Эссе опубликовала Интернет-газета "КОНТИНЕНТ" (США),раздел культура 06.08.17.
«СМЕРТЬ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО И ВСПЛЫВШИЕ МЫСЛИ». ЭССЕ
Ежегодную встречу друзей «забили», как всегда, на день смерти Владимира Высоцкого. Господи, помилуй… Уже больше трети века промчалось, а кажется, было вчера.
Тот день, 25 июля 1980 года, наступивший после трагической ночи, казался абсурдным, нереальным. У меня в кабинете оба телефона верещали, не умолкая, как сирена скорой помощи. Звонили не в поисках сенсации для обеденного стёба, а с надеждой, что вдруг очнётся и вновь подарит глоток раскрепощённой мысли: - Ты слышал, это правда? Неужели Семёныча не стало? – спрашивали по белому аппарату.
- Ёж твою мать, не мог он умереть, всего-то 42 стукнуло! – Возмущался голос по красному.
- В сорок два не умирают, в сорок два гибнут! – Ответил я.
- Может быть помогли? – По-своему понимает мои слова собеседник.
- «Помогли» во время проведения и без того бойкотируемой Олимпиады, прямо в середине спортивных баталий, призванных утвердить мировое превосходство социализма над гниющим Западом? Нет, это не логично!
- А судьбы Гумилёва, Бабеля, Мандельштама, Мейерхольда, Кольцова… по-твоему логичны? – Возражают мне. – Говорят, он был в депрессии. Какой-нибудь очередной конфликт с бюрократами, запрет. И ответная реакция: вскрыл вены, застрелился, повесился, в общем, покончил с собой, как Есенин, Маяковский, Цветаева? Или тортиком «угостили», как Горького?
- Ну, ты, - отвечаю, - не обобщай, время изменилось. Сейчас не убивают, закармливают лекарствами, высылают за сто первый километр или включают в чёрный список цензуры. Если свалить всё в одну информационную кучу, то в жертвы государства и Александра Фадеева можно приписать, хотя застрелился он не из-за травли, а по приговору остатка собственной совести.
Действительно, творческие личности очень ранимы, нервны, рефлексивны, независимо от национальности и страны проживания. Закономерно возникло сравнение Высоцкого с натянутой, и вдруг порвавшейся гитарной струной. Сколько натянутых струн арф, гуслей, банджо, скрипок, виолончелей рвут в разные эпохи разные диктаторы, которым кажется, что слова и музыка не те. Самоубийства творцов уже были в Древнем Риме из-за преследований Нерона.
В советское время, долгие годы Сталин сам выступал цензором, литературным критиком, издателем, определяя тиражирование Шолоховской «Поднятой целины», «Страны Муравии» Александра Твардовского, воспевающих коллективизацию. В ответ на заботу Генералиссимуса М. Исаковский, А. Сурков, Н. Грибачёв, А. Твардовский пишут в соавторстве стихотворение «Слово советских писателей товарищу Сталину», прочитанное в Большом театре на торжественном заседании в связи с семидесятилетием «Вождя народов». Не стесняясь славословия, Твардовский озвучил текст:
Есть в мире сила неподкупных слов,
Но чувства есть, которым в слове тесно.
Есть на земле народная любовь —
Такая, что не выразить словесно.
Великий вождь, любимый наш отец,
Нет, не слова обращены к Вам эти,
А та любовь простых людских сердец,
Которой не сравнить ни с чем на свете.
Любовь людей, чьим доблестным делам
Дивится мир, как небывалой были,
Любовь людей, что Ленину и Вам
Свою судьбу, судьбу страны вручили… И далее в той же стилистике двенадцать четверостиший «Согретых беззаветною любовью».
С другой стороны «Тифлисский недоучка» пытался предать забвению гениальность романов Михаила Булгакова, творчества Анны Ахматовой, Михаила Зощенко.
«Вождь» любил играть и выигрывать, имея властное превосходство. Вначале в «царя горы», уничтожая (как бы там ни было высокообразованную, интеллектуальную) ленинскую гвардию. Затем в «вышибалы», спрашивая мнение Бориса Пастернака о поэзии Осипа Мандельштама, судьба которого уже была решена. Или в «веришь – не веришь» с Александром Фадеевым, сомневавшимся, что талантливый литератор, герой испанской войны Михаил Кольцов - агент Льва Троцкого и английской разведки. Но любимой забавой «Кремлёвского горца» стала игра в «кошки – мышки»: арестовать, пытать. Потом выпустить, а через неделю вновь арестовать, это могло повторяться несколько раз.
Он мог сидеть за одним столом с ближайшими соратниками Молотовым и Кагановичем и весело беседовать, зная, что жену одного сейчас пытают, а старший брат другого успел застрелиться перед арестом. Судьба так распорядилась, что в юности мне довелось в непринуждённой обстановке видеть и семью Кагановича и чету Молотовых. Никто из них не спился, не опустился, держались они достойно и замкнуто. И все рассказы журналистов о том, будто Молотов и его жена Жемчужина - Полина (Жемчужина – партийная кличка) после её выхода на свободу расстались, а Каганович с местными алкашами в домино стучит, всё ложь. Пишу об этом, желая показать, если лидеры государства полностью зависели от воли диктатора, то какие права могли быть у остальных граждан?!
Под пытками творцы записывали себя в любые заговоры. При наркоме внутренних дел Ежове пытки применялись постоянно, мало того народный комиссар лично участвовал в их проведении. Из «ежовых рукавиц» страшных репрессий 30-х годов невозможно было вырваться. Надо отметить, что сменивший его на должности Берия применил те же пытки к нему и его родственникам. Они все, включая племянников, вслед за ним, были расстреляны, жена погибла, выбросившись из окна. Уничтожение семей так называемых «антисоветчиков», «троцкистов», «врагов народа» являлось нормой в работе НКВД, МГБ.
Зачем я об этом пишу? Чтобы понять, почему за каждым арестованным, обычно шли «паровозом» его коллеги по работе, творческому цеху.
Во время дружеской беседы моего близкого родственника с основоположником советской детективной литературы Львом Шейниным, с детства запомнил его рассказ о том, как прошёл круги ада от лагерей Калымы до пыточных застенков на Лубянке. Долгие годы, сам работая в прокуратуре СССР, Шейнин знал, как выбиваются «чистосердечные признания» («чистуху»). Он избежал увечий, добровольно записываясь, то в «Московский Центр» (по делу Каменева и Зиновьева), то в члены вооружённой группы еврейских националистов. То есть сразу соглашался с тем, что от него ждал следователь.
За годы советской власти 60 с лишним профессиональных литераторов сами свели счёты с жизнью. (Без учёта расстрелянных по приговору).
Удивительно, как Корнею Чуковскому удалось предсказать в сказке «Тараканище», написанной ещё в 1921 году, в аллегорической форме страх, сковавший великую страну:
Вдруг из подворотни
Страшный великан,
Рыжий и усатый
Та-ра-кан!
Таракан, Таракан, Тараканище!
Он рычит, и кричит,
И усами шевелит:
«Погодите, не спешите,
Я вас мигом проглочу!
Проглочу, проглочу, не помилую»
Звери задрожали,
В обморок упали.
И после смерти «вождя народов», руководители страны не выпускали из рук штурвал культуры. Хрущёв, очевидно не очень друживший с буквами, учил работать художников и скульпторов, хотя его надгробный памятник семья заказала далёкому от соцреализма российско-американскому скульптору Эрнсту Неизвестному. Среди наиболее одиозных фигур, желающих порулить, вспоминается Екатерина Фурцева, которую подхалимы величали Екатериной Великой, и сухонький никогда не улыбающийся Суслов, о нём злые языки говорили, что его жена, любитель кинематографа, сообщает ему какие фильмы показывать, а какие положить на полку.
Годы оттепели, на антисталинской волне Хрущёва, закончились быстро, тем не менее, выдвинув целую плеяду замечательных талантливых поэтов. Но насильственный выезд из страны лауреатов Нобелевской премии Александра Солженицына, Иосифа Бродского, показал границу между дозволенным и запрещённым.
На большой экран Владимира Высоцкого пускали редко, скрипя зубами. Сольные концерты были договорные, в основном нелегальные. По «ящику» их не показывали. Его хотели заставить молчать, и он это понимал. В стихе «Я никогда не верил в миражи», изложена позиция барда:
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз, -
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
Идут споры о его отношении к Сталину. И сталинисты любят ссылаться на его стих «Моя клятва»:
Опоясана трауром лент,
Погрузилась в молчанье Москва,
Глубока её скорбь о вожде,
Сердце болью сжимает тоска.
Я иду средь потока людей,
Горе сердце сковало моё,
Я иду, чтоб взглянуть поскорей
На вождя дорогого чело… И так далее, в том же духе. Произведение преподносят как первый стих поэта-барда, чуть ли не программный, порой «забывая» указать, что это подростковый стих Володи восьмиклассника. Рождённый в семье ветерана Великой Отечественной войны, кавалера более чем 20 орденов и медалей, почётного гражданина городов Кладно и Праги, полковника связи, знавшего, что скользкие темы лучше обойти.
Юношеское отношение к жизни быстро проходит в соответствии с возрастным опытом. И выстраданные взгляды молодого двадцати семилетнего Владимира Высоцкого достаточно чётко раскрыты в известной песне «Попутчик»:
…Я не помню, кто первый сломался, —
Помню, он подливал, поддакивал,
Мой язык, как шнурок, развязался:
Я кого-то ругал, оплакивал...
А потом мне пришили дельце
По статье Уголовного кодекса,
Успокоили: "Всё перемелется",
Дали срок — не дали опомниться…
Пятьдесят восьмую дают статью,
Говорят: "Ничего, вы так молоды..."
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, —
Он бы хрен доехал до Вологды!
Он живёт себе в городе Вологде,
А я — на Севере, а Север — вона где!...
(Статья 58 в Уголовном кодексе РСФСР 1922 года вступила в силу 25 февраля 1927 для противодействия контрреволюционной деятельности).
Но то ли сзади, защищая от выстрела в спину, то ли впереди, закрывая от удара ножом в грудь, его спасала Марина. «Я не люблю, когда стреляют в спину, // Я также против выстрелов в упор». Катрин Марина де Полякофф-Байдарофф, взявшая творческий псевдоним «Влади», в память об отце, эмигранте из России - оперном артисте Владимире Полякове-Байдарове. По матери - Энвальд, тоже эмигрантки из семьи русского генерала. Но, дело, конечно, не в родителях, не в русском происхождении, а в «звёздности» известной актрисы, певицы. Она была участником коммунистического движения и даже одним из активных руководителей общества «СССР — Франция».
В мыслях невольно всплыла аналогия: неудобный для советской власти Сергей Есенин и блистательная революционная босоногая танцовщица Айседора Дункан из Америки. Необычайно сильная по характеру женщина, похоронившая трёх своих детей и удочерившая шесть своих лучших учениц. Луначарский лично покровительствовал её начинаниям в России.
В обоих случаях браки по любви друг к другу и к творчеству. Высоцкий пишет в своём признании «Люблю тебя сейчас, не тайно – напоказ»:
Люблю тебя теперь - без пятен, без потерь,
Мой век стоит сейчас - я вен не перережу!
Во время, в продолжение, теперь -
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.
Приду и вброд, и вплавь к тебе - хоть обезглавь!-
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после "я люблю" добавил я "и буду".
В обоих случаях их жёны гарант неприкасаемости, спасательный круг российских творцов от отечественной бюрократической мясорубки. И для Высоцкого, и для Есенина это был билет на свободу. И они оба им не воспользовались, чувствуя свою нужность России, веря, возможно, в своё мессианство, в то, что они последний глоток свежего воздуха, образец вольнодумства, непокорности. Слепым червям, обитающим в пещерах, не нужен свет, он их только раздражает.
Чем больше я сравнивал этих (простите за пафос) великих талантов, тем больше находил общего между ними. Нет, они не растрачивали себя впустую, как кажется со стороны. Иосиф Уткин о Есенине:
Есть ужас бездорожья,
И в нем - конец коню!
И я тебя, Сережа,
Ни капли не виню.
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?
А это Андрей Вознесенский о Высоцком:
За упокой Высоцкого Владимира
коленопреклоненная Москва,
разгладивши битловки, заводила
его потусторонние слова.
Владимир умер в 2 часа.
И бездыханно
стояли серые глаза,
как два стакана.
А над губой росли усы
пустой утехой,
резинкой врезались трусы,
разит аптекой.
Спи, шансонье Всея Руси,
отпетый...
Ушел твой ангел в небеси
обедать.
Не могу согласиться со смыслом стихов, что они выгорали. Нет, оба горели до конца, осознанно и щедро делясь душевным огнём с другими. Оба вплелись в эту глинистую землю корнями. У обоих жёны – Личности, которым подойдут единицы мужчин.
А возраст? – Спросит дотошный читатель. Да, Высоцкий и Влади одногодки: она родилась в чудесный майский день во Франции в Клиши-ла-Гирен; а он в морозном январе в Москве. Дункан же была существенно старше Есенина (на 18 лет), но не цифрами на бумажке определяется возраст.
Сергей Александрович в 30 лет ушёл из жизни сам? Может быть. Всего год спустя после разрыва отношений с Айседорой, о чём сожалел, судя по письмам к ней. Ушла и «дарованная» ему безопасность, неприкосновенность.
Владимир Семёнович покинул бренный мир в 42 года. В любви. По причине чего?
Звонки не смолкают. Почему звонят мне, ведь я ему, к сожалению, не родственник, не друг? Дело в том, что я работал учёным секретарём общества «Знание». Из этого не вытекает, что я «всё знал», из этого следует, что у меня жёсткий финансовый план на проведение мероприятий с продажей входных билетов. И в силу этого приходится постоянно общаться с популярными артистами, видными учёными, то есть теми, за кого народ согласен или даже жаждет заплатить свои личные деньги.
Звоню популярному конферансье Науму (или Нёме) Станиловскому, вхожему во все театральные и кино круги, часто выручавшему меня тем, что лично привозил, порой «похищенных» прямо с банкета, нужных артистом. Он сообщает: - официальная версия инфаркт.
Моё воспоминание о любимом барде. Невысок ростом, отнюдь не атлетического сложения, как многим казалось по тем замечательным ролям, которые он играл в фильмах, заранее «обрекая» эти киноленты на популярность. В то же время хорошо скроен, подтянут. Но главное глаза, мудрые, уставшие, словно видящие визави насквозь. И голос, рвущий вены. Невероятное умение перевоплощаться, входя в роль с первой фразы. Игра без фальши, погружающая публику во внутренний мир артиста, которому зритель начинал безгранично верить.
Это был один из июньских дней, он выступал в закрытом авиационном НИИ, работающим на оборонку. Эпатируя публику, попросил поставить на стол во время выступления графин очищенного спирта.
Не просто пьющая, а ещё и бравирующая своей алкогольной лихостью Россия и чистый авиационный спирт – это особая тема. Как бы парадоксально не звучало, но авиация и спирт были неразделимы. Спирт не только чистый алкоголь, он имеет важные технические характеристики: низкая температура замерзания, протирка оптики измерительных приборов и т.д.
Отсюда шутки по технической эксплуатации: - Спирт употребить для очистки собственного организма, а оптику протереть, аккуратно дыша на неё.
Так же, как в деревнях прятали четверть самогона, а на Кавказе стояла ёмкость с чачей, так же у технарей, связанных с оборонкой, всегда имелся очищенный спирт. Но самой богатой, почти не лимитируемой в плане использования спирта считалась военная авиация. В столице, вопреки мнению провинции, о «бездельниках–москвичах» с огромной нагрузкой справлялись авиа-космические заводы и КБ «Сухова», «Хруничева», «Знамя Труда», «Скорость» и десятки других.
Я не случайно завёл разговор о спиртном. И Высоцкого, и Есенина, и множество поэтов, писателей сплетники называли запойными алкоголиками. Да, находясь в центре общественного внимания и общего признания, невозможно уклониться от выпивки. Плюс колоссальное напряжение от попыток завистников, конкурентов подсидеть, оболгать, настучать.
Попробуйте «подчинить» себе в одиночку тысячную аудиторию в течение полуторачасового выступления. До начала концерта это стресс и необходимость его снять, потом эйфория успеха, а затем одиночество, опустошённость, которые надо кем-то, чем-то заполнить. Слушаем Владимира Семёновича с популярной песней «Про чёрта»:
У меня запой от одиночества -
По ночам я слышу голоса...
Слышу - вдруг зовут меня по отчеству,-
Глянул - черт,- вот это чудеса!
Черт мне корчил рожи и моргал,
А я ему тихонечко сказал:
Я, брат, коньяком напился вот уж как!
Ну, ты, наверно, пьешь денатурат...
Слушай, черт-чертяка-чертик-чертушка,
Сядь со мной - я очень буду рад...
Да неужели, черт возьми, ты трус?!
Слезь с плеча, а то перекрещусь!"
Или слова из песни «Милицейский протокол», ставшие поговоркой: «И если б водку гнать
не из опилок, // То что б нам было с пяти бутылок».
Из написанного на полвека раньше Сергеем Александровичем в известном стихе «Клён ты мой опавший»: «Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий, // Не дойду до дома с дружеской попойки». // И в конце короткого жизненного пути, в великой поэме «Чёрный человек»:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь…
Осмысливая приведённые стихи, кажется, для Высоцкого это больше бравада, народная лихость, а у Есенина переход от грусти к проблеме, даже драме. Тем не менее, уверен, вопрос этот с медицинской точки зрения решаем и раздут недоброжелателями. Многое гиперболизировано. Выпускать столько высокопрофессиональных произведений, проводить столько творческих встреч и одновременно быть в стельку пьяным, просто не реально. Они являлись неотъемлемой частью народа, писали для народа и не могли не ощущать, не разделять его боль. На каждой творческой встрече Высоцкий выкладывался, не жалея себя.
Высоцкому приписывали ещё и склонность к наркотикам, забывая, что многие оценки тех же медицинских препаратов меняются. Например, морфий веками был единственным эффективным болеутоляющим средством и Михаил Булгаков невольно «подсел» на него. В годы войны листья коки давали элитным подразделениям СМЕРШа при проведении военных спецопераций в целях устранения усталости. А та же марихуана разрешена в медицинских целях в различных странах и штатах Америки. Что вредней искусственные или природные вещества - вопрос спорный. У сплетни о покупке бардом наркотиков на рынке в Узбекистане, думаю, нет реальной основы. Во-первых, неплохо зная Среднюю Азию тех времён, уверен, что почётных гостей, а Владимир Семёнович был именно таким, всюду сопровождали местные чиновники, «дабы, что не случилось». Во-вторых, незнакомым людям из Москвы продавать побоялись бы. Скорее всего, речь идёт о насвае – лёгком стимуляторе из перетёртых табачных листьев с добавлением различных ингредиентов из пряностей . Они приготовляются в виде шариков и их держит под языком половина населения Средней Азии. Процесс их употребления по аналогии с сигаретами называется «курением», на самом деле это всасывание в полость рта.
Но если в стране, работающей на мировую победу, многого не знали, то уж Владимир Высоцкий был известен всем. Прославленный бард являлся желанным гостем в залах закрытых оборонных предприятий. Его песни, вопреки политике замалчивания, расходились из уст в уста со скоростью интернета. Это было информационным чудом!
Он приехал выступать без предварительных переговоров о размере гонорара, что было редкостью для артистов. Мне, тогда только начинающему учёному секретарю общества "Знание", дружески сказал: - Старина, на кой чёрт мне оформление бумаг, по которым я что-то получу, спустя месяц. Этот месяц ещё надо прожить... Не прожил. Его слова казались бравадой, но он-то чувствовал:
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю...
Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,
Чую с гибельным восторгом - пропадаю! Пропадаю!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые,
И дожить не успел, мне допеть не успеть...
А дальше в переполненном зале звучали его песни, зажигая огонь в глазах под очками научных работников. Как организатор, я даже автограф не взял. То ли постеснялся, то ли думал, что Высоцкий навсегда, какие его годы...
Потом, уже совсем потом, после смерти Владимира Семёновича, я не раз собирал его поклонников на «вечера памяти». Рассказы, воспоминания о великом барде Валерия Золотухина, конферанс Наума Станиловского, участие научных сотрудников музея музыкальной культуры имени Глинки, с обширным материалом о Владимире Семёновиче и его семье. Присоединился к моим мероприятиям и Владимир Конкин. Такие встречи не оставляли места равнодушию. В зале у многих наворачивались слёзы.
Почти сразу последовал запрет горкома партии на выступления о Высоцком. Чем это было вызвано? По мнению властных бюрократов, он был "слишком" популярен и любим в народе. Любим больше всех секретарей ЦК КПСС вместе взятых.
Мне лично продолжение выступлений о нём грозило вылетом с работы по методу "пинком под зад", но предать кумира моей юности я всё равно не мог. Изменил афиши и перенёс «вечера» в клубы менее известные цензорам.
Но это лишь зигзаги моих воспоминаний. Собрались в кафе недалеко от «его» тетра, которому я присвоил бы имя любимого барда. Вошёл в зал, огляделся. В углу, у окна на меня смотрят карие глаза, так и не растерявшего густоты чуть поседевшей шевелюры Сергея Туманяна, рядом улыбающееся, симпатичное, восточноокое лицо Гюзели Касимовой. Обнялись.
– Кто ещё будет? – спрашивают они.
- Коля в кубе, он же Ник-Ник (Николай Николаевич Николаев) должен прийти. Загадочно обещал быть с каким-то «сюрпризом». Ну, может, ещё кто подтянется, - неуверенно говорю я.
- А ты помнишь время, когда наших однокашников собиралось по тридцать человек, - спрашивает Сергей Туманян, - заряд какой-то в людях был, хотелось общаться. А сейчас и дома не спится, и с друзьями не сидится. Стареем что ли?
- Ну, ты вспомни ещё школу, - отвечаю я, - когда в свободную от родителей квартиру забивалась вся дворовая кодла… врубим Высоцкого, накурим, так, что «топор вешай».
В зал вошёл Ник-Ник высокий, полный, с большими руками, напоминающими подушки. Через толстые стёкла очков принялся осматривать кафе. Наконец, с третьей попытки увидел нас. Хлопнул себя по бокам, заспешил, раскрыв руки для объятий, задевая животом мешавшие стулья. Затем, будто что-то забыв, быстро вернулся назад и ввёл в помещение кафе невысокую, худенькую женщину, с цветами в руках. Возникла театральная пауза. Вглядываясь, мы узнали нашу учительницу по литературе Аллу Борисовну Ямпольскую, которую не видели много лет. Она слегка растерялась. Ник-Ник аккуратно взял её под руки и повёл к столу.
- Ай да Коля, ай да сукин сын, - наверное, сказал про себя каждый из нас, - уж удивил, так удивил. – Она была любимой учительницей, принципиально никогда не ставившей двойки, уделявшей много времени наиболее интересной и значимой внепрограммной литературе. С ней можно было спорить, обсуждать разные проблемы. В те годы она была молодой симпатичной и юношеская половина класса была влюблена в неё.
- Давно, ребятки я вас не видела, - сказала она, - приезжала на встречу через год после ваших поступлений в институты, чтобы узнать, кто, куда поступил и нужна ли моя помощь. – И мы, дяди и тётя, которым под шестьдесят, почувствовали себя вдруг ребятками. Нам звонили друзья из других стран, городов, помнившие о дне встречи, но так больше никто и не пришёл. Чисто физически нас остаётся всё меньше и меньше.
Не чокаясь, коньяком помянули Владимира Семёновича. Экзотично, горящим коктейлем «В-52», проводили своих, кто уже никогда не сможет приехать, даже если его душа захочет присоединиться к нам. Разговоры шли обычные: о детях, внуках, ещё существующих планах. Потом беседа качнулась маятником к общественной жизни.
- Я старше вас и застала период забронзовевшей сталиниады. Мой срок боязни уже истёк, но мне совсем не всё равно, что будет со страной. Я не знаю, увидимся ли мы ещё. Возможно это мой последний урок вам. Нельзя играть в диктатуру, ни в какую, ни просвещённую, ни в кровавую. Диктатура не щадит ни врагов, ни друзей. Диктатура это свобода и благополучие только для одного человека. Судьба писателей, поэтов, принявших революцию и готовых ей служить столь же трагична, как и судьба её жертв. Как ненасытный Молох. Сожрав противников, становятся не нужны и идейные сторонники: Валерий Брюсов умер в 50 лет от крупозного воспаления лёгких; Илья Ильф – в 39 от туберкулёза; Евгений Петров – умер тоже в 39 (авиакатастрофа); Александр Грин – 51 (рак).
Великий Александр Блок – в 40 лет от хронического переутомления, болезней, вызванных истощением. Речь шла всего лишь о санаторном лечении в Финляндии. И пока руководство страны то запрещало, то разрешало выезд, рассматривало возможность сопровождения его женой, он умер, даже не смотря на старания Максима Горького и самого товарища Луначарского. В одном из личных писем поэт признаётся: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…».
Есть события, которые запоминаешь на всю жизнь, - продолжала учительница, - своим собственным глазам веришь больше любого учебника. Шла жестокая война. С событиями, непонятными в мирное время. В один из дней мы с сестрой поленилась бежать в бомбоубежище, и именно в этот раз мощные бомбы легли в таком порядке, что бомбоубежище рухнуло, и бетонные плиты погребли под собой всех спасающихся. Мешок лука, присланный с оказией отцом, спасший нас от голодной смерти. Лук всегда можно было обменять на другие продукты. Играя с подругой, случайно попали мячом в дверцу шкафа, она открылась, и на пол потекли рекой шоколадки, которыми он был забит. При виде такого невиданного богатства у меня закружилась голова. За клятву молчания мы унесли домой по две плитки, от которых откусывали по одному квадратику в день.
Наконец фашистов разбили. Это была невероятная радость, счастье победы. Не хватало только отца, дивизию, в которой он служил в ранге капитана, перебросили на Восток, как известно война с Японией закончилась позже. Только через три года после объявления Германией капитуляции ему удалось демобилизоваться. Впервые мы с сестрой побывали в столовой генштаба, по сути дела отличного ресторана в сопровождении офицеров, отца и его брата – майора, военного хирурга, дошедшего до Берлина. Два ордена на груди отца(третьим наградили позже), три на кителе дяди.
И вдруг мы видим не радостные, а бледные, сразу осунувшиеся лица родителей. Что-то произошло, но что, нам не объясняют. Отец много курит и лежит на покрывале кровати не раздеваясь, мама в маленький серый чемоданчик укладывает самые необходимые вещи, советуясь с ним. Он не выдерживает постоянных вопросов и безразличным голосом говорит: - Брось суетиться, Таня, всё равно всё отнимут. Мы с сестрой не спим, но нам по-прежнему ничего не сообщают. Часам к одиннадцати в наш маленький, тихий двор въезжает чёрная машина, из неё не спеша выходят три крупных, здоровых мужика в офицерской форме. Оглядываются по сторонам и, громко хлопнув входной дверью, стучат сапогами уже внутри нашего трёхэтажного дома, с двумя коммунальными квартирами на каждом этаже. Не стесняясь, громко переговариваются, поднимаясь по лестнице.
Отец целует маму, обнимает меня с сестрой и тихо говорит: - Ну вот и всё, берегите друг друга, слушайтесь маму. Сапоги слышны уже на нашем этаже. Секундная пауза и громкий стук в дверь. Отец, не выпуская из рук чемоданчик открывает дверь. Самый здоровый и самый мурластый спрашивает: - Доктор Швейцер? – Нет, капитан Ямпольский, - отвечает отец. – Но это же квартира номер пять? – Уточняет мурластый. – Нет, номер шесть, - отвечает отец. – Чёрти, нумерацию запутали, - недоволен мурластый. И его два молодца одинаковых с лица начинают барабанить в дверь напротив, где живёт с семьёй невысокий сухонький доктор, всегда лечивший бесплатно обитателей нашего двора. Отец захлопывает дверь, и мама бросается ему на шею.
- Давай-ка, Танюша, удиви нас чем-нибудь вкусненьким. Мы все готовы смеяться и танцевать, но тут из-за двери раздаются женские рыдания. Лица взрослых вновь становятся суровыми. Немолодого, сутуловатого и совсем не вредного, очень даже вежливого доктора увезли, не дав собрать вещи. На следующую ночь опять приезжают
уже две машины – два «чёрных воронка». Забирают пожилую супругу доктора, сына с женой на допрос на Лубянку и внука в специнтернат для детей «врагов народа».
Через пару месяцев забирают моего дядю Петра Яковлевича, Да, того самого военного хирурга, орденоносца дошедшего до Берлина.
- Все эти аресты проводятся в русле единой компании по борьбе с «мировым сионизмом» И растекается на отдельные ручьи по ликвидации «безродных космополитов», врачей «вредителей», членов «Еврейского антифашистского комитета» и так далее.
Конечно, репрессиям подвергались все национальности. От Украины, с огромными людскими потерями пережившей «Голодомор». До Дальнего Востока, где массовые аресты и расстрелы обрушились на работников Китайско-Восточной железной дороги, вернувшиеся в СССР. Харбинцев обвинили в шпионаже в пользу Японии.
Отец увозит всех нас в Узбекистан, к своему сослуживцу Рашиду, которому спас жизнь. Рашид, имея папу – местного партийного босса, принимает нас гостеприимно . Отец вспоминает, что он потомственный краснодеревщик. Строят подпольный цех, обучают рабочих. Отец руководит производством, Рашид обеспечивает сбыт. Всё больше узбеков переезжают в дома европейского типа и спрос на мебель бешено растёт. Отец откладывает сбережения, надеясь когда-нибудь вернутся в родную Москву.
Но его обнаруживают и, не выдержав допросов, он умирает. Крепкое телосложение морского десантника не спасло. Меня с сестрой Рашид называет своими дочерями, а маму – сестрой.
Какой бы широкой не была чёрная полоса, раньше или позже она заканчивается. В 53-ем умирает Сталин, и все, кого он не успел уничтожить выходят на свободу. Выходит и дядя майор-хирург, правда, потом всю жизнь сильно хромавший, на допросе сломали ногу. Главное, что жив, и мы возвращаемся в Москву. Я вам это рассказала впервые, чтобы вы почувствовали, как глубоко диктатура проникает в жизнь простых людей и пересидеть неприятности, забившись в норку, не удаётся.
Мы на неё смотрели широко открытыми глазами, считая умной, доброй интеллигентной, но балованной жизнью москвичкой. А в её детстве было столько испытаний. В заполненном кафе заиграла живая музыка и, подойдя к эстраде, я сунув музыкантам денежку, сделал заказ.
- В память о капитане-десантнике, орденоносце Давиде Ямпольском. Слова и музыка Владимир Высоцкий:
В ресторане по стенкам висят тут и там
"Три медведя", "Заколотый витязь", -
За столом одиноко сидит капитан.
- Разрешите? - спросил я. - Садитесь!
- Закурить! - Извините, "Казбек" не курю.
- Ладно, выпей! Давай-ка посуду...
- Да пока принесут...- Пей, кому говорю!
Будь здоров! - Обязательно буду.
- Ну, так что же,- сказал, захмелев, капитан,-
Водку пьешь ты красиво, однако,
А видал ты вблизи пулемет или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной,
За моею спиною - такое!
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!
Он всё больше хмелел, я за ним по пятам.
Только в самом конце разговора,
Я его оскорбил, я сказал: - Капитан,
Никогда ты не станешь майором.
Он заплакал тогда, он спросил про отца,
Он кричал, сыпля пепел на блюдо, -
Я полжизни отдал за тебя, подлеца,
А ты жизнь прожигаешь, паскуда!
А винтовку тебе, a послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною.
Я сидел, как в окопе под Курской дугой
Там, где был капитан старшиною….
THE END 25.07.2017.
С любовью к читателям и с верой в Бога,
чл. союза писателей России Владимир Брисов.