Мне было всего восемнадцать лет, когда я попала на кондитерскую фабрику. Мама устроила меня на работу. Она тоже трудилась на этой фабрике в складе первичной приемки продукции. Принимала конфеты прямо с конвейеров, рабочий помогал ей взвесить ящики, мама маркировала их, заносила в приходные книги первичного учета и передавала на склад готовой продукции.
Мама моя была глухой. С детских лет я знала, что ей нужно все говорить громко и отчетливо в правое ушко, чтобы она все поняла. Только тогда, когда я подросла и увидела в семейном альбоме её фотографию в военной форме, я узнала, что на войне она была телефонисткой и была заживо засыпана в блиндаже взрывом бомбы. И она умирала. А папа так откапывал её, что снес пальцы свои и обнажились кости. Он в мерзлой земле откопал маленькое отверстие, а мама увидела лучик света и поползла к нему, теряя сознание. Она поняла, что где свет, там и воздух. И пила его из этой струйки и выжила. Только слышать плохо стала.
В бригаде ей работать было трудно очень. Плохо слышала. Тогда и дали ей вот такую работу. Ей не нужно было прислушиваться. Только гудение машин за стеной доносилось в её склад. Да иногда громко спрашивал рабочий, куда складировать ящики с готовой продукцией.
Когда я не поступила в институт и вернулась домой из далекого города вся в слезах, мама меня утешила и сказала, что в следующем году меня обязательно примут, а пока я пойду работать на фабрику.
Меня взяли в бригаду глазировщиков. Над обыкновенным конвейером ленточном стояла огромная установка серебристого цвета - система охлаждения. Это была огромная труба, которая сверху была покрашена белой краской, а внутри она была покрыта каким-то теплоизолятором и блестящей фольгой. Натужено гудел компрессор, который подавал в трубу холодный воздух. Через маленькое длинное окно трубы мы всей бригадой выкладывали конфеты, их основу, и они уплывали под шоколадный душ. Шоколад разогревался в муфельной печи и прямо из неё лился вниз такой тонкой шоколадной занавеской, которая слега дрожала от дуновения воздуха. Кормить муфельную печь шоколадом приходилось в очень неудобном месте. Почти под потолком, на высоте, стоял решетчатый железный мостик, к которому вела хрупкая лестница. По этой лестнице нужно было на руках поднимать шоколад, который мы рубили топором внизу, складывали в тазы и уносили на этот мостик. Если на муфельной печи стояла я, то больше всего я боялась упасть вниз. Особенно, когда работала в ночную смену. Под утро очень хотелось спать. А нужно было не спать, а класть и класть куски шоколада в неширокое отверстие горячей печи. А если куски его не были нужного размера, то нужно было брать в руки огромный, почти как меч у самурая, нож и рубить куски шоколада, чтобы они стали поменьше.
Конфеты, искупавшись в потоке шоколада, медленно плыли дальше по холодному тоннелю, и шоколадная оболочка застывала и твердела. С другой стороны конвейера уже покрытые шоколадной глазурью конфеты принимали в лотки работницы, складывали по сортам в емкости и передавали в цех, в котором конфеты наряжались в фантики.
Мне нравилось наблюдать, как работают машины, которые одевают конфеты в фантики. Конфетчица, а именно так называли женщин, которые обслуживали эти станки, сидела на высоком стуле, а перед ней был круглый стол, который непрерывно вращался, а в нем были углубления. И нужно было руками набить конфеты в эти углубления. Наверное, так заряжали пулеметные ленты солдаты. И нужно было не зевать, и кормить конфетами этот вертящийся диск очень проворно. Диск подносил конфеты к передающему устройству, конфетка попадала в новую ячейку. Патрон приподнимал её, и она оказывалась в первой своей обертке - белой или блестящей рубашечке. Настоящий свой фантик она получала при втором прохождении подобного механизма. Только попав на ленту бумажных фантиков, конфетка секунду лежала на бумажной дорожке, потом специальные патроны делали бумажный рулетик, внутри которого была конфета, перекручивали этот рулетик, и ножи разрезали места перекрутки. И вот уже выезжала конфета, разодетая в нарядный фантик.
- Кушайте, не подавитесь! - смеялась миловидная конфетчица Лена, которая управлялась с этой машиной очень ловко.
Лена никогда не останавливала свою машину. У неё почти не случались неполадки. Она вовремя меняла ленты с обертками, она кормила свой столик так быстро, что никогда не пропускала ни одной ячейки. У неё была самая высокая производительность труда. Её ставили в пример и её фотография висела на доске почета. И только одна причина на свете могла заставить эту неутомимую молодую женщину остановить оберточную машину.
- Детдомовских на экскурсию ведут!
Это возглас, как вздох, шелестел на женских губах и мигом облетал все дальние и ближние уголки конфетного цеха.
И вот они появлялись в конфетном цехе. И сразу же мамы других детей начинали хлопотать. И Лена первая подходила к ребятишкам и не отходила от них все время, пока для них проводили экскурсию. Сама невысокого роста, она иногда терялась в детской толпе. Особенно, если детки были постарше. А к малышам она наклонялась низко, обнимала их ласково, поправляла на них белые накидки, в которые их одевали перед экскурсией. Некоторых она вела в умывальник и там приводила в порядок. Умывала. Вытирали им личики. Одному ребенку даже зашила карман дырявый, чтобы он не потерял угощение. Леночка приносила кипяток в большом чайнике и заваривала чай. Все отдавали свои кружки детям, усаживали их в сторонке и устраивали им чаепитие. Только самые лучшие конфеты несли им из разных концов конфетного цеха и даже приносили печенье из соседнего цеха.
- Ешьте, ешьте, не стесняйтесь!
Начальство смотрело на это сквозь пальцы. И начальник цеха, и мастер - были женщины. И матери.
- С собой возьмите, - говорили детдомовским ребятишкам женщины, - возьмите, как угощение от нас.
- Лишу вас премии за неделю в погашение убытка, - говорила начальник цеха.
- А мы и не против! - говорила ей наша бригадирша.
Мы и правда были не против.
Лена - молодая мама двоих детей - сама лично проверяла, а все ли ребятишки взяли с собой угощение. Она вставала перед ними на колени и искала карманы на одежде, а девочкам, у которых карманов на одежде было мало, завязывала конфеты в уголок школьных фартуков.
Потом раздавались детские слова благодарности. И этот хор детских голосов напоминал пение птиц на рассвете. Дети уходили из цеха гуськом, а по дороге все оглядывались и оглядывались на женщин, которые махали им вслед. А Лена всегда отворачивалась и плакала потихоньку.
Я тогда не понимала совсем, почему она плачет? Молодая была.
И только много лет спустя, когда я пила чай со своей старенькой мамой, которая уже была на пенсии, но так любила вспоминать любимую работу, я узнала, что Леночка сама была детдомовской.