Пошли у нас после этого уже свидания не случайные и не детские. Кумушки зашушукались. Девки, обозленные, то нахально во весь голос про свадьбу спросят, то частушку споют:
На дворе стоит Витек
И культяпкой машет.
Как Фаиночка пройдет,
Он вприсядку пляшет!
Мои старики интересуются. Я ответил, что зря волнуются, рано еще, надо на ноги встать. Успокоились, но папаша к соседу сходил, настроение прощупать. Парень тот, в женихи намеченный, перестал появляться. А дядька ее такой сволочью оказался, что после очередного разговора, я при нем руками тягу тележную в палец толщиной штопором скрутил и с ним пообещал это же сделать, если еще раз подойдет. Он мне, видишь ли, разрешил пользоваться ею, только со свадьбой не спешить.
В сентябре я поехал в институт, поселился в общежитии, закрутился, стал осваиваться на новом месте. Неделю кое-как выдержал, отпросился и поехал домой. Приезжаю, а Фаины моей нет. Говорят, только вчера собрала вещички и укатила в город. С работы уволилась, выпросилась без отработки. Будто бы с родственниками разругалась.
Пошел к тетке ее. Говорит, что ничего такого не произошло, взбрыкнула вдруг и собрала вещи. Где искать, не знает, думала, что со мной сговорилась. Дала адрес по прежнему месту жительства, может быть, там объявится. Идти ей сильно некуда, родителей уже два года как нет. Видно было, что тетка переживает. Но и на поиски ехать не может, из колхоза во время уборки не отпросишься. Хозяйство опять же.
Развернулся я и в город. Пошел по адресу, там мне сказали, что они с соседской девчонкой, ее ровесницей ездят по учебным заведениям, где недобор, пытаются поступить, чтобы год не терять. Где остановилась, не говорят, не знают. Я дал свой адрес, попросил передать ей, когда появится, а сам поехал в общежитие, коменданта уговаривать, чтоб комнату выделил. Тот отправил к ректору, сам пошел сопровождающим. Велел нацепить все отличия, сказал, что комната есть, держали для прикомандированных разных, даже ремонт делать не нужно стол и кровать стоят.
В общем, приехала она уже, считай, в собственное жилье. Посидели вечером втроем с комендантом, нажелал он нам всего хорошего и потекла семейная жизнь со всеми ее радостями и колдобинами.
Поступить ей удалось на следующий год в педагогический институт, там же пристроилась сначала уборщицей потом лаборанткой при кафедре, я ночами охранником стал подрабатывать. Вроде и зажили не хуже людей. В театры ходить и кино запросто себе позволяли. Только на танцы не ходили, Фаина не любила или не хотела меня лишний раз в неловкое положение ставить. На втором курсе уже родителями стали, Санька сейчас здоровый балбес, но почему-то рыжий. Я смуглый, она блондинка, а сын рыжий. Двадцать пять уже исполнилось, все не женится.
- Так у тебя сын есть? А что же ты с нами по помойкам ползаешь? А с женой что?
- В том то и дело, что все есть, кроме жизни нормальной. Наливай и слушай дальше. Видно край подошел, столько в себе держал, если уж начал, выговориться хочу.
- Все-все-все! Молчу, пей.
- Так мы и прожили не хуже людей до конца учебы. Учились и работали оба, сын подрос, пора начинать настоящую жизнь. У меня все просто, ехать в колхоз и делать карьеру. Председатель раза два к нам в гости заезжал. Рассказывал, как замучился с приезжими специалистами: « Больше года не держатся, сбегают. Как отучишься, сразу главным бухгалтером назначим, на ходу будешь осваивать. Хватит мне экспериментов. Ничего, парень ты хваткий, голова на месте. Я в твоем возрасте без образования уже артелью руководил. У меня Гражданская была за плечами, у тебя Отечественная. И Фаину в школе ждут. Я уже горжусь вами. Мало кто за такой срок сумел замену себе подготовить. Мы два дома для специалистов достраиваем. Один главному зоотехнику, а второй ваш. С правлением уже договорились».
Вроде все шло по плану, но какие-то сомнения появились у моей Фаины. Намекать стала, что в селе и для Саньки условий нет и жизнь ущербней. Я говорил, что по направлению от колхоза другой дороги нет. Она возражала - ее колхоз не обучал, а специалисты и в городе нужны. Но это все разговоры, а время идет. Закончил я институт, а ей еще год учиться. Надо было определяться. За это время у меня уже родителей не стало, война им боком вышла. В доме сестра старшая с семьей живет. Мы в общежитии комнату больше занимать не можем, я ее освободить должен. Похлопотали, нашлась комната в общежитии педагогического института. Она в нем уже четыре года лаборанткой отработала. После окончания учебного года общежитие пустовало. Заняли комнатку, обставили, закрыли и поехали обживать новый дом в свое село.
С работой все сложилось хорошо, правление поддержало, стал я сразу главным бухгалтером. Из соседнего совхоза приняли на работу рядовым бухгалтером изгнанного за пьянство пенсионера, который работал много лет главным. Председатель с ним еще в Гражданскую бегал то за баргутами атамана Семенова, то от них. Решил поддержать, мудро рассудив, что в минуты просветления я всегда могу у него проконсультироваться.
Осенью Фаина уехала, побоялась переводиться на заочное. Сына забрала с собой, хоть я и пытался его оставить. По правде, что бы я с ним делал, сам не знаю.
На Новый год поехал их навестить. Недельку побаловал сынишку, походили в кино, на концерты и вернулся. Ждать оставалось до весны. Письма писали друг другу трогательные, у меня характер стал какой-то совсем уже гражданский. В марте еще съездил, сына побаловал, на жену налюбоваться не мог. Она стала наливаться зрелой женской красотой, округлилась, формы приобрела какие, вроде, и не намечались. Раньше, бывало, шагу сделать без меня не могла. Сейчас стала самостоятельной, рассудительной, на все у нее свое мнение. Я уже гордиться начал и мечтать, как мы в деревне коммунизм будем строить. К тому времени уже в партию вступил. Должность номенклатурная, да и сам созрел. Понял, что не пустое место, могу многое для страны сделать. Ты не усмехайся, это я потом в лагерных университетах настоящую цену смысла жизни усвоил. Да и то не уверен, прав ли я с этим своим багажом. «Бытие определяет сознание» не глупцом сказано. Ладно об этом. У каждого своя правда. Поехали дальше. Дай воды хлебну. Нет, вино пей сам, что-то не идет оно мне уже. Как скорлупа какая размокла и содержимое стало само вываливаться наружу. Вот так наедине по душам я последний раз лет десять назад в лагере со своим командиром разговаривал.
Человек судьбы непростой. В лагерь попал с должности командира полка. Кулаком зашиб до смерти собутыльника, тоже полковника. Там такая история, что в двух словах расскажу, коли вспомнилось.
Командир мой довоевал до конца войны и закончил ее танкистом в звании подполковника. В 43-м после госпиталя был направлен в танковые войска, в мае 45-го их перебросили сюда на восток, а в августе они уже громили в составе Забайкальского фронта Квантунскую армию. Служил он тогда в 6-й гвардейской танковой армии. Их перебросили из Даурии через хребет Большой Хинган и пустыню Гоби. Под командованием маршала Малиновского, который сейчас командует нашим ЗабВО, они разнесли в пух и прах японцев за полмесяца. Но моему командиру не повезло. Он командовал танковым батальоном, который попал под бомбы своего же бомбардировочного авиакорпуса. Весь батальон погиб, из десяти танков уцелел один. Продвигались они настолько стремительно, что штабы не успевали отслеживать ситуацию. Летчикам дано задание бомбить японские танки, но те, завидев наши, удрали. А полк моего командира намного опередил расчетное время и авиаторы приняли его за японцев. Если бы 12-я воздушная армия имела опыт боев, то летчики могли бы, возможно, как-то отличить своих от чужих. Но она всю войну стояла на охране Дальнего Востока, а тут им дали возможность отыграться за все годы вынужденного ожидания. Они и сметали все на своем пути.
- Вряд ли, я тебе как летчик бомбардировщика скажу, что цели в этой ситуации неразличимы, сброс ведется по ориентирам и времени. А какие ориентиры в пустынной степи? Они были обречены.
- Возможно. Ну, это война, всякое бывает. Да беда в том, что на каком-то вечере, в честь 5-летия окончания войны в одном ресторане за соседними столиками оказались летчики и танкисты. Среди летунов был один полковник весь в орденах, который громко рассказывал товарищам о своих подвигах. Оказалось, что он захватил три года войны и попал на маньчжурскую операцию. Со смехом поведал о том, что не щадил никого и на счету его эскадрильи множество не только немецких и японских жертв, но и свои под горячую руку попадали. И называет при этом случай с нашими танкистами.
Мой командир уже сидел на взводе, бахвальство - черта танкистам не присущая и веселье соседей его раздражало. Он за этим столом молча вспоминал погибших товарищей, а не подвиги. И когда услышал, как ернически отозвался полковник о случайной гибели его товарищей, прошедших войну и так нелепо ее окончивших, не выдержал. Не помня себя, вскочил и врезал полковнику в висок. После этого молотил его, пока не оттащили кинувшиеся со всех сторон офицеры. Врачи потом сказали, что смертельным был первый удар в висок, а бил он уже мертвого. Я им верю, нас в разведке учили зря руками не махать.
Получил он стандартную десятку за убийство. Еще хотели за клевету впаять, но спасло то, что он про бомбежку своих своими только на допросе говорил, больше нигде. Наград и звания лишили. Так война напомнила о себе, нелепо перечеркнув судьбы двух заслуженных бойцов.
- Да, у меня тоже из биографии войну вычеркнули. А у тебя?
- Нет, у меня и награды и военный билет остались. За бытовуху не лишали. Так получилось, что встретились мы с ним на нарах через десять лет после того как он меня отправил в госпиталь. Он уже год был в лагере, фронтовики себя в обиду не давали, меня в семью приняли, полегче было, хоть и калека.
Все же половину войны пройти это не всю. Многое он мне рассказал вечерами на нарах или в очередях за баландой. Сколько им пришлось всего перенести, нам в госпитальной и тыловой жизни и не снилось. Поэтому настоящие солдаты войну вспоминать не любят. На трибунах какие фронтовики стоят? Кто в атаки и разведку не ходил, а в штабах донесения строчил. Кто красивее сочинит у того и героев больше. Себя не забывали. За двадцать лет настоящие фронтовики почти все от ран и простуд вымерли. Я фронтом считаю передок, и фронтовиками тех, кто на нем находился. Все остальные тоже воевали, но в обеспечении. А там дело случая. На передке же понятно, что ты – цель. Вот когда фронтовиков почти не осталось, сделали День Победы выходным и праздничным, чтобы себя прославлять и звезды свои оправдывать. А таких как мы с тобой из Москвы за сотый километр высылают, чтоб людям праздновать не мешали.
Виталий слушал и соглашался. На предприятии у них опустившихся не было, но маразма хватало. Действительно, несколько лет назад День Победы стал праздничным, и начали воздвигать мемориалы воинской славы. На предприятиях появились рядом с Досками Почета для передовиков Доски ветеранов ВОВ. Однажды Виталию пришлось как члену месткома присутствовать на разборе провинившегося рабочего, принявшего на грудь и застуканного на рабочем месте. В числе различных наказаний прозвучал призыв лишить его звания ветерана войны. Виталий так и не мог понять смысла предложения. Непочетным человека сделать можно, но лишить его собственной истории? Самое интересное, что его смех вызвал недоумение и осуждение со стороны коллег. Сочли поощрением разгильдяйства и чуть не поставили вопрос об исключении из состава месткома. Но это прерогатива общего собрания, а собирать его по такому поводу не станешь. Даже завзятые активисты понимали, что люди поднимут на смех.