Июльские дни снова разделили страну и еще больше разболтали фронт.
И тогда Временное правительство сделало очередную попытку справиться с создавшимся положением - 12 августа в Москве, подальше от бунтующего Петроградского гарнизона, было созвано, так называемое, Государственное совещание. Съехались 2500 человек: члены Государственной думы и земств всех созывов, представители промышленно-торгового капитала с прилипшей к ним интеллигенцией, офицеры и церковники. Представителей от рабочих, солдат и крестьян, составлявших 90% населения всей страны, было не более 10 %.
Это ничуть не смущало собравшихся, ибо главным и основным моментом совещания было выступление нового Верховного главнокомандующего Лавра Корнилова, который решительно потребовал продолжения войны, восстановления единоначалия в армии, роспуска солдатских комитетов, возвращения смертной казни на фронте, упразднения любых Советов и профсоюзов, роспуска всех революционных частей с помещением солдат в концентрационные лагеря, общей вместимостью до четырёх миллионов человек, взятия под военный контроль железных дорог и оборонной промышленности.
И предложил всего лишь одну льготу – наделить земельными участками солдат, «беспорочно и доблестно прошедших военную службу».
А Учредительное собрание либо не созывать до конца войны, либо разогнать к чертовой матери, если оно будет не согласно с предлагаемыми решениями.
Выступление Корнилова даже на собравшуюся публику произвело очень сильное впечатление. Военные для гражданских всегда дерзки. Практически вся «свободолюбивая» пресса даже не смогла внятно выразить свое отношение к Корнилову. Упразднение Советов – это ладно… Но зачем разгонять Учредительное собрание, которое кропотливо готовилось к провозглашению устройства нового государства, да еще и без тех же Советов!..
От выступления Корнилова Россия онемела, а Государственное совещание тихо ушло со сцены, будто спектакль сорвался.
А Керенский, одиноко оставшийся перед публикой, все-таки объявил Петроград на военном положении, и под предлогом того, что немцы уже беспрепятственно взяли Ригу, отдал приказ о выдвижении к столице надежных войск.
27 августа к Петрограду двинулись гвардейский кавалерийский корпус генерала Крымова, Кавказская туземная «Дикая» конная дивизия генерала Багратиона и кавалерийский корпус генерала Долгорукова.
То тут, то там стали раздаваться испуганные возгласы про военную диктатуру. Керенскому пришлось публично обратиться к генералу Корнилову за подтверждением демократических гарантий.
Корнилов в ответ заявил, что при наведении в стране строгого порядка любая демократия только мешает, а «Временное правительство под давлением левых действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба!» Вслед за этим передавалась молва, что в случае противодействия Корнилов повесит Керенского и Ленина на двух фонарных столбах, стоящих рядом.
Судьбы Владимира Ульянова и Александра Керенского до этого переплелись еще в Симбирске, где они оба родились в апреле, но с разницей в 11 лет. Отцы у обоих были действительными статскими советниками, хорошо знали друг друга и дружили семьями. Отец Владимира Ульянова был начальником учреждений народного образования, а отец Александра Керенского - директором лучшей гимназии Симбирска, в которой учился молодой Ленин.
Владимир Ульянов был свидетелем, как Керенский-старший впервые привел в гимназию своего трехлетнего сына, подвел к лестнице и строго сказал: «Вперед, Александр! Со ступеньки на ступеньку!.. Да не клади пальца в рот, а то как раз вниз сверзишься!..»
А когда пятилетний Александр долго болел, Владимир Ульянов навещал его дома и читал ему книжки.
Керенский-старший восторгался сочинениями молодого Ульянова и говорил, что тот будет выдающимся литератором.
В 1887 году Владимир уже считался братом тяжкого государственного преступника, но, несмотря на это, Керенский-старший подписал ему самую хвалебную характеристику и наградил золотой медалью за успеваемость. Это позволило Ульянову поступить на юридический факультет Казанского университета, а впоследствии экстерном закончить университет Петербургский.
Керенский тоже получил юридическое образование и, как и Ленин, после нескольких неприятностей с полицией был сосланы.
По возвращении из ссылки Керенский стал адвокатом революционеров. Его практика приносила небольшой доход, и он жил с женой и двумя сыновьями весьма скромно.
Его репутация блестящего оратора сложилась в 1910 году, когда он по мандату «трудовиков» прошел в Государственную Думу.
Керенский был высокий, стройный, имел моложавый вид, быстро двигался и вообще, казалось, не останавливался. В охранном отделении ему дали кличку «Шустрый».
В 1917 году земляки не встречались, а виделись только во время многолюдных собраний, хотя Керенский и выражал желание пообщаться с Лениным, чтобы «раскрыть тому глаза на происходящее, ведь он видит все сквозь очки своего фанатизма».
В июне 1917 года на I съезде Советов после выступления Ленина Керенский в своем запредельном идеализме даже сказал с трибуны съезда: «Наша задача, чтобы русская революция не закончилась также печально, как французская, и чтобы товарищ Ленин и впредь мог говорить здесь, а не возвращаться обратно в Швейцарию...»
В 36 лет Александр Керенский стал Премьер-министром, хотя и в очень сложное время: Антанта заставляла его продолжать войну, Корнилов настаивал на военной диктатуре, а политические партии тянули его в разные стороны, как лебедь, рак и щука. При этом Керенский отказывался рассматривать деятельность Ленина и большевиков, как угрозу Временному правительству.
Одновременно с заявлением Корнилова из Временного правительства вышли все министры-кадеты, прихватив с собой, как матросы в июле в Таврическом, и министра земледелия эсера Чернова. В правительстве остались пять человек, которых сразу метко окрестили «Директорией» на французский манер, а «Директория» для подстраховки своей власти объявила Россию «республикой».
30 августа генерал Крымов вошел в Лугу. «Дикая дивизия» продвинулась даже к Павловску, но уткнулась в петроградские войска.
Керенский после предательства собственного правительства мог обратиться только к Советам. Он передал петроградским рабочим 30 тысяч винтовок и освободил сидевших по тюрьмам большевиков, которые обещали защитить столицу.
Немного успокоившись, Керенский объявил Верховным Главнокомандующим себя и отдал указ об аресте Корнилова. 1 сентября верные Керенскому офицеры арестовали в Ставке в Могилеве Корнилова, Деникина и других мятежных генералов и отправили их в военную тюрьму в Быхов. (Впоследствии генералы легко выехали оттуда к казакам на Дон).
Генерал Крымов, узнав об аресте Корнилова, из Луги съездил к Керенскому на аудиенцию и после нее застрелился. А его кавалерийский корпус впоследствии отказал Керенскому в его просьбе разбить большевиков. (Хотя корпусу это было бы не под силу)
А Красная гвардия к концу сентября имелась уже в 104 пролетарских центрах страны и насчитывала 250 000 человек. Для красногвардейцев требовали от предпринимателей выплаты среднего заработка. А предприниматели ценили красногвардейцев гораздо ниже.
Оказавшись в урезанном составе, Временное правительство решило создать еще одно разбитое корыто, назвав его «Демократическим совещанием». И в середине сентября в Петрограде собрались 530 эсеров, по 130 большевиков и меньшевиков, а также 800 представителей других партий и организаций.
Но ни к какому решению даже Демократическое совещание прийти тоже не смогло. Была даже попытка создать Предпарламент, который с божьей помощью бы управился с правительством.
Поэтому 7 октября Л. Троцкий, лидер фракции большевиков, заявил, что из-за полной неспособности Собрания предпринять что-нибудь разумное, его фракция выходит из этого темного и балаганного предприятия. Тем более, что даже буржуазные газеты в то время писали, что нынешнее правительство только тогда сумеет вывести страну из состояния анархии и кризиса, когда в нем будет на всех столько же решимости и воли, как хотя бы у одного товарища Троцкого...
А Ленин из Финляндии добавлял, что доведенное до отчаяния население может передать власть кому угодно, и поэтому история не простит большевикам, если они не возьмут власть теперь.
А последнее коалиционное правительство, выбранное Демократическим совещанием, выглядело так: Керенский - председатель, 4 кадета, 1 эсер, 3 меньшевика, 1 трудовик, 1 «независимый» и 2 военных специалиста. И на все требования Советов провести какие-либо реформы от правительства слышалось одно и то же: «Ждите Учредительного собрания».
В то время американский корреспондент Джон Рид писал, что российская буржуазия чудесно справлялась с царем, когда тот требовал во время войны не поднимать цены на нефть. Она вместо этого поднимала в пять-шесть раз стоимость нефтяных перевозок.
А вот с ситуацией в России без царя справиться никак не могла и пустилась во все тяжкие. По всей стране владельцы предприятий, видя, как их собственность вот-вот перейдет в руки рабочих, специально портили промышленное оборудование и заливали шахты, а железнодорожные служащие по указанию начальства выводили из строя локомотивы и пути, чтобы назвать все это красивым словом «разруха» и возложить ответственность за нее на разбушевавшийся народ. Смысл всех движений был один – с какой бы стороны подойти к стране, чтобы поставить ее снова на колени.
В первые четыре месяца революции из петроградских складов почти открыто расхищались продовольственные запасы, так что имевшийся двухгодичный резерв муки сократился до запаса на один месяц. Вследствие чего народ получал по карточкам только четверть фунта чёрного хлеба в день. Молока не хватало даже детям. Яблоки и груши продавались на улицах по рублю за штуку.
А спекулянты наживали колоссальные состояния и растрачивали их на неслыханное мотовство. А когда обворованные солдаты на фронте страдали от голода и холода, спекулянты из Петрограда им с негодованием вопили: «Трусы! Из-за вас нам стыдно быть русскими».
А кадеты открыто говорили, что разруха является частью тайного и правильного плана, ибо она действует на неимущие классы, а имущие вполне с нею справляются - театры были открыты ежедневно, Карсавина танцевала, Шаляпин пел, профессора сидели в ложах. Все кафе были каждый день с утра до вечера забиты молодыми офицерами в новенькой форме. Толпы модных женщин усердно посещали лекции по популярной философии, а еще больше - по физиологии.
Дочка одной дамы пришла домой в истерике – кондукторша в трамвае назвала ее «товарищем».
В полдень дамы из чиновничьего круга, прихватив сахар и полбулки, ездили друг к другу на чашку чая и мечтали, чтобы вернулся царь или пришли немцы, лишь бы решить наболевший вопрос с прислугой.
А прислуга обретала чувство собственного достоинства. Часто встречались надписи «Подачками на чай прислугу не оскорблять!». И даже у извозчиков появился свой профсоюз и свой представитель в Петроградском Совете.