Сегодня я вышел из дома очень и очень злым.
Когда я злюсь, мне до одури сводит правую ногу. Противная боль, как будто кто-то тянет мои жилы, наматывая их на катушку, зарождается во втором пальце и предательски ползет вверх по щиколотке...
Мне становится страшно.
На улице жарища и духота. По ложбинке позвоночника скатилась тяжёлая капля пота.
Я сажусь в автобус.
Вот потная и плотная, упруго-круглая мамаша с сальными волосами говорит своему сынишке, что если он сейчас же не заткнётся, она схватит его за шкирятник и разобьёт его физиономией стекло автобусного окна.
Плаксиво хрюкнув, мальчик задумчиво покосился на пакет с оранжевым логотипом "Д", который его мать сжимала пальцами-сардельками.
Мать поняла всё без лишних слов, и, порывшись в пакете, сунула чаду в рот вафельный рожок с химозным малиновым пломбиром поросячье-розового цвета.
Автобус вздрогнул.
По моей спине катится ещё одна капля, за ней ещё и ещё...
Автобус дрожит.
Трясутся щёки и три подбородка мамаши, из-за чего та обретает свино-воинственный вид; глаза её сына обернулись бездонным серым ужасом. Дрожит его маленький подбородок, и подтаявшее мороженое липкими каплями, готовыми рухнуть, повисло над воротником белой рубашки.
Я вижу, как ему страшно, он даже не шевелится, будто разбит сверхъестественным параличом. Его грудная клетка неподвижна. Стало быть, он пытается не дышать.
"Нет, нет... Я не жил в эту минуту, когда это произошло, мам. Честно. Я даже не дышал! Я клянусь, я старался не существовать, я старался..."
Автобус резко срывается с места, и сладкие алые капли всё-таки летят на воротник.
Я стыдливо отворачиваюсь, чтобы не видеть того, что будет сейчас. Куда, куда деть глаза... Я смотрю в окно на сияющий Невский, на отблеск золотистой вывески Дома Зингера.
- Ах ты урод...
У меня на миг перехватило дыхание.
- Урод! Ты - урод!.. Повторяй, гадёныш!
Доехав до Бонч-Бруевича, я нырнул в серый двор, нашёл лестницу номер три, с предвкушением и липким страхом залез на четвёртый этаж...
Открылась дверь. Мне улыбнулось миловидное создание женского пола лет двадцати пяти. На белом медицинском халатике - бордовые, уже запёкшиеся пятна, и такого же цвета тонкие губы. Их уголки задорно подпрыгнули в ласковой улыбке.
- Вы на десять, к Павлу Семёновичу?
Киваю.
Старая, облезлая дверь с визгом захлопнулась, и вот мы идём по узкому, тёмному коридору, где пахнет сигаретами и формальдегидом.
***
Через неделю я вновь вышел на улицу.
Боли не было, как и правой стопы. Была удобная, лёгкая конструкция из полипропилена.
Спокойно докурив, я снова сел в автобус.
В салоне душно и воняет потом.
Поморщившись, я услышал до боли знакомые дешёвые духи, тяжёлый, удушливый шлейф немытого тела, и чего-то невыносимо приторного...
- Уродик...
Да, это снова она. Она снова шуршала пакетом, на этот раз бумажным, из какой-то пекарни.
Доставая сахарное печенье, она пихала его в рот сыну, второй рукой нежно гладила его по макушке и ласково звала "уродиком".
А он жевал, чавкал и улыбался.
Потом взял и подмигнул мне.
Наверное, я слишком долго и неотступно пялился на него. Мамаша его злобно зыркнула на меня, ещё усерднее пропихивая в него очередную печеньку. Зыркнула так, будто мой взгляд мог быть какой-то угрозой для выполняемых ею действий.
Я поспешно отвернулся, но перед этим успел заметить, что у мальчика больше нет пальчиков на обеих ручонках.
А красные пятна на воротничке - остались.
Август 2017