поимённому поминовению жертв трагедии тридцать седьмых - тридцать восьмых годов страшного минувшего века. Но они же  удивительные по силе духа, глубоко окрашены любовью к людям.  Словом, они – ДОКУМЕНТЫ ЭПОХИ!!!
  Жену Афанасия Павловича Трифонова  - великую умницу Ревекку Исааковну на долгие восемь лет отправили  в ссылку  в Казахстан как ЧСИР (чесеир) - члена семьи изменника родины. Вернувшись из ссылки, ещё многие годы она работала в Вологодском туберкулёзном диспансере медсестрой. Сыновья Саша и Володя через детдома трудно пробивали себе дорогу в жизнь. Дочка Соня только после войны смогла закончить институт, и многие годы успешно учительствовала в Вологде. 
  Только через 18 лет вернулся в Вологду комиссар Ириней Иванович Склокин. Вернулся и поехал в Москву знакомиться с сыном-студентом, родившимся через три месяца после ареста отца.  Прошёл отец и через знаменитый  Александровский централ,  и через  ГУЛАГ, лесоповалы, но убеждения свои и твердость  духа сохранил: привез из Сибири фанерный чемодан с тетрадями конспектов «Капитала» Маркса. Сын, выросший без отца, унаследовал, очевидно, на генетическом уровне  многие отцовские черты: леворукость, лёгкое грассирование в речи, страстную любовь к книгам, удивительную творческую работоспособность и блестящую память. Стал он инженером-конструктором химических производств, сумевшим построить по собственным проектам крупные заводы во многих странах мира.
       Комиссар Ириней Иванович    
                Склокин и его сын инженер-химик Леонид Иринеевич.
      Среди очень немногих вернувшихся был вологодский поэт, последний из мужчин старинного рода Непеиных - Борис, служивший в политотделе дивизии инструктором по культурной работе. А старший его брат вологодский  краевед так и сгинул в ГУЛАГе. Предание гласит, что их предка вологодского дьяка Осипа Непею когда-то ещё Иван Грозный посылал через Архангельск первым российским послом в Англию. А имя Непеи шло оттого, что мужчины этого рода  вином не баловались.
    Вернулся домой через пятнадцать лет красный командир  кореец Цой. Его русская жена погибла вскоре после ареста мужа, а матерью его малолетнего сына стала школьная учительница Ксения Киселева, так же потерявшая супруга в репрессиях. Знавал я ещё двух-трех бывших командиров, но ни один из них так на фронт Великой отечественной и не попал, хотя неоднократно все просились даже в штрафбаты.   
    Так до сих пор и не известно, где похоронены  друзья моих родителей комбриг  Афанасий Трифонов,  мудрый комиссар дивизии  Марк Исаакович Арш, кумир  вологодских женщин, красавец и балагур, прекрасный спортсмен, командир полка полковник Дмитрий Иванович Мозгов, командир другого полка Платон Константинович Пинчук и их сослуживцы. Были сведения, что на расстрел красных командиров увезли в Архангельск. Но в это слабо верится.
         Дмитрий Иванович Мозгов         
   Еще в 1934 году, сразу после убийства Кирова во всех советских газетах появилось такое сообщение:
        О ВНЕСЕНИИ ИЗМЕНЕНИЙ в действующие уголовно-процессуальные кодексы Союзных Республик:
       Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановляет:
        Ввести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти:
1. Следствие по этим делам заканчивается в срок не более десяти дней.
2. Обвинительное заключение по этим делам  вручать обвиняемым за один день до рассмотрения в суде.
3. Дела слушать без участия сторон.
4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи заявлений о    
     помиловании не допускать.
5. Приговор о высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно   
    по вынесению  приговора.
         Председатель Центрального Исполнительного Комитета
 Союза ССР
                М. Калинин
           Секретарь Центрального Исполнительного Комитета
 Союза ССР
                А. Енукидзе.

(Пройдёт совсем немного времени, и Авеля Сафроновича  Енукидзе тоже расстреляют как врага народа).

Так что место гибели комсостава 10-й вологодской дивизии, вероятно, надо искать где-то под Вологдой, а то и в самом Духовом монастыре, в котором размещалось НКВД.
     А многие  бывшие  солдаты 10-й стрелковой полегли кто в финской кампании, а кто в первый же год войны,  ведомые неумелыми "скороспелыми" командирами, сменившими  трагически  погибшее поколение профессиональных военных тридцать седьмого.
    На фоне рассказанного  беспардонной ложью выглядит статья  некоего  А. Голенкова  "Правда о репрессиях  в  Красной Армии", напечатанная в газете "Трудовая Вологда" N1, 1995 года, где автор  утверждает, что во всей Красной Армии  той поры якобы было расстреляно всего 17 командиров. Видно, очень хочется кому-то, чтобы россияне забыли свою историю.  Но старые  вологжане 
помнят трагедию 10-й стрелковой дивизии. А молодым это надо знать!




"СВОБОДУ НУЖНО ИСКАТЬ СРЕДИ ТЮРЕМНЫХ СТЕН..."
                Махатма Ганди

                - Ну и что особенного? - сказал Сапожников.
                - Я вечный двигатель изобрёл.
              - То есть как? - спросил Аркадий Максимович
                Фетисов. - Вы же сами говорите, что               
                энергию   нельзя получить из ничего?!
              - А зачем её брать из ничего?- спросил       
                Сапожников.
                - Надо её брать из чего-нибудь.
              - Но тогда это не будет вечный двигатель.
              - Материя движется вечно. Если на пути 
               движения поставить вертушку, то она будет   
               давать  электричество.

                М. Анчаров
                "Самшитовый лес"

       Я только поступал в аспирантуру, но уже был наслышан о "подпольных" аспирантских  семинарах,  которые раз в неделю проводил какой-то необыкновенный человек...
        Подпольными эти семинары назывались  потому, что  проходили они и впрямь в подвале учебного здания института, где размещалась лаборатория рентгеноструктурного анализа.  На семинары собирались все желающие. Бывало, на них приезжали аспиранты и научная молодёжь из Академии Наук, из МГУ и других вузов.
        Руководил семинаром  человек, которого лишь  условно можно было называть аспирантом нашей кафедры, Побиск Георгиевич Кузнецов. Высокого роста, подтянутый, с намечающейся  лысиной  и слегка седеющими висками.  Голос звонкий, как мне  показалось при первом знакомстве, неожиданно высокий.  Правая рука  полусогнута  в локте,  кисть с мелом  несколько запрокинута назад, открывая тем самым ладонь.  Когда он пишет на доске удивительно   красивым  полупечатным  почерком,  кажется,  что   работают  не
просто пальцы, а вся рука от плеча.  Оказывается, это - следы тяжелого фронтового ранения,  полученного  под Москвой. Орден Красной Звезды  мы увидели  на лацкане его  пиджака только по случаю Дня Победы.
      "Судьба Онегина хранила...",- писал о своём герое Пушкин. Героя этого очерка судьба и била нещадно, и хранила удивительно. Не уберегла от осколка на фронте. Врачи же московского госпиталя не только спасли жизнь семнадцатилетнего  командира взвода танковой разведки, но сумели  сохранить ему руку. Больше того, дали  специальность:  пока  лечился,  при  госпитале  окончил фельдшерские курсы.  Собирался  он  тогда поступать  в медицинский
институт.
     Судьбе же было угодно распорядиться  совсем  иначе: почти  год - на Лубянке, и приговор - десять лет.  За что? Да  разве можно сегодня отвечать на этот вопрос? В общем виде: за то, что позволял себе думать не так, как все... А если точнее - задумал создать  студенческое научное общество для обсуждения смысла жизни...    Такое общество кому-то показалось "антикомсомольским". За "вольнодумство" сына тяжко поплатились и родители.
       На первом же допросе на Лубянке  следователь  презрительно спросил: "Откуда у тебя такое собачье имя - Побиск?" И тут же в следователя полетела чернильница!  Не мог гвардии младший лейтенант  стерпеть такое глумление: родители не случайно  изобрели сыну имя "Поколение Октября, Борцов и Строителей Коммунизма". Когда его танк подбили, он повёл экипаж в рукопашную схватку с фашистами. Этот характер он сохранил на всю жизнь: умение в самых жёстких ситуациях постоять за убеждения!
       Когда в шестидесятых годах пришлось заполнять анкету, в графе "Образование" он написал: "Десять лет академии Министерства внутренних дел и институт, законченный заочно за три года". Да, судьба и в лагерях ГУЛАГа не забыла о нем.
     Трудно рассказать об этих годах Побиска Георгиевича Кузнецова лучше, чем это сделал его друг  по несчастью  Борис Витман в своей книге "Шпион, которому изменила родина":
 "Меня просто влекло к этому человеку. От него шёл как бы ток высокого напряжения, и этот ток изливался неизвестными тебе доселе познаниями, всегда основанными  на доскональном изучении предмета, свободе мышления, развитой интуиции.  Его интеллект базировался на мощной жизненной энергии - его не сломили ни война, ни репрессивная машина. Все это вызывало во мне жгучую зависть - мне постоянно  хотелось  достичь его высот и мощи. Только в общении с Побиском Кузнецовым БУДУЩЕЕ прорывалось и присутствовало почти всегда. Он был как бы инициатором этого прорыва. И этим он был действительно уникален.
    - Смотреть назад - это смотреть в грязь! - говорил он. - Вперёд смотри - там подлинный облик человечества. Здесь, в ГУЛАГе, нет будущего. Оно в твоей голове должно сидеть. И тогда состоится  обязательно. Носи его  в своей башке - расти, пестуй, и оно сбудется".
   Пришлось быть Побиску Георгиевичу лагерным фельдшером - лепилой.  А рядом с ним на обходы ходили профессора и академики, сидевшие с припиской в приговорах - "без права врачевания"...   Так состоялось знакомство  с академиком-секретарем академии медицинских наук Василием Васильевичем Париным. В итоге слава "фельдшера, который умеет лечить  все болезни", дала ему некоторую "свободу в зоне". В этих зонах было у кого поучиться, а Учителя, встретив талантливого ученика, не скупились на науку...
   Затем зэковская судьба забросила  Побиска Георгиевича в Норильск.  С перебитой рукой он был совсем не годен для физических работ. Послали в химическую лабораторию. И там был уже другой факультет той самой "Академии министерства внутренних дел"  со своими педагогами - профессорами и академиками. Отсюда шло знакомство с академиком-химиком Алексеем Александровичем Баландиным, членом многих зарубежных академий...
   Так, полтора столетия спустя, в совсем других  условиях и не на страницах приключенческой книги, а в реальной  жизни, во многом повторялась история Аббата Фариа и будущего графа Монте-Кристо. Только побега в реальной жизни не было: десять лет "от звонка и до звонка" отбыл свой срок  Побиск                Георгиевич.  Да ещё не было в его жизни мести!




                Генеральный конструктор систем жизнеобеспечения
в закрытых системах Побиск Георгиевич Кузнецов

       Правда, через много лет он встретил в очень закрытом московском НИИ начальника спецчасти, отставного полковника, которого знавал злым гонителем в одном из лагерей. Увидев на лацкане пиджака Побиска Георгиевича орден Красной звезды, охранник удивился: " А это откуда у тебя? Ты ведь сидел мальчишкой!"  Побиск Георгиевич спокойно ответил: "Нет! Я сидел гвардии младшим лейтенантом!". Через час этого начальника спецчасти вызвал к себе  директор-академик и распорядился  оформить П.Г. Кузнецову допуск, пропуск и отдельный кабинет для работы…  Позднее Побиск Георгиевич узнал, что тот бывший полковник повесился…
    Вышел Кузнецов из заключения на волю вполне сложившимся  учёным-исследователем, как он сам  любил говорить, "...не утомлённым классическим  образованием",  зато сказочно богатым новыми научными идеями.
   Побиск Георгиевич обладал феноменальной памятью и удивительной скоростью чтения: ему ничего не стоило сыграть шахматную партию "вслепую", не глядя на доску, или прочесть  за пару часов книгу в четыреста-пятьсот страниц. И не просто просмотреть, но и цитировать из неё затем большие отрывки.
   Прекрасное знание  математики, умение применить её к анализу любых самых сложных  проблем, дало научным  журналистам основание называть его  "Человеком мыслящим, человеком считающим" - "HOMO SAPIENS, HOMO KALKULANS". Сам же Побиск говорил: "Считать умеют многие, даже машины, а я - ЧЕЛОВЕК ИЗМЕРЯЮЩИЙ!"
   Друзья прозвали Побиска "Китобоем": чем больше учёный собеседник старался  изобразить из себя  научного кита, тем злее всаживал в него свой гарпун "Китобой". В обыденной жизни предельно скромный, удивительно добрый, с хорошим чувством тонкого юмора, в научных спорах Побиск Георгиевич отличался бескомпромиссностью, точностью формулировок, удивительной широтой и нетрадиционностью научного мышления. Он был очень хорошо  ориентирован не только  в математике, но и в химии, физике, биологии. 
    А ещё связывала его долгие годы дружба и сотрудничество с академиком  Акселем Ивановичем Бергом - одним из первых  энтузиастов кибернетики в России.
   Именно такая  разносторонняя  образованность  позволила Побиску Георгиевичу  принять деятельное участие в теоретической  разработке жизнеобеспечения  космонавтов в замкнутом пространстве космических кораблей. А отсюда был один шаг к оценке  живого на Земле как вечного двигателя  второго рода, способного  черпать энергию извне. Именно здесь лежит предмет давнего научного спора о границах применимости  так называемого  Второго закона термодинамики. Если границы  закона не очертить, то он приводит к печальному выводу о неминуемой тепловой смерти Вселенной.  Как и академик  В.И. Вернадский, как  К.Э. Циолковский, как выдающийся учёный, к сожалению, гораздо менее известный и в России, и за рубежом, Иван Исидорович Гвай, П.Г. Кузнецов  внес в проблему доказательства бессмертия человечества свой серьёзный научный вклад. Человечество он представлял как вечный двигатель  второго рода, способный питаться  бесконечным потоком  солнечной энергии. Он, вероятно, был одним из  замечательных представителей той плеяды  учёных-энциклопедистов, которые составляют гордость российской науки - РУССКИЙ КОСМИЗМ.
       Раз уж я упомянул имя Ивана Исидоровича Гвая, то надо сказать, что он был одним из создателей самых первых образцов отечественной реактивной артиллерии, а потому достаточно глубоко «засекречен»..  На выставке, развернутой в Академии Наук к одному из Праздников Победы, Побиск Георгиевич подвел нас к стенду, где под стеклом была фотокопия справки, напечатанной на затертой газетной бумаге: «Дана настоящая полковнику И.И. Гваю в том, что он является разработчиком нового вида вооружений, называемого «КАТЮША»». На справке стояла дата, если не ошибаюсь, лета 1941 или 1942 года.
      Улыбнувшись, Побиск Георгиевич спросил нас, знаем ли мы, почему это оружие назвали таким именем? Естественно, возникла ассоциация с героиней всенародно любимой песни про Катюшу!  Но он предложил нам другую версию: на первых таких  снарядах стояла сокращенная маркировка  «КАТ»  - КУМУЛЯТИНЫЙ, АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ, ТЕРМИТНЫЙ. Придумать окончание было нетрудно.
       Мир наш тесен. Несколько лет тому назад в зарубежной  поездке около гроба Господня я случайно  познакомился  с известным российским писателем  Борисом Генриховичем Володиным, автором книг о Менделе, И.П. Павлове  и многих других выдающихся биологах. Возникший разговор о бренности  и вечности жизни на Земле очень соответствовал  этому  святому месту... В качестве научных аргументов мы оба сослались на труды Побиска Кузнецова.
   И тут оказалось, что Володин  и Кузнецов познакомились когда-то… в одной камере Лубянки! Воспоминания Бориса Генриховича удивительно  точно совпадали  с впечатлениями  Бориса Витмана, хотя о его книге Володин не знал.
   В брежневские времена Побиск Георгиевич ещё раз побывал в тюрьме. К тому времени он руководил большой лабораторией, занимавшейся сетевым планированием научных экспериментов и жизнеобеспечением в замкнутых системах кораблей космических и подводных. Он только что вышел из больницы после инфаркта. Накануне ему вручили в Кремле правительственную награду, а утром пришли за ним,  как в старые времена...
       Только кому-то вздумалось на этот раз сочинить другое обвинение - в финансовых преступлениях и взятках в особо крупных размерах.  О деле этом доложили  самому Косыгину,  и он дал  жесткое поручение - "Разобраться, и доложить!". Разбирались полтора года. Восемь академиков писали генеральному прокурору письма в защиту коллеги.  Заместитель генерального прокурора на наше письмо давал ответ, откровенно нарушавший элементарные нормы  закона: "Кузнецов совершил..." А ведь такую формулировку имел право дать только приговор суда.
       Со своей стороны могу засвидетельствовать абсолютное  бескорыстие, я бы сказал, щепетильную, кристальную честность Побиска Георгиевича, его известную  всем близким щедрость, его открытость и готовность придти на помощь любому, кто обратился к нему.
       Когда же с очевидностью выяснилось, что дело это вовсе надуманное, кем-то инспирированное,  закрыть его,  по традициям тех времен решили, отправив  нашего друга  в психиатрическую лечебницу.  Главный врач  сказал: "Если я напишу, что вы здоровы, они опять будут вас мучить...".  Так родился нужный для прокуратуры диагноз. А главврач подарил пациенту прекрасную чеканку собственной работы "Орёл терзает печень прикованного к скале Прометея".
      Побиск Георгиевич с честью вынес и это испытание. Не перенесла его милая и добрая жена Гера, мужественно боровшаяся за  судьбу мужа: её скосили три  инфаркта. Была она крупным специалистом по истории Африки, доцентом МГУ. Очень жаль, что не сохранились рукописи его  проникновенных и очень личных стихов, которые он посвящал  супруге.
 
 Супруги Побиск Георгиевич Кузнецов и Гера Ивановна Потехина.
Фото автора.
   Пройдя в науке свой, порою совсем не простой путь, Побиск Георгиевич стал Генеральным конструктором большой информационной системы "СПУТНИК-СКАЛАР". Систему полного жизнеобеспечения в замкнутом пространстве  космической  станции он предложил рассматривать как микромодель жизни на нашей планете. Все технические возможности  и жизненный комфорт космонавтов не зависят от денег, а только от энерговооруженности корабля. Может быть, и СИСТЕМУ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ЛЮДЕЙ НА ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ СЛЕДУЕТ ПРОЕКТИРОВАТЬ ИНЖЕНЕРАМ, ИСХОДЯ НЕ ИЗ ДЕНЕЖНЫХ БЮДЖЕТОВ, А ИЗ КИЛОВАТТ-ЧАСОВ, ВЫРАБАТЫВАЕМЫХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ? Ведь печатный станок может напечатать сколько угодно купюр, а распределить киловатт-часы свыше фактически добываемых просто невозможно. Такое планирование устойчивее  и надежнее традиционного. С переходом на такие единицы измерения можно было бы говорить и о введении межнациональных валют. Эти идеи об энергетических эквивалентах денег Побиск Георгиевич предложил к обсуждению почти пятьдесят лет назад.
    Но мне почему-то  кажется, что истинной  любовью учёного являлись  не конкретные  естественные  науки,  а   философия, её ядро - диалектика. И сила  Кузнецова как философа заключается в том, что пришёл он в философию  от точных наук, зная их созидательные возможности.  Тем он и отличается от многих  современных философов, привыкших пользоваться готовыми данными естествознания только для подтверждения  своих умозрительных построений. Философское творчество Побиск Георгиевич всегда связывалось С СОЗДАНИЕМ ТЕОРИЙ, основанных на объективных  законах природы, и не просто абстрактных теорий, а вполне конкретных, умеющих решать реальные проблемы каждого человека, каждой науки.
       Следить за свободным полётом  мысли этого учёного даже в дружеской  беседе бывало трудно: общие места и второстепенные  выводы  пропускались, а без них новым собеседникам бывает не легко  следовать логическому пути рассуждений учёного.  Сам же он любил, чтобы его перебивали  вопросами и охотно пояснял сложные моменты. Не однажды мы слышали от него: «Людей надо ценить за их умение задавать вопросы. Задать хороший вопрос порой бывает сложнее, чем найти на него ответ!». При этом с даром блестящего педагога, как говорится, "на пальцах" он мог показать  физическую  сущность многих глобальных идей.
    С годами всё больше убеждаюсь, что именно  к таким людям, как Побиск Георгиевич Кузнецов в большой мере приложимы  слова Бориса Пастернака:
     "Гений есть кровно осязаемое  право мерить всё на свете  по-своему,   чувство короткости со Вселенной, счастье фамильной близости  с историей  и доступности всего живого".

     Масштабность, разноплановость и разнохарактерность идей Побиска Георгиевича причудливо переплетается  с фактами биографии, научной среды и условий работы ученого. Порой трудно понять его идеи не в силу их энциклопедичности, а из-за недостаточной  проработки взаимоотношений различных отраслей знаний в современном естествознании и обществоведении. Совсем недаром одну из самых подробных характеристик научной значимости 
работ Побиска Георгиевича подписали сразу три академика - математик В. Глушков, специалист в области теории автоматизации управления В. Семенихин и обществовед В. Афанасьев:
    "... П.Г. Кузнецов обладает способностью использовать при  решении сложных научных проблем  в одних областях знания    аппарат других наук, зачастую очень удаленных. Это затрудняет немедленное и широкое восприятие, признание и реализацию его идей, но это же и является ценным  в научном  исследовании, так как именно такой широкий синтез способствует прокладыванию новых путей в науке". 
            И ещё одно личное  качество  этого человека хочу отметить особо: его неистощимую  научную щедрость. Сколько  своих оригинальных идей он "подарил" коллегам  для экспериментальной проверки и детальной разработки и посчитать трудно!  Волей судьбы в роли аспиранта пришёл  Побиск Георгиевич в Московский государственный педагогический институт на кафедру профессора  Степана Афанасьевича Балезина, но, как сложившийся  учёный, он принёс  с собой новые научные идеи, которые очень помогли  многим исследователям процессов коррозии и защиты металлов.
        Как знак  давней  дружбы  храню  автореферат   кандидатской диссертации Побиска Георгиевича "Теоретические основы разделения редкоземельных элементов и методы оценки эффективности разделения". Сам по себе автореферат примечателен: всего семь страниц текста и ссылки лишь на две публикации. А в Высшей Аттестационной Комисси - в ВАКе серьёзно обсуждался вопрос о  присуждении соискателю не кандидатской, а докторской степени.
      На обложке автореферата - шутливое  посвящение:  "Исааку от Побиска, как самому главному в этой работе". Каюсь! Я только помогал оформлять экспериментальные результаты к защите...
        В связи с этим исследованием Побиска Георгиевича мне вспоминается такой эпизод. Вскоре после защиты его диссертации в свежем номере научного журнала я нашёл письмо академика Юрия Андреевича Жданова, в котором он предложил новый метод оценки возникновения смесей в ходе химических реакций. Это была задача, как говорится, "зеркальная" кузнецовской: один оценивал разделение смесей, а другой - возникновение их. И хотя авторы шли диаметрально противоположными путями, но пришли к абсолютно одинаковым выводам. Вскоре мы с Побиском Георгиевичем оказались в Ростове-на-Дону и не без труда попали на приём к академику. Встретил он нас сухо и сдержанно, торопился уезжать... Но когда же он  увидел обе статьи рядом, то произошла немая сцена, завершившаяся взрывом смеха двух больших ученых: оба по-детски непосредственно смеялись над собой, поскольку оба вовремя не заметили гораздо больших возможностей решенных ими задач!  С той поры они стали добрыми друзьями.   
    Побиску Георгиевичу я тоже подарил свой автореферат с тем же текстом, но в нём уже не было такого юмора. Я благодарен судьбе, что несколько лет провёл  рядом с таким Ученым и Человеком, что до конца мы пронесли нашу дружбу.
       Незадолго до кончины я застал Побиска Георгиевича в  совсем непривычном состоянии. Со слезой в голосе он пожаловался: «Когда я бурно генерировал новые научные идеи, меня многие не хотели слушать…  Теперь же, когда мне чисто физически стало трудно выдерживать бурные дискуссии, с меня требуют всё новых и новых доказательств…  А мне жалко времени и сил на  «повторение задов»: хочется заглянуть дальше  известного…».
    В последние годы жизни его работы получили широкое международное признание: он был избран почётным профессором нескольких зарубежных университетов, в том числе почётным профессором на кафедру Президента Академии наук Бельгии, Нобелевского лауреата  Ильи Пригожина.
       Побиска Георгиевича не стало в декабре 2000 года: жестоко карали его шесть инфарктов. На  похоронах  Побиска Георгиевича Кузнецова называли ПОСЛЕДНИМ КОСМИСТОМ ХХ ВЕКА, который в любых жизненных ситуациях сохранял главную свободу – свободу мышления!






                МНОГОМЕРНЫЕ МИРЫ
                РОБЕРТА ОРОСА ди БАРТИНИ -  КУЗНЕЦОВА

В мельканье будней изменяешь бригантине.
Всё реже волшебства алеют паруса...
Но вспомнишь жизнь крылатую Бартини-
И обретаешь веру в чудеса!

                Роберту Бартини - от коллег.

Да здравствуют Антимиры!
Фантасты - посреди муры.

            А. Вознесенский


      В конце шестидесятых годов  по служебным делам я оказался однажды в московском политехническом музее. Уже на выходе я случайно встретил своего друга и коллегу Побиска Георгиевича Кузнецова. Он обрадовался встрече и настойчиво пригласил на интересную лекцию.
     Имя лектора - Р.Л. Бартини мне мало что  говорило. В аудитории собрался едва ли не весь цвет московской физической науки. Точно обозначенную тему лекции сегодня  трудно вспомнить. Речь же в ней шла о том, что  учебники физики рассматривают мир в трехмерной системе  координат - "длина-ширина-высота", но есть ещё, по крайней мере, одна координата - "время", делающая мир многомерным. В трехмерном мире  все до сих пор считавшиеся фундаментальными физические константы  типа скорости света определялись с той или иной степенью точности лишь экспериментально, а новые законы природы открывались случайно. В многомерном пространстве эти же константы могут быть вычислены чисто математическим путем, а существование многих неоткрытых законов, в том числе, до сих пор не открытых законов сохранения, может быть точно предсказано. Получается что-то вроде менделеевского "Периодического закона": "Периодический закон законов  сохранения" - система "L-T" ("long-time" - "длина-время") со своими далеко идущими предвидениями.
    Было в этой лекции и упоминание о том, что классическая физика пользуется математическим аппаратом геометрии Эвклида, основанной на постулате о не пересекающихся параллельных. Но если принять неэвклидову геометрию Лобачевского, допускающую такие пересечения, то вместе с неэвклидовой геометрией  начинается эпоха  множественности физик. Идея множественности физик - для традиционных "классиков" уже казалась чем-то из области фантастики наподобие Антимиров…
    Нечто подобное я раньше слышал от Побиска Георгиевича, а он, сидя рядом, лишь многозначительно подмигивал мне… Я же, не будучи физиком, с большим трудом на слух пытался вникнуть в железную логику докладчика.
    Аудитория постепенно разделилась на три части: на принимающих точку зрения лектора, на резко отрицающих её и, конечно, на сомневающихся. Бартини демонстративно игнорировал первые две группы, сосредоточив внимание на третьей:  ей адресовались аргументы "за" и "против". Лекция органично переросла в диалог именно с молодыми слушателями.
   Сам лектор - Роберт Людвигович Бартини был представлен устроителями без чинов, степеней и званий. Это был мужчина преклонных лет с запоминающейся внешностью волевого человека, несколько резковатого в суждениях, абсолютно не стесненного разношёрстной аудиторией. От острых замечаний не уходил, отвечая на них столь же жёстко, порой - энергично жестикулируя. Язык - очень свободный, весьма образный. В дискуссии умело находил примеры, иногда - вовсе не очевидные, даже парадоксальные. Слушать его было трудно, но интересно. Закончив, он быстро покинул аудиторию: видно было, что устал…
               
     После лекции мы поехали к Побиску Георгиевичу Кузнецову домой. На столе появились книги и журналы с работами сегодняшнего докладчика. Одна из них была подписана  "Роберт Орос ди Бартини". Рассмеявшись, мой друг рассказал, что произошёл с этой статьей большой конфуз. По традиции того времени рукопись никому не известного автора редакция журнала направила на отзыв специалистам, а ещё, так называемому, "чёрному рецензенту", чье мнение для редакции было порой решающим. Имени его автору не сообщали. Так вот, такой аноним написал: "Предлагаемая статья напоминает мне рекламу мази, которая в равной степени придает блеск ботинкам и способствует ращению волос…". На этом фоне стандартно выглядели рецензии с формулировками: " Я этого не понял, значит, не поймут и другие…".
      После того, как статья всё же увидела свет,  физики перезванивались по телефонам: "Так кто же из больших учёных скрывается за таким странным псевдонимом?" Постепенно идеи статьи стали захватывать всё больше умов.
      Вот уж воистину сказано: всякое открытие проходит три стадии. На первой говорят: этого не может быть, потому что не может быть никогда. На второй соглашаются: ну, может быть, это и так. На третьей: а что здесь нового, где здесь открытие, это и ежу понятно!
      И не сразу все узнали, что Роберт Бартини - человек в науке далеко не случайный, а Генеральный конструктор советских самолетов. Кто хочет ближе познакомиться с его удивительной биографией, может прочесть написанные Игорем Чутко книги: "Красные самолёты" и "Мост через время".
   Я же лишь кратко расскажу об этом человеке. Сын видного итальянского очень богатого и высокого чиновника, барон Роберто  Орос ди Бартини в Первую мировую войну попадает в русский плен, возвращается в Италию, получает авиационно-техническое образование  и становится одним из первых итальянских коммунистов. Время заставляет его бежать от фашизма в Россию, где он даёт себе клятву "положить все силы на то, чтобы красные самолёты летали быстрее черных". И от этой клятвы он не отступил. Начав в 1924 году конструкторскую работу, Роберт Людвигович (теперь его в России звали так)  к 1933 году создаёт серию самолетов «Сталь». Истребитель "Сталь-6" обладал выдающимися скоростными характеристиками. Под началом комбрига Бартини трудились и Королев, и Лавочкин, и Ермолаев…
      Затем последовали самолёты "Сталь-7", способные совершать сверхдальние рейсы: готовился беспосадочный перелёт вокруг земного шара. Был установлен мировой рекорд скорости на дальней дистанции 5000 км. На таких самолётах летал и наш земляк, известный полярный летчик Матвей Козлов, о котором я уже рассказывал.
    К началу Великой отечественной войны у нас было всего несколько подобных опытных  машин, переделанных в дальний бомбардировщик ДБ-240, но они сумели в 1941 году подняться в воздух с подмосковного аэродрома, отбомбиться по Берлину и вернутся невредимыми назад. Немцы даже не поверили, что это была советская авиация. На таких высотах и скоростях тогда никто не летал.
   Но личная судьба Роберта Людвиговича точно соответствовала духу времени. Лагеря, бериевские "шарашки" надолго лишили конструктора возможностей самостоятельной работы. Но он и там оставался "генератором идей". Это он впервые проектировал сварные конструкции самолётов, впервые создал убирающиеся шасси, первым рассчитал  стреловидные крылья для тяжелого дальнего сверхзвукового самолёта, опередив идеи сверхзвуковых самолётов "Конкорд" и ТУ-144. Именно Бартини создал проекты гидросамолётов, летавших потом под чужими именами, первым предложил схемы экранолётов с вертикальным взлетом и посадкой, монорельсовую дорогу на воздушной подушке.
                Экранолет Ди-Бартини (проект)
    Авиаконструктор Олег Антонов, чьи самолёты "Ан" известны всему миру, писал: "… Бартини был и конструктором, и исследователем, и ученым, пристально вглядывавшимся в глубины строения материи, в тайну пространства и времени. Энциклопедичность его знаний, широта его инженерного и научного кругозора позволяли ему постоянно выдвигать новые, оригинальные, чрезвычайно смелые технические предложения…  Эти идеи намного опережали своё время, и поэтому лишь часть из них воплощалась в металл, в самолёты, но и то, что не воплощалось в металл, сыграло положительную роль катализатора прогресса нашей авиационной техники…
   Роберт Людвигович был смел смелостью знания, убежденностью своих выводов…, он не боялся гибели части своих  замыслов, и начинал всё снова и снова…."
    Наш земляк авиаконструктор С.В. Ильюшин сказал о Бартини: "Его идеи будут служить авиации всего мира ещё десятки лет, если не больше".
     Все Генеральные конструкторы единодушно признают, что нет у нас в стране самолётов, в которых бы не были воплощены те или иные идеи великого предсказателя. В 1964 году в газетах появилось мало кем замеченное сообщение, что за заслуги перед Родиной группе специалистов в Кремле вручены правительственные награды. В списке был назван Р.Л. Бартини, получивший орден Ленина. Получил он и Ленинскую премию, но тоже без большой огласки.
      Собеседников он всегда поражал тем, что отвечал на  вопросы ещё до того, как они прозвучали. Поэтому среди друзей ходила упрямо легенда о выдающихся телепатических способностях "товарища барона". И чтобы дополнить портрет нашего героя, следует сказать, что был он ещё и неординарным художником, создававшим произведения на грани реальности и фантазий: именно в таком духе  он расписал стены своей квартиры.  Существует легенда, будто Михаил Булгаков некоторые черты Р.Л. Бартини использовал в «конструировании» образов героев «Мастера и Маргариты». Известно, что Булгаков и ди Бартини в 20-х годах дружили.     Умер Роберт Людвигович Бартини в 1974 году, так и не закончив писать фантастическую повесть своей истории, которую хотел назвать "Цепи".
   А что же Побиск Кузнецов, ставший соавтором Р.Л. Бартини по нескольким научным публикациям?  До поры, до времени судьбы этих людей развивались в "евклидовых параллельных плоскостях", не пересекаясь. Пройдя прямо из госпиталя Отечественной войны дорогой Солженицына через ГУЛАГ,  гвардии младший лейтенант П.Г. Кузнецов в итоге тоже стал Генеральным конструктором.
       Но на определенном жизненном этапе их дороги пересеклись "неэвклидовым образом". Бартини и Кузнецов хорошо поняли друг друга, хотя к некоторым общим научным идеям о многомерности систем во времени и пространстве, о параллельных мирах они пришли совершенно разными независимыми путями. В семидесятых годах бывал П.Г. Кузнецов и у нас в Вологде: читал лекции преподавателям и студентам в пединституте.
     Первый вариант моего предыдущего очерка "Свободу нужно искать среди тюремных стен" Побиск Георгиевич прочёл и сказал: "Зачем писать обо мне? Ты бы больше писал о науке, о том, куда мы идём…   В башке нужно постоянно держать будущее, а не прошлое… Прошлое - прах!".
   Я же подумал:  "Нет, не случайно люди поют... "отряхнуть его прах с наших ног". Тогда быстрее откроются перед человечеством новые многомерные миры…
      




                ТАМ БЫЛО МНОГО БРАТА НАШЕГО...

Что говорить о мелочах?!
Со мною рядом чуть не маршалы
Таскали брёвна на плечах.
Там живописцы и ваятели,
Что знали славу и почёт,
И знаменитые писатели
Со мной делили табачок...

                Валерий Алексеев

На семейное торжество к московскому другу я немного опоздал. За столом  нашлось  место  рядом  с двумя  мужчинами. Представились по имени и отчеству. Тот, что постарше, Василий Васильевич внешним видом походил на умного земского врача, профессора провинциального института: в нём не было и намека на столичный лоск и апломб, и даже речь выдавала  некоренного  москвича. Был он лыс, только бордюрчик седых волос обрамлял широкий лоб. А лоб опирался на густые тёмные брови, на одной был едва заметен маленький шрам. Из под очков на собеседника выглядывали  маленькие, умные и часто улыбающиеся глаза. Аккуратно постриженные седые усы не закрывали верхнюю губу.
Имя второго я не запомнил,  но этот был типичным  москвичом: выдавал московский акцент и даже манера говорить.  Как-то сразу я решил, что они врачи, и не ошибся.  Стихийно разговор перешёл на медицинские темы.  Обычная застольная беседа в обстановке семейного торжества  текла спокойно, пока  не  выяснилось, что я - из Вологды.
Василий Васильевич  с каким-то скрытым  подтекстом  спросил: " А что, пересыльная  вологодская тюрьма с ее полукрепостными стенами до сих пор стоит на том же месте?".
"Не только стоит, но и действует" - ответил я.  Второй сосед, обращаясь к Василию Васильевичу, спросил: " Не настало ли время повесить на этой стене мемориальную доску - "Здесь с такого-то по такое-то время находился Василий Васильевич"?
За столом наступила пауза, прервав которую,  Василий Васильевич в тон сказанному продолжил: "...  И десятки тысяч  таких, как он. Впрочем, и начинать-то  надо  не с меня.  Я свой срок  начал в сорок седьмом, а что было  в тридцать седьмом?  А ещё раньше? Когда-нибудь вспомнят...  Ну, а если доски делать каждому, то никаких стен не хватит.  Россия всегда любила размах".
Встали из-за стола, чтобы  закурить, и я тихо  спросил у хозяина, кто - мой сосед. Он удивился, что я  не узнал академика, директора Института медико-биологических проблем (читай - космической медицины)  Василия Васильевича  Парина.
                Василий Васильевич Парин
И всё встало в памяти на свои места. В 1947 году вице-президент Академии медицинских наук  В.В. Парин  был арестован. «За разглашение государственной тайны  работ по лечению рака» ему дали двадцать пять лет, и отправили в Архипелаг - ГУЛАГ. Малым показалось кому-то такое наказание, так его ещё лишили  права врачевания в этом аду. Там-то и встретились молодой  фельдшер - нынешний именинник и маститый академик.  Там-то фельдшер  и начал свой путь в науку под руководством хороших  наставников, которых было не занимать  в сталинских лагерях...  Об этой давней дружбе я слышал много.  Просидел Василий Васильевич в лагерях и тюрьмах семь лет.
      Фото С. Донина

Ещё об одном я вспомнил сразу: о шраме на брови.  Василий Васильевич  был  единственным  пострадавшим  во время  старта Юрия Гагарина. Прощаясь с космонавтом, одетым в скафандр, они так сердечно  обнялись, что бортиком своего шлема Юрий рассёк бровь  Василия Васильевича, да так сильно, что пришлось накладывать швы.
На глазах моего поколения происходили удивительные перемены. Два бывших зэка из сталинских лагерей -  академик  Василий Васильевич Парин  и фельдшер, а позднее - Главный конструктор системы "СПУТНИК-СКАЛАР"  Побиск Георгиевич Кузнецов к тому времени уже тесно сотрудничали в разработке жизнеобеспечения космонавтов в замкнутом пространстве кораблей.
Умер  Василий Васильевич в 1971 году. А вологодским историкам, может быть, и в самом деле  настала пора  заглянуть в архивы пересыльной тюрьмы?  "Вологодский  конвой  шутить не любит!" - знаменитая фраза тоже звучала при той встрече...
Через много лет мне попали на глаза строчки Игоря Губермана:
                Россия - странный садовод
                и всю планету поражает,
                верша свой цикл наоборот:
                сперва растит, потом сажает...      
          
     P.S.  Я познакомил с рукописью этого очерка моих школьных друзей, живших на улице Чернышевского рядом с пересыльной тюрьмой. И вот, что они рассказали мне:
    " … Почти каждое утро мимо наших домов по улице Чернышевского в сторону вокзала с маленькими котомочками понуро шагали группы заключённых до двухсот человек каждая. Были среди них и крестьяне в лаптях, но большинство составляли  измождённые небритые интеллигентные лица. Они шли, опустив низко головы: как будто боялись, что их узнают…
     А по сторонам столь же понуро шагала охрана в синих фуражках и с собаками. Иногда казалось, что и охранники стесняются на людях своей  работы…
     Через какое-то время на той же улице появлялись небольшие стада скота: деревенские погонщики на лошадях гнали худых коровёнок на скотобойню. Но эти стада отличались тем, что не молчали, а блеяли и мычали, пытались выскочить на обочину за клочком травы: ведь перед бойней их долго не кормили. Плетки погонщиков и многоэтажная брань возвращали беглецов на дорогу, на их последний путь…
    Наконец, наступало третье действие в этой житейской драме: на булыжной мостовой опять же молча появлялись… бабушки с ведрами и совками, чтобы подобрать оставленные скотом лепёшки и отнести их на свои огороды, прятавшиеся практически за каждым домом.
      Так продолжалось почти каждый день…».
                Что к этому можно ещё добавить?




-
К А Т Ы Н Ь  И  Х А Т Ы Н Ь
Кто сказал: "Всё сгорело дотла,
больше в землю не бросите семя...",
кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время...

...Нет! Звенит она, стоны глуша,
изо всех своих ран, из отдушин,
ведь Земля - это наша душа,
сапогами не вытоптать душу.

                Владимир Высоцкий

     В 1994 году довелось мне побывать в командировке в германском городе Бохум, где я познакомился с работой Высшей школы социальной работы. Но едва ли не каждый день пребывания на немецкой земле давал поводы для самых  серьёзных раздумий и не только  по служебным вопросам, обозначенным в командировочном предписании.
   Однажды мне передали приглашение студенческого совета этой школы  провести встречу за круглым столом "без заранее заданной темы".   Коллеги пояснили,  что такая формула встречи  означает  высокую степень интереса и уважения студентов  к приглашенному  лицу и  подразумевает право хозяев задавать любые вопросы, и право гостя  оставлять некоторые вопросы  без ответа.
   На встречу мы приехали заранее. Поднялись в студенческую столовую - мензу, чтобы выпить  чашечку кофе и ... обнаружили на всех столах и стульях листовки,  приглашавшие  студентов на встречу  с русским  профессором. Листовка предлагала продумать  вопросы  гостю  и начать  с вопроса "Was geschah bei Katyn?" Я понял, что изначально обозначенная формула нарушена: встречу  предлагали начать с заранее подготовленного вопроса о расстреле органами НКВД перед самой Великой Отечественной войной в Катынском лесу большой группы польских офицеров.  Эти офицеры попали в Россию после того, как Сталин и Гитлер в 1939  году поделили между собой Польшу.
   На встречу пришло не слишком много студентов. Но за чашечкой кофе  с сухим печеньем  в прямой беседе  вопросы  сыпались, как из рога изобилия.  Как живут  и учатся российские студенты, что их волнует в сегодняшней жизни:  могут ли они  высказывать на занятиях мнения,  отличные от взглядов преподавателей,  сколько программ телевидения может смотреть российский студент, как производится прием в институты и может ли студент сам выбирать для себя программы изучаемых предметов, как российский студент может планировать своё будущее.
   Немецкую молодёжь интересовало, многие ли студенты живут "молодёжными семьями", т.е. без официального бракосочетания, действительно ли в России  законом запрещён  гомосексуализм, грозит ли России эпидемия  СПИДа, наконец, как зарабатывают студенты всегда недостающие им деньги. Единственным "политическим" вопросом был вопрос о том, кого студенчество поддержало на президентских выборах.
   Тон беседы, проходившей в прямом диалоге около полутора часов, был самым доброжелательным, и я в пределах своей компетентности  постарался ответить если не на все, то на большинство вопросов.  Встреча заканчивалась,  а обозначенный в листовке вопрос так и не прозвучал: вероятно,  для молодёжи
он не показался в тот момент главным.  И тогда  один из присутствовавших  на встрече преподавателей  сказал: "Не хочет ли гость из России ответить на вопросы,  поступившие в письменном виде?"  Таким оказался единственный из той самой листовки. Я посчитал, что не могу в этот момент воспользоваться
правом отказа от ответа.
      Сначала я задал  немецким студентам свой вопрос: что они знают о двух точках  на географической  карте Европы - о Катыни и о Хатыни?  С большим трудом один из студентов припомнил, что в Катыни произошло "что-то нехорошее, о чём писали немецкие газеты...". О Хатыни не слышал никто.
   И тогда мне пришлось  рассказать о трагической гибели польских офицеров,  об извинениях, принесенных польскому народу президентом России.  А потом - и об уничтожении  немецко-фашистскими оккупантами белорусской деревни Хатынь вместе со всем её населением. В Катыни  один тоталитарный режим избавлялся от прошлого.  В Хатыни  другой  тоталитарный режим "освобождал будущее...".  В итоге  оба режима своего будущего лишились.
   Пришлось напомнить о том, что несут народам тоталитарные режимы и войны. О том, как Гитлер уничтожал народы под лозунгом национализма,  а Сталин уничтожал  и переселял  народы под лозунгами интернационализма.
   Оказалось, что немецкие студенты знают о Бухенвальде: "Там уничтожали немецких коммунистов".  Слышали они о лагере Дахау, "...где уничтожали евреев".  Назвали они адреса небольших лагерей около своего города, где содержались английские и американские летчики, чуть не с землей сравнявшие их   город. А об украинском Бабьем Яре,  о латвийском Саласпилсе, о польских Освенциме, Собибуре, Майданеке, Треблинке,  о лагерях на немецкой земле Равенсбрюке, Берген-Бельзене, Заксенхаузене, Ораниенбурге  и сотнях других  никто  и ничего не мог сказать.
       И я коротко рассказал об эшелонах еврейских и польских студентов, ученых, артистов, священнослужителей, с 1938  и по 1945 год заканчивавших  свой трагичный путь  в австрийском Маутхаузене на страшной фабрике уничтожения людей...  Последние эшелоны с польскими женщинами  и венгерскими евреями  погибли там в  апреле 1945 года, всего за недели до окончания войны.
   Пришлось напомнить  о двадцати восьми миллионах жертв нашего народа, о шести миллионах уничтоженных евреев, о потерях других народов Европы во Второй мировой войне. Я попросил поднять руку тех,  у кого во Второй мировой  погибли родственники. Подняли практически все, а одна студентка,  как бы извиняясь, сказала: "Я точно не знаю, но, наверное, тоже...". И на её глазах я увидел слезы.
   Назавтра в мензе к нашему столу подсел тот студент, который интересовался проблемой гомосексуализма в России. Он извинился  за свой вопрос: "Наверное, надо было начинать нашу беседу с того, чем вы её кончили.  Жаль, что нам на лекциях мало говорят об этом,  и мы не обсуждаем на наших семинарах ничего подобного. Об этом нельзя забывать!"
   Мне в тот момент  подумалось, что  и Катынь, и Хатынь, и все подобные им места были местами уничтожения не только людей, но и человеческой памяти, и человеческой мечты.
   Недавно в пьесе Евгения Евтушенко я прочел:    "Человечество делится на тех, кто хочет знать правду, и на тех, кто хочет знать  только то, что удобно.  И поверьте, вторая часть человечества гораздо больше".
   Не в том ли одна из главных задач дня настоящего,  чтобы как можно больше людей захотели знать правду и сохранили её в исторической памяти поколений,  воплощали свои фантазии в добрые дела?  Вот о чём  мне захотелось рассказать не только немецким студентам, но и в своем родном городе.
    Московский поэт  Владимир Микушевич  подарил  мне книгу своих переводов  немецкой поэтессы  Нелли Закс,  выпущенную постыдно малым  тиражом -  999 экземпляров.  К сожалению, в России её имя мало известно, хотя в 1966 году  она  стала лауреатом Нобелевской премии.  Нелли Закс  была ровесницей Мандельштама,  и ее трагическая судьба типична для этого поколения. Героическими усилиями великой шведской сказочницы,  нобелевского лауреата 1906 года  Сельмы Лагерлёф она была спасена, вырвана из фашистских застенков.  Осипа Мандельштама спасти не смог никто...
                Нэлли Закс

   Страшно звучат сегодня  строки из "Хора спасённых" Нелли Закс:

    Мы, спасённые,
    Смерть УЖЕ изготовила себе флейты
                из наших полых костей.
    Жилы наши - УЖЕ тетива её лука.
    Наши тела ЕЩЁ жалуются
    Всей своей искалеченной музыкой.
    Мы, спасённые,
    ВСЁ ЕЩЁ висят перед нами в голубом воздухе
    Петли для наших шей.
    Водяные часы ВСЁ ЕЩЁ наполняются
                каплями нашей крови.
    Мы, спасённые,
    Черви страха ВСЁ ЕЩЁ поедают нас...

    Мы, спасённые,
    Мы пожимаем вам руки,
    Мы заглядываем вам в глаза,
    Но ВСЁ ЕЩЁ сплачивает нас
                только прощанье,
    Прощанье во прахе
    ВСЁ ЕЩЁ сплачивает нас с вами.

     Так "прощание во прахе" генетически связывает Прошлое с Настоящим! Потому в тексте перевода я выделил рефрен «…ВСЁ ЕЩЁ…».  Это нужно помнить! И ещё нужно помнить обращение Нелли Закс из Настоящего к Будущему:
          Народы Земли,
          не разрушайте Вселенную слов,
          не рассекайте ножами ненависти
          звук, рождённый вместе с дыханием.




ЕСЛИ - ПО СОВЕСТИ
Опыт театральной рецензии.
Совесть -  чувство нравственной ответственности
за своё поведение перед окружающими людьми и обществом.
                Толковый словарь русского языка
          Вологодский государственный ордена "Знак Почета" драматический театр      открыл  свой 158 сезон при полном аншлаге.
       Для торжественного дня был выбран спектакль, написанный Ф. Гудрич и  А. Хаккетом по всемирно известным дневникам голландской девочки Анны Франк и  книге  "Убежище". Сценическую редакцию и оригинальную постановку осуществил художественный руководитель  театра Зураб Нанобашвили. Я – не великий театрал, тем более – не театральный критик, но некоторые мысли, рождённые спектаклем, хочу высказать.
   Для режиссёра это был совсем не простой выбор. Дневники тринадцатилетней голландской девочки, написанные в страшные военные года, вовсе не предназначались для публикации.  Их полное издание со всеми детскими и недетскими откровениями всегда натыкалось на большие трудности морального плана. Тем более, их театрализация, предпринимавшаяся ранее несколькими  драматургами и режиссёрами, не всегда оказывалась удачной.
   Само содержание пьесы лишено какого-то динамизма в пространстве. Весь динамизм спектакля заключается во времени. Две еврейские семьи и ещё один человек на два года отрезаны от мира в своём укрытии, где они пытаются спастись от преследования фашистами.  Фактически, они дожидаются своей неизбежной гибели, но каждый воспринимает ситуацию по-своему через призму слабых надежд…    
   Межличностные отношения  внутри малой группы людей, существующей долгое время в практически замкнутом пространстве,  не могут не вырасти в конфликтные бытовые ситуации. Особенно, если эта группа находится  под постоянной угрозой смерти, лишена элементарных бытовых условий, наконец, просто голодает.
      Но в этом спектакле режиссёру и прекрасному ансамблю актеров удалось  так  повернуть историю развития человеческих симпатий и антипатий, что они стали выше бытовых взаимоотношений.  Возникновению конфликтов  среди людей старшего поколения они противопоставили рождение и развитие самого высокого чувства любви, способной разбудить ответное чувство у рано взрослеющих в этих страшных условиях детей.
   Так спектакль  перекликается с вечной темой Ромео и Джульетты.
   Настоящая премьера  спектакля состоялась в рамках VШ Всероссийского театрального фестиваля "Голоса истории", посвящённого 60-летию великой Победы. Приближается 70-летие этой даты, а тема антифашизма и трагедии Холокоста ничуть не устаревает.
    Все спектакли по традиционным условиям фестиваля  играются под открытым небом: в интерьере Вологодского Кремля, на  подмостках, установленных на площадях и в парках города. "Дневник Анны" и вовсе был поставлен режиссёром Зурабом Нанобашвили, в прямом смысле - "на высоте", т. е. на крыше собственного театрального здания. Критики отметили, что этим режиссер хотел "приблизить к небу" своих героев. Так это или не так было задумано, но у зрителей и членов фестивального жюри мнения совпали: спектакль удался, и удался не отдельным актерам, а всему коллективу.
 Сцена из спектакля.
    В спектакле заняты пять заслуженных артистов Российской Федерации.  Роль Анны Франк  прекрасно вела молодая актриса Наталья Воробьева.  В ансамбле с мастерами сцены она не только не потерялась, а, наоборот, смогла убедительно  провести линию физического и морального взросления тринадцатилетней хозяйки дневника.  Впечатляет игра ведущего актера театра Заслуженного артиста РФ Леонида Рудого - господина Франка, сумевшего стать моральным стержнем  в невыносимых условиях заточения. Убедителен актер Сергей  Закутин в сложной роли Петера Ван Даана, показавший психологически трудные процессы преодоления одиночества и неприятия бытовых конфликтов.
    Скупая на реплики роль матери Анны в исполнении заслуженной артистки РФ Светланы Трубиной в какие-то моменты помогает поднять понимание бытовых конфликтов на уровень гражданственных и высоко моральных позиций.
    Вероятно, артистке Наталии Гнеушевой досталась более трудная, чем другим, практически бессловесная роль сестры Анны. Но всем своим поведением на сцене она смогла показать трагедию одинокого человека, в сложной ситуации теряющего связь с окружающим миром и замыкающегося в себя.
    Интересное решение в оформлении сцены нашла художник Анастасия Паутова, рискнувшая стилизовать крышу убежища под большой многоцветный витраж. Он контрастирует с серым пространством сцены, как бы напоминая о том, что где-то есть другой мир с его светом и радостями. В финальной сцене спектакля Анна и Петер в канун своего расставания, как бы по дороге к гибели, оказываются уже не в замкнутом пространстве убежища, а на фоне яркой витражной крыши. И эта трагическая сцена наполняется верой в то, что люди могут и должны вырваться на свободу  и быть счастливы!
     Музыкальное сопровождение спектакля народными еврейскими мотивами выбрала со вкусом и чувством меры заведующая музыкальной частью театра Дина Бортник.
    Кто-то после летнего успеха спектакля высказывал опасения: будет ли он столь же успешно принят на большой сцене, вызовет ли у массового зрителя понимание и интерес. Если на премьерном фестивальном спектакле присутствовало всего около сотни зрителей, то на очередных спектаклях театральный зал всегда  полон.
     Перенося спектакль с крыши  на сцену театра,  режиссер, актеры сумели сохранить тот высокий духовный уровень рассказа о драме времён Второй Мировой войны, ставшей во многих странах символом трагедии европейского еврейства. Меня порадовало то, что среди зрителей много молодежи.
    Режиссерские находки местами помогают поднять личностную трагедию на библейскую высоту. Зрители, видевшие оба варианта постановки, говорили, что Зураб Нанобашвили и его актеры сумели в творческих поисках найти достойное продолжение темы.
      Еще ярче стала ясна режиссерская задумка: спектакль должен вызывать не просто жалость и сострадание к жертвам Холокоста, но служить предостережением и протестом против  вновь поднимающейся  в мире волны национальной и межконфессиональной розни, ненависти и нетерпимости. И зрители правильно поняли творческий коллектив. На сценической премьере, как и на фестивальном спектакле, весь зал встал, долгими аплодисментами и цветами проводил создателей спектакля. Значит, этот спектакль - нужен людям!
    Читая  лекции студентам педагогического  университета по истории Холокоста, я каждый раз с сожалением убеждаюсь в том, что трагедию Анны Франк, историю Хлолтоста, вообще историю борьбы с ненавистным фашизмом молодое поколение знает явно недостаточно.
     Постановка спектакля в Вологде - особо значима. По сведениям из библиотек города, книги Анны Франк "Убежище" многие годы стояли на полках практически не востребованными. Спектакль пробудил к ним читательский спрос. А на премьерном спектакле я встретил много знакомых студенческих лиц. В нынешней  многонациональной России воспитание толерантного отношения людей - первостепенная задача.
     После спектакля мне тоже захотелось ещё раз прочесть дневники Анны Франк.  В предисловии к одному из изданий книги я увидел ссылку на известное обращение Адольфа Гитлера к немецкому народу:
    "Я освобождаю вас от химеры, которая называется "совесть". Совесть - 
  это изобретение евреев".
    Во что могут превратить мир люди, лишенные совести, показала  Вторая Мировая война. Сколь велика была трагедия всего многонационального советского народа в Великой Отечественной войне, россияне должны знать и помнить.
    Человеческая совесть питала патриотизм,  поднимала солдат в атаки, помогла людям пережить ленинградскую блокаду, заставляла не щадя сил, трудиться на Победу в тылу.
    Человеческая совесть заставляет всех нас помнить не только трагедию Анны Франк и  шести миллионов евреев Европы, погибших в огне Холокоста, но и потерю всех двадцати восьми миллионов жизней наших соотечественников.
      Фашизм, нацизм и Вторая Мировая война обернулась страшной трагедией и для немецкого народа. Когда-то у немцев считалось, что в каждом их доме должен быть свой добрый ангел-хранитель. Но один из известных  художников Германии Макс Эрнст в картине «Ангел дома» изобразил молох фашизма в виде страшного чудовища, способного уничтожить свой народ.
  М. Эрнст.  «Ангел дома».1937.
    И если бы действительно совесть изобрели евреи, то еврейский народ  мог бы гордиться этим, как говорится, до конца Света. Но, к великому счастью, совесть не имеет национальности. Совесть - великое достояние всего Человечества.
   
   



                АДВОКАТСКИЙ ВОПРОС

Война бетховенским пером
                Чудовищные ноты пишет.
Её октав железный гром
                Мертвец в гробу —
              -  и тот услышит!
                Д. Кедрин
          Давно стало литературным штампом выражение "Книга жизни". Но если пишется книга, то следует подумать и об иллюстрациях.
Тяжёлые послевоенные годы рисуются в памяти в чёрно-белых тонах. Но яркими иллюстрациями в книге судеб моего поко¬ления были встречи с интересными людьми и их судьбами. Некоторые встречи были не только иллюстрациями, но, в известной степени, и музыкальным сопровождением.  Эти встречи, явно,  влияли на наше миропонимание.  Расскажу о первых встречах с иностранцами.
Я вспоминаю немецких пленных, появившихся в Вологде в самом конце войны и сразу после Победы.
Многочисленные колонны пленных сначала провели под конво¬ем по улицам и площадям Москвы, затем посадили в эшелоны и развезли по лагерям. Первые колонны пленных шли по Вологде строем под командой своих офицеров. Шли выбритые, подтянутые, в чём-то даже стремившиеся сохранить и продемонст¬рировать своё достоинство. Пели немецкие песни. У кого-то можно было видеть маленькую губную гармошку. Вокруг шагала много¬численная охрана в форме войск НКВД.
А потом началась повседневная тяжёлая работа. Пленные раз¬гружали баржи с лесом, вручную пилили на доски сырые бревна. Сначала строили жилье для себя, затем появились на всех вологод¬ских стройках. Недолго они ходили строем. С Победой исчезла ох¬рана. Группы грязных и оборванных пленных на работу сопровож¬дали бабушки из домоуправлений, расписывавшиеся за них в каких-то журналах, как за полученное во временное пользование имущество...
Жилось в ту пору всем тяжко и голодно. Понятно, что пленным жилось не слаще, чем победителям. Ос¬воили они все мыслимые и немыслимые строительные профессии. Порой дело доходило до курьёзов: пленные сами искали себе подра¬ботки. Однажды к директору нашей школы пришли два пожилых пленных и предложили расписать стены актового зала. Поскольку школа не могла платить им деньги, сошлись на том, что выполнят они работу "за обеды и ужины, плюс по буханке хлеба в день каждому". Долго их рисунки явно скромного любительского достоинства, формализованные, совсем  не в духе соцреализма, укра¬шали зал.
В разгар лета 1946 года я взглянул на пленных другими глаза¬ми. Однажды в нашем доме собрались мои одноклассники и попро¬сили маму поиграть для них на пианино. Зазвучали популярные в те годы мелодии — вальсы Штрауса, полонез Огинского, аккорды первого концерта Чайковского.
Жили мы на первом этаже, и в какой-то момент я почувствовал шорох за открытым окном. Оказалось, там стоял молодой паренёк — пленный: он с робкой улыбкой слушал музыку. Мы пригласили его в дом и, упражняясь в своём скромном немецком языке, скоро поняли, что перед нами студент берлинской консерватории — пиа¬нист, лауреат каких-то конкурсов. Огрубевшие руки его были в гли¬не и извести. Прежде чем сесть к инструменту, он долго и старатель¬но мыл их, тер пемзой. Не менее долго он не мог поднять с колен  руки к клавиатуре. А, подняв, вдруг беззвучно заплакал...
Потом он сбивчиво объяснял нам, что не нацист, что даже не воевал, так как всю войну имел бронь от призыва, а форму на него надели за месяц до падения Берлина.
Расчувствовавшаяся мать накормила парня, чем Бог послал. Че¬рез день он появился снова. Играл уже больше часа. Слушать его собрались все соседи. Так продолжалось некоторое время.
Но одна¬жды вместе с юношей пришли ещё двое пленных. Рыжий верзила сидел и слушал молча.  Уходя, не попрощался, как другие, а что-то недовольно буркнул сквозь зубы. Назавтра "наш" немец извинился и сказал, что рыжий — нацист и был очень недоволен, что его при¬вели в дом к евреям... «Воистину, горбатого могила исправит!», — сказала мама, а мне наказала, чтобы немцы-пленные в наш дом больше не приходили.
   Её тоже можно было понять: старшая сестра матери Нина, солистка Рижской оперы, со всей семьёй погибла в Рижском гетто и концлагере Саласпилс.
Кстати сказать, к судьбе немецкого юноши-пианиста мама име¬ла отношение и в дальнейшем. К ней обратился один из высоких вологодских военных чинов с просьбой подыскать педагога-пиани¬ста для дочери. "Зачем далеко ходить? Есть среди пленных блестя¬щий пианист, и лучшего педагога в Вологде трудно сыскать!", — сказала мама. С немецким педагогом девушка занималась около года и весьма продвинулась в мастерстве. Думается, что и для молодого музыканта такая работа была больше по душе, чем профессия ка¬менщика и штукатура. Я иногда встречал его в городе чисто одетого. Завидев меня, он издали приветливо улыбался. Но так и не узнал "наш" немец, кто составил ему в столь трудный момент счастливую протекцию.
Образ немца-врага в сознании народа после войны размывался не сразу и не у всех. Помню, после войны на вологодском стадионе "Динамо" вместо дальней трибуны около пруда была танцплощад¬ка. Танцевали там под духовой оркестр. Но летом 1946 года (или 47-го  — точно уже и не помню) там появилось нечто новое: заиграл оркестр, кото¬рый по нынешним меркам мог бы называться, вероятно, симфоджазом. Звучали новые модные танцевальные ритмы. Молодёжь сра¬зу перекочевала с других площадок на "Динамо". Поговаривали, что среди пленных в конце войны оказался едва ли не полный со¬став оркестра Берлинского радио, призванный в армию Гитлера по приказу о тотальной мобилизации накануне краха. И оказался тот оркестр в Вологде.
Но вскоре на площадку вернулись наши духовики. Нашлись люди, написавшие "куда следует" о том, что советской молодёжи не гоже плясать под фашистские дудки. Вот такая была музыка...
Конечно, были среди пленных и убеждённые нацисты, вроде того рыжего, что заходил к нам с пианистом. Помнится, к одному из моих друзей попал немецкий офицерский фонарик: его принёс отец парня, работавший в охране лагеря. Когда батарейки иссякли, мы извлекли вместе с ними со дна фонарика маленький портрет Гитле¬ра, аккуратно завёрнутый в тонкую бумагу. Вера в фюрера сидела в иных головах настолько прочно, что некоторые её испове¬дуют и по сей день, да и не только в Германии...
А портретик тот ребята расстреляли! Да-да! Именно — расстре¬ляли! У одного из нас была малокалиберная винтовка. Всей мальчишеской компанией пошли в пригородную рощу Кирика и Улиты, и там стреляли в портрет с разных расстояний до тех пор, пока от него не остались одни ошмётки.
Когда мы рассказали отцу об этом "расстреле", он после корот¬кого молчания спросил: "А могли бы вы стрелять так же, если бы перед вами был не портрет, а сам Гитлер?".  "Конечно!", - хором воскликнули мы все. "Ну, а если бы перед вами оказался не портре¬тик, а владелец фонарика,
могли бы вы стрелять? ". Мы не были готовы к такому вопросу, тем более, к ответу на него.
          Адвокат Абрам Иудович Подольный
Отец задал вопрос и медленно вышел из комнаты, а мой самый близкий школьный друг Мирком Шекун после долгого общего молчания с ка¬ким-то восхищением произнёс: "Вот что значит быть адвокатом! Всего один вопрос!.."    Как жаль, что наше поколение над многими вопросами задумы-валось позднее, чем следовало...




                ЗА ТО, ЧТО ОСТАЛИСЬ ЖИВЫ...               
                Разят друг друга люди наповал.
                И всё зачем?
                Во имя лучшей жизни!
                А в результате на роскошной тризне
                пируют ворон и шакал.               
                Рамон де Кампоамор

                Этого человека  помнят и в Соколе, где он родился,  и в Вологде,  где      
          работал в обкоме партии, и в Череповце, где был помощником         
          директора  металлургического завода.
  Я познакомился с Владимиром Николаевичем Алексеевым на вологодском стадионе "Динамо". Был он душой  волейбольной  команды. На площадке многое можно узнать о человеке. Он был старше нас, не отличался высоким ростом.  Играл  "на распасовке". Играл легко, умно, даже с какой-то изящной хитрецой. Было видно, что игра доставляет ему удовольствие.  Он трезво оценивал  возможности и умения партнеров  по команде, никогда  не позволял себе вслух сердиться на их ошибки, умел вовремя подстраховать  новичка.  И при этом никогда не злоупотреблял индивидуальной игрой. В трудную минуту мог брать игру на себя, но никогда при этом не "красовался". Зато в раздевалке или на скамейке запасных он охотно открывал молодым секреты тактики и технические тонкости игры.
   И в компании он был незаменим: его юмор, умение привлечь к себе людей, раскрепостить, разговорить ставили  его  во главе многих застолий.  Иногда он  как бы "уходил в тень", легко уступая пальму первенства другим интересным людям.  Но чуть компания  притихла, появился намек на скуку, Володя тут как тут. А рядом с ним  очаровательная супруга Олечка, тоже заядлая волейболистка...
   Через много лет после нашего  знакомства мы  встретились с Владимиром Николаевичем и Олей в Череповце. Оказалось, что  они внимательно смотрели телевизионные передачи Сергея Сергеевича Смирнова о поисках "Девятнадцатого Героя" - Николая  Белогуба. Опять возник разговор о пересечении судеб...
     Владимир Николаевич  поведал нам  историю ещё одной случайной встречи.  По долгу службы довелось ему побывать в немецком городе Айзенхюттенштадт на металлургическом заводе.  Во время дружеского ужина главный инженер завода заметил на руке Владимира Николаевича татуировку - маленький морской якорь. И тут произошёл примерно такой диалог:
   - Вы были моряком, господин Алексеев?
   - Да.
   - И я тоже в прошлом моряк. А где довелось вам плавать?
   - На Чёрном море.
   - Так ведь и я на Чёрном море воевал! А на каких кораблях
     плавал господин Алексеев?   
   - Я плавал старшиной на крейсере  «Красный Кавказ».
               
  -    Постойте, постойте! А я плавал на подводной лодке, и  именно этот   
     крейсер мы торпедировали недалеко от Одессы!
- Точно! Это было в августе 1942. Я своими глазами видел,  как прошла  под самым нашим бортом ваша торпеда: мы едва  успели от неё увернуться... До сих пор помню, как по спине между лопатками катился холодный пот, когда я понял,  какая беда нас миновала!
       И два вчерашних заклятых врага обнялись и выпили вместе не один бокал за то, что остались живы, за то, чтобы никогда не пришлось им снова стать врагами...
                Теперь уже нет уже в живых  ни Владимира, ни Оли, ни                свидетелей нашей встречи и того рассказа в  гостеприимном               
          и   хлебосольном доме Алексеевых.
 





ЛЕНИНГРАДСКАЯ БЛОКАДА
В ПАМЯТИ МОЕГО ВОЛОГОДСКОГО ДЕТСТВА
                Меня война огнём не опалила,
                По детству тёмной тучей проползла.
                Нас в школе уважать учили силу               
                Добра и ненавидеть силу зла.

        На Пошехонском кладбище Вологды есть участок, где  похоронены вывезенные из блокадного города ленинградцы.  Теперь там стоит прекрасный памятник, но, к сожалению, большинство могил – братские, безымянные.  На  воинских кладбищах в братских могилах покоятся  умершие в вологодских госпиталях. Мне же хочется ещё раз вспомнить и рассказать о тех страшных временах, какими мы, дети войны, видели их из Вологды.
    Вологда была фактически прифронтовым городом.   Все железнодорожные пути с Северного, Карельского, Ленинградского, Северо-Западного и Волховского  фронтов, с Мурманской и Архангельской военно-морских баз проходили через Вологду. На фронт шли эшелоны с пополнением, боеприпасами и техникой, а на восток они везли раненых, эвакуируемых мирных граждан, технику, нуждающуюся в сложном ремонте.
        Мало-мальски пригодные здания в городе были приспособлены под госпиталя.  Руководил всеми госпиталями РЭП-95 – распределительно-эвакуационный пункт, находившийся в деревянном здании школы, стоявшей на том углу, где сейчас возвышается банк «ВОЛОГДА». В городе было много    госпиталей для раненых,  два госпиталя – для гражданских эвакуированных и госпиталь для немецких военнопленных.
      Для работы в госпиталях привлекались и школьники. Денег им в госпиталях не платили, но,  как правило, подкармливали обедами, да ещё иногда выдавали половину хлебной карточки. Хлеб был дороже денег!
    Звали таких помощников в госпитале «Подай-прими»:  они бегали по этажам и отделениям, носили бумажки, истории болезни, рентгеновские снимки, кормили с ложки лежачих, писали солдатские письма, до одурения крутили стираные медицинские  бинты, километры которых сушились в госпитальных дворах.         
     Военно-санитарные поезда приходили к рампе – высокой дощатой площадке, сделанной вровень с дверями вагонов для удобства  выгрузки раненых. Площадка эта была  правее вологодского вокзала, возле Горбатого моста.
   В сортировочном госпитале №1165  решалась судьба раненых: требующих немедленную хирургическую помощь тут же отправляли в вологодские госпиталя. Тех, кто нуждался в длительном лечении, поезда увозили вглубь России до самой Сибири. А в ГЛР – госпиталя для легко раненых -  попадали  раненые, которые сразу после исцеления возвращались в строй.
   В вологодских госпиталях служили выдающиеся медики. В большинстве это были светила ленинградской медицинской школы. Их напряжённейшую работу можно без преувеличения назвать подвигом. Наверное, поэтому на фронт возвращались очень многие, кто попадал в  их заботливые и умелые руки.
    Несколько иначе происходила разгрузка поездов с эвакуированными ленинградцами. Большинство из них вывозили на «Большую землю» по Дороге Жизни - ледовой трассе,   через Ладожское озеро. Это был страшный участок, постоянно подвергавшийся воздушным налетам и артиллерийским ударам. Голодных и замерзших людей встречали в поселке Кобоны. Им сразу выдавался маленький паёк: небольшие порции хлеба, масла и сахара. Людей предупреждали, что назавтра они получат уже горячее, более полноценное питание.
      Многие изголодавшиеся в блокаде люди никого не хотели слушать: немедленно около пункта выдачи продуктов начинался «обмен». Кто-то считал, что его спасение – в хлебе: он тут же выменивал хлеб на свои порции масла и сахара. Другие считали, что им важнее масло, третьи надеялись на сахар. Но  такая «менка» приводила к страшным последствиям: у съедавших всухомятку лишние порции хлеба случался заворот кишок. У тех, кто надеялся на масло, не срабатывала печень, а лишние порции сахара губительно действовали на поджелудочную железу.  Финал этих трагедий разыгрывался чуть позднее, когда эвакуированные уже попадали в Череповец или Вологду. И так случалось часто, несмотря на самую серьезную разъяснительную работу медиков.
      Когда к рампе прибывали составы с эвакуированными, то помощь ленинградцам оказывали не только медики, но и специальные команды  из старшеклассников вологодских школ. Им поручалось сопроводить эвакуированных в санпропускник, где люди после многомесячного перерыва могли принять горячий душ, пока их одежда дезинфицировалась перегретым паром. Санитары выносили на носилках лежачих, а школьники с  керосиновыми фонарями «Летучая мышь» осматривали теплушки и  должны были выносить на рампу тех, кто умер в дороге. Нужно было найти в их одежде документы, заполнить специальные бирки, привязать их к ногам покойных. 
    Эвакуированным разрешалось брать с собой только самые ценные вещи.   Нужно было изъять у умерших эти вещи и сдать их старшине, руководившему командой. Как правило, это были деньги, облигации госзаймов, золотые и серебряные украшения, иконки и какие-то личные бумаги. К таким «обыскам»  и изъятиям трудно было привыкать: известно, в каких местах хранили блокадники то немногое, что они могли взять с собой…
     Старшина взвешивал украшения на хлебных весах: «жёлтого металла – столько-то граммов, белого – столько-то»… С чистой совестью могу утверждать, что к детским рукам не пристало никакой малой малости из собранного. Но после такой работы старшина подписывал «Акт изъятия» и выдавал всем «на кино»  по одной купюре.
    Когда говорят слово «дистрофик», то люди нынче представляют очень худого, истощенного человека. Но между эвакуированными встречались необычно грузные люди с одутловатыми лицами: на определенных этапах дистрофии у части людей возникали самые тяжёлые отёки, водянка – признак близкой трагедийной развязки.
     Большинство эвакуированных составляли женщины.  Было много стариков. Реже видели детей. А мужчин практически в таких теплушках было очень мало: все были на фронте или трудились в блокадном городе. Ленинград всегда был интернациональным городом. Запомнилось, что на бирочках для умерших приходилось писать не только русские, но и эстонские, и немецкие, и еврейские имена.         
   Есть у художника Верещагина картина «Апофеоз войны»: пирамида человеческих черепов смотрит на вас сотнями пар пустых глазниц…
 
В. Верещагин. «Апофеоз войны» . 1870-1871.
 Для меня же апофеозом войны стал распухший труп женщины, который мы с трудом вытащили из теплушки. В сумерках зимнего дня я нагнулся над ним, чтобы найти документы, и в ужасе отпрянул: поверхность меховой шубы вроде бы шевелилась, усыпанная массой вшей…
  А вшей  в то время боялись больше, чем покойников. Сыпной тиф был смертельно опасен. Меня эта картина столь потрясла, что началась рвота. Старшина немедленно отправил всех нас в «вошебойку», т.е. в санпропускник. На рампу меня больше не направляли…
     Группы энтузиастов-историков Вологды и Вологодского педагогического университета под руководством профессоров П. А. Колесникова и В. В. Судакова совершили гражданский подвиг: издали "Книгу-мемориал воинов, умерших от ран в госпиталях и  захороненных на территории Вологодской области в годы Великой Отечественной войны» и книги «Реквием» со списками  блокадников  Ленинграда, умерших на нашей земле.
В связи с этим мне  вспомнилась такая деталь. Ребята на рампе знали, что в блокадном Ленинграде остались мои родственники, а потому, когда попадались документы с еврейскими именами, звали меня... И случалось               
               
такое довольно часто. Через много лет после войны я перелистал книгу "Реквием" и увидел много типично еврейских имен. Из тысяч захороненных ленинградцев таких оказа¬лось около 3,5%. Это соответствует доле евреев в мирном населении довоенного Ленинграда.
Но если в книгах "Реквием" числятся только гражданские ленинград¬цы, то в "Мемориале" собрана память о солдатах, призывавшихся на фронт со всех концов страны. Там процент погибших, имевших явно еврейские имена, составил более 1,7%. Это тоже заметно превы¬шает долю евреев в общем населении Советского Союза в довоенные времена.
               
   Уже много позже из документов  удалось узнать, что среди погибших в вологодской эвакуации была и мать академика Игоря Владимировиче Курчатова, руководившего  отечественным атомным проектом.  Теперь на кладбище установлен  символический памятник матери великого ученого.
    Внуки и правнуки должны знать, что война не делила людей ни по нациям, ни по вероисповеданиям: православные и мусульмане, иудеи и католики, безбожники всех национальностей участвовали в защите своей страны. В ленинградской блокаде все были равны перед пулями и бомбами, перед голодом и бо¬лезнями... И тому я тоже был свидетелем!
Прошу читателя вернуться к строкам, вынесенным в эпиграф. К традиционной встрече моих одноклассников я продолжил их:
...А жизнь вела нас не по школьным картам,
Порою, всем легендам вопреки.
И цену истин не за школьной партой
Открыли для себя ученики.
Нас жизнь мотала по делам и странам,
Но, верность нашей юности храня,
Как подобает добрым ветеранам,
Храним мы искры школьного огня.
Теперь, конечно, времена другие,
Другие песни празднует народ.
Другою стала матушка Россия.
                Но трудно знать, что будет наперёд...





А. Корякин.

Посвящаю жене Ирине Викторовне

УСЫ
(рассказ бывалого подводника)

Корпус лодки давлением сжатый.
Дан приказ – дифферент на корму –
Это значит, что скоро ребята
В перископы увидят волну…


20 мая 1967 года от перрона отошел скорый поезд №21 Ленинград-Мурманск, в одном из купе которого расположился я. Со мной в купе ехали пара молодоженов и пожилой мужчина. Молодой лейтенант Алеша и его жена направлялись в Полярное к первому месту службы. Устроившись поудобнее, начали знакомиться. Алеша сразу засыпал меня вопросами, видя во мне «старого морского волка», так как мой китель с погонами капитана второго ранга давал для этого резонное основание. Я делился с ним своими давними впечатлениями о Полярном, где я уже побывал двенадцать лет тому назад, когда переводил свою дизельную подводную лодку 613 проекта под номером «С-266»  с Каспийского моря на Северный флот.
Я знал из рассказов моих друзей, служивших сейчас в тех краях, что многое изменилось к лучшему, и как мог, успокаивал молодую пару.
К вечеру наше купе успокоилось, и я забрался на верхнюю полку, но уснуть не мог. Многое не давало уснуть. Вспоминался далекий вояж на Дальний Восток в 1951 году. Тогда, будучи в звании инженер-лейтенанта и в должности командира БЧ-5 (т.е. заведующего всей энергетикой корабля), построил на Судомехе в Ленинграде малую дизельную подводную лодку «М-282» и отправился с ней обратно на Дальний Восток. После сдачи экзамена на самостоятельное управление меня перевели на Судомех, где и пришлось освоить новый для меня корабль. После постройки и испытания на Балтике лодку поставили на железнодорожную платформу, сняв предварительно только боевую рубку и поместив ее на другой платформе.
Выступающие части лодки не давали возможность нормально расходится встречным поездам по соседним путям, и такое движение называлось «без права скрещения». Иначе нос или корма могли зацепить соседний состав. Поэтому, когда мы двигались от одной станции до другой, встречных поездов не пускали. Путешествие на Дальний Восток растянулось на 51 сутки.
А еще запомнился проход через многочисленные туннели около озера Байкал. Там наши «негабариты 4-й степени» тащили два паровоза – спереди и сзади эшелона. Мы стояли на платформах с фонарями и обливались водой, стекающей из щелей гор, хотя время было холодное – шел ноябрь месяц. Стояли мы для того, чтобы остановить поезд, если лодка зацепится за сталактиты изо льда, свисающие с крыши туннеля. Однако все закончилось благополучно, и мы прибыли во Владивосток.
Нынче же во время месячной стажировки мне предстояло на практике освоить атомную подводную лодку, возможно, поплавать на ней. Правда, я изучал ее, учась в академии им. Крылова, но только по чертежам, так как первая атомная подводная лодка в нашей стране была построена в 1958 году. Академию я окончил в 1960 году и по воле кадровиков вместо действующего флота, куда стремился, загремел на сушу - преподавателем в училище им. Фрунзе в г. Ленинград. И пришлось создавать на существующей кафедре теории, устройства и живучести кораблей новый специальный курс по устройству и теории подводных лодок и самому его читать.
И вот теперь, с благословения начальства я наконец-то, вырвался снова на действующий флот, чтобы пощупать «атомное железо» своими руками.
Я прибыл в Мурманск, а оттуда меня направили из штаба флота в Западную Лицу, где базировался атомный подводный флот. Там я неожиданно попал в объятия моего товарища по учебе в академии Михаила Михайловича Будаева. Совсем недавно мы сидели рядом за парами в нашей «Крыловке» и вот снова встретились уже в совершенно другой обстановке: я – стажер-ученик, а он – флагманский инженер-механик флотилии атомных подводных лодок первого поколения. Поговорили и повспоминали о прошлом, и Михаил Михайлович сразу же предложил мне одну интересную идею. Она состояла вот в чем…
… В 1962 году первая атомная подводная 627 проекта под названием «Ленинский Комсомол» 17 июля в 7 часов 16 минут по московскому времени всплыла в разводье на Северном полюсе и поставила наш государственный и военно-морской флаги на льду, которые остались там навечно… Вернулась лодка  из этого похода в Гремиху. Там ее ожидал Генеральный Секретарь КПСС товарищ  Хрущев, вручивший старшему на походе Александру Ивановичу Петелину, командиру корабля Льву Жильцову и инженер-механику Рюрику Тимофееву звезды Героев Советского Союза. В то время это поход был не только строго секретным, но и не было полной уверенности, что он достижим, так как еще ни одна наша подводная лодка так далеко подо льдами не плавала. Поэтому, естественно, на борту субмарины никого из пишущей братии не было. Однако сейчас подошло время, когда это достижение следовало обнародовать. Да и «супостатам» показать документально, что и мы не лыком шиты. Тем более что американцы на весь мир трубили, что их подводные лодки запросто плавают подо льдами в Северном полушарии.
И вот совсем недавно была послана одна из лодок однотипных с ПЛ «Ленинский Комсомол»  к кромке льдов, где она и проделала то же маневр, т.е. поставила красный флаг на льдине. Ставил флаг боцман  с подводной лодки «Ленинский Комсомол», которого для этой цели специально взяли в  поход. Всю эту процедуру снимали на пленку, которую и показали по телевидению на всю страну. Но показали это через пять лет после того, как этот факт совершился в действительности.
- Так вот, - продолжал Михаил Михайлович, - я предлагаю на этой подводной лодке «прокатиться» недалеко – до Фарерских островов, так как скоро намечается учение Северного и Балтийских флотов. Учение продлится недолго, всего примерно суток десять, так что это то, что нужно, чтобы на практике увидеть все маневры атомной подводной лодки. Я согласился, и он меня познакомил с командиром лодки и командиром БЧ–5. Все формальности моего пребывание на борту корабля в период предстоящего учения были быстро улажены, и я стал готовиться  к предстоящему  плаванию. Я сменил свою обычную форму на ярко-синюю репсовую спецодежду и получил индивидуальный дозиметр, который всегда должен быть при себе, когда находишься на атомной подводной лодке. В оставшиеся до похода дни я усиленно изучал устройство корабля, знакомился с личным составом.
Подводный корабль, на котором мне предстояло выйти в море, существенно отличался от тех подводных лодок, на которых мне приходилось раньше служить. Отличие было не только по габаритам, но, что самое главное, по энергетической установке. Надводное водоизмещение этой лодки около 3 тысяч тонн, длина 107 метров, диаметр прочного корпуса около 8 метров. Весь экипаж лодки составляет 104 человека, из которых тридцать офицеров и старшин имеются каюты в разных отсеках, где они размещаются по два-четыре человека. Прочный корпус разделен на девять отсеков, которые имеют свои назначения. Первый отсек - торпедный. В нем размещены торпедные аппараты и запасные торпеды, а также койки для отдыха личного состава. Второй отсек – аккумуляторный. В нижней части отсека находятся две группы аккумуляторной батареи, а наверху – каюты офицеров. Третий отсек – центральный пост, где сосредоточены все органы управлением подводной лодкой. Четвертый отсек – дизель генераторный. Пятый отсек – реакторный. Здесь находится паро-производительная установка, состоящая из двух водо-водяных реакторов  мощностью по 70 мВТ каждый, укрытых за мощной железно-водной защитой и прикрытых сверху вакуумируемыми выгородками.
«Колбаски» из урановых тепловыделяющих элементов внутри реактора, образуют активную зону, где можно создать условия для самопроизвольной цепной реакции, что обеспечивает получение необходимой мощности установки. В то же время «взвешенные» стержни аварийной защиты под воздействием мощных пружин по любому сигналу опасности готовы «выстрелить» в зону и заглушить ядерную реакцию.
Водо-водяными реакторы называются потому, что и для съема тепла, и для замедления нейтронов, выделяющихся при ядерной реакции, служит очищенная от примесей обычная вода, находящаяся под большим давлением и циркулирующая по трубопроводам «первого контура». Из реактора вода, нагретая до нескольких сотен градусов (а, значит,  под большим давлением) и обладающая относительно высокой радиоактивностью, поступает в парогенераторы, где, омывая трубки с водой «второго контура», превращает последнюю в перегретый, но уже не радиоактивный пар, используемый для работы турбин. Но легированная сталь, из которой изготовлены парогенераторы, иногда не выдерживает высоких напряжений, и в трубках могут образоваться микротрещины, через которые радиоактивная вода «первого контура», где давление на порядок выше, может просочиться во «второй контур», а оттуда вместе с паром в турбины, не имеющие радиационной защиты. Такие неприятные случаи наблюдались вначале эксплуатации первых атомных подводных лодок. Для предотвращения этого недопустимого явления предусмотрена специальная система отсечки «дырявых» парогенераторов.
Шестой отсек вмещает пару высокооборотных турбин общей мощностью 35000 лошадиных сил и главными турбо-зубчатыми агрегатами, передающим крутящий момент на гребные валы с необходимым понижением числа оборотов. Отработанный пар после турбины сбрасывается на главные конденсаторы и, превратившись там в воду, снова подается на подпитку парогенераторов. Этот замкнутый цикл воды «второго контура» обеспечивают питательные и конденсатные насосы.
Седьмой отсек – электромеханический. Здесь размещены системы управления электроэнергетикой и главными гребными электродвигателями. Именно в этом отсеке командный пункт, откуда офицеры-управленцы под руководством командира дивизиона движения, с помощью бесчисленного множества приборов, устройств и красочной мнемосхемы  осуществляют управление работой главной энергетической установки.
Восьмой отсек рефрижераторный, где  с помощью мощных холодильных машин с примыкающей системой вентиляции снимаются все излишки тепловыделения, и в отсеках устанавливается вполне комфортный «климат». Он же является и жилым, здесь размещаются каюты старшинского состава корабля.
Ну, а последний девятый отсек вмещает кормовые торпедные аппараты, рулевые приводы и другие вспомогательные механизмы.
Вот, что представляла из себя подводная лодка, на которой мне предстояло пробыть около десяти суток на предполагаемом учении.
Утром 26 мая наша лодка отдала швартовые и вышла в море. Задача в предстоящем учении перед нами состояла в том, чтобы,  находясь на позиции около Фарерских островов (севернее Англии), обнаружить надводные корабли «синих», а это эскадра Балтийского флота, и навести на них ракетные подводные лодки «красных», т.е. лодки Северного флота. Вот и вся наша задача.
Перед погружением в Мотовском заливе я стоял на мостике рядом с командиром. Было видно огромное тело лодки, напоминавшее большую торпеду с закругленным широким носом, от которого в обе стороны расходились буруны в виде усов.
О том, как проходило учение, прекрасно рассказал в своей книге «Вертикальное всплытие» адмирал Аркадий Петрович Михайловский.
Утром следующего дня началось само учение. Руководил учением командующий Северным флотом адмирал Семен Михайлович Лобов. Руководители партии и правительства наблюдали за действиями флота и авиации с борта крейсера «Мурманск». Были продемонстрированы пуски крылатых ракет с подводной лодки в надводном положении, пуск баллистической ракеты. Отряд кораблей во главе с крейсером «Мурманск» отражал атаки подводных лодок и торпедных катеров, авиации и ракетных кораблей. При отражении ударов с воздуха зенитными ракетами и артиллерией отряда было сбито несколько воздушных мишеней. Такое сложное учение должно было убедить руководителей партии и правительства, что моряки Северного и Балтийского флотов не даром едят свой хлеб.
…Во время перехода к точке ожидания, а мы шли на глубине 60 метров, у меня было достаточно времени, чтобы во всех деталях познакомиться с работой энергетической установки корабля и работой других механизмов, что мне было любопытно с точки зрения инженера-механика.
 Я быстро освоил это сложное дело, но наблюдать работу было интересно и до некоторой степени жутковато, так как впервые я видел все это так близко, непосредственно, а в мыслях все время держалась смутная тревога – ведь рядом находились две «атомные бомбы» - два реактора, которые при неумелом управлении могли  выйти из-под контроля и принести неисчислимые беды.
На третий день плавания я уже без страха проходил через верхнюю часть реакторного отсека и присаживался рядом с управленцами, наблюдая за их работой. Постепенно жизнь на лодке входила в нормальный ритм: отдых, работа т.е. вахта у механизмов, прием пищи четыре раза и снова отдых и работа. У меня было много свободного времени, так как я не нес вахту у работающих механизмов.
Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я не отвечал за безаварийную работу систем и механизмов, и плохо, поскольку такая безответственность делала меня ненужным в рабочем ритме экипажа.
Но вот мы пришли в назначенный район, нашли нужный нам «объект», навели на него ракетные подводные лодки и, таким образом, выполнили поставленные перед нами задачи на этом учении. Получив «добро на возвращение», мы повернули к дому.
Шли девятые сутки пути, и мы неумолимо приближались к нашей базе. Оставались сутки пути до дома. После плотного ужина я забрался на верхнюю койку в каюте командира БЧ-5 (я размещался вместе с ним в его двухместной каюте во втором отсеке) и приготовился немного почитать и спокойно отойти ко сну.
Вдруг в каюте появился хозяин и огорошил меня словами: «Да, попались вы, дорогой Аркадий Константинович, как «кур в ощип». Сначала я ничего не понял, но он просто предложил мне пройти в соседний отсек, т.е. в центральный пост, и взглянуть на  репитор  гирокомпаса (прибор, показывающий курс корабля). Я немедленно последовал его совету. Взглянув на прибор, я оторопел – курс был обратный тому, который должен вести нас в базу. Но тут командир подтвердил мою догадку: « Да, получен приказ – следовать в Средиземное море на боевую службу»!!! Вот тебе раз, а как же моя стажировка??? А это случилось 6 июня 1967 года, и мы не знали, что принес это день не только Ближнему Востоку, но и всему миру! «Приятный» сюрприз он принес и нам. Ведь в штабе нашей флотилии должно было быть известно, что мы рассчитывали на поход не более десяти суток: именно из этого расчета на лодку были загружены различные запасы продовольствия, воды, регенерации и т.д. Что же теперь делать? А очень просто: команды на   флоте не обсуждают, а выполняют! Мы повернули почти у самого дома на обратный курс и прибавили скорость, доведя ее до 20 узлов. Так начался этот неожиданный, во много интересный, тревожный, долгий и трудный для меня поход!
Впереди полная неизвестность: зачем, куда, на какой срок, почему мы, ведь должны же знать, что мы не готовы на долгую службу в отрыве от базы! Мучили эти и другие вопросы не только меня, но и у командира лодки, что выяснилось при личный беседах (а мы с ним были на дружеской ноге и часто беседовали достаточно откровенно) тоже не было ясности. Чтобы получить очередное послание из штаба Северного флота, мы подвсплывали на перископную глубину и, получив очередную шифровку, снова ныряли на 60-метровую глубину и двигались дальше. Ясности они не прибавляли.
Вот уже оставили позади Англию, дальше по левому борту показались берега Франции.
И тут на нас обрушилась первая, правда, ожидаемая,  неприятность! Доктор доложил командиру, что кончился свежий хлеб, и муки на лодке осталось дней на 10-15. Пришлось выпекать хлеб в своей пекарне, благо кок был большим умельцем и в свое время нас баловал не только разнообразной выпечкой, но и приличными тортами. Но, как давно известно, беда не приходит одна! Так случилось и у нас. Механик доложил, что вышел из строя испаритель, а это значит, что запасы пресной воды пополнять нечем,  и следует резко сократить потребление пресной воды. А через день во время обеда была сыграна аварийная тревога. Поступил доклад из восьмого отсека: «Пожар в отсеке!» Все бросились на свои боевые посты, задраили переборочные двери, и я один остался в кают-компании и стал ждать. Ожидание было тягостным: самое плохое – это невозможность действовать, так как прямых обязанностей у меня не было  по любой тревоге – боевое расписание подводной лодки стажеров иметь не предполагало. А что такое пожар на лодке, да еще в подводном положении, мне было хорошо известно. Но, к счастью,  ожидания длились недолго. Скоро прозвучал сигнал отбой аварийной тревоги, и офицеры вернулись в кают-компанию. Выяснилось, что пожар случился на станции пуска вспомогательного насоса, где электрик оставил отвертку, которая и закоротила питающие концы проводов. Пожара как такого не было, но вспышка с дымом все-таки была, и тревога была объявлена своевременно и правильно. Этот случай подсказал, что следует ужесточить требования к личному составу по правилам обслуживания  механизмов и систем, что и было сделано не только механиками, но и другими офицерами лодки.
А у меня после этого случая, вдруг возникла одна нестандартная мысль: а не отпустить ли мне усы, которых я никогда не носил, а тут решил, что они будут доказательством, что я находился в дальнем походе, а не где-нибудь в другом месте. И с этого дня я стал следить, как у меня появляется редкая растительность на верхней губе. Сначала это было неорганизованное образование, но постепенно сформировалось что-то вроде щетины, напоминающее подусник запорожских казаков. Одновременно я нарисовал свой календарик прошедших и будущих дней, полных неизвестности, и стал кратко записывать те события, которые происходили на борту корабля. Я тогда еще не знал, что эти драгоценные и исторический значимые для меня записи придется уничтожить, так как время было такое, что ничего подобного знать окружающим не полагалось.
Прошло еще несколько суток, и однажды командир пригласил меня в центральный пост и показал через перископ небольшой сюжет. В то время лодка была на глубине примерно 12 метров. В окуляре перископа передо мной открылся вдали гористый берег. Это Португалия – пояснил командир. Было  необычно видеть землю, даже через перископ, так как для меня уже давно все пространство сузилось до замкнутого объема отсеков лодки. Бесчисленное переплетение трубопроводов, кабелей, механизмов, приборов – вот, что стало моим жизненным пространством, а все земное казалось нереальным.
Была еще одна отдушина, которая отвлекала меня от окружающей действительности. Это книги, которых было достаточно много в лодочной библиотеке. Хотя они были сильно потрепаны, так как переходили из рук в руки, но попадались среди них такие, которые буквально захватывали внимание и заставляли забывать окружающий мир. Так произошло и сом ной, когда я напал на книги Айтманова «Материнское поле» и «Прощай, Гюльсары». Я читал их небольшими порциями, оставляя на потом, чтобы продлить неизъяснимое удовольствие. И каждый раз, возвращаясь к себе в каюту, я предвкушал новую радостную встречу с полюбившимися героями, что скрашивало мою однообразную жизнь, которую вел в нашем необычном и не предсказуемом путешествии.
Впереди Гибралтар и Средиземное море. Но попасть в него можно только через узкий пролив, разделяющий Европу от Африки. Пролив достаточно узкий, правда, это по морским понятиям, что-то около 60 километров в самой узкой части. На обоих берегах установлены мощные радио- и гидролокаторы, которые прослушивают и воздушное, и водное пространство пролива. Поэтому, чтобы не быть обнаруженными нашими вероятными противниками, нам предстояло придумать нестандартный выход из этой ситуации. Самый простой – следовать на глубине за каким-либо судном, которые снуют через пролив во множестве.  Такой маневр удался без труда, и мы благополучно миновали это опасное место.
Наступил 21-й день путешествия. Как только мы миновали Гибралтар, командир сообщил неожиданную и тревожную весть: получен приказ – приготовить боевое оружие к применению и по сигналу применять по вероятному противнику. Это не на шутку встревожило: мы только что узнали о быстротечной арабо-израильской войне, по причине которой мы и загремели сюда. Стало и легче, и тяжелее на душе. Легче – потому что появилось что-то определенное, т.е. почему мы здесь. Тяжелее – опять неизвестно: сколько же времени нам оставаться здесь. Никаких сообщений на это счет мы не получали из штаба Черноморского флота, которому теперь подчинялись после входа в Средиземное море. А внутреннее состояние корабля все ухудшалось. Только что доктор, который курирует продовольствие, доложил командиру, что кончилась мука. В этом мы убедились уже за обедом, когда вместо хлеба на столе появились ржаные сухари. А то, что кончились остальные продукты, мы ощутили еще раньше, поскольку всевозможные блюда нашего рациона были сплошь из консервов. Сухари же хранятся в жестяных банках и предназначены на лодках на крайних случай, который и настал для нас. Сухари были настолько «железными», что приходилось их предварительно размачивать и только после этой процедуры применять по назначению. И, напоследок,  в это же день огорошил «приятной вестью» и химик. Оказалось, что у нас на борту ограничен запас регенерации. Регенеративные пластины на лодке поддерживают нормальный состав воздуха для дыхания людей. Химическое вещество этих пластин вступает в реакцию с углекислым газом воздуха и одновременно выделят кислород, так необходимый для дыхания человека.
Рассчитанный запас для лодок этого проекта годился всего на 50 суток. У нее же пластин для нормального использования было всего на 15-20 суток. А сколько нам оставалось бороздить моря – один бог знает – сплошная неизвестность. Вот эта самая неизвестность больше всего давила на психику. Каждый прожитый день уносил надежду на быстрое возвращение домой. Никакой ясности не давала и складывающая обстановка.  Получили указание: найти американский  авианосец «Америка», который курсировал в Средиземное море, и взять его на прицел. И мы поняли, что это и есть наша будущая цель, если возникнет необходимость применить оружие. И наше оружие (торпеды с обычным и атомным зарядом) было «на товсь».
Прошло еще несколько томительных суток поиска,  мы обнаружили авианосец и «прилепились» к нему около острова Сицилия. После этого и вели его всеми доступными средствами и визуально, через перископ, и локаторами. Однажды я сам, с разрешения командира,  наблюдал через перископ ночью сверкающий всеми огнями громадину авианосец. Зрелище потрясающее.
А неприятности, мягко говоря, продолжали преследовать нас. И самая скверная наступила на 26-е сутки похода. На небольшом совещании командир БЧ-5 доложил, что в реакторном отсеке при замере дозиметристами обнаружена повышенная радиация, а причина пока не найдена. Это очень скверная весть. Я прекрасно сознавал серьезность нашего положения. Невольно всплыл в памяти страшный случай, происшедший на одном из первенцев атомного подводного флота в июле 1961 года в Северной Атлантике. На подводной лодке «К-19» под командированием Н. Затеева 4 июля в 4 часов 15 минут внезапно сработала аварийная защита реактора левого борта. Контрольные приборы показали резкое падение давления первого контура до нуля. Остановились насосы, прокачивающие теплоноситель контура, упал уровень в компенсаторах объема. Резко повысился уровень радиации в отсеке. Причину обнаружили быстро – прорвало трубопровод первого контура. Для ликвидации аварии надо было сделать нештатную новую систему охлаждения активной зоны реактора. Вызвались восемь человек добровольцев, которые сознавали, чем грозит работа в этих страшных условиях. Но надо было спасать корабль. За два часа новая система было собрана, но все получили смертельную дозу облучения и вскоре скончались, хотя были приняты все меры для их спасения.
После сообщения командира БЧ-5 о возникшей угрозе со стороны реактора правого борта было принято решение о снижении мощности установки этого борта. А меры по устранению причин  повышенной радиации надо было принимать немедленно. Провели вакуумирование реакторного отсека, но это не дало положительного эффекта на 100%, поэтому проход через реакторный отсек стал не безопасен. Поскольку уровень радиации вскоре стабилизировался и был ненамного больше нормы, мы продолжали выполнять свою боевую задачу. А у меня закралось сомнение, что командир скрыл от командирования нашу беду с ректором, что в дальнейшем и нашло подтверждение.
Но время шло, и мы продолжали бороздить просторы Средиземного моря. А бороздили мы не одни. В один из дней или ночей – для нас это не играло существенной роли, акустик доложил, что слышит шумы явно не надводного корабля, а подводной лодки. Командир знал из сообщений разведуправления, что в нашем районе советских подводных лодок быть не могло, значит это кто-то чужой. Пришлось резко маневрировать по глубине и курсу и отрываться от непрошенного гостя.
А знает ли, читатель, что означает слово «клаустрофобия»? Вот я и не знал, что за явление скрывается за этим словом. Однако вскоре пришлось на собственном опыте ощутить эту «прелесть». Наступил 30-й день моего пребывания на борту корабля. Роковой для меня день. Как сейчас помню, все началось после обеденного отдыха, когда я открыл глаза, лежа у себя в каюте. Сначала почувствовал какое-то беспокойство, исходившее изнутри и никак не связанное с внешними проявлениями, поскольку окружающая обстановка была привычной, те же шумы, то же освещение, так же каюта. Но что-то необычное происходило внутри меня. Какое-то неудобство я чувствовал каждой клеточкой моего организма. Ощущение боязни и страха сбросило меня с койки и неудержимо потянуло к верхнему рубочному люку, чтобы выйти из подводной лодки. В мозгу билась одна мысль: немедленно покинуть это замкнутое пространство и очутиться на земле. То, что нахожусь на глубине в 60 метров, для меня не имело в тот момент никакого значения. В глубине моего бунтующего сознания видимо еще оставался какой-то сдерживающий центр, который остановил меня у переборки в центральный пост,  где находился выход из подводной лодки. В какой-то момент я почувствовала, что теряю сознание. Последним усилием воли я направил свои стопы в другом направлении и пошел по отсекам лодки. В первый отсек, где отдыхала на койках часть личного состава, с кем-то говорила, а о чем – не помню. Потом пошел по другим отсекам и разговаривал с матросами и старшинами, которые с удивлением отвечали на мои наивные вопросы. Наконец, добрался до душа и не раздумывая пустил на себя холодную забортную воду. На глубине даже в теплом Средиземном море вода достаточно холодна. Постояв под душем какое-то время, я отправился к себе в каюту, где меня увидел мой визави по каюте командир БЧ-5. Он сразу оценил мое состояние и, уложив меня на койку, притащил в каюту доктора. Вдвоем приготовили для меня «коктейль»: полстакана спирта, разбавив красным грузинским вином, бутылка которого оказалась в загашнике у доктора, и заставили меня выпить. Закусить было нечем, кроме кусочка шоколада из аварийного запаса. Это залп «шила», как зовут спирт на флоте, свалил меня, и я заснул глубоким сном. Проспал почти сутки и когда снова открыл глаза, то почувствовал снова здоровым и дальше уже не подвергался подобным испытаниям до конца нашего похода.
А сложности нашей повседневной жизни все больше усугублялись. Кончались остатки продуктов.  Давно уже вскрыли банки с неприкосновенным запасом, но и они не беспредельны. На обед нам подавали почти пустой суп с признаками каких-то консервов, так что на вкус невозможно было определить, из чего же он состоит. Кофе давно кончился, а чай выглядел мутной водичкой. Вместо сахара теперь полагалось на сутки полплитки шоколада. Прием пищи сократился до трех раз, два из которых было чаепитие. Пресная вода тоже выдавалась по норме и только для приготовления пищи  и питья. Мыло кончилось, и мытье превратилось в каторгу, так как морская вода раздражала кожу.
А когда опять и опять я вспоминал «сумасшествие» 30-х суток, то невольно жалел наших космонавтов. Ведь  их тем более подстерегает эта опасность, так как они довольно долго находятся в замкнутом пространстве далеко от земли, да и летают всего по несколько человек.  Успокаивало то, что они к этому готовятся на земле посредством специальных тренировок в барокамерах. Подводники такой подготовки не имели.
Но всему приходит конец. Пришел конец и нашему мытарству. На 41-е сутки командир нас обрадовал сообщением, что нам разрешили всплыть, ночью подойти  к плавбазе и пополнить запасы продовольствие и регенерации. Но и тут нас ожидала еще одна солидная неприятность.
Всплывали мы по «аварийной тревоге». А дело было так. Перед  самым всплытием вспыхнул пожар в первом отсеке. И все по разгильдяйству одного из торпедистов, который решил улучшить обстановку в отсеке, так как дышать стало действительно тяжело. Мы уже давно сократили использование регенерации, и наличие углекислого газа в 4% - это уже смертельная доза. Знали об этом химики, а, значит, и личный состав отсеков. И вот для того,  чтобы пластины регенерации лучше  работали, их стали кое-где вытаскивать из «печек» и раскладывать на палубе. А в соприкосновением  с маслами они моментально воспламеняются. Так произошло и в первом отсеке. Вспыхнул пожар, но этот уже не шуточный. Ведь это первый отсек, а там торпеды на стеллажах. Хорошо, что этот пожар вспыхнул, когда лодка уже начала всплывать недалеко от плавбазы. Возгорание удалось быстро затушить, накрыв очаги брезентом, а дым выгнать из отсеков, когда вентилировали лодку уже на поверхности моря. Нам просто везло и трагических последствий удалось избежать. А ведь подобные пожары на лодках подчас оканчиваются довольно трагично. Так пожар на подводной лодке «Ленинский Комсомол» унес жизни 38 подводников.
Но вот мы всплыли,  и я не могу до сих пор своих ощущений забыть. Еще поднимаясь по трапу на мостик, вдруг почувствовал, что мне просто трудно дышать – до такой степени воздух был густой и даже, можно сказать, «тяжелый». Он был насыщен запахами морских водорослей и просто казался нереальным. Кружилась голова, ноги не держали, прошлось постоять на мостике, прежде чем перебраться на плавбазу. Надо головой было темное южное небо с огромными звездами, но любоваться им долго не пришлось, так как вынужден был включиться в погрузку различных запасов на лодку. Время погрузки было ограничено двумя часами, и потому весь личный состав занялся приемом на лодку продовольствия и регенерации. Два часа пролетели, как одна минута. Не успел надышаться и насмотреться, как снова под воду. Но теперь стало намного легче, так как жизнь входила в нормальную колею. Горячий хлеб на завтрак показался сказочным сокровищем. Теперь уже никого не ограничивали в питании, и вскоре я почувствовал, как мой брючный ремень снова раздвинулся на одну дырку.
Наша боевая служба продолжалась, и «добро» на возвращение так и не было. Прошло еще несколько томительных суток нашего барражирования в водах средиземноморья и, наконец, на 46-е сутки это «добро» получили.  Получили вовремя, так как дальше выполнять боевую задачу мы бы все равно не смогли. Причину поднятия радиации в реакторном отсеке обнаружить так и не удалось, и при нарастании ее после отхода от плавбазы, правый реактор пришлось заглушить, т.е. вывести его из работы. Остался один работающий реактор, а это значит, что мы потеряли половину мощности всей установки, а, значит, и скорости лодки уменьшились значительно.
Описывать обратную дорогу нет смысла, так как она прошла без особых приключений. И вот на 66-е сутки похода мы всплыли в наших родных водах Мотовского залива, а это совсем близко от дома. Нас встречало на пирсе в Западной Лице все начальство штаба флотилии, и я снова попал в объятия Михаила Михайлович, который переживал и за меня, и за состояние нашей энергетики, о чем ему уже было  известно. Когда начальство узнало подробности о состоянии нашего корабля, особой радости  не высказало,  и даже грозили карами командованию лодки. 
Через пару дней мне вручили самый дорогой подарок – значок «За дальний поход». Это небольшой кусочек металла с силуэтом подводной лодки под нашим военно-морским флагом до сих пор является самым дорогим знаком отличия, и всегда ношу его и на гражданской, и на военной форме.
Хорошо, что возобладал разум, и военные действия на Ближнем Востоке закончились за шесть кровавых дней. А если бы конфликт вышел из-под контроля, то в войну могли быть втянуты и великие державы, так как в это время в Средиземном море находились вооруженные силы США, Англии, Италии и наши. Море представляло собой «суп с клецками», да еще какими. Не только у наших кораблей было атомное оружие, но и у наших  вероятных противников. А применение его ввергнуло бы мир в катастрофу. Вот так я побывал на настоящем фронте, хотя и без применения оружия. Но все для меня благополучно завершилось, и жизнь продолжается. А усы так и остались на моем лице до настоящего времени и не дают мне забыть это «дальний поход».

Ленинград-Санкт-Петербург.
Записано И.А. Подольным со слов А.К. Корякина (1967-1997 г.г.)





                КОГАНЫ – ЛЮДИ СЛУЖИВЫЕ.

      Среди евреев одна из распространенных фамилий – Коган. Только в Объединенной базе данных о погибших в Великой Отечественной войне значатся погибшими 3162 воина с такой фамилией.
       А я хочу рассказать о вологодской семье Коганов.  Капитан 2 ранга  Александр Борисович Коган рассказал мне о своей родословной. Один из его предков получил георгиевский крест еще на 1-й мировой, а брат его стал Красным комиссаром. Другой дед – врач, прошел отечественную войну от первого дня до последнего и получил среди других наград орден Ленина. Вторым таким же орденом он был награжден уже после войны.  Отец, Борис Абрамович Коган был в войну старшим лейтенантом, командиром санитарной роты. Награжден двумя солдатскими медалями «За боевые заслуги».. На пенсию ушел подполковником медицинской службы. А его брат Израиль Абрамович был командиром пулеметной роты и неоднократно был тяжело ранен. Мама, Полина Захаровна пережила ленинградскую блокаду, стала врачем-хирургом, майором медицинской службы.
      Куда, как не на военную службу, должны были пойти их дети? Сыновья окончили с отличием знаменитое высшее военно-морское училище имени Дзержинского и стали моряками-подводниками Тихоокеанского флота. Оба служили на атомных субмаринах.
      Капитан 2 ранга Александр Коган  через много  лет после службы получил Орден Мужества. Долгие годы он избегал общения с прессой. И вот что он впервые рассказал  об истории этой награды вологодской журналистке Светлане Дамировой.
      10 августа 1985 года в бухте Чажма  на атомной подводной лодке К-431 случилась страшная авария: из-за нарушения правил перезарядки атомного реактора произошел взрыв. Сила его была такова, что крышку ядерного реактора, весившую  около шести с половиной тонн, отбросило на 500 метров. Все участники перезарядки реактора погибли: температура в месте взрыва составляла несколько тысяч градусов. Самым же страшным было то, что всё содержимое реактора вырвалось наружу и выпало в виде радиоактивных осадков не только на базе подводных лодок, но и на прилежащие посёлки. Уровень радиоактивного заражения был таков, что не поддавался измерениям существующими приборами. Мирные люди  не чувствовали в тот момент высочайшую степень опасности… А страна и не знала об этой трагедии.
     Капитан 2 ранга Александр Коган получил приказ возглавить аварийную партию для ликвидации первых последствий взрыва. Все, кто шел с ним по приказу, знали о грозившей опасности. Но был приказ! Сам Александр Коган имел уже некоторый опыт, но в гораздо менее серьезных ситуациях. В течение суток ему пришлось находиться на лодке  в полузатопленных радиоактивной водой отсеках. Думал ли он об опасности?
     Через сутки его сменили, но он не помнит, как оказался на пирсе: «отключился». В госпиталь идти отказался. Только на третьи сутки увезла скорая помощь.  Больше месяца спасали… Всем, кто остался жив, сказали: «Ребята! Обо всем забудьте. Ничего такого не было».  И ведь молчали! Даже семья мало что знала о случившемся. Вернулся на службу капитан 2 ранга Александр Коган и прослужил 27 годков, пока не уволили по выслуге лет. А награда нашла героя только в 1999 году.
      
      Но жизнь не прощает ошибки, на которых люди не учатся. Через 9 месяцев жизнь напомнила миру о смертельной атомной угрозе страшным событием – аварией на Чернобыльской АЭС. Там случился такой же трагический  взрыв, но многократно помноженный по катастрофическим последствиям.
       Подобные несчастья могут происходить по трем причинам.
 - Первая – по причине природных катаклизмов. Такой стала трагедия японской АЭС Фукусима, разрушенной волной цунами из-за землетрясения.
   – Вторая причина -  всё реже встречающиеся ошибки в технических решениях. Наука движет технический прогресс, повышая надежность материалов и конструкций.
   - А вот третья причина устранению поддается с большим трудом: это – человеческий фактор. За этими словами прячется разгильдяйство и безответственность тех, кому поручено соблюдать все меры безопасности при обращении  с оружием, тем более, с атомной техникой.
     Но какими бы ни были причины подобных аварий, нужно великое мужество, чтобы устранять их последствия. На ликвидации последствий Чернобыльской аварии работало до полутора тысяч вологжан, а в подразделениях особого риска служило около 120 наших земляков. Сегодня их осталось 79 человек.
     А если вернуться к истории вологодской еврейской семьи   Коган, так и хочется сказать старыми русскими словами: Коганы – люди служивые.




    
                Штурмановы  - люди флотские!

      Много на Руси фамилий, говорящих о профессиях наших предков: Кузнецовы и Ковалевы, Плотниковы и Столяровы, Пахаревы и Мельниковы, Пастуховы и Рыбаковы… Здесь все ясно, чем занимались предки в незапамятные времена. Но немногие могут похвастать тем, что сохранили родовую фамильную профессию.
       А в роду капитана I ранга Александра Александровича Штурманова удается точно проследить, по крайней мере, семь поколений, связанных с флотом. Да и сама такая фамилия, несомненно, могла возникнуть только со становлением  флота Российского. С Петровских времен отцы учили детей своих, передавая лучшие традиции искусства флотовождения.
       Отец - Александр Штурманов-старший был  замполитом на атомной подводной лодке "Ленинский комсомол" в том славном походе, когда впервые в мире, взломав паковые льды Ледовитого океана, моряки водрузили Советский флаг на Северном полюсе.
     Александр-младший окончил Киевское высшее военно-морское политическое училище, получив в дипломе сразу две специальности "политработник и штурман". Так он и есть: штурман и по паспорту и по диплому, организатор и воспитатель - по призванию. Службу начинал замполитом на дизельной лодке Северного флота, а закончил там же заместителем командира бригады атомных субмарин. С отличием окончил Академию. Как служил? О том говорит орден "За службу Родине" и другие награды.
    Когда пришла пора уходить в запас, выбрал Вологду, зная о ее добрых традициях связи с Северным флотом. Фактически не отдыхал ни дня: вскоре был назначен на должность в канцелярию полномочного представителя Президента, а потом и помощника губернатора, отвечающего за связи с  воинскими частями, расквартированными в области, за военно-патриотическую и военно-шефскую работу, за связь с ветеранскими организациями. Да разве мало других дел на такой должности! Особенно, у человека неравнодушного, непоседливого, инициативного!  Именно таким знают его вологжане.
    Вместе с бывшими сослуживцами-отставниками Александр Александрович создал в области общественную организацию "Вологодское морское собрание", тем  возродив на Вологодчине давнюю российскую традицию. Сегодня это Собрание объединяет около двух тысяч бывших моряков. Среди ее почетных членов были: писатель Василий Белов – бывший капитан-лейтенант Северного флота, Народный художник, академик Владимир Корбаков - бывший старшина 2 статьи Северного флота, кавалер ордена Славы; в настоящее время почётными членами являются: адмирал В.А Попов- экс-командующий Северного флота и полковник В.Е.Позгалёв – бывший губернатор Вологодской области, сопредседатель всероссийского движения в поддержку Северного флота.
    На счету Вологодского морского собрания много интересных дел. Издан сборник "Морская история Вологодчины", установлена мемориальная доска на доме адмирала российского флота Барша.
   Вологодские художники выезжают на пленеры на флоты России, передавая большую часть своих работ гостеприимным хозяевам. На встречах Морского собрания выступают поэты, писатели, лучшие музыканты области. Владимир Корбаков после выставки своих картин в Москве на Поклонной Горе осуществил гигантский проект: "Сто картин из истории русско-японской войны" и показал свои работы в Японии и на крейсере «Аврора».
    Вологжане чтут память своих земляков-героев. В городе Красавине создан музей героя-подводника Преминина, спасшего мир от еще одной ядерной катастрофы. Около музея установлена как памятник рубка атомной подводной лодки. В школах регулярно проводятся уроки мужества памяти Преминина. В Вытегре  устанавлен корпус подводной лодки…… Многим ветеранам оказывается помощь в написании и издании воспоминаний о военных годах.
    Вологжане заключили договор о шефстве с Кольской военной флотилией. Военные комиссариаты отбирают для службы во флоте лучших призывников. Череповчане шефствуют над АПЛ "Северсталь" и "Вепрь". Подводная лодка "Вологда" участвовала во многих дальних походах и успешно представляла наш флот на международных военных учениях.
     И в этих делах есть частичка души и труда Александра Штурманова. На всех постах, где бы он ни служил, он стремится во всех начинаниях дойти до каждого человека, поддержать ветеранов, найти себе помощников и среди отставников, и среди молодежи. Уж таково призвание - политработник!
Благодаря энтузиазму Александра Штурманова в Вытегре, находящейся на Северо-западе Вологодской области, недалеко от границы с Карельской республикой, был организован музей воинской славы на борту дизельной подводной лодки проекта 641 «Б-440», которая была доставлена водным путём из Кронштадта. Вытегра дала Родине 5 адмиралов, она находится на важнейшем участке гидросооружений Волго-Балтийского канала, здесь в годы Великой Отечественной войны была единственная территория Вологодской области, где велись боевые действия, именно там решили сделать такой необычный музей. И сам инициатор этого замечательного начинания уехал жить и работать в Вытегру, чтобы непосредственно довести до конца это патриотическое начинание.