Толкование снов
В стародавнее время, уже много поколений назад тому, как Толкователю Сновидений привиделся вещий сон. Некий погонщик верблюдов по имени Джафар явился к неизвестному (так снилось) толкователю снов, о котором Йонатан, таково было имя нашего толкователя, никогда раньше не слыхивал. Йонатан догадывался о том, что верблюд, конечно же, сам прийти к толкователю Мансуру не мог даже во сне, а Мансур не знал верблюжьего языка. Верблюд, увидев сон, и попросил своего погонщика, чтобы тот его отвёл к толкователю. Джафар вполне мог исполнить просьбу своего верблюда, носившего имя ДжАмаль1, и без своего домашнего животного. Однако ДжАмаль хотел непременно быть при этом, почувствовать харизму Мансура и проникнуться мудростью толкователя. Передать это верблюду сам погонщик бы не смог, да и ДжАмаль в любом случае не воспринял бы толкование через посредника. Джафар не мог отказать своему самому любимому верблюду, да и добраться до Мансура без ДжАмаля вряд ли представлялось ему возможным.
Дорога к толкователю снов Мансуру лежала из далёкой Дахлы (Dakhla), что на узком полуострове у берега Атлантического океана в стране Вади Захаб2, через пустыни Марокко, Алжира и Туниса на остров Джерба у африканского берега в Средиземном море. Собственно, город Хумет-Эсук (фр. Houmt Souk) на острове Джерба в Тунисе не был конечным пунктом устремлений Джафара – далёкая священная Мекка являлась центром притяжения всех правоверных, и наш погонщик с искренней верой и упованием на Аллаха намерился совершить свой хадж, предписанный Коранном каждому мусульманину.
Главной целью ведомого Всевышним правоверного Джафара было совершение хаджа. Однако, Толкователя Снов Йонатана в гораздо меньшей степени интересовал ритуальный таваф3 вокруг Каабы3, нежели промежуточная миссия Джафара с верблюдом в Хумет-Эсук к толкователю снов Мансуру, и он размышлял об этом. Он видел в этой миссии скрытый знак, который необходимо высвободить, извлечь из сосуда сна подобно тому, как достают послание из волнами прибитой к берегу бутылки и знал, что постигнет сокрытое. По слухам в бескрайних землях арабского востока, входивших в состав Османской Империи, Мансур слыл великим авторитетом среди толкователей. Рассказывают, что он провёл многие годы в библиотеках Каира и Александрии в изучении древних манускриптов и книг по астрологии, алхимии и исламскому богословию и был толкователем не только снов. Говаривали, что вёл он жизнь суфия и много времени, молясь и вознося хвалу Аллаху, проводил в Джамаа-Эттрук4 медитируя и моделируя задачи, находя их решения и постигая раскрытие тайных смыслов. Волею судеб Толкователь Снов Йонатан жил неподалёку от незнакомого ему суфия Мансура – в деревушке Хара-Шрира (англ. Hara Seghira), в нескольких милях к юго-западу от Хумет-Эсука. Он был последователем Рабейну Хананеля5 и не только прозпорливцем и Толкователем. Путешествуя по европейским центрам иудейской и мировой учёности, двадцатипятилетний Йонатан в 1780 году смог встретиться в Кёнигсберге с Элияху бен Шломо Залманом – Виленским Гаоном6, признавшим Йонатана своим учеником. Знаток Талмуда и толкователь Торы, он изо дня в день посещал Эль Гриба7 (El Ghriba) и соблюдал все предписания Торы, отнюдь не являясь аскетом и изотериком. В его большой дружной семье с женой, детьми и внуками, где все жили вместе, в одном доме, царили добронравие и любовь.
Джафар в десять лет остался сиротой. Он единственный из большой берберской семьи выжил после эпидемии бубонной чумы, собравшей в 1792 году в Египте около миллиона человечеких жертв. Маленький Джафар, не имея других возможностей, прибился к странствующим суфийским дервишам, с которрыми через много лет и достиг тех мест, откуда в тридцатитрёхлетнем возрасте отправился в далёкий путь. Отец маленького Джафара был погонщиком верблюдов, и добрые животные были также членами бедуино-берберской семьи Аль-Маази из единственной деревни Аль-Каср (Al Qasr) в оазисе Фарафра (Farafra) - самом удаленном островке жизни на краю Белой пустыни8. Семья Кутайбы, как и другие семьи хамулы9 жила в большом шатре, под крышей которого на мужской части шатра сам Кутайба и девять его сыновей росли и постигали премудрости кочевнической жизни и быта. На женской половине царила беременная жена Кутайбы - мать девяти их мальчишек, младшему из которых должно было к рождению очередного дитяти исполниться два года, а старшему восемьнадцать. Каждые два года в семье Кутайбы и Хамиды рождался мальчик и каждый раз ждали девочку. Такое же происходило во всех семьях хамулы – вот уже второе поколение подряд рождались только мальчики, и в деревне не было женского пола ни детей, ни подростков, ни девушек, ни невест. Самые молодые женщины деревни были в возрасте Хамиды. Ходили слухи будто это наказание, ниспосланное Аллахом, за допускавшиеся старейшинами жестокость и непочтение к женщинам. Население деревни таяло. Да и скотина, а самая важная верблюды, словно чувствуя хирение человеческого сообщества, перестала под влиянием этого психосексуального дисбаланса активно плодиться. Привозить невест было делом рискованным, хпопотным и недешёвым. Окружённые бескрайними пустынями – до ближайшего оазиса Бахарийя (Bahariya) сто английских миль и дальше опять пески, преодолевать громадные расстояния, тратя годы, рискуя жизнью, и ведь с распростёртыми обьятьями их не ждали – невыгодными были они женихами. Джафар до исхода из родной деревни рос в чисто мужской среде, в строгости и воздержании, не видел сверстниц и молоденьких девушек, и не знал родительской ласки, как это бывает в многодетных бедных семьях. Наконец, вторжение чумы сразило племя бедуинов Западной Пустыни10, и через поколение после исхода Джафара выжившие после неё остатки племени покинули пустыню, перекочевав к берегам Красного Моря.
Трое дервишей и мальчик Джафар, прихватив с собой всех пятерых верблюдов семьи погонщика Кутайбы Аль Маази, сражённой смертельной болезнью, вышли из пришедшей в упадок родовой деревни. Дервиши до прихода в Аль–Каср от Луксора через оазисы Харга (Charga) и Дахла (Dachla) пришли в Фарафру, и теперь их путь лежал через Бахарийю и Сиву на запад Африканского континента. Пустыни Сирии и Аравии, соединяясь у Суэца с широким пустынным поясом, простирающимся поперёк всего материка, прерываются только Нилом, и Сахара или Великая пустыня образовала бы совершенное разделение между Средиземным Морем и внутренним пространством Африки, если бы не было длинной и узкой Нильской долины, которая опять перейдя в пустыню, к западу граничит во многих местах с высокими утесистыми известкового камня возвышенностями, на которые кочевники восходили из нижнего края Западной Пустыни. Тринадцать лет кочуя по этим бескрайним пустыням Сахары со стоянками у источников, останавливаясь для временного житья и отдохновения в оазисах, преодолев около пяти тысячь миль, они достигли той Дахлы (Dakhla), что оазисом лежела на полуострове у берегов Атлантического океана.
Во время одной из длительных остановок в оазисах верблюдица НАга принесла нашим кочевникам верблюжонка ДжАмаля и двадцатиоднолетний Джафар наряду с НАгой растил, лелеял и заботился о нём как о собственном ребёнке. Примерно через два года случилось так, что наши четверо кочевников сбились с пути, заблудились, потерялись в пустыне. Обычно сколько бы ни кружил караван, сколько раз бы погонщик ни менял его направление, он неуклонно двигался к цели. Преодолевал преграды, искал на небосводе звезду и снова шел на неё, видя, как сияет она на утреннем небосклоне. Погонщики знали: звезда выведет их туда, где пальмы, где найдут они прохладу, воду и отдых. Однако милостию своею Аллах ниспослал им испытание: песчаная буря продолжалась три дня и три ночи, удерживая в атмосфере пыльную мглу и после того, как мгла рассеялась, небо оказалось затянутым отнюдь не дождевою серою облачностью, скрывшей панораму звёздного неба. Измождённые долгим переходом, они доверились верблюдам, зная, что эти животные прекрасно улавливают запах влаги и могут почуять свежее пастбище или пресную воду за 20—40 миль, и ведомые своими кораблями пустыни вышли к мелкому колодцу. У колодца они наткнулись на недавно разбитую стоянку, стоящие в тревожной тишине кибитки, оставленную в беспорядке утварь и следы верблюжьего каравана. Вокруг потухшего костра лежали тела убитых кочевников, и было неясно перестреляли они друг друга сами или подверглись нападению разбойников, или незнакомого дикого племени. Джафару, постигавшему с младенчества кочевническую науку бедуина, по разным приметам было очевидно, что кочевники пришли сюда недавно и стали здесь на время прошедшего самума11. По его прикидкам отсюда либо был угнан караван из тридцати восьми – сорока порожних, ненавьюченных верблюдов, либо они сами покинули своих мёртвых кочевников, весьма возможно захвативших и угнавших караван у законных хозяев. Никакого оружия ни рядом с ними, ни в кибитках не было – стало быть его унесли нападавшие. По всем приметам было похоже, что убитые сами являлись грабителями, ставшими жертвами такой же разбойничьей шайки. Возле одной из трёх кибиток на песке лежала двухгодовалая белая верблюдица. Хворая, она была настолько слаба, что не могла подняться, и Джафар отпаивал её тёплым верблюжьим молоком имевшемся в небольшом количестве в его походном вьюке. День клонился к вечеру, и пока дервиши разжигали костёр, ставили шатёр и готовили пищу Джафар выхаживал больную верблюдицу. Утолив жажду и голод и отдохнув у костра, они, поочерёдно выходя в дозор, улеглись наконец в шатре на ночлег.
Утром все занялись привычными хлопотами, ожидая когда солнце поднимется достаточно высоко, чтобы совершить предписанные и дозволенные Коранном в отношении разбойников обряды погребения. Когда стали собираться в дальнейший путь, стало очевидным, что больная верблюдица немного отошла, ещё не оклемалась; на ноги встала, но преодолеть переход не сможет. Джафар настаивал, что оставлять её никак нельзя. Белые верблюды - достаточно большая редкость. На Востоке и в Северной Африке встретить белого верблюда - к удаче, и увидев верблюдицу Джафар желание загадал. Решили, используя материал кибиток, собрать клеть, которую погрузили на двух верблюдов и покинули место трагедии. Несмотря на то, что прокатившаяся жуткая песчаная буря закончилась, и видимость была вполне достаточной, Джафар убедил дервишей следовать за верблюдами потому, что стихия смела ориентиры, которые указывали погонщикам как проводить путь. Отдохнув и набрав во все бурдюки и кувшины запас воды, наши путники довольно быстро передвигались, чему способствовали благоприятные погодные условия. Джафар продолжал заботливо ухаживать за больной и в пути и ещё больше уделял ей внимания во время отдыха. К началу третьего дня они нагнали стадо верблюдов неспеша ступавшее по пескам без груза и людского сопровождения. Это стадо, в котором насчитали сорок голов было караваном ушедшим со стоянки у колодца, где была найдена белая верблюдица. Верблюды обменялись храпом приветствий и безропотно приняли хлыст новых погонщиков. Удача.
Через два года караван Джафара и дервишей достиг оазиса Дахла (Dakhla). Ддвадцатитрёхлетний Джафар прибыл туда молодым, статным, худощавым мужчиной. Он был скореее жилист, чем мускулист, отличался силой и ловкостью, был вынослив и с раннего детства закалён бедностью, тяжёлой жизнью и невзгодами. Выделяясь на фоне своих дервишей и прочих кочевников более светлой (наследство матери) кожей и коричневыми шелковистыми волосами, он не был столь жёсток и непреклонен, как люди всю жизнь его окружавшие, и зачастую из-за того проигрывл позицию. Но смотрел из под ровных каштановых бровей прямым, открытым взглядом человека с чистой совестью, и его глубоко посаженные с длинными ресницами карие глаза подкупали искренность и добротой, компенсируя кажущийся недостаток твёрдости, и люди чаще соглашались с ним, чем напротив. Его можно было принять за европейца – испанца, которых во время оно было немало в испанской тогда провинции Рио-де-Оро12 и её городе Вилья-Сиснерос12, если бы не повадки туземца и бедуинский бурнус. Ещё какое-то недолгое время Джафар водил в Ифни13 и Могадор14 караван из верблюдов, ниспосланных милостью Аллаха в дар за проявленные благордство и усердие в спасении белой верблюдицы, названной дервишами Кабилой15. Трое странствующих дервишей, воспитавших и вырастивших Джафара, проведя с ним тринадцать лет в скитаниях по пустыням, какое-то время побыли в Дахле (Dakhla), и как сказал их мудрец: «Суфий это тот, к кому ничто не привязано, и кто ни к чему не привязан.»,- покинули оазис, взяв себе лишь пятёрку верблюдов. Со словами: «Пусть будет тебе слово Аллаха путеводной звездой! И да пребудет над тобою милость Аллаха!»,- они отправились в обратный путь в благословенную Мекку.
Джафар скоро освоился в городе, где он оказался впервые в жизни. Ему никогда до Вилья-Сиснерос не случалось бывать в городах и видеть так много белых людей, на которых он и сам был похож, и удивительных светлых женщин, напоминавших ему маму. Ему пришлась по вкусу оседлая городская жизнь и те удобства, предлагаемые ею, которыми привычно и умело пользовались тамошние арабы и другие единоверцы. У него стали водиться деньги. В детстве Джафар видел их в руках Кутайбы один лишь раз. И теперь, обладая умом бедуина живым и быстрым, им цену легко он раскусил. Светлая внешность, прямой открытый взгляд в сочетании с бедуинскими бурнусом и тюрбаном привлекали симпатию европейцев и евреев. Он приглядывался как живут и ведут дела зажиточные арабы, а в Могадоре свёл знакомство с тамошними евреями, которые составляли почти половину жителей этого крупнейшего портового города через который велась торговля с европейскими странами. Джафар впитывал городскую жизнь и усваивал её преимущества не по дням а по часам. Вместе с тем он оставался правоверным мусульманином, исполнял обряды и предписания, которые воспринял от дервишей, и не отказывался от понятий и привычек впитаных с молоком матери. Кочевник и знаток верблюдов от рождения, Джафар чувствовал растущий спрос на перевозку грузов по землям Магриба16, где в засушливых степях и пустынях и в горах самым надёжным и дешёвым видом транспорта был верблюд, и сдал внаём свой караван погонщикам, рекомендованным ему его новыми знакомыми - Могадорскими евреями. Он оставил при себе ДжАмаля и Кабилу, которых очень любил. Сам ухаживал за животными и, как когда-то его отец - Кутайба, нередко вёл с ними неторопливый разговор, терпеливо приучая их к недоуздку и движению в поводу, к опусканию на землю и подъёму, работе под вьюк и в упряжи. Между тем верблюжата росли и взрослели и, когда достигли пятилетнего возраста, Джафар стал иногда давать им полную нагрузку. Кабила и ДжАмаль были красой и гордостью Джафара. Они уже достигли репродуктивного возраста, однако Джафар пока держал их порознь и «свиданий» им устраивать не спешил.
Аренда каравана приносила неплохой доход, и Джафар мобилизовав денежки вложил их в постройку базов, приобретение племенных верлбюдов, и занялся их разведением. Его дело успешно росло и развивалось, он получил выгодных заказчиков, заключал сделки в Могадоре и стал регулярно отправлять караваны в Могадорский порт. Заведя пусть немногочисленные но довольно тесные связи с португальскими сефардами, он стал быстро усваивать их язык – ладино17 и нашёл их весьма приятными и благожелательными людьми противно тому, что говорили о них его завистливые единоверцы. Жизнь складывалась весьма удачно, что трудно было когда-то предположить для бедуина из Фарафры, и Джафару бы быть полным радостных надежд и здорового оптимизма, если б не одна незадача. Женщины... Они в его детские годы в деревне Аль-Каср редко попадались ему на глаза. Да и пожилые, они не вызывали в нём, занятом с братьями и Кутайбой мужскими играми, любопытства и не волновали его воображение. Потом, в пустыне, в возрасте четырнадцати лет, когда уже играли гормоны и он видел «свадьбы» верблюдов, ему передавалась их энергетика и он набухал. Он приходил в крайнее беспокойство и смущение, стремился убежать, спрятаться и наблюдать откуда-нибудь, где его никто не видит. Когда же он оказался в Вилья-Сиснерос его взгляду предстали такие создания, вообразить себе которых, как бы он ни набухал, никакой берберский парнишка из африканской глуши не мог. Здесь он увидел молодых смуглых арабок в абайях и хиджабах в сопровождении мужчин, стройных гордых берберок в длинных платьях с многочисленными украшениями волос и рук, компании богатых европейских дам всех мастей в изысканных нарядах с широкоплыми шляпами и зонтами, стайки смешливых сефардских девушек с заплетёнными в косы волосами, шелковыми повязками и в пышных юбках в складку. Его внимание привлекали белые женщины – португалки, испанки, еврейки – они вели себя естественно и свободно, не прятали взгляда и не подавляли улыбок. Но вместе с тем ему казалось, что они улавливают его пугливую опаску, нерешительность, словно заглядывают ему во внутрь, и это вызывает их снисходительную смешливость. Находясь бывало в обществе белых всвязи с делами или на досуге, он старался при появлении женщин попрощаться и уйти, сославшись на какую-нибудь необходимость. Влечение, противореча вере и религиозным убеждениям, подавляемое смущённостью и вызывавшее неуверенность, не возбуждало в нем активного стремления к изучению и познанию, но затаённую агрессию, какая бывает и накаппивается в исламских, отсталых, с преобладающей численностью мужчин, патриархальных сообществах, чаще не сублимируя, но находя выход в стае. Джафар испытывал нечто подобное. Он был номад – одиночка. В белой женщине видел он неземное созданье и поклонялся ему не так, как истый правоверный единому, но как язычник своему или чужому истукану, на котором, придёт время, можно будет выместить свою боль и страдания и наказать, и отвергнуть. Так или иначе, Джафар был томим. Физически и душевно... Души мятущейся томленье лишало покоя и сна, а когда засыпал Джафар, ему снился часто повторяющийся сон, который он никому не рассказывал. Даже любимому верблюду ДжАмалю. Хотя знал, что кроме его верблюда никто не узнает, но язык не поворачивался открыться даже ему.
Так шли годы, одинокий Джафар общался только с мужчинами и верблюдами, был как бы самодостаточен и, не зная как быть, привыкал, пока ДжАмаль не рассказал ему свой сон. Он был сражён похожестью их снов – его бьющая через край энергетика достигла той степени напржённости, что передалась его любимому верблюду. Он отчётливо осознал, что обязан совершить хадж и для того, чтобы прийи в Мекку с ясной головой, думал он, надо обратиться к авторитетному толмачу. Он слышал когда-то в рассказах погонщиков, исходивших весь Магриб, будто есть такой прорицатель Мансур на острове Джерба. Джафар стал готовиться в путь и готовить ДжАмаля и Кабилу. Он должен был завершить заключённые сделки, дождаться возвращения погонщиков с его караванами, рассчитаться с ними, оставить на них молодое потомство верблюдов и жильё и на это ушёл год. Когда, наконец, все приготовления были закончены, Джафар двинулся в путь вместе с двумя из своих погонщиков, гнавшими караван в Могадор. Хотя путь был на север и пролегал вдоль океанского побережья, а не в безлюдные пески знойных пустынь, он был не менее опасен, и караванщики, как и редкие путешественники-европейцы, тщательно вооружались, а путешественники нанимали вооружённых проводников, жертвами которых бывало и становились. Не лишним было иметь знакомых надёжных людей или деловых партнёров, которые бы представили или рекомендовали безопасных сталкеров. Через двадцать два дня караван прибыл в Могадор. Джафар разделил полученные за товар деньги: рассчитался с караванщиками, выделил себе на дорогу достаточное количество, остальные оставив в Могадоре на сохранение знакомому местному банкиру Матитьягу Бутезулезу. Караванщики, передохнув, отправились в обратный путь. Джафар воспользовался любезностью и остановился на день в доме Бутезулеса. Им было о чём поговорить. Они обсудили перевозки, торговлю и собственные дела, и Бутезулес дал ему рекомендательное письмо к своему деловому партнёру Рахмиэлю Лейбоа в город Фес, бывший в ту пору крупнейшим торговым центром Северной Африки. С караваном груза друзей Бутезулеза Джафар вместе с любимыми верблюдами отправился в дальнейший путь.
Джафар был поражён богатством и красотой столицы Королевства Марокко, когда через десять дней они пересекли черту этого грандиозного города. Рахмиель Лейбоа любезно принял его и гостеприимно оставил в своём доме, где они проводили время в приятных беседах за чашкой кофе. Рахмиэль Лейбоа был известным коллекционером, собирателем книг а также арабского фольклора – различных историй, сказок, легенд, баллад. Люди из разных краёв с их историями жизни, биографиями, путешественники, волшебники, гадатели и артисты проходили через овеянный ореолом богемности дом Лейбоа. Хозяин – своеобразный держатель салона обладал исключительной памятью. Поздними вечерами и ночью он записывал услышанные днём истории не упуская мелочей и подробностей и всегда имел что рассказать в отклик всему тому, о чём бы ни говорили гости. Его взволновала непростая история жизни Джафара, родившегося в 1782 году под знаком Льва, и он рассказал Джафару и другим собравшимся гостям бедуинскую легенду.
"Zerzura (Зерзура) - это город-призрак где-то в глубинах пустыни Сахары. Существует множество предположений где он может располагаться, но тем не менее до сих пор не найден. Впервые сказание о Зерзуре появляется в рукописи Усмана аль-Набульси, Великого Эмира и правителя в середине тринадцатого века. Более поздняя легенда гласит о том, что некий полуживой погонщик верблюдов добрался до Бенгази. Он рассказал Великому Эмиру фантастическую историю. Направляясь с караваном из долины Нила в оазисы Харга и Дахла (Dachla), он попал в жуткую песчаную бурю. Она была столь страшной, что погибли все, кто был в караване, уцелел лишь он один, прикрытый от буйства стихии телом своего павшего верблюда. Самым страшным оказалось то, что буря смела все ориентиры по которым он обычно проводил свой путь. Погонщик с ужасом осознал, что заблудился в пустыне... Уцелевший небольшой запас еды и питья быстро закончился, и бедняга уже было решил, что настал его последний час, когда из окружавших его песков вышли несколько людей в странных одеждах. Незнакомцы были высоки ростом, их лица были белыми, а глаза светлыми. Они подобрали обезумевшего от жажды погонщика и принесли его в большой город, располагавшийся в глубоком ущелье среди скал. Придя в себя, погонщик увидел вокруг прекрасные белые здания, фонтаны и бассейны среди пальм, и отдыхавших в их тени прекрасных светлокожих женщин, даже не закрывавших лица, как подобает истинным мусульманкам. Жители города хорошо и гостеприимно отнеслись к погонщику, и рассказали на странном, но похожем на арабский языке, что их город называется Зерзура. Погонщик не много смог понять из их рассказов, хотя и сообразил, что они не мусульмане, ибо за достаточно долгое время проведенное в городе ни разу не видел, чтобы они совершали намаз, и не слышал призывов муэдзина. «Как интересно! Но почему ты вдруг оказался едва живым в пустыне близ Бенгази?», – спросил Великий Эмир. Тот смутился, и ответил, что ему пришлось бежать из города и всего за ночь добрался сюда. «Отчего же ты бежал,- воскликнул тогда Великий Эмир,- если ты говоришь, что жители Зерзуры были так добры к тебе?» Погонщик в ответ только мычал что-то невнятное и разводил руками... Заподозрив неладное, Великий Эмир приказал обыскать погонщика, и к его удивлению стражи нашли спрятанное в лохмотьях золотое кольцо с огромным рубином. «Откуда оно у тебя?», - спрашивал Великий Эмир, но погонщик так и не смог ничего объяснить. «Ты украл его у своих спасителей и из-за этого бежал из города.», - сказал Великий Эмир и приказал отрубить погонщику обе руки."
"Рассказывают, что Великий Эмир и его люди много лет искали белый город в пустыне, но так ничего и не нашли. А рубиновое кольцо, по слухам, до сих пор хранится в сокровищнице беев Бенгази... С этого самого дня поиски белого города не прекращаются и по сей день. Одна из версий почему этого не произошло предполагает, что его просто не существовало, а погонщик ограбил европейских крестоносцев, бредущих через Сахару в Иерусалим. Согласно рукописи неизвестного автора «Китаб аль-Кануш» («Книги сокровенных жемчужин») - своеобразного путеводителя охотников за сокровищами: «Город Зерзура подобен белому голубю, и на вратах его вырезана птица. Войди и найдешь великие богатства, а еще царя и царицу, которые спят у себя во дворце. Не приближайся к ним, бери только сокровища».
Странствующий гадальщик и колдун Джавад Шарафи, как и все другие внимательно слушал и комментировал рассказ Рахмиэля: «Рубин - это камень любви, он наполнен любовью и поддерживает в любовных делах. Те, у кого сегодня нет объекта любви, могут положиться на него как на посредника, который завтра поможет найти вторую половинку. Рубин покровительствует людям, родившимся под знаком Льва. Женщин Львов он делает привлекательными и притягивает к ним любовь. Мужчинам Львам камень помогает справиться с неуверенностью в себе, придает мужество, помогает правильно оценить сложившуюся ситуацию.» Он словно угадал тайну Джафара, о которой тот ещё никому не обмолвился. Джафар смутился, притих, но в вечернем свете свечей и клубах табачного дыма, на то была воля Аллаха, никто не заметил. За чашкой кофе Джафар рассказывал Рахмиэлю, что выполняет хадж и у него есть проомежуточная - цель посещение суфийской мечети Джамаа-Эттрук на Джербе. Пришёл час, и Джафар попрощался с людным и хлебосольным домом Лейбоа, глава которого снабдил его письмом к своему давнему приятелю Йонатану Абендана, проживавшему по пути следования Джафара на острове Джерба. Взяв в дорогу запас воды и продовольствия, предоставленные ему звботливым Лейбоа он вышёл из Феса с попутным караваном.
В пути Джафар размышлял о своих беседах с Бутезулезом и Лейбоа, которые любезно принимали его в своих домах. Он замечал недружелюбное, а порой и откровенно вражлебное отношение своих единоверцев к ним, и, если неприязнь и не была глубокой, агрессивной или ярко выраженной, то во всяком случае являлась немотивированным сдержанным недоверием. Ещё со времени прихода в Вилья-Сиснерос он стал присматриваться к соплеменникам Бутезулеса и Лейбоа. Они были другими. В своём далёком детстве в Аль-Каср и на протяжении многих лет кочевья в пустынях он подобных людей не встречал. Знал об их существовании из Коранна, где в текстах оного им даны не лучшие эпитеты, а смысл слов «люди книги» не очень-то понимал. Наблюдая за ними со стороны и не понимая о чём ведут речь между собой эти насмешливые чужаки, умевшие говорить и на арабском, и на португальском или испанском, ему казалось, что потешаются над ним, над его верблюдами, над его братьями суфийскими дервишами. Дервишам отнюдь так не казалось, ибо суфии никогда не испытывают неприязни или предубеждения к представителям иных племён и верований. Они способны сразу видеть и ценить во всём самое лучшее, глядя сквозь наветы, сложившиеся стереотипы и просто недобрую молву, и когда Джафар спросил прямо о тех грехах, подлостях и безобразиях евреев, которые он с детства, хоть и не впитал ненависти, знал как истину, они рассказали ему притчу, как один суфий пригоршнями разбрасывал зерно вокруг дома. «Что ты делаешь?»,- спросили его. «Разбрасываю средство отпугивающее шакалов.»,- ответил суфий. «Но вокруг нет никаких шакалов.» «Да. Эффективно, не правда ли!?»,- заключил суфий. Джафар инстинктивно учился у евреев, видя не только их образованность, дающую преимущество, богатсво, сообщающее им могущество, но и недоброжелательство и зависть своих недалёких единоверцев. Была всё же и у него непонятная настороженность к ним, он не чувствовал с ними душевного покоя – что-то было не так, что-то внутри не сильно, но всё же терзало его. Как любить себе не прикажешь, ненавидеть не запретишь, верить не заставишь... Ни с кем не обсуждал он этого, и пока никто в нём этот модус не поддерживал. Он подсознательно жаждал стать ими, но понимал, что это невозможно – добровольно стать отверженным.
В пути на Джафара, мерно покачивающегося на горбу ДжАмаля в такт его походке, нахлынывали воспоминания. Детство, братья, белая женщина мама, смерть семьи, тоска и уныние, верблюды, годы пустыни и братья дервиши вызывали размышления и сравнения со всем тем новым, что происходило в его жизни десяток последних лет. Он представлял себе Мансура, который должен был бы явиться поворотом в его экзистенции, дать разум и волю, могущие разрешить его проблемы и сделать его жизнь полнее, как интонация, расстановка пауз и артистизм рассказчика открывают глубину и распахивают перспективу банального опостылого текста. Ему казалось, что тогда его жизнь вберёт в себя всё до чего только возможно дотянуться, раздвинутся границы сознания, и ему откроются бесконечность огромного и всеобъемлющего и неиссякаемость малого и незримого. И жизнь, в свою очередь, включит его в своё неисчислимое многообразие, и он – Джафар сольётся с этой вселенной воедино и станет повсюду составляющим её зёрнышком. Вот только добраться до Мансура.
В полуденной тиши древней синагоги Эль Гриба, склонясь над трактатом Берахот18, мудрейший Йонатан Абендана продолжал осмысливать сон, привидевшийся ему довольно давно. Сон явился ему больше года назад. Время от времени Йонатан возвращался к нему, но по разным причинам откладывал. Ему думалось, что пока не приспело... Во всём клубке сновидений самым непонятным для него было значение фигуры Мансура, ибо не мог представить себе роли неизвестного ему, а может быть несуществующего прорицателя и провозвестника, когда есть он - Йонатан. Он навёл справки в учёном мире, и ни один из его корреспондентов не смог сообщить что-нибудь подтверждающее существование таинственного Мансура. Йонатану всё же представлялось, что Мансур возможно где-то существует и готовится заявить о себе или есть необходимость в его появлении, или ещё придёт. То, что призрак Мансура мерещился погонщикам в шуршащих песках бескрайних пустынь, и пресловутый приснился в связи с переплетением повторяющихся снов верблюда, Джафара и самого Йонатана, говорило ему за это возможное воплощение. Йонатан, словно чувстсвовал, слышал приближающуюся поступь ДжАмаля с Джафаром и уже ждал их появления на пороге.
Быстро ли, медленно, долго ли, коротко – Джафар благополучно добрался на остров Джерба и верхом на ДжАмале вошёл в Хумет-Эсук. Солнце восходило к полудню, и Джафар поспешил к мечети Джамаа-Эттрук, чтобы совершить зухр19 и поcле намаза разыскать почтеннейшего Мансура. Как говорится в Талмуде, “Нет сновидения, в котором не присутствовали бы элементы, искажающие истину” (трактат Берахот, лист 55). Но это утверждение справедливо лишь по отношению к сновидению Йонатана. Джафар, понятно, не знал о Талмуде, но тут его усилия совпали с результатами поиска Йонатана. Никто не смог ему указать где искать Мансура, и даже суфии в обители при мечети не знали о таковом ничего конкретного, говорили о Мансуре, как о каком-то наваждении или предчувствии. Остаток дня Джафар провёл в обители в кругу дервишей. Вечер он хотел посвятить внутреннему созерцанию, ибо и сам пророк Мухаммад указывает: "Один час созерцания превысит шесть лет богослужений", но ему не удавалось сосредоточиться – в голову лезли эти старые сны, которые иногда повторялись и долгое время не давали ему покоя. Они и сейчас целиком завладели его мыслями и в который раз заставили его словно пройти строчка за строчкой по их тексту.
И привиделась ему в тех снах гигантская пещера, золотистый сводчатый потолок которой поддерживала анфилада тонких колонн чёрного с золотистыми прожилками мрамора, расположенных овалом вокруг обсаженного кустами золотисто-жёлтых мимоз круглого бассейна с голубой прохладной водой. В белом свете, струящемся из-за анфилады, на украшенном мозаикой полу лежали на коврах красавцы верблюды, которые смотрели на танец смуглых черноглазых и большеоких гурий в белых беледи20 с чёрными поясами вокруг бёдер и золотистых ожерельях. Влекомый волшебной музыкой, Джафар верхом на любимом верблюде, забрёл в пещеру, о существовании которой ничего дотоле не спышал, и эта невиданная красота и роскошь предстали (по воле Аллаха щедрого и милостивого) перед его взором, и он соскользнул с горба на подушки, как будто именно для него уложенные на ковре, перед единственной, окинувшей его влажным взглядом, белой верблюдицей Кабилой. Никто из находящихся там не заметили и не обратили свои взгляды в сторону пришельца, как если бы тот был с ними и раньше. Но лишь закончился танец красавцы верблюды вскочили на ноги и бросились совокупляться с чудесными гуриями. Гурий было так немного, что их подавляющему большинству не хватило, и те кому не досталось стали с пеной у рта, мычанием и рёвом бешено носиться вокруг анфилады. Каждый же из счастливых обладателей гурий, закончив свой жребий оргазмом, тут же превращался в красавца мужчину в плаще и тюрбане из верблюжьей шерсти. Аллах велик в своей доброте и милости и справедлив! Не могут же все стать погонщиками – остальные должны оставаться вкрблюдами. В то же время Джафар попав под сокрушительно плотоядный взгляд влажных глаз Кабилы, не устоял и вошёл с ней в соитие, и они отбыли во всепоглощающую нирвану, и Кабила вышла оттуда ослепительно прекрасной гурией в белых одеждах из вербдюжьей шерсти. Озверевшие от злобы и страсти верблюды бросились было к ней, но утыкались лбами в её свободный холодный взгляд, как в стекляную стену, не досягая вожделенной райской девы. Джафар долго выходил из томной и сладостной неги и, когда один из обезумевших верблюдов его лягнул ... ...проснулся.
Любимому верблюду Джафара – ДжАмалю приснился его верблюжий сон, и он рассказал его хозяину. В ДжАмале взыграли установленные создателем, Велик и могуществен Аллах – творец всего живого, самцовые струны и он набухший крадучись тихонько проник в баз Кабилы. И, о ужас, застал своего хозяина и Кабилу в тот момент, когда Джафар сношал свою белую верблюдицу. Оторопевший ДжАмаль стоял, боясь нарушить тишину и испугать соучастников. У него текли сопли, слюна и слёзы обиды на Джафара, пришедшего раньше и взявшего то, что должно бы принадлежать ему. На его глазах как только Джафар закончил это дьявольское соитие, Кабила тут же превратилась в прекраснейшую женщину в белых верблюжьей шерсти одеждах. А следы греховного блудодейства тотчас пропали. Джафар, увидев вовремя подошедшего любимчика, скомандовал ему опуститься на землю, посадил ту, во что превратилась Кабила, ДжАмалю на спину, взял его под уздцы и вывел из база. Яркий свет ударил ДжАмалю в глаза, он проснулся и увидел хозяина обмывающего белую верблюдицу.
Больше всего в Джафара вселяло тревогу, пугало совпадение его роли во сне верблюда и своём собственном и одновременно смущала его сама роль – неблаговидная и богопротивная. «Нельзя совершить хадж в Мекку не совершив совокупления с верблюдицей.»,- гласила восточная мудрость, и Джафар, слышавший когда-то в пустыне у ночного костра эту пословицу, осознал после признания ДжАмаля, что должен собираться в путь. Эти воспоминания и мысли одолевали Джафара в продолжение всего вечера, но дорожная усталость взяла своё, переведя тревожный вечер в спокойную ночь, позволившую ему отдохнуть с дороги и восстановить силы. Джафар рано встал и отправился на базар. Его интересовал старинный базар Хумет–Эсука (в переводе “большой базар”), как действо, как событие. Хумет-Эсук был центром торговли, куда приходили многие караваны из Сахары, а также крупные торговые суда. Хумет-Эсук и в прежние времена был транзитной точкой перевозки ценных товаров, таких как слоновая кость и золото, и благодаря еврейским мастерам ювелирного дела также стал широко известен как центр производства драгоценностей. Ведомый любопытством, Джафар посещал базары всегда и повсюду куда заходил, если таковые в тех местностях бывали. Людей посмотреть и себя показать! Ничего боле. Ничего не намеревался он покупать, да и нуждался он сегодня в вещах другого свойства. На базаре он обнаружил много еврейских ремесленников и торговцев, и найдя среди них лавку писаря и книжника, обратился к хозяину с вопросом как найти раби Йонатана Абендана. Писарь был премного удивлён тому, что молодой мусульманин с двумя верблюдами разыскивает учёного иудея, и рассказал как найти всем известного на Джербе иудейского мудреца, в полдень всегда находящегося в Эль Грибе.
Эль Гриба встретила Джафара ослепительной белизной стен и голубизной куполов, символизирующих мудрость и духовность. Йонатан Абендана оказался рослым человеком в кипе. На овальном светлом лице с открытым и большим лбом, обрамлённым медно-каштановыми с сединой волосами, играл прямой весёлый взгляд, и горбатый нос разделяя и подчёркивая весёлость этих глубоко сидящих источников указывал на грязно-серебристую эспаньолку, которая вместе с длинными усами, окружая небольшой рот, когда-то были рыжими. Его прихотливо изогнутые яркие губы, казалось беззвучно шевелятся, обозназначая что-то важное и знаменательное, хотя Абендана обычно молчал. Он говорил только тогда, когда к нему обращались с вопросом и сам беседу с кем-либо, кроме домашних, весьма редко начинал. Был осмотрителен и нетороплив, но мыслил с быстротой молнии, и эта игра ума отражалась в его весёлом взгляде. Йонатан, уходя домой заметил странного для сего места посетителя с двумя верблюдами; он подумал, что недавно где-то это видел и в задумчивости прошёл бы мимо, если б странник не обратился к нему. «Йонатан Абендана? Это я!»,- ответил он, и Джафар протянул ему рекомендательное письмо от Рахмиэля Лейбоа из Феса. Так сошлись действующие лица спектакля, приснившегося Толкователю Снов Йонатану. “Реализация сна (на земле) следует за интерпретацией.”,- сказано в Талмуде. Йонатан вскрыл письмо. Механически пробегая взглядом по строчкам, важность содержания которых для него сейчас не была приоритетной, он вышел из реальности в своё сновидение и из него вместе с Джафаром и его верблюдами вернулся в реальность. Тем не менее смысл письма от него не уcкользнул, и он пригласил Джафара на ужин.
В доме семьи Абендана им накрыли стол в причудливом кабинете главы семейства, где стены уставлены шкафами со множеством книг, обвешены географическими картами и звёздными схемами, на столиках подставках и этажерках в беспорядке толпились разного калибра статуэтки растений и животных из чёрного дерева, камня, керамики и слоновой кости. Так, предварительно познакомив Джафара с женой, семью дочерьми и их мужьями и двумя сыновьями семнадцати и пятнадцати лет, ряспорядился Йонатан, чтобы не вводить его в смущение перед женщинами семьи, не носившими закрытых одежд и участвовавшими в общей трапезе и застольной беседе. Ужин в этом еврейском доме на Джербе состоял из острых хрустящих бриков21 и фруктов и закончися ароматным сладким зелёным чаем, с мятой и фисташками. Трудно представить себе как велико было удивление Джафара, когда за вечерей во время неторопливой беседы он понял и осознал, что Йонатан, по неведомым причинам, знает сны его и его верблюда. Как-то так не сговариваясь, без вступлений и предисловий, находясь под ненавязчивым воздействием мощного интеллекта Йонатана, Джафар незаметно для себя стал рассказывать свои загадочные сновидения. Йонатан внимательно слушал его рассказ, не прерывая и не подталкивая. Он сверял рассказ с соответствующей частью своего сновидения, и находил их почти одинаковыми, и убедился в искренности Джафара. Ибо, как говорит мудрейший Аль-Бухари22: «Худшая ложь – это ложь человека, который утверждает, не то, что увидел во сне.» Из уважения к пришельцу и признательности к своему приятелю Рахмиэлю Лейбоа, Йонатан нехотя согласился пойти с Джафаром к верблюдам и там пред ними истолковать сон ДжАмаля.
Уром следующего дня во время завтрака Йонатан предстал пред семьёй и с любовью и гордостью смотрел на своих дочерей и их зятьёв, на своих взрослеющих сыновей, за которыми ему угадывалось великое будущее, и он видел чудесный Иерусалим, в котором молятся, мыслят и созидают его потомки и потомки его соплеменников, сегодня напрасно ущемлённых и гонимых. Он размышлял и искал причину того, что тонкая восточная мудрость повисает, как дымок кальяна в воздухе, и в нём растворившись оставляет, лишь исчезающий аромат... Выходец из Европы, исторически происходящий с востока, где гнобимые и сегодня живут его единоверцы, он смотрел на карты и схемы звёзд, висящие на стенах кабинета и видел зарождение агрессивного движения масс, возможно вызванное изгнанием его соплеменников в разные века из разных европейских стран и теперь получающее толчок от наполеоновских походов в Африку. Ибо это есть, то что мы называем судьбой - это реакции, идущие по закону кармы. Ведь сказано: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю». Йонатану представлялись неисчислимые отары кочующие со своих вытоптанных на ухоженные и цветущие соседние пастбища, и он понимал, что копыта и «ядовитые зубы овец»23 окажутся более губительными, чем войска Бонапарта. Он обдумывал и исторически первую волну «зеленого джихада», ставшую возможной, когда информация, собранная арабскими путешественниками и купцами о том, что рухнувшая Римская Империя, а шире – античный мир, накопивший несметные цивилизационные богатства, потерял возможность и желание их защищать. Грядёт ли новая волна - война против Цивилизации с массовым вторжение в Европу молодых голодных мужчин, которые придут занять территорию, и силой взять белую женщину, не добиваясь её благосклонности? Не есть ли связанная с этим возможным нашествием грядущая катастрофа расплатой за многовековое преследование и изгнание евреев?
Первого числа месяца зу-ль-хиджжа 1230 года в день ас-сабт (суббота 04 ноября 1815 года) нога Джафара впервые ступила на землю Мекки. Не будем топтаться вместе с тёмной массой и Джафаром вокруг Каабы – сие их удел. 99% «топтателей» застыли (по Ницше) в стадии верблюда24. Они беспрекословно выполняют правила, вбитые им в детстве и полностью перенимают модель поведения родителей, учителей. Слишком сложно вырваться из этого круга - очень сложно сказать "нет" живя в несчастье и «нет» в себе накапливая. Джафар вырвался из этого порочного круга. После совершения хаджа он стал ребёнком, и возвращаясь домой снова посетил дом Йонатана на Джербе, салон Рахмиэля в Фесе и контору Бутезулеза в Могадоре. Дальше с ним всё случалось так, как предсказывалось во сне, истолкованном Йонатаном. Все они приняли его с великим почётом и уважением, и Джафар во время трапезы тепрь сидел за общим семейным столом, уверенно участвуя в беседе и, нисколько не смущаясь, рассказывал посетителям салона Рахмиэля об увиденном и услышанном в своём путешествии. Он получил деньги в конторе Бутезулеза приумноженными, благодаря стараниям и удаче банкира, и последовав совету знатока искусств Рахмиэля Лейбоа и колдуна Джавада Шарафи купил, подобранный ему банкиром, старинный перстень с рубином работы еврейских мастеров Марракеша. Ещё на пути из Мекки на Джербу во время привала Джафар отвёл ДжАмаля к Кабиле и белая верблюдица с жадностью приняла в себя его тело. В доме Матитьягу Бутезулеза Джафар увидел отливавшую белизной кожи береберку с большими глазами в белом платье – подругу дочери хозяина, и сердце неожиданно ёкнуло: «Вот она!» Он получил эту невесту, и она этого хотела, и он увёз свою Фариду с собой в Вилья-Сиснерос. В его далёком детстве в деревне Аль Каср ему не удалось увидеть такого.
Токователю снов Йонатану снилось, что с бесчисленными караванами молодые свободные мужчины подобные Джафару везут своих невест к будущему, благословляемые наконец-то Пришедшим Мансуром. Окажется ли этот сон вещим...?
Иварех Барух!25
Примечания:
1. ДжАмаль - Верблюд звучит на арабском как джАмаль (с небольшим ударением на первый слог, не путать со словом джамАль - красота, в котором ударение приходится на второй слог);
2. Вади Захаб - Западная Сахара (исп. Sahara Occidental; прежнее название Испанская Сахара, историческое название: Вади-Захаб (Рио-де-Оро);
3. Кааба (араб.) - мусульманская святыня в виде кубической постройки во внутреннем дворе мечети Масджид аль-Харам (Заповедная Мечеть) в Мекке. Коран называет Каабу первым сооружением, возведённым людьми непосредственно для поклонения Богу. Вокруг Каабы во время хаджа совершается обряд таваф - ритуальный обход против часовой стрелки. Первый таваф совершается сразу по прибытии в Мекку.. Кааба служит киблой — ориентиром, к которому обращают своё лицо мусульмане всего мира во время молитвы. Хаджи; (человек совершающий хадж) совершает обход вокруг Каабы, после определённого времени вновь возвращается, чтобы совершить обход и после завершения всех обрядов опять возвращается к Каабе для совершения прощального обхода;
4. Джамаа-Эттрук - мечеть, называемая еще «турецкой мечетью», третья из трех знаменитых мечетей Джербы. Она предназначена для приверженцев суфизма, пожалуй, самого интересного направления в исламе, возникшего в 8 веке. Суфии проповедовали аскетизм, соединяли веру и мистицизм и стремились к высшему знанию, познанию Бога. Они даже создавали ордена дервишей, чем напоминали средневековые христианские монашеские ордена;
5. Рабейну Хананель - Хананель бен Хушиэль или рабейну Хананель (965 (по другой версии 990) - 1055) - духовный лидер еврейства Северной Африки;
6. Виленский Гаон - Термин гаон (означающий «гений») - титул, данный уже в раннем возрасте. Собственно, он и значит Гений из Вильно. В шесть лет он самостоятельно изучал Библию и Талмуд, учителя не поспевали за ним. Годом позже он произнес речь о Талмуде в главной синагоге Вильно, после чего главный раввин города беседовал с ним, подозревая, что кто-то дал выучить ему готовый текст, - однако оказалось, что мальчик понимает все тонкости того, о чем говорил;
7. Эль Гриба - (араб. Эль-Гриба означает на североафриканском арабском языке синагога) - синагога, расположенная на тунисском острове Джерба, в деревне Эр-Рияд (бывшая еврейская деревня Хара-Шрира) в нескольких километрах к юго-западу от административного центра Джербы — Хумет-Эсука. В синагоге хранится один из старейших в мире Свитков Торы;
8. Белая пустыня - относительно небольшой участок на востоке пустыни Сахара площадью примерно 300 кв. км. (10 км x 30 км), лежащий по дороге между оазисами Бахария и Фарафра. Расстояние от Каира до Белой пустыни 500 км. Белая пустыня известна причудливыми меловыми карстовыми образованиями. Много миллионов лет назад здесь было дно океана, и белая порода - это останки морских микроорганизмов. Песок в этих местах смешан с кварцем и разными породами черного пирита. За века ветер и пески превратили бывшее дно моря в подобие поверхности какой-то другой планеты. С 2002 года Белая пустыня объявлена национальным парком Египта;
9. Хамула – кочевнический, бедуинский, арабский семейный клан, род состоит из ряда близкородственных семей, это может быть группа братьев или кузенов с их семьями, живущих вместе, пасущих свой скот вместе и остающихся вместе при перекочевках. Семья – это наименьшая социальная единица, состоящая из мужчины, его жены или жен, их детей и иногда включающая жен и детей сыновей этого мужчины;
10. Западная Пустыня - занимая более двух третей общей площади страны, Западная пустыня простирается от западных пределов долины Нила до прямой, словно прочерченной по линейке, границы с Ливией и Суданом - оттуда безлюдные равнины тянутся на сотни миль, поскольку все это - часть гигантского пустынного пояса Северной Африки;
11. Самум - араб. (sam;m); - знойный ветер) - сухие, горячие, сильные местные ветры пустынь, налетающие шквалами и сопровождающиеся пыле-песчаными вихрями и бурей; песчаный ураган. Такой ветер представляет собой сильный, но кратковременный шквал, сопровождающийся пыле-песчаной бурей;
12. Вилья-Сиснерос – (Дахла— (Dakhla) город в Западной Сахаре на узком полуострове Рио-де-Оро у берега Атлантического океана - центр одноимённой провинции. В течение колониального периода испанские власти. Они построили военную крепость и католическую церковь, ставшие местными достопримечательностями;
13. Ифни - бывшая испанская провинция, анклав на атлантическом побережье современного Марокко, входившая в Испанское Марокко. Передана Марокко в 1969 году. Столица - город Сиди-Ифни;
14. Могадор - Эс-Сувейра - портовый город на Атлантическом побережье. На арабском будет Ас-сувайра, весь мир называет Эссауира. Берберы, которых в городе довольно много, называют город Тассурт (“бастион”). Раньше, когда город не был Эс-Сувейрой, он назывался Могадор - теперь это название перешло на остров рядом с городом;
15. Кабила - Кабилы (от арабского «qaba’il», мн. ч. от qabilah - племя; кабильск. Народ группы берберов на севере Алжира. Говорят на кабильском языке северной ветви берберо-ливийских языков. Письменность на основе латинской графики. Распространены также французский и арабский языки. Предпринимаются попытки возрождения древней письменности тифинаг, сохранившейся в вышивках и т. п. (её хранители - в основном женщины). - мусульмане-сунниты. Значительная часть кабилов проживает в эмиграции, в основном во Франции;
16. Магриб - (араб., эль-Ма;гриб: «там, где закат») - название, данное средневековыми арабскими моряками, географами и историками странам Северной Африки, расположенным к западу от Египта;
17. Ладино - (иначе известный как сефардский или иудео-испанский) - разговорный и письменный язык евреев испанского происхождения. Он не является собственно еврейским языком. Это язык той местности, в которой евреи когда-то проживали. Евреи составляли одно из самых богатых и влиятельных сословий испанского общества. Они занимались торговлей, ростовщичеством, часто назначались на ответственные административно-хозяйственные должности;
18. Берахот – трактат (в Талмуде), целый раздел которого посвящён сновидениям, размышлениям о них, правилам их толкования, способам защиты от дурных снов. Взгляд на толкование сновидений в нем характеризуется тем, что расшифровка символов сновидения – это очень сложная задача, требующая большого искусства;
19. Зухр - полуденный намаз. Молитва совершается в момент нахождения солнца в зените;
20. Беледи – традиционная одежда для танца – длинное белое платье с поясом или шарфом вокруг бёдер;
21. Брик - является национальным блюдом Туниса, распространено еще и в Марокко и Алжире. Считается, что блюдо изобрели тунисские евреи с острова Джерба. Тесто для бриков специально делают как можно тоньше, чтобы оно хрустело. Внешне есть сходство брика с чебуреком, но содержание сильно отличается;
22. Аль-Бухари - Абу Абдуллах Мухаммад ибн Исмаил аль-Бухари, более известен как имам аль-Бухари (19 июля 810, Бухара - 1 сентября 870, с. Хартанг близ Самарканда) - мусульманский учёный-мухаддис (собиратель и исследователь хадисов) и муфассир (комментатор Корана), автор одного из канонических сборников суннитских преданий «аль-Джами ас-Сахих».
23. Овцы стравливают поедаемые растения почти у самой поверхности почвы. Растения, подгрызаемые почти у самой корневой системы, угнетаются и выпадают из травостоя. По-видимому, поэтому в народе родилась поговорка: «У овец ядовитые зубы»;
24. Как определил Ницше, «есть три стадии, которые человек должен пройти, прежде чем станет полноценной, завершенной личностью - верблюд, лев и ребенок. По его мнению, человек рождается незавершенным. Это всего лишь заготовка, набросок, которому только предстоит стать настоящим человеком.»;
25. Иварех Барух! – (иврит) благосови Боже.