«Алиса здесь больше не живет»
«Воркута – шахты по кругу,
Воркута – пурга и мороз,
Воркута – памятник другу
Ветер навеки снегами занес…»
(северная народная песня)
…Я стоял перед мертвым домом – еще не скелетом с обвалившейся крышей, но уже обесточенным и отключенным от отопления. Дом не шел под снос, для этого он был слишком молод. Это был сравнительно свежий мертвец – его окна были старательно заколочены на всех пяти этажах, словно съехавшие жильцы планировали сюда когда-нибудь вернуться. Но всем было понятно, что этого уже никогда не случится. Рядом выстроились облезлые заиндевевшие покойники возрастом постарше, с послевоенных годов – сугробы доходили им до зияющих выдранными рамами окон вторых этажей. Были и полутрупы – там еще кто-то жил, поэтому в подъездах было тепло, а железные двери покинутых квартир изо всех сил пытались внушить мысль, что они не брошены, а лишь временно оставлены. Увы, выбитые окна убеждали в обратном. «Алиса здесь больше не живет», выражаясь языком кинематографа…
Смотреть, как умирает человек, тяжко. Наблюдать, как умирает город, жутко. Бывает, города внезапно гибнут, как Сталинград или Хиросима. Это страшно, но хотя бы оставляет надежду на воскрешение. А бывает, они умирают как раковый больной, мучительно и без всякой надежды. Из них вытекает молодая кровь, в них атрофируется промышленность, омертвевают и ампутируются рабочие предместья, и только проверенное обезболивающее в виде СМИ и функционирующей сферы услуг позволяют тому, что осталось, какое-то время не корчиться от боли. Потом перестает спасать и эта анестезия. Начинается массовый исход. Пенсионеры умирают. Жилые кварталы и транспортная инфраструктура разрушаются. Закрываются образовательные учреждения и больницы. Последней точкой в агонии становится подпись в указе об упразднении населенного пункта.
До последнего времени заполярная Воркута отделывалась ампутацией рук – шахт и поселков знаменитого «Воркутинского кольца». Но отмершие конечности – хоть и не оскал черепа, но тоже зрелище крайне неприглядное. Особенно если вспомнить, что совсем недавно в этих скелетах многоквартирных домов жили люди, в руинах школ гремели выпускные балы, а в развалинах домов культуры устраивались новогодние елки.
Кстати, во избежание путаницы для потенциальных визитеров Воркуты, вечно путающих Северное кольцо с Западным, сообщаю – автомобильное Кольцо (его общая длина около пятидесяти километров) здесь, строго говоря, одно . С учетом того, что центр города находится в его крайней юго-восточной части, говоря о Северном кольце, воркутинцы имеют в виду объезд шахт и поселков против часовой стрелки (начиная с поселков Октябрьский, Северный и далее, через Юр-Шор и Промышленный до Воргашора), а о Западном – по часовой стрелке (через Комсомольский). Как куда добираться – каждый, в конечном итоге, решает сам, но общее правило такое: до Северного и Цементнозаводского едут по Северному кольцу, до Воргашора автобусы хотят хоть так, хоть эдак (но быстрее – по Западному), а в прочих поселках вас уже, считайте, никто не ждет…
Крупный поселок Комсомольский двадцать лет назад если не процветал, то преуспевал – я как раз проезжал в ту пору мимо и не видел там никаких заброшенных домов. Тогда здесь жило порядка пятнадцати тысяч человек, как в небольшом городе. Сейчас не наберется и тысячи, хотя рядом продолжает функционировать крупная шахта, добираться на которую из Комсомольского гораздо ближе, чем с Воргашора, куда в основном переселили народ. Поселок Заполярный – примерно та же судьба. Но и тут людям, в принципе, пока есть где работать – кроме одноименной шахты, неподалеку дымит трубами огромная Центральная обогатительная фабрика, куда перед отправкой на юг свозят уголь со всей Воркуты. Поселок Советский. Здесь имела места интересная метаморфоза: взамен закрытой шахты открыли угольный разрез. Но руин хватает и здесь. Поселки Воргашор и Северный, хоть и обезлюдели почти наполовину, но по сравнению с соседями сидят практически «кум королю» – их шахты, являясь едва ли не крупнейшими в России, исправно выдают на-гора пользующийся спросом коксующийся уголек, и над ними, что называется, не каплет. Прочим повезло куда меньше. Октябрьский. Полностью уничтожен, шахт нет, население – ноль. Юр-Шор. Практически то же самое, только остовы домов сохранились получше. Промышленный. Это для Воркуты особо болезненная тема. Шахта «Промышленная» была первой шахтой «Воркутинского кольца», которой был вынесен смертный приговор, и привели его в исполнение столь неказисто, что дело дошло до акций протеста и сидячих подземных забастовок. Но все это было практически почетными проводами на пенсию по сравнению со страшной участью, постигшей главную шахту Промышленного, «Центральную». Вообще, «Центральная» к тому времени тоже была не жилец – из-за выработки продуктивных пластов за сорок четыре года эксплуатации ее планировали закрыть в 2001 году. Но она, если можно так выразиться, покончила с собой, не дожидаясь приведения приговора в исполнение...
В ночь на 18 января 1998 года на участке № 4 шахты «Центральная» по неизвестным причинам начался пожар, приведший к взрыву метана и угольной пыли. Непосредственно на месте взрыва были обнаружены тела четырех горняков. В подземной выработке на нижнем горизонте остались заблокированными двадцать три шахтера. Работа спасателей с самого начала была предельно затруднена – протяженность выработок аварийного участка составляла сто километров, из которых десять – сплошных завалов! 20 января было поднято на поверхность еще несколько тел. Шансы найти кого-нибудь живым таяли с каждым часом. Предчувствуя неизбежное, Воркута погрузилась в траур.
25 января, чтобы остановить пожар и взрывы на «Центральной», руководство комбината «Воркутауголь» приняло решение изолировать и затопить аварийный участок, навсегда оставив души семнадцати так и не поднятых на-гора шахтеров в преисподней горных выработок. Возможно, со временем – в случае, если бы работу шахты решено было бы возобновить (за это ратовал, например, тогдашний Глава Республики Коми Юрий Спиридонов) – их тела и были бы найдены, но… соображения экономии в очередной раз стали выше соображений морали, да и кто стал бы тратить средства на поиски? Примерно в то же время я слышал собственными ушами по ТВ, как один эффективный менеджер по фамилии Ходорковский открытым текстом заявил, что если на каждую тысячу тонн угля гибнет один шахтер, то так тому и быть. Получается, будь его воля, он был бы не против зарывать на той же Воркуте – при тогдашнем уровне добычи – от двенадцати до пятнадцати тысяч трупов ежегодно! Я не злопамятен, но отнюдь не такой добрячок, как кажусь, и с памятью у меня все в порядке. И я считаю, что за базар надо отвечать. Поэтому во мне живет уверенность, что невзгоды, обрушившиеся вскоре на этого эффективного людоеда, являются отчасти воздаянием за его циничную арифметику и соответствующий образ мышления… Ну, а тогда дешевле оказалось открыть над ставшей братской могилой шахтой мемориал навеки оставшимся в заполярных недрах, а саму шахту, наоборот, закрыть. Но и закрытая, словно в отместку, она продолжала забирать человеческие жизни. Через два года трое рабочих, демонтировавших ее наземные сооружения, погибли под обломками рухнувшего здания засыпного конвейера «Центральной»… В 2005 году средняя школа № 15 выпустила последних учеников. В 2007 году поселок Промышленный прекратил свое существование.
Погибшие шахты на Воркуте принято хоронить. В буквальном смысле – клетевые, скиповые и вентиляционные стволы по самое «горло» засыпают породой. Наземные строения разбирают, оборудование по мере возможности распределяют по работающим шахтам или сдают на металлолом. В результате на поверхности не остается ничего – ни терриконов, ни зданий, как будто никогда ничего и не было. С одной стороны это правильно – безопасность, экология и все такое. С другой стороны, каждый кубометр бетона, каждый метр рельса, каждый кирпич, уложенный здесь, за Полярным кругом, вопиет о том, чтобы о нем помнили. Потому что все они символы чьего-то героизма – пусть не боевого, пусть – не громкого, пусть не всегда добровольного, но – героизма. Потому что второй Воркуты у нас не будет. Четвертый Рим – может быть. А второй Воркуты – нет. Захотим – не построим, кишка тонка. А и слепим чего-нибудь – жить здесь не сможем. Работать вахтовым методом, еще куда ни шло. Но жить по-настоящему – рождаться, учиться, влюбляться, жениться, растить детей, а после трудов праведных безропотно уходить в вечномерзлый грунт? Нет, на такое подвиг нынешнее поколение уже не способно. Бросив на произвол судьбы Афганистан, мы ушли с Востока. Затопив станцию «Мир», мы ушли из Космоса. Теперь мы уходим с Севера. Потому-то руины брошенных среди тундры воркутинских поселков выглядят особенно жутко. Глядя на них, с особой остротой понимаешь, что жизнь не вернется сюда НИКОГДА.
Долина Смерти
«У седого Урала, там где ветры вольны,
В сотне верст от Ямала и от Карской волны
Есть поселок-крупица на реке Хальмер-Ю,
Одинокою птицей он парит в том краю…»
(северная народная песня)
Поселок городского типа Хальмер-Ю стоит в этом мрачном строю особняком. И тем, что был самым северным, с самым суровым климатом, и тем, что первым «принял пулю на вдохе», и тем, как он эту пулю принял. Хальмер-Ю находился настолько далеко от Воркуты, что даже не входил в «Кольцо», а добраться туда можно было только на трехвагонном пригородном поезде, дважды в день курсировавшего с отдельного вокзальчика на площади Металлистов, что напротив Воркутинского механического завода. С точки зрения географии семьдесят километров, отделявшие его от райцентра, были настоящей пропастью – ведь если воды реки Воркуты в конечном итоге вливаются в Печору и отапливаемое Гольфстримом Баренцево море, то речка Хальмер-Ю резво течет на север, в направлении дышащего холодом моря Карского. Что касается климата, то вот цитата про Воркуту («Атлас Коми АССР», 1964 г.): «район с длительной умеренно-суровой зимой, прохладным летом, коротким безморозным периодом и периодом активной вегетации». А вот – про Хальмер-Ю: «район с длительной суровой зимой, холодным летом, очень коротким вегетационным периодом, с относительно большим количеством осадков». Потому-то снежные заносы на хальмеръюсской ветке были такие, что в пургу поезда не могли туда пробиться по несколько суток!
Оторванность от «столицы мира» отнюдь не означала дикости. В отличие от фланирующих в окрестностях кочевых ненцев-оленеводов, жители Хальмер-Ю были вполне цивилизованы. Да что там говорить, каменный вокзал здесь появился на четыре года раньше, чем в «нефтекипящей» Ухте! А вот с названием поселку с самого начала не повезло. В переводе с ненецкого «хальмер» значит «покойник», «ю» по-коми – речка, так что в целом получается что-то вроде Долины смерти. Здесь у ненцев то ли кладбище было, то ли однажды все олени передохли. Гиблое место, короче…
В 90-е годы у нас очень популярной была тема политических репрессий и, в частности, использования труда политзаключенных при освоении богатств Севера. Иной раз создавалось впечатление, что шахты Воркуты и заводы Норильска были построены исключительно хрупкими руками диссидентов, священников, гомосексуалистов, депортированных прибалтов и прочих невинно пострадавших за идею. Со слов матери авторитетно заявляю – депортированные прибалты на шахтах Воркуты в середине 50-х действительно трудились. Правда, при этом они неплохо зарабатывали. Но большинство подневольных было все-таки голимыми уголовниками, которым на Воркуте было самое место. И уже тогда там было полно «вольняшек». Пример тому – моя матушка. Она не то что никогда не сидела – на нее даже дело ни разу не заводили.
Хальмер-Ю в этом плане был не столь «лагерным», как Воркута. Железную дорогу туда закончили строить уже после смерти Сталина, шахту открыли и вовсе после ХХ съезда и последующих политических реабилитаций – в 1957 году. Бывших уголовников кадровики приличных предприятий не жаловали ни теперь, ни тогда. Поэтому народ в поселке подобрался, как сказал бы товарищ Сухов, душевный, можно сказать – деликатный.
Они жили долго и счастливо. Зарплата горняков доходила до 1600 советских рублей в месяц – за эти деньги (при наличии билетов на самолет) шахтер мог себе позволить слетать на выходные в Москву "попить пива на Арбате". Снабжение было шикарное. Была даже детская музыкальная школа и балетная студия.
А потом – не без помощи самих шахтеров – пришел рынок, и сразу выяснилось, что шахта не может приносить прибыль, а вместо этого приносит одни убытки. Вообще-то, при желании и должным образом организованной бухгалтерии можно развалить и объявить нерентабельным (а до кучи – еще и экологически вредным) что угодно – вплоть до нефтепереработки, золотодобычи и Московского метрополитена (я тогда еще предложил – давайте его закроем и будем считать прибыли). Впоследствии все это мы проходили неоднократно – например, когда в себестоимость продукции моего родного завода некие диверсанты с дипломами попытались заложить «цену» перерабатываемых бросовых отходов, сжигавшихся ранее на факеле. Но с экономикой «Хальмер-Ю» действительно было что-то неладно – угля шахта в масштабах «Воркутаугля» давала сравнительно немного, условия его добычи были чрезвычайно сложными (не из-за климата, а из-за крутого падения угольных пластов – в них элементарно трудно было врубаться комбайном), себестоимость была самой высокой по объединению, и поделать с этим ничего было нельзя. По-хорошему, для продолжения существования поселка надо было еще в 80-х годах начинать строительство новой шахты в более удачном месте, но драгоценное время было упущено. И тогда в декабре 1993 года родилось постановление Правительство РФ № 1351 «О ликвидации шахты «Хальмер-Ю» производственного объединения «Воркутауголь» и мерах социальной защиты населения поселка Хальмер-Ю Республики Коми» за подписью тогдашнего премьера Черномырдина. Постановление, кстати, на первый взгляд весьма гуманное: компенсация расходов на приобретение жилья из расчета 18 квадратных метров на члена семьи, оплата перевозки имущества (правда, только того, на которое сохранились магазинные чеки), помощь в трудоустройстве... Народ, что называется, купился на эти золотые горы. Однако квартиры для переселенцев строились медленно, а инфляция съедала компенсации быстро. Тем временем случилось неизбежное. 22 декабря 1994 года шахта «Хальмер-Ю» была остановлена и обесточена, началась засыпка стволов. Народ – кому было куда – потянулся на выход. Кому ехать было некуда (а таких семей оставались сотни), тянули до последнего, обогреваясь электрическими «козлами» – котельную шахты, отапливавшую поселок, весной 1995 года остановили, но электричество в поселке пока еще было.
К концу срока, предусмотренного постановлением о ликвидации, власти потеряли терпение. Последних упрямцев выгоняли из своих квартир при помощи ОМОНа, с выбиванием дверей и раздачей тумаков. 30 октября 1995 года из Хальмер-Ю ушел последний поезд. Над опустевшим поселком повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь треском разгорающихся пожаров и воем брошенных собак…
- С каким настроением сейчас отсюда уезжаешь?
- С плохим.
- Почему? Ведь вы же все равно не стали бы здесь жить всю жизнь? Куда-нибудь поехали бы…
- Нет. Так охота было пожить здесь… Понравилось…
- Шестнадцать лет прожито. Самых лучших годов. Не год, не два, а шестнадцать. Здесь дети выросли. Тяжко расставаться…
- Не было желания остаться в Воркуте, в Коми?
- В Воркуте – нет. Только в Хальмер-Ю.
- А вот никогда вы не чувствовали свою какую-то обделённость из-за того, что вы живете так далеко?
- Ну, немного было, конечно, что не было бассейна, допустим, как в Воркуте. Но именно общение, то что люди, теплота… у нас были двери, собственно говоря, у всех открыты. У нас замков раньше никогда не было! Люди могли спокойно зайти в любой время, дня и ночи.
- Как у Бога за пазухой мы жили, самое главное – вот это. Спокойно спишь ночью, никто тебя не тревожит. Знаешь – никто… у нас таких бандитов вроде не было. Мы не слушали, как в других городах: вот, убивают, ограбят… У нас ни квартирных грабежей не было, ни убийств таких не было. Ну, где-то кто-то пьянство – ну, может что-то было, может быть … но так, обычно… такого страшного не было.
- Это все годы у вас вот так было?
- Все годы, все годы. Вот так мы очень хорошо… Я из-за этого очень Хальмер-Ю любила и не хотела уезжать.
- Я больше всего любила свой поселок, что у меня были чудесные там друзья. Мы сейчас во все края света разъехались. Вот. Можно всю географию изучить – так вот указывать, кто где получил квартиру, всю географию. И вот эта боль, которая осталась, что, может быть я даже с ними при нашей жизни… при нашей тяжелой жизни с ними не встречусь, эта вот боль осталась. И вообще, наверное, поселок был прекрасен, первые годы особенно когда, может быть моложе были, может быть, что-то... устраивали... жизнь кипела там. Не было как вот сейчас мы в город приезжаем, вот я даже сейчас там… кто-то квартиру получил, все изолированно живут друг от друга, никто друг друга не знает, даже на площадке, да? Мы все друг друга знали: во-первых, мы все общались, у нас общение было чудесное, прекрасное, мы проводили такие праздники… даже я помню, до сих пор вспоминаю эти лыжные гонки наши, которые всем поселком… умеешь – не умеешь ходить, ты все равно вставал на лыжи… такого где это увидишь? это же массовые такие кроссы были… Массовая-то даже художественная самодеятельность, ну – всё, вообще прекрасно и чудесно! И в общем-то так, как будто эта вот боль, наверное, и останется…
- Вы знаете, куда уже поедете, чем будете заниматься?
- Нет, заниматься не знаю чем, а куда поедем – знаю.
- А вот этот переезд – он для вас благо, или он вам испортил всю жизнь, как вы считаете?
- Кто его знает как – благо или нет… Конечно, у нас квартиры не было – с одной стороны, хорошо что приобретение, вроде как – квартира! А с другой стороны, что уезжаем… лучше бы была надежная работа. Все-таки, мать-кормилица – шахта была у нас.
(Интервью из передачи Воркутинского ТВ, посвященной закрытию Хальмер-Ю, 1996 год)
«Ты, Моцарт, бог – и сам того не знаешь!» - сказал когда-то пушкинский Сальери. Честное слово, глядя на этих простых мужчин и женщин (довольно симпатичных, кстати!), произносивших такие простые и искренние слова, я невольно начинал думать нечто подобное и о них. Потому что я нормальный – читай, обыкновенный – человек. Мне тяжко, когда апрель приходит в июне. Для меня в этом плане даже Воркута – перебор. А уж при виде таких вот поселков в голой тундре у любого нормального бюргера, не склонного к мазохизму, первая мысль обычно выражается в четырех словах: КАК? МОЖНО?! ЗДЕСЬ?!! ЖИТЬ?!!!
А они здесь жили. И жили бы дальше. Сама того не заметив, Советская власть, похоже, воспитала новую расу сверхчеловеков, приспособившихся к жизни на Крайнем Севере не хуже коренных народов, но выгодно отличающихся от последних уровнем образования и привычкой к регулярным помывкам в бане…
Но Хальмер-Ю с его рекордом суточной добычи на отбойный молоток для шахт с крутым падением пласта и лучшим по качеству коксующимся углем – умер. Железная дорога – стремительно разобрана (в силу чего избежали полного демонтажа наземные сооружения шахты – уникальный для Воркуты случай). А в 2005-м «одинокая птица» Полярного Урала получила «контрольный в голову» – наш единогласно избранный и глубоко любимый гарант № 2 от души саданул по Хальмер-Ю с борта стратегического бомбардировщика тремя крылатыми ракетами, две из которых ухитрились попасть в цель (поселковый Дом культуры). Говорят, способствовавший закрытию Хальмер-Ю премьер Черномырдин любил развлекаться стрельбой по медвежатам. Как это, право, мелко по сравнению с реактивным путинским сафари в семидесяти километрах от живой пока еще Воркуты!
А теперь эта чума всеобщего разрушения и деградации доползла и до самого города, взламывая последние рубежи обороны. Гнилым зубом посередь города торчит заброшенный и никому не нужный плавательный бассейн «Дельфин». Разрушающиеся остовы домов на правобережие реки Воркуты – жутковатый рай для сталкеров. Раньше этот район, если смотреть вечером с моста через Тиманский овраг, переливался огнями – теперь там темно. Приходящий в упадок Второй район – северная окраина города, где когда-то жила и работала на бывшей шахте № 4 моя мама. Описанного мной заколоченного пятиэтажного общежития в ту пору здесь, конечно, быть не могло, но вот эти облезлые двухэтажные домики – явно с тех времен. И эта ветка железной дороги – была точно, я ее даже на фотографии видел. И стояла на ней возле рельсов мама, юная, красивая. Задержись она в Воркуте подольше – застала бы самый ее расцвет: открытие Дворца культуры шахтеров, например. Но тогда у нее родился бы не я, а кто-то другой. И этот другой пополнил бы двадцатипятитысячное население Второго района (который к тому времени стал называться «пгт Горняцкий»), и работал бы он, скорее всего, на шахте «Воркутинская» (как самой ближней к дому), и сейчас бы готовился к выходу на досрочную пенсию, а может быть даже уже вышел на нее. Уехал бы он после этого доживать свой век куда-нибудь в Среднюю полосу? Не факт. Ведь осталась же моя мама верна Северу! Пусть не конкретно Воркуте, но тут уж не ее вина…
Говорят, город Дамаск существует семь тысяч лет. Без особой промышленности, в окружении не слишком плодородных территорий и не слишком миролюбивых соседей. Не нашлось, видать, у сирийцев своего Черномырдина, который объяснил бы этим убогим, что они экономически неэффективны, да и нечего жить человеку в местах, где полагается жить тушканчикам.
Огни в тундре (вместо послесловия)
Есть ли у Воркуты будущее? В какой-то мере, да. Вопрос – в какой. Взятые под крыло металлургического гиганта «Северсталь» пять воркутинских шахт и разрез в Советском в настоящий момент не бедствуют – ведь с точки зрения банальной логистики возить отсюда уголь к домнам Череповца и Новолипецка раза в полтора ближе, чем с Кузбасса (которому катастрофа 2010 года на крупнейшей в стране шахте «Распадская» тоже не прибавила очков). Таким образом, пока в Центральной России жива черная металлургия, будет теплиться жизнь и в «заполярной кочегарке». Но именно – теплиться. После разрушения большей части производства и почти трехкратного сокращения населения Воркута уже никогда не будет прежней. Для обслуживания шести оставшихся угольных предприятий не требуется и столько. Да и зарплаты здесь отнюдь не столь впечатляющи, как раньше. Так что былой размах и еженедельные полеты в «Асторию» отошли в безвозвратное прошлое. Увы.
Но шанс если не на расцвет, то хотя бы на более-менее сносное существование, пусть и в урезанном виде, у заполярной Воркуты есть, ибо на ней лежит ныне важная миссия форпоста по освоению Арктики. Что бы ни говорили сейчас о диверсификации экономики, она у нас еще долгие годы будет оставаться сырьевой. А если уж совсем конкретно – нефтяной и газовой. Ресурсы же эти ныне почти все на Севере. Наш окончательный уход с него сейчас был бы преступлением. Заговорили о возрождении Северного морского пути. Построена перовая буровая платформа в Печорском море. И пусть советские сверхчеловеки практически повывелись, но… Насколько сложнее «Газпрому» было бы тянуть свою экспортную трубу с того же Ямала, не будь на пути у нее Воркуты! Да, город, который еще двадцать лет назад думал исключительно об угле и поклонялся исключительно углю (Воркута извлекла его из своих недр умопомрачительное количество – более миллиарда (!) тонн), сейчас с надеждой смотрит на газ. И тот, в общем-то, ожидания пока оправдывает. Впервые за долгие годы в окрестностях «столицы мира» стали не только разрушать, но и строить. На месте бывшего поселка Октябрьский, что на Северном кольце, выросла база вновь созданного Воркутинского линейного производственного управления магистральных газопроводов. В районе полустанка Песец, километрах в сорока к югу от города, возведена одна из компрессорных станций новой трубы, а «каэска» на такой трассе – это отнюдь не простой сарай с насосом! Теперь по ночам тундра там переливается огнями – в тех местах, где она сроду ничем не переливалась.
Я покидал Воркуту со смешанным чувством подавленности и робкого оптимизма. Его оставлял сам факт людского шевеления в некогда безлюдных пространствах. И пусть это шевеление дало работу и надежду лишь нескольким сотням семей горожан – капля в море по сравнению с масштабами утраченного, но я склонен рассматривать огни в Большеземельской тундре как добрый знак. «Столица мира» не должна стать городом-призраком. Она заслуживает того, чтобы жить.
январь 2015 г.
Постскриптум
В феврале 2016 года Воркуту постигла новая беда - два взрыва и пожар на шахте "Северная", унесшие 36 жизней.
Из разговора с попутчиком-воркутинцем в декабре того же года:
- Ну, как там на "Северной"?
- А что "Северная"? Горит...