ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
За столиком в ресторане «Березка» мы сидим вчетвером: к нам якобы «случайно» присоединилась Ира. Ее привел капитан. Девушки делают вид, будто только что познакомились. Мне вначале смешно, однако они ведут себя настолько естественно, что я быстро привыкаю.
Само заведение и присутствующие в нем вызывают такой интерес, что я очень даже рад, что согласился. Жизнь в деревне довела до того, что такое незначительное событие, как посещение ресторана, я воспринимаю, как нечто эпохальное. Вспоминается родной город, дружеские пирушки, студенческие вечеринки. От нахлынувшей тоски я заказываю шницель и бутылку портвейна. Капитан выбирает водку в графине и жареную треску. Девушки довольствуются винегретом, который, разыгрывая невинность, запивают минеральной водой.
Валентина сегодня снова выглядит, как кинозвезда. На нее обращают внимание мужчины. Подходит малый в красном пиджаке, из уголовных элементов, что грязно пируют неподалеку, и приглашает на медленный танец. Валентина застенчиво спрашивает у меня разрешение и уходит. Чтобы не возмущаться тем, что ее щупают, я отхожу к бару, где покупаю сигареты.
Закурив, я отодвигаю оконную занавеску, и сквозь щелочку смотрю на стоящую у входа неприметную машину. Сквозь ее запотевшие стекла видны огоньки сигарет «группы быстрого реагирования». Несмотря на то, что после нашей встречи капитан не вел себя подозрительно, меня все равно прикрывают по «полной программе».
Я замечаю, что Валентина, залепив пощечину, возвращается на место. А малый, показывая пальцем на нее, идет к приятелям. Мужская компания ржет и громко отпускает сальные шуточки в адрес девушки. Обычно я такое не терплю, но теперь, учитывая обстоятельства, я тихо возвращаюсь к нашему столику.
К счастью, на маленькой сцене ресторана появляется, судя по реакции завсегдатаев, местная звезда. Взгляды присутствующих устремляются на нее. Она поет хорошо, зажигательно, ее вспыхивающее блесками платье, энергичные жесты, заводят людей. Начинаются быстрые танцы. Ира поднимает уже порядком выпившего капитана. За столиком остаемся мы вдвоем.
– Не напрасна ли вся эта милицейская затея? – спрашиваю я у Вали, не желая сидеть молча.
– Майор знает, что делает. А если и ошибается, что плохого для нас? – спрашивает Валентина, искательно глядя мне в глаза.
– Нас нет, Валя! Ты… – запнувшись, я думаю, как лучше обсудить с ней щекотливую тему наших отношений.
Но Валентина, заметив, что малый вновь направляется в нашу сторону, хватает меня за руку и испуганно просит:
– Пойдем танцевать, привяжется!
Словно по заказу, певица переходит к ритму медленного танца. Мы поднимаемся, я обнимаю Валентину за талию.
– Гриша, мне надо тебе что-то сказать! Что-то очень, очень важное! – говорит она.
– А может, не надо? В другой раз скажешь! – говорю я, позевывая.
– Гриша, у нас будет ребенок! Я не шучу! – покраснев, произносит Валентина.
– Нашла, где такое говорить! – равнодушно говорю я.
– Евгения Константиновна нигде нас одних не оставляет! – с обидой произносит Валентина.
– Не оставляет! – как эхо, соглашаюсь я, а потом интересуюсь, – ты со мной спала по заданию из центра?
– Да, – неохотно соглашается она.
– Кто тогда будет папа? – спрашиваю я и тут же сам отвечаю, – правильно, центр!
– Нет, папой будешь ты! – говорит Валя, поджав губки, – и думай быстрее, а то скоро живот поползет, не скроешь!
Через несколько минут, мучимый сомнениями, я задаю вопрос:
– Валентина, а кроме меня, у тебя за последнее время, еще задания из центра были?
Она резко отодвигается и отвешивает мне такую пощечину, что в голове звенит, как в колокольне. Потирая пальцами виски, я замечаю малого, которому сегодня уже досталось от Валентины. Он стоит неподалеку с парочкой сильно выпивших друзей. Они смотрят на меня в упор и смеется. Скрипнув зубами от такого нахальства, я возвращаюсь за столик и усаживаюсь, избегая смотреть на Валентину. Говорю капитану, лишь форма которого, похоже, удерживает «красные пиджаки» от более агрессивных действий:
– Не понимаю, как русские, носители великой культуры, могут себя столь отвратительно вести!
– Не все, кто говорит по-русски, являются русскими. Я, например, себя таковым не считаю! – произносит капитан, опрокидывая в горло рюмку водки.
– Вы же Иванов!– удивленно восклицаю я, – а кто же вы, если не русский?
– Мой древний народ русские попы насильно крестили и дали ему православные имена. Но мы сумели остаться в своей, языческой культуре. Попы ушли, уходят коммунисты, выдававшие нам фальшивые паспорта. Приходит наша пора! – на лице капитана мелькает злобная гримаса.
После таких откровений вечер портится окончательно, и общий разговор уже не возобновляется. Обождав немного, я предлагаю разойтись по домам.
Едем с ветерком, на патрульной машине с включенной мигалкой. Капитан, несмотря на протесты, высаживает Иру в райцентре, возле автобусной остановки. Это меня забавляет: оказывается, подруги не всегда спят с теми, на кого «глаз положили». Ай да капитан, молодец, не то, что я!
Меня и Валентину капитан подвозит до здания узла связи. Я вежливо прощаюсь и поднимаюсь по лестнице. Подойдя к жилому отсеку, замечаю, что нет ни вещей, которые вечно сушились на батареях, ни шкодившего возле них маленького Саши.
– Твоего соседа отправили жить в общежитие, – предваряет мой вопрос Валентина, – майор решил, что там ему будет безопаснее.
– А я как же? А обо мне, кто подумал? – бурчу я.
– О тебе и думали! В соседней комнате сегодня ночью будет находиться кто-нибудь из наших. Так что, не беспокойся! – ласкового говорит Валентина.
– Наверняка это будешь ты! – говорю я недовольно.
– Почему я? А если и я, что тут такого …
Неожиданно у меня в ушах появляется шум, а видимый мир сотрясается. Валентина помогает добраться до дивана и подставляет тазик. Когда желудок освобождается, становится легче. Валентина за мной убирает, помогает снять праздничную одежду, укрывает одеялом. В таком виде меня застает «группа прикрытия».
– Валька, чайник поставь! И сало тащи! – громко командует Евгения, садясь за стол. Майор седлает стул спинкой между ног, Павел остается стоять возле двери, сержант занимает позицию возле окна.
Евгения берет кусочек сала, но вместо того, чтобы кушать, вертит поясной ремень, чтобы кобура с пистолетом бросалась всем в глаза. Майор, наоборот, снимает все, что можно.
– Устал я чего–то, – говорит он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Евгения спрашивает его:
– Ладно, что дальше делать будем?
Майор, не отвечая ей, жует, но заметно, что он, в отличие от остальных, при этом думает. Евгения, в которой энергия так и бушует, обращает свой взор ко мне:
– А ты чего разлегся? Вставай, чаю с нами попей!
– Ему плохо, тошнит! – как о ребенке, жалостливо говорит Валя, – подсунули портвейн «левый», отравился!
Я смотрю на присутствующих и вижу, что они так и норовят перевернуться к верху ногами. Мне становится обидно от их намерений, и я хочу вновь попросить у Вали тазик, однако сдерживаюсь.
– Хорошо! – деловито произносит майор, – в ресторане было что-либо подозрительное? Не курящие гашиш лица кавказской национальности? непьющие славяне? женщины, активно домогающиеся скучного героя телефонных будней?
– Нет, – отвечает Валя, хлопоча по хозяйству, – не было.
Я провожаю взглядом ее порхания, и неожиданно, хихикнув, говорю:
– А у Вали ребенок будет!
Майор престает жевать. Пристально глядя на меня, он спрашивает:
– Россланов, отвечайте четко, вы заметили необычное?
– Валька врет! Меня тошнит не после портвейна, а от нее! – я по–птичьи вытягиваю вперед голову и делаю махи руками. Мне кажется, что у меня есть крылья, и я смогу улететь отсюда. Мое поведение наводит майора на определённые мысли. Он говорит, хищно скалясь:
– Товарищи, надо готовиться, мы своего добились, у нас будут гости!
Его слова вызывают у меня странную реакцию: я смеюсь и плачу одновременно. В таком состоянии дальнейшие события мною не воспринимаются, как происходящие в реальности. Мне кажется, что все, жужжа, как пчелы, куда-то исчезают. В одиночестве я провожу час, на протяжении которого приятное блаженство сменяется ужасной тошнотой. Потом появляется Евгения. Она выключает свет и ложится со мною, держа пистолет в руке. Я не упускаю удобного момента и слезливо спрашиваю, не подаст ли она тазик? Евгения отвечает, что нужно терпеть, поскольку на секретной операции блевать не разрешается. А сама стучит зубами от страха и норовит сделать со мною то, от чего у Вали появился ребенок. Настойчивым попыткам Евгении мешает условный стук в стену, после которого она снимает пистолет с предохранителя. Почти сразу через щель под дверью к нам проникает едкий дым от дымовой шашки. У меня сразу случается приступ, и зазвучавшие в здании выстрелы отходят на второй план. Я прихожу в себя только тогда, когда меня доставляют в больницу, к врачу Голованю, и укладывают на койку «постоянного клиента»..