4
Первый раз Громов полетел на самолёте с матерью за границу еще в 92-ом году. Тогда же он страшно невзлюбил полёты – очень испугался, когда перед взлётом весь самолёт затрясся. Ему казалось, что вот-вот корпус самолёта развалится и раздавит сидящих в креслах людей. С набором скорости становилось всё хуже: тряска усиливалась и превращалась в какой-то яростный треск, Саша вцепился в поручни кресел; непонятная ему сила вдавливала его в спинку.
Со временем страх прошёл, но неприязнь к полётам осталась. Его раздражали стюардессы, которые руководили его действиями: пристёгиваться, отстёгиваться, поднять спинку кресла, убрать столики. Но особенно не любил он, когда ему, как ребёнку, объясняли, что делать в экстренных случаях – об экстренных случаях он даже думать не хотел.
Громов понимал, что всё происходящее во время полёта – вне его контроля; что самолёт – это не то место, где он может диктовать свои правила. От этой мысли ему было очень некомфортно. Громов вообще не понимал, кто контролирует происходящее, когда самолёт летит на высоте десяти километров, – Господь Бог, наверное. А потому начинал яростно молиться, если самолёт попадал в зону турбулентности. И успокаивался, только когда он спокойно продолжал полёт. Тогда Громов смотрел через иллюминатор вниз, на землю, которой, впрочем, почти никогда не было видно сквозь пелену облаков. Самый любимый момент – снижение самолёта: уже можно было рассмотреть отдельные дома и даже автомобили, казавшиеся игрушечными; казалось, до них можно дотянуться, поднять и развернуть, и они, как заводные, послушно покатятся в другую сторону.
Выпив шесть рюмок джина, Александр Сергеевич мало-помалу начал приходить в себя, полёт уже перестал приносить ему дискомфорт. Он хотел попросить седьмую, но самолёт плюхнулся об землю на посадочной полосе аэропорта Х…о. В иллюминаторе, на фоне чёрного леса, проносились белые самолеты, цистерны. Объявили посадку. Он пропустил свой любимый момент снижения воздушного судна. В зале ожидания заболела голова. К нему подошёл мужчина в чёрной куртке, слега тронул за плечо.
– Александр Сергеевич, – он сказал тихо.
Громов посмотрел на него, впрочем, без особого интереса.
– Вас машина ожидает, пройдёмте.
«Как вовремя», – подумал Громов. Человек в куртке взял его кожаную сумку и провёл через служебный выход.
По дороге человек в куртке представился: Владимир, сотрудник офиса в компании Сергея Тварина.
– Как долетели? – спросил он, когда они вышли на улицу. Чуть прохладный воздух взбодрил Грома, он достал сигареты, закурил.
Владимир подошёл к чёрному «мерседесу», открыл багажник, положил кожаную сумку Александра Сергеевича; потом, раскрыв заднюю дверь лимузина, пригласил в салон Громова. Поодаль от «мерседеса» стояла небольшая полицейская машина, двое полных полицейских в синих куртках с интересом таращились на Громова. Он бросил окурок на землю, залез в уютный салон.
Завернувшись, как в плед, в серое пальто и с комфортом устроившись на чёрном кожаном сидении, Громов без особого интереса смотрел сквозь тонированное окно. До города добрались быстро – недаром оглушительно ревела сирена полицейской машины. Подъехали к высокому стеклянному зданию, которое было хорошо видно, пожалуй, с любой мало-мальски высокой точки в городе, – офису принадлежащей Сергею Тварину компании по производству автозапчастей. Безучастно глядя куда-то вдаль, Громов поинтересовался у Владимира, сидящего справа от водителя, как развивается ситуация. Из нескольких предложений, сказанных Владимиром, стало ясно, что ситуация «не очень». Центр города патрулировало в два раза больше полицейских, чем обычно, а всю последнюю неделю полиция ещё и обеспечивала охрану офисов всех компаний Тварина. Бизнесмен сомневался, что его служба безопасности сможет справиться с многочисленными простыми горожанами, недовольными ходом рассмотрения дела и требующими справедливого наказания для его сына.
Стычек с молодыми людьми пока не было, хотя ситуация всё больше накалялась.
Между чёрными высокими воротами, загораживающими въезд на парковку, и длинным капотом лимузина образовалась толпа людей. Нижние части их лиц закрывали шарфы разных цветов, в руках они держали плакаты с лозунгами. Громов даже не потрудился прочитать, что на них было написано. При виде подъезжающего экипажа толпа зашумела. Из-за закрытых окон автомобиля до Громова доносились восклицания, рёв сирены остановившейся сзади полицейской машины; через тонированное стекло он видел угрожающе поднятые кулаки. Выпитое в самолёте начинало действовать: усилилась головная боль, во рту стало сухо. Кто-то сильно ударил кулаком по багажнику – Громов спиной почувствовал силу удара. Как будто из ниоткуда около машины появились люди в камуфляже и чёрных балаклавах. Они принялись сдерживать толпу, оттесняя демонстрантов от автомобиля, что вызвало ещё большее их негодование. Но Громов уже не увидел, чем закончилась стычка, – чёрные ворота закрылись, машина въехала на территорию.
Владимир открыл дверь Громову.
– Указания применять силу пока не поступало, – сказал он, усмехнувшись. Громов расправил плечи перед роскошным фасадом здания. Мраморные ступеньки вели к высоким стеклянным дверям, по обе стороны от которых стояли охранники в тёмных комбинезонах с золотыми эмблемами компании на груди. В стороне трое мужчин в деловых костюмах курили и что-то весело обсуждали.
Громова проводили прямо в кабинет Тварина на последнем этаже, откуда открывалась панорама всего города.
Сергей Тварин чем-то походил на большое старое кожаное кресло, потёртое и помятое – одутловатое лицо с заплывшими жиром глазками не отошло ещё от неспокойного сна. Он был в тёмно-красном халате и мягких тапочках.
Медленно передвигая ноги, качаясь, как маятник, он сделал несколько шагов навстречу Громову. Обхватив его ладонь своей огромной рукой, он сильно сжал её.
– Здравствуйте, мы вас ждали, – прокряхтел Сергей, – очень рады видеть. Посмотрите только, что у нас тут происходит, – он подошёл к окну и поглядел вниз, где уже завязалась потасовка. Люди – маленькие точки – быстро двигались из стороны в сторону, вились по кругу, сцепляясь и снова расцепляясь.
Громов, молча, встал рядом с ним и тоже посмотрел вниз. Полицейские заламывали руки и вели кого-то к тёмно-серому прямоугольнику – полицейскому грузовику. У него было одно желание: побыстрее всё решить и улететь обратно, в Москву, желательно, этим же вечером. Он думал о чём-то постороннем, отрешённо глядя в окно.
Сергей Тварин говорил медленно, как будто повторяя заученный текст. Имени он не называл, но и так было понятно, что речь идёт о Фёдоре: «хорошее воспитание», «любящая семья», «отличный парень». Все эти слова Громов уже слышал, когда встречался со старшим Твариным раньше. Но сейчас он их совершенно не слушал, думая о чём-то своём. Заставив себя сконцентрироваться, он резко перебил бубнящего оправдания отца.
– Вы предложили какую-нибудь более весомую компенсацию?
Тот чуть растерялся, но, немного подумав, ответил, что двум семьям пострадавших предложил по квартире и автомобилю, на что те согласились и забрали заявления на Фёдора, осталось только подписать бумаги о собственности. Так что суд перенесли, дата пока не известна.
Но отец одной из погибших на контакт никак не идёт, даже звонит родителям двух других пострадавших и призывает их «опомниться». Именно по его наущению проходят все эти митинги и демонстрации, участники которых требуют тюремного срока для пьяного водителя; именно с его подачи дело получило столь серьёзный оборот.
Тварин, покачиваясь и держа руки за спиной, подошёл к столу.
– Лет этак шесть-восемь назад, – говорил он громко и чётко, как будто кабинет был полон народу, – все бы сидели ровно и молчали. А десять назад вообще нашли бы этого персонажа в подъезде с пробитой головой.
– Но, увы, – продолжил он после паузы, – времена меняются, и, если у нас не получается направить народные эмоции в нужное нам русло, приходится, по мере возможности, возглавлять их. Я жду ваших предложений, Александр Сергеевич, – заключил он.
Громов чуть подумал.
– Проломленная голова в подъезде строго противопоказана. Когда дело приобретает такой резонанс, нечто подобное похоже «на удачную попытку суицида». Вас закопают вместе с ним. Вариантов остается немного. – Громов был серьёзен. – Я поговорю с отцом девки, посмотрю, что можно сделать. Ещё отложить дату суда мы точно сможем, но полностью оправдать… – Громов недоговорил. Ему уже надоел этот балаган, и он всерьёз подумывал дать отмашку на посадку Фёдора Тварина.
– Вы сами-то с отцом говорили? – Спросил он Сергея Тварина.
Тот слегка покачал головой.
– Владимир говорил, – он кивнул на помощника, всё это время послушно стоявшего у двери. – Он предоставит вам полную информацию о моих новых предложениях семье потерпевшей.
* * *
Громов в сопровождении Владимира вышел из кабинета. Помощник хозяина офиса предупредил Александра, что вместе с неунимавшимся отцом пострадавшей во встрече примут участие ещё несколько человек – местных активистов. Их мотивы были не вполне понятны, они всё время что-то требовали от властей, провоцировали органы правопорядка. Владимир предложил взять на встречу человека четыре из охраны Тварина, так, для острастки. Громов согласился, явиться вдвоём с Владимиром было бы не солидно и не серьёзно. Через час та же машина, что везла Громова из аэропорта, с трудом протискивалась сквозь плотно припаркованные автомобили, стоявшие во дворе панельной девятиэтажки недалеко от центра – облезлой, с давно не крашеными скамейками у подъездов, с допотопными домофонами и скрипучими дверями, с подъездом с застарелым запахом мочи в разболтанном лифте, со следами от окурков на облезлых стенах, шумом мусора, падающего в мусоропроводе.
Такие районы вызывали у Громов чувство брезгливости и отвращения; он считал, что в подобных условиях могут существовать только люди, не способные ни к чему, не желающие даже попробовать изменить себя, свою жизнь и выбраться из окружающего их ужаса. Люди, которых устраивает жизнь в подобных муравейниках и помойки вокруг. Низшие социальные классы были противны Александру Сергеевичу. Именно из-за неизбежных встреч с таким людьми и Громов не любил командировки.
За чёрным лимузином, привезшим Громова, остановился большой чёрный джип, в простонародьи именуемый Крузаком. Из него вылезли четверо мужчин в тёмных комбинезонах с золотыми эмблемами на груди – охрана Тварина. Из окна на первом этаже на всю эту кавалькаду пялилась бабка в синем сарафане с жёлтыми подсолнухами и в белом платке она что-то медленно пережёвывала беззубым ртом. Громов заметил её взгляд, и его пробрало от отвращения.
На третий этаж поднялись пешком, не рискнув заходить в провонявший лифт, хотя и на лестнице запах был не лучше: из банок с чёрной жижей в носы идущим бил «аромат» прокисающих бычков. На площадке третьего этажа толпились люди. Среди них были двое с компактными видеокамерами, которыми они лезли прямо в лицо Громова. Вдоволь наснимав столичного чиновника, они принялись за охранников.
В крохотную квартирку Громов прошёл в сопровождении Владимира и одного из охранников, троих оставив на лестнице. В проёме двери, ведущей в комнату, показался адвокат потерпевшего – невысокий мужичок в очках; Громов видел его пару раз. Адвокат перекинулся парой слов с Владимиром, поздоровался с Громовым. Отец несчастной девушки сидел на старом продавленном диване. Напротив дивана – пыльное пианино, на нём – иконы и фотографии погибшей, повсюду много цветов в простых горшках, на стене – небольшой портрет Пахана в рамочке.
В комнате были ещё трое – два парня и девушка в разноцветных куртках. Адвокат представил их Громову, но тот прослушал имена; а даже если бы и не прослушал, всё равно моментально бы забыл. Один нагло попросил его показать удостоверение. Громов предъявил тёмно-красную корочку с гербом Комитета. Один из людей с камерой тут же подлетел к нему и начал снимать, что-то тараторя. Громов быстро спрятал корочку и повернулся к отцу, который тихо сидел, как бы вжавшись в диван. Он ещё ни разу не поднял головы на вошедших. В комнате бесшумно появился ещё один парень, Громов до этого его никогда не встречал. На вид ему было не больше двадцати двух, но, несмотря на его ещё детские черты, выражение лица было очень серьёзным и даже немного грозным. Протиснувшись между адвокатом и Владимиром, молодой человек подошёл вплотную к Громову, которого потешило его напущенное лицо. Но виду он не подал, понимая серьёзность момента. Молодой человек представился Егором, лидером группы, помогавшей отцу погибшей, и заверил Громова, что все они «будут бороться до конца, пока не добьются справедливости и наказания для убийцы».
– А ты, конкретно, чего хочешь, Егор? – Саркастически спросил Громов.
– Чего хочу? – Повторил вопрос молодой человек, – хочу, чтобы Фёдор Тварин сел в колонию строгого режима не меньше чем на десять лет за вождение автомобиля в пьяном состоянии, убийство двух человек и нанесение тяжких увечий третьему, – отчеканил Егор.
Громов не сдержался и усмехнулся. Адвокат влез между ними, чуть оттесняя Егора. Он забубнил, что встреча началась с неправильной ноты, что не нужно начинать сразу с конфликта. Потом перешёл на термины и шаблоны из юридических учебников. Тем не менее, это немного успокоило Егора. Он взял себя в руки настолько, что даже предложил Александру обсудить сложившуюся ситуацию на кухне «с глазу на глаз». Громов согласился. На выходе из комнаты Владимир остановил Егора.
– Мы знаем, вы тут парни шустрые, – улыбнулся Владимир, – ты бы из карманов всё вынул, телефоны там всякие, устройства. А потом иди. – Егор нехотя достал из карманов два чёрных телефона и отдал их охраннику.
– Что-то ещё? – Злобно спросил он.
Охранник ощупал молодого человека и освободил проход.
Громов уже ждал на кухне. Он сидел на табурете рядом со столом, опершись спиной о стену.
– Как вы вообще спите по ночам? – Вызывающе спросил Егор после того, как захлопнул дверь, – вы видели этого бедного старика? Его сердце разбито, а жизнь сломана.
– Именно поэтому, – с сарказмом начал Громов, – Сергей Тварин щедро предлагает ему новую большую квартиру в центре города и новую машину.
– Щедро? – Возмутился Егор. Он метался из угла в угол маленькой кухоньки.
– Если же новая квартира не привлекает отца потерпевшей, – продолжал Громов, осматривая кухню, не новую, но чистенькую и аккуратную, – то Тварин может выплатить солидную материальную компенсацию.
– Да как вы можете? – Сквозь зубы выдавил Егор, – никакая материальная компенсация не заменит дочь этому человеку.
– Ну, – сказал Громов, – остальные же как-то справились.
Егор остановился, его лицо побелело от злости. Но он ничего не смог ответить.
– А тебе-то тут что нужно? – уже чуть серьезней спросил Громов – а, шкет? Может ты шпион или саботажник? Тебе и твоим друзьям, – он кивнул на дверь, ведущую в коридор, – вообще повезло, что вы ещё не проходили ни по одному делу, например, о тунеядстве. Ты вот, чем занимаешься? Где работаешь? И работаешь ли вообще? Вы тут с компанией антигосударственную деятельность провоцируете? Ты видел, что у вас в центре города происходит? Знаешь, сколько за это могут дать? – Громов говорил зло, чеканя слова.
Он встал и совсем близко подошёл к Егору.
– Ты в эту тусовку каким местом вписываешься? Тебе какого хера надо?
– Я за справедливость, за бескомпромиссное и безжалостное правосудие. Хотя уверен, вы о таком никогда не слышали. – Краска вернулась на лицо Егора, но мальчишеская злоба не утихла.
– Какая нынче идеологически подкованная молодежь пошла, – усмехнулся Громов, – да тебе бы сидеть и в телефоне в стрелялки играть, а не такими словечками разбрасываться.
– Правда будет на нашей стороне, – сказал Егор.
– А закон – на нашей, – ответил Громов. – И вот кто из нас сильней? Ты меня совсем не услышал? – Он спросил снисходительно.
Егор хотел сказать ещё что-то резкое и, может быть даже обидное, но Громов не дал ему такой возможности.
– Я тебе, так уж и быть, по доброте душевной и хорошему настроению, распишу в двух словах, как тут всё будет развиваться. Ты и твои дружки с камерами, – он кивнул в сторону коридора, – можете тут снимать, всё что хотите. Но толку от этого будет мало. Федя Тварин, если и сядет, то максимум года на три. Это я повторяю, максимум. Так что я тебе и твоему деду предлагаю: взять компенсацию, пока дают, снять все обвинения, и сидеть не фыркать. Последовать примеру остальных.
Егор ничего не говорил.
– Я бы чаю выпил, – вдруг сказал Громов, осматривая стол, уставленный банками, тарелками и чашками, – настроение располагает. Да и ситуация тоже. Дерьмово у вас. Как вы тут вообще живёте? – Он двумя пальцами легко отодвинул белую занавеску и посмотрел на покрытый грязным снегом двор; специально навесил на лицо гримасу брезгливости и отвращения. Во рту усиливалось ощущение сухости, голова давила на плечи, но пока не болела. Надо было срочно выбираться отсюда.
– Вы бы лучше сходили с потерпевшим поговорить. Много нового бы узнали и увидели. – Собрался с мыслями Егор.
Громов резко повернулся к Егору и вдруг вспыхнул в злобе.
– Ты даже представить себе не можешь, – он толкнул Егора в грудь так сильно, что тому пришлось удержаться за раковину, чтобы не упасть, – что я видел и что я знаю. – Громов выдохнул эти слова с такой ненавистью, что на лице Егора появился страх и животная злоба.
– Мы всё равно победим, – Егор встал, опершись о раковину. – Наше время придёт.
Громов успокоился так же быстро, как и вспылил. На последние слова Егора он только едва заметно кивнул.
– Красиво говоришь, как в кино. Тебе бы, шкет, стихи писать, а не со мной на кухне ссориться. Со мной тебе бы дружить надо. А с пострадавшим я уже задолбался разговаривать.
Забыв про чай, Громов открыл дверь.
– Беседа окончена. – Он улыбнулся стоявшему с той стороны двери Владимиру. – Только после вас, – улыбнулся он Егору.
Тот, даже не взглянув на Александра Сергеевича, стремительно вышел из кухни.
Громов испытывал удовлетворение от ощущения своей власти над всеми, находящимися в квартире, и особенно над Егором. Над ним он чувствовал не только власть, но даже превосходство. Это чувство ласкало его каждый раз, когда он замечал, с каким страхом на него смотрят присутствующие. Ненависть во взглядах он игнорировал, считая её слабостью.
Но надо было, уже в которой раз, выслушивать отца убитой девушки. Попросив всех удалиться из комнаты, Громов взял стул, и расположился прямо перед ним. Напротив, утонув в стареньком диване, сидел начинавший дряхлеть старик с заплаканными глазами и проступающей щетиной, седые волосы падали на гладкий, почти без морщин лоб. Громов окликнул его по имени, и тот поднял красные от слёз глаза.
– Послушайте, – спокойно начал Громов, – ну, сколько же можно так вот тут сидеть? Надо жить дальше.
Старик, недолго рассматривал лицо Громова, снова опустил голову. Громов откинулся на спинку стула.
– Всё будет сделано в строгом соответствии с законом. Но, – Громов попытался изобразить сочувствие, – я бы на вашем месте согласился на компенсацию и забрал заявление.
– Её не вернуть, – проскулил отец, не поднимая головы.
Громов молчал. Он начал понимать, что толку от его сегодняшней поездки нет вообще. Старик сидел, не двигаясь.
– Она же просто шла домой, – прошептал он. Громов еле разбирал слова. – Как же так?
Александр глубоко вздохнул и посмотрел на ходики, тикающие на стене.
Старик начал дрожать. Он поднял лицо, и мокрыми глазами уставился на Громова.
– Она была моей жизнью… А он её, как собаку.., – мужчина сделал паузу. – Её нет, а он тут, всё ещё ходит по этой земле, в которую её же и уложил. Как так? – Слеза потекла из глаза по сухой шершавой коже.
– Она была моей опорой. – Он вытер рукой глаза. – Такая молодая, красивая. – Он посмотрел куда-то в сторону. – У неё же вся жизнь была впереди… Внуков бы мне родила, счастливой стала… А потом.., – его нижняя губа задрожала, – а теперь... Как муху…
Громов наклонился к нему, решив снова попытаться что-то сказать.
– Её не вернуть, – старик сильно зажмурился, и слёзы полились по его щекам. – Я хочу, чтобы этот мерзавец был наказан.
Громов передумал говорить.
– Чтобы он гнил в тюрьме. Там, где ему и место! – Несчастный отец начал повышать голос. – Где каждому убийце место! А он убийца! – Вскричал он. – А вы его хотите оправдать, – он показал костлявым пальцем с жёлтым ногтем на Громова. Тот медленно встал и попятился.
– И нет вам за это прощения! И никому нет!
В комнату вошли Егор и несколько парней с ним.
– Всё. Разговор окончен. – Зло сказал Егор, – мы не изменим наших требований. Уходите.
Громов с презрением посмотрел на Егора и вышел из квартиры на лестничную площадку, где курил Владимир в окружении охранников.
Громову мечтательно вздохнул: хорошо бы запретить любую непрофессиональную съёмку, оставить только такую, которую бы делали по специально выдаваемым Госкомнадзором лицензиям, а всех остальных – слать нахер. Тогда остались бы только федеральные телеканалы, интернет-сайты. А то ведь опять вывесят на незарегистрированные ресурсы.
Теперь надо снова обдумывать ситуацию. Отпустить Федьку Тварина на свободу, вообще не отдавать его под суд, скорее всего, не получится. Это выглядело бы, как плевок в лицо всем этим митингующим демонстрантам, тунеядцам. А таких становилось всё больше. Значит – риск. Риск раскрутить маховик всеобщего недовольства. Но и десять лет – это заоблачный срок. Если бы вдруг, по какому-то ужасному стечению обстоятельств суд на это пошёл (Громов даже подумать об этом боялся!) и дал бы Тварину-младшему подобный срок, то Громов первым вылетел бы из Комитета. Года три – максимум. Старику немного осталось, пусть умрёт в мире и спокойствии. А потом и Фёдора выпустим. Начальник же сказал решать, и как можно быстрее. А с Сергеем сам пусть разбирается, они давнишние кенты. Да и кто такой этот Сергей Тварин? Провинциальный бизнесмен, каких по всей стране – пачки. Против Комитета он точно не попрёт.
В таких мыслях Александр Сергеевич Громов пребывал до самого отлёта в Москву, прямо перед которым он снова крепко выпил.
5
На следующий день Громов провёл несколько часов в кабинете Начальника, без финальной отмашки которого окончательное решение, всё-таки, не могло быть принято.
После дежурных фраз о полёте и самочувствии, Громов начал объяснять, какой он видит ситуацию, как тщательно он всё обдумывал, находя всё новые варианты решения и, в который раз, их отвергая.
Он сидел на своём обычном месте – в кресле за длинным столом справа от стола Начальника. Снова не выспавшись, он чувствовал усталость. В какой-то момент он даже одёрнул себя: чуть не начал рассказывать то, что уже говорил ранее. Начальник невнимательно слушал, глядя в один из мониторов, стоящих на его рабочем столе.
– Саша, – вдруг перебил его Начальник, не отрывая взгляд от экрана, – болтать кончай, а то какой-то ты больно разговорчивый сегодня. Ты все ещё бухой, что ли? – Он нахмурился и повернулся к Громову. Тот постарался придать взгляду живость.
– Да уж, – протянул Начальник и снова уставился в экран. Пауза в несколько секунд показалась Громову вечностью. Начальник отвернул от себя монитор.
– Ты с прокурорскими не говорил, я так понимаю? – Спросил он Громова.
Громов понял свой промах.
– Да я думал им звонить. Но…
Начальник не дал ему возможности начать оправдываться.
– А мне вот сегодня уже звонили. Спрашивали, что делать. – Сказал он спокойно. – Они ждут нашего решения.
– Алексей Алексеич, – Громов сделал глубокий вдох, обдумывая то, что намеривался сказать. – Пусть его годика на три осудят. – Громов хотел назвать больший срок, чем у него вырвалось; это позволило бы поторговаться, но цифра уже была названа. – Деду этому не долго осталось. Да и молодёжь эта сраная. Можно, правда, пару успокоить, по хулиганке, но там же постоянно новые появляются. Хотя, Сергей и так справится. Да и отсидит Фёдор годик-два, не больше, ничего с ним не случится. – Громов старался обосновать своё предложение до того, как Начальник его прервёт, – плюс пока вынесут приговор, пока приведут в действие. Народ, за одно, и подуспокоится. Когда он выйдет, все уже всё забудут.
– Саш, а..? – Начальник явно начинал злиться. – Ну, ты, блин, как себе всё это представляешь? Ты, что, блин.., – Начальник начал махать руками, а это было дурным знаком, – ты, ... вообще?
– Алексеич, а Сергей себе народ представляет, который ему чуть ворота перед комплексом не снёс? – Попытался возмутиться Громов. – У него выбора как раз мало. Хорошо, он хоть остальных утихомирил, а то бы, и правда, нормальный срок выписывать пришлось.
Начальник отмахнулся и посмотрел в сторону, обдумывая предложение Громова.
– Пусть он хоть новости почитает. – Продолжал Громов, – там такое творится! Нам этих успокаивать надо, и на следующих переключаться. У нас времени не много.
– Саша, вот ты летал только что. Чё ты ему сам всё это не сказал? – Спросил Начальник. Дел, и правда было не мало.
– Ладно, – согласился он с Громовым через паузу. – Звони тогда, кто там разбирается, обговаривай с ними сам. Делай всё сам, даю тебе карт-бланш.
Этого, команды самому принимать решение, Громов и ждал.
– А если Сергей начнёт звонить? – Всё-таки позволил себе уточнить он.
– Тут уж ты тоже сам, Саша, – поднял ладони вверх Начальник.
– Я Льезгину тогда скажу, чтобы записал, – Громов встал с кресла, – как закрытое дело.
– Говори-говори, – согласился Начальник.
Через час после встречи с Начальником, Громов разговаривал с прокурором К…а. Рассевшись в кресле, он долго морочил ему голову разными, исключающими друг друга указаниями. Он то говорил, чтобы они ждали его последующих указаний, то настаивал, что бы они немедленно действовали; то велел посадить Тварина-младшего в СИЗО, но, перед этим, переговорить с Твариным-старшим, что окончательно запутало прокурора и даже привело его в некоторое негодование. Под конец этого бессвязного и противоречивого монолога Громов призвал своего собеседника быть осторожным, внимательным и пообещал позвонить в ближайшее время с окончательным указанием. Пока он морочил голову прокурорскому начальнику К…а, он всё-таки решил посадить Фёдора Тварина на четыре года и два месяца в колонию общего режима, но всё-таки дать прокурору об этом знать как-нибудь в другой раз. Он посчитал, что этот срок сможет более-менее всех успокоить.
Из чёрной коробочки на столе Громова выплыл маленький синий экран и повис в воздухе перед ним: это был экраноговоритель – последнее достижение российских технологий. На нём показался овал лица секретарши Марии.
– К вам Михаил Льезгин, Александр Сергеевич.
– Как вовремя, – обрадовался Громов и хлопнул в ладоши. – Запускай его.
Льезгин – длинный и тощий молодой человек с гладко зачёсанными волосами всегда одной длины, как будто они и не росли вовсе у него на голове, и массивными очками в чёрной оправе; одевался он не дешёво, но и неброско. На его узких плечах почти висел тёмно-синий клетчатый свитер, из выреза показывался воротник белой рубашки. Чёрные брюки и чёрные ботинки на толстой подошве дополняли образ человека, больше заботящегося о практичности одежды, чем о её стильности.
Льезгину, как самому молодому сотруднику на шестом этаже, всегда доставались дела попроще. Дела, не содержавшие эпизодов насилия и не касавшиеся высокопоставленных государственных чиновников или крупных бизнесменов. В его обязанности входило составление отчётов и архивирование дел с ограниченным доступом. Он обычно занимался тем, чем никто не хотел заниматься – бумажной рутиной. Спокойная служба в стенах собственного кабинета.
По образованию юрист, он какое-то время работал в прокуратуре. Когда создавался Комитет, многие из прокуратуры его рекомендовали и за него ручались. Особенно высокопоставленный в силовых структурах отец.
– Добрый день, Александр, – сказал Льезгин, входя в кабинет Громова и подходя к его столу. В руках он держал две увесистые папки.
Они пожали друг другу руки, Льезгин сел на кресло, стоящее перед рабочим столом хозяина кабинета.
– Вы ещё не прислали мне отчёт о деле Фёдора Тварина. Когда я могу его получить? – Нарочито серьёзно спросил он.
Громов широко зевнул.
– Послушай, – сказал он, потерев глаза, – ты ведь, когда отчёт пишешь, то ведь всего несколько фраз, так? Там просто номер дела, краткое описание, и статус: закрыто или в процессе, ведь так? – Громов одновременно спрашивал и объяснял.
– Так, – подтвердил Льезгин, уже догадываясь, к чему ведёт собеседник.
– Ну, вот и напиши, что дело Фёдора Тварина закрыто. Что суд вердикт вынес. Все довольны, и комедия закончилась, – заключил Громов.
– Тогда почему я ещё не получил отчёт? – Холодно спросил Льезгин.
– Потому что, Миша, – серьёзно, но с тенью сарказма начал Громов, – у меня много сложных дел первой, государственной важности. Писать отчёты – это далеко не приоритет в списке моих обязанностей. Так что я тебя по-человечески прошу: напиши, что дело закрыто.
– А если Пахан попросит заключение по этому конкретному делу? – Спросил Льезгин, – вы понимаете, что подставляете и меня, и Алексея Алексеевича.
– Никого я не подставляю, – Громов поморщился, – к тому же, не будет Пахан ничего просить. Ему что, других дел мало? Все эти отчёты – это пустая формальность.
– Однако же, – возразил Льезгин, – на прошлой встрече он попросил два конкретных отчёта. Благо, ни один из них не был вашим. Ваши кстати, Александр Сергеевич, по качеству уступают сочинению шестиклассницы.
– Какой ты сегодня, Миша, вредный. – Усмехнулся Громов. – Если тогда не просил моих, значит и в этот раз не попросит. А раз я так плохо и неряшливо пишу отчёты, то в этот раз вообще писать не буду.
– Александр, послушайте…
– Льезгин! – Рявкнул Громов.
Тот широко открыл глаза и замер, подобная форма общения всегда заставала его врасплох. А Громову нравилась такая реакция зависимых от него людей на любое проявление силы.
– Напиши, что закрыто, а? Не морочь мне мозги. – Уже спокойно и как-то по-дружески попросил он.
Льезгин с минуту подумал и согласился.
– Но при одном условии, – он положил папки на стол. Громов знал, что это будет за условие и что находится в этих папках. Каждый раз им обоим приходилось проходить этот путь взаимных уговоров и одолжений.
В первой папке, которую Льезгин показал Громову, было дело некоего Андрея. Столичный двадцативосьмилетний парень приговаривался судом к трём годам в колонии строгого режима. Три года назад на несанкционированном митинге с чем-то несогласных горожан он, как было написано «тяжёлым предметом нанёс тяжкие увечья сотруднику ОМОНа, майору полиции Ц.». Майора пришлось срочно госпитализировать. Громов взглянул на цветную фотографию. На ней был изображён крупный полицейский в тёмно-синем камуфляже и бронежилете. По лицу текла кровь. Под руки его вели двое: с одной стороны – женщина в белом халате, с другой – человек в таком же, как у раненного, камуфляже и в полностью закрывающем лицо чёрном шлеме. Громов много раз видел эту фотографию три года назад, когда и происходили события, на разных информационных сайтах; её вырвали из показанного по всем федеральным каналам видеоотчёта о том самом митинге. Тогда репортёры не уточняли, кто этот окровавленный человек, а видеоряд был показан для острастки – дабы другим было неповадно; чтобы лихая молодёжь и думать забыла смотреть в сторону «свободного Запада».
В документе, который Громов держал в руках, утверждалось, что на снимке – именно майор Ц., на которого напал Андрей, бросив в него тяжёлый предмет. Что это за предмет, майор не понял, так как был ранен. Однако следствие выяснило, что это была пластиковая бутылка. Как только этого Андрея задержали, предъявив ему обвинения, появились десятки свидетелей, готовых дать показания, и начали раздувать происшествие. Громов пробежал глазами по листку с показаниями одного из свидетелей – приятеля Андрея, пришедшего на митинг вместе с ним и не отходившего от него всё время, пока шёл митинг. Он утверждал:
«Андрей не наносил никаких увечий так называемому майору Ц. Все полицейские на митинге были в чёрных шлемах, и попасть чем бы то ни было в чьё-то лицо было невозможно. Это правда, что Андрей бросил пластиковую бутылку из-под газированной воды. Однако бутылка была пуста, и, ударившись о грудь полицейского в бронежилете, упала на землю, где и была навсегда потеряна».
Второй друг Андрея, который тоже присутствовал вместе с ним на митинге, писал:
«Мы покинули митинг в час тридцать минут дня, когда поняли, что может завязаться драка и начаться задержания. Мы взяли интервью у нескольких выступивших на митинге и не хотели их лишиться, если в потасовке будет поломано оборудование».
Громов посмотрел на отчёт полиции с места происшествия. Время прибытия группы сотрудников ОМОНа под командованием майора Ц.: два часа тринадцать минут дня.
Громов быстро просмотрел третий листок с показанием, данным каким-то прохожим, который заметил упавшего сотрудника ОМОНа с окровавленной головой. Как только он узнал с какого-то информационного сайта об обвинении Андрея, то добровольно пришёл и дал показания. Он писал:
«Я шёл к метро, когда увидел, как из полицейского грузовика выходят ОМОНовцы. Увидев, что ОМОН направился к толпе, я остановился, надеясь, что полицейские будут хватать бегущих и дерущихся и не станут трогать спокойно стоящих или идущих людей. Потом я отошёл чуть в сторону, откуда мне хорошо были видны раскрытые двери автобуса. Последним выходил тот самый мужчина без шлема, которого показали в новостях. На последней ступеньке он оступился, потерял равновесие и упал, ударившись незащищенной головой о серый металлический барьер, которые были расставлены, как я понимаю, для того, чтобы рассекать толпу. Из его лба пошла кровь. К нему тут же подбежал один полицейский и врач… Всё происходящее я заснял на телефон. Я всегда так делаю в подобных случаях».
К этому показанию прилагались несколько фотографий. На одной из них – мужчина, майор Ц., лежал на поваленном металлическом барьере, лица не было видно; на другой его, уже с окровавленной головой, держали под руки женщина в белом халате, и ОМОНовец в шлеме. Льезгин добавил, что есть ещё видео, снятое тем самым прохожим. Громов откинулся в кресле, рассматривая исписанные листы.
Льезгин решил уточнить обстоятельства дела, перед встречей с Александром полистав новости в интернете.
– Андрей этот, – начал Льезгин, – журналист. Ты новости вообще читаешь? – Спросил он Громова.
– Да так, – буркнул Громов, просматривая ещё одно показание, – иногда листаю.
– Так вот. Месяц назад, проведя какое-то своё расследование, Андрей написал большую статью и выложил её в свой блог. В статье разоблачались факты расхищения большой суммы, выделенной из федерального бюджета на реставрацию каких-то памятников в разных регионах. Так вот, в списке расхитителей были члены семьи Пахана, его дочь или её муж, ну, в общем, она там тоже фигурировала. И губернаторы, конечно же, самарской области, тульской; омский мэр там был. Так вот…
– Так вот, – перебил его Громов и небрежно бросил листы на стол, – когда этот Андрей увидел, что всё это как-то связано с семьёй Пахана, он должен был притормозить. Правда то, что он нарыл, или нет, – срока теперь ему не избежать. Ему повезло ещё, что всех его подельников не закрыли.
– Александр, – сказал Льезгин, – а ты знаешь, сколько людей на его процесс пришло, стояли там с плакатами. Что делать?
– Льезгин, да ничего не делать. Ху-ли-га-ны и са-бо-таж-ни-ки. – Произнёс Громов по слогам и снова провёл ладонью по лицу. – Понятно? Догоняешь? Если бы там только эти мэры и губернаторы сраные были, это другое дело. Даже, если министр какой! На это можно было бы глаза закрыть. А тут он на самого Пахана наехал и его семью задел. Это он вообще! Что ли он историю журналистики своей не знает?! Да Пахан еще лет шесть назад целую информационную компанию разнёс, когда те про дочь его что-то вякнули! Говорили мне, я помню: медиагигант, медиагигант… – Громов передразнивал тех, кто ему говорил, – их не тронут, слишком на виду. Ага, не тронут. – Он кивнул, – как миленьких, закрыли. А тут – этот один. Как пить дать, закроют.
Льезгин погрустнел, но ничего не сказал.
– Ты у нас ещё тот моральный компас. «Мистер дилемма». – Дружелюбно посетовал тому Громов. – Давай, что у тебя там дальше? Мне работать надо.
Льезгин поднялся и собрал все документы и фотографии со стола Громова в первую папку; положил её рядом с собой и передал Громову вторую. Тот взял её, раскрыл.
Громов припомнил, что совсем недавно, буквально пару дней назад, уже слышал где-то об этом инциденте. Молодой человек, студент Московского университета написал краской из баллончика на стене здания своего вуза: «Пахан – вор и лжец», «Пахана – под суд». Молодому человеку грозит до пяти лет строгого режима по статье за экстремизм и призыв к насилию.
– Ну, а тут-то ты с чем справиться не можешь? – Спросил Громов.
– Да ты внимательно почитай, – попросил Льезгин.
Нахмурившись, Громов сделал недовольное лицо и глазами пробежался по показаниям задержанного. Тот утверждал, что его вообще не было в Москве в ночь, когда надпись появилась на стене университета. Он был на даче с друзьями и вернулся в город только через два дня, когда надпись уже замазали серой краской. Там же, в деле были показания его одиннадцати друзей, которые вместе с ним отдыхали за городом.
– Ну, ****ь, Льезгин, – Громов поднял глаза, – ты что, со вчера работаешь? Дело завели, виновных нашли.
– Так он же не виновен, – выдавил из себя Льезгин, зная, что может этим спровоцировать у Громова приступ агрессии.
Громов, как и большинство тех, кто, работал в высших эшелонах подобных структур, не любили признаваться в своих огрехах ни себе, ни окружающим. И тем более произносить такие признания вслух, да ещё и при коллегах. Признавшись всего однажды в подобном, человек сильно рисковал навсегда покинуть государственную службу со всеми возможностями и контактами, которые она давала.
Льезгин уже пару раз мямлил нечто подобное Громову, на что тот бурно реагировал, наорав на него и выгнав из кабинета. После таких признаний-извинений он говорил Начальнику, что Льезгин не справляется с обязанностями, что он не дотягивает до должности, многого не понимает. И неоднократно предлагал Начальнику избавиться от Льезгина. На что, к удивлению Громова, Начальник всегда отвечал с каким-то хладнокровным спокойствием. Иногда, как будто, даже и не слышал.
Поставив локоть на стол, Громов упёрся лбом в ладонь, зажав лист с показанием. Похмелье после вчерашней выпивки почти прошло, но усталость накрывала всё сильнее.
– Льезгин, собирай свои бумаги и иди из кабинета, а? – Громов сказал это со стальным спокойствием, не убирая ладони со лба, – разберись сам, ладно? – Тебе, смотри, сколько народу подчиняется: и комитеты, и службы, и даже министерство, а ты тут мне опять свою ерунду несёшь. Ты не мне всё это говори, – он, наконец, поднял голову и аккуратно положил лист к остальным, в папку, – а позвони следователю, или ещё кому, кто этим занимается, и ему расскажи. И, вообще, каждый раз звони человеку по статусу ниже тебя, который этим занимается. Скажи, мол, какого хера невиновных в тюрьму сажаете?..
– Я пытался, – попробовал объясниться Льезгин, – но они же не…
– Видишь, – спокойным тоном перебил его Громов, – им ты тоже надоел. Давай, – он махнул рукой в сторону двери. – Иди, решай. Наори, если сможешь, но ко мне с этой ерундой больше не приходи.
Льезгин собрал все свои листы и папки, и, молча, вышел. Громов откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, думая о том, что сегодня он уедет домой пораньше.
* * *
Приехав домой, Громов включил телевизор – как всегда, машинально, скорее, для фона, чем для того, чтобы узнать какую-то информацию. Он никогда серьёзно не воспринимал телевизионные новостные программы, понимая, как и для кого они делаются.
Когда Оксана жила у него, телевизор работал очень редко. Их обоих раздражали и бесконечные ток-шоу с орущими участниками, и так называемые новости – одни и те же по всем каналам, и сопливые сериалы. Что же касается Оксаны, то она с обворожительной улыбкой утверждала, что информация по телевизору – вся заказная, в ней – ни слова правды, а развлекательные программы – для идиотов. По её мнению, современное телевидение было пустой тратой времени. Своё время она предпочитала тратить на приёмах по приглашениям и частных вечеринках своих друзей. Александр не возражал и по поводу телепрограмм был с ней согласен.
Повесив серое пальто в шкаф в коридоре, он прошёл на кухню; стол был всё также заставлен грязной посудой. Он редко заставлял себя наводить в доме порядок. Среди пустых бутылок и грязных стаканов отыскался пульт. Нажал кнопку. Большой экран на стене засветился, появилась картинка, и комната наполнилась человеческими голосами. Прямо с пультом в руке Громов открыл холодильник. Там сиротливо стояли полбанки горчицы, заплесневелые остатки сметаны и бутылка водки. Он достал её и поставил на стол. В морозильнике нашлась пачка пельменей.
«Ну, вот и отлично», – подумал Громов и захлопнул дверцу.
В телевизоре шёл телесериал. Сюжет – перевоспитавшийся бандит пытается завоевать сердце учительницы русского языка. Вроде бы, задумка не плохая. Человек, в душе которого оставили неизгладимый след кошмары постсоветской России, пытается найти своё место в мире, обрести нового себя, оставив ужасы прошлой жизни позади. Он влюбляется в красивую молодую учительницу, которая, разглядев его тонкую душу, отвечает ему взаимностью, помогая через это светлое чувство искупить прошлые грехи. Громов, откупорив бутылку, залил холодную водку себе в горло. Дальше было что-то ещё: про старых дружков-бандитов, про школу и каких-то учеников, про бизнес.
Лысый бандит в чёрной кожаной куртке и синих джинсах что-то бубнил с экрана. На его лице уж как-то очень неаккуратно был приклеен шрам; он, по-идиотски улыбнувшись (видимо, попытавшись сыграть вспыхнувшее чувство) и прищурившись, попытался облапать учительницу. Та ойкнула и нехотя стала его отталкивать.
Громов сделал ещё глоток прямо из бутылки, потом ещё один, одновременно нажимая подряд на все кнопки. Каналы показывали: серьезного Пахана, сидящего в кабинете и выслушивающего доклад очередного губернатора; священника на фоне икон, кричащих мужчин в дорогих костюмах, горячо обсуждающих, что Пахан делает эффективней: борется с внешними врагами или решает внутренние проблемы страны. А ещё были: ракеты, взмывающие в далёкий космос; новая церковь с золочёными куполами, построенная в каком-то глухом селе; опять Пахан, но уже улыбающийся и оседлавший велосипед на фоне природы; танк, стреляющий на каком-то полигоне. Листая каналы, Александр наткнулся на съёмку, видимо, сделанную скрытой камерой: молодая пара, парень и девушка, шумно ссорятся в окружении таких же молодых людей, которые с интересом смотрят на них, громко поддерживая или же, напротив, осуждая – Громов не понял. В правом нижнем углу экрана висел значок «life». Громов вернулся на канал, где бывший бандит и учительница полюбили друг друга. Пока он прыгал по каналам, сюжет там развивался: в новой сцене учительница уже сидела в старом чёрном седане бандита, и с наивной улыбкой покачивала головой в такт мелодии песни о тюремной доле, исполняемой известным российским шансонье. Этот сериал шёл уже семнадцать сезонов. И всё это время главный герой пытался обустроить свою жизнь и найти счастье, но в виду то ли своей откровенной тупости, то ли тупости сценаристов только и мог, что хлопать себя по яйцам. Ходили слухи, что он получает огромные гонорары за эту роль. Сериал, и правда, среди обывателей пользовался невероятной популярностью.
Громов налил себе водки в первый же попавшийся на столе стакан и выпил; теплая волна разлилась по всему телу. Он продолжал щёлкать кнопками пульта. Вот его Начальник стоял у входа в здание Министерства Внутренних Дел; его окружала толпа журналистов и с полдюжины охранников.
– Да, дело расследовано и закрыто. Все могут успокоиться, – отчеканил он.
Это была какая-то старая запись, так как Громов и не помнил, когда Начальник последний раз был у здания МВД. Наслушавшись Начальника еще днём, Громов поспешил перейти на другой канал, там хорошо одетый мужчина оправдывался, с трудом скрывая слёзы:
– Это огромная трагедия для обеих семей. Я надеюсь, что его ещё можно спасти. – Он начинал всхлипывать, – я не знаю, как так получилось...
Громов нажал на красную кнопку на пульте, телевизор замолк и экран погас.