- Ну, что ты за человек, Акимыч. Опять ты своих опарышей мимо банки просыпал.
- Я хоть опарышей, а ты чего? Три дня окна нараспашку и толку ноль.
- А я тебе ещё в лесу сказал поганки это. А ты - свинушки, свинушки.
- Ладно, Николаич, оба хороши. Старость она сам понимаешь как кобыла незрячая. Сколько кнутом не лупи, а всё к обочине тянет. Внук вчера заезжал, спининг подарил. На кой спрашиваю. А он физиономию перекосил и отвечает: - щуку с руку поймаешь. Ах, ладно думаю, под закидушку потянет. Ты - то чего никак присоединиться решил?
- Не Акимыч, из меня рыболов как из тебя балерин.
- Лапоть ты Николаич, и ума как у школьника. Рыба на рыбалке вещь второстепенная. А вот природа, костерок, палатка. А спится как, словно у бога на ладонях примостился.
- Нет Акимыч, я уж по привычке на диванчике да с книжечкой.
- А ты и совмести полезное с приятным. Вода она ведь не только жажду удаляет да грязь смывает. Вода камень точит и дух закаляет.
- То – то ты закалился. В мороз босиком до уборной бегаешь.
- Тьфу ты рухлядь. Идёшь или нет?
- Ну, коли с книжкой, то пойдём.
Шестьдесят лет прожил Акимыч в городе, работая слесарем на вагоноремонтном заводе. А на пенсию ушёл так и обузой для родственников оказался. Внук подрос. Квартира понадобилась. Тут и супруга преставилась. Снял старик с книжки накопительной заначку на чёрный день и побрёл вдаль распрекрасную. И занесла его кривая в деревеньку Богом позабытую. Купил домик плесенью обросший, а как руки приложил, так и внучёк нарисовался. Как узнал? От кого? С правнучкой говорит тебя, дедуля. Хорошо у тебя. Веранду бы приладить, и живи себе: в ус не дуй. И осталась старику одна забава в жизни – рыбалка да грибы с ягодами летом, а зимой - тоска гремучая. Хорошо если Николаич заглянёт. Он и сам судьбы подобной. Тоже беженец из града каменного.
- Ты бы ещё валенки с ушанкой натянул, книголюб хренов. Июль на дворе, а ты фуфайку напялил, – собирая рюкзак, усмехнулся Акимыч.
- А жар костей не ломит. Ночь впереди. Да и кровососов не меряно.
- Ладно, ладно, пошли.
Они выкурили по сигарете и направились в сторону чёрной полоски леса. Солнце уже скрылось за горизонтом, а воздух наполнился свежестью и тучами роящейся мошкары. Путь к реке пролегал через два поля. Положенная ветром трава, путала ноги и затрудняла движение. Где - то ещё жужжала земляная пчела да сумасшедший овод кружился над головами, пробивая лёгкую поволоку сумерек. Акимыч любил ночь. В его рюкзаке была самодельная брезентовая палатка, топорик и спички.
- Прибыли, - сказал Акимыч, окидывая прищуренным взглядом полумрак речного берега. – Здесь поставим палатку, а там костерок разведём. Дрова – то заранее заготовлены, не боись.
- Давай, давай, - промычал, Николаич.
- Давай, давай, - передразнил Акимыч и, услышав крик кукушки, добавил: - Вот же, глупая птица. Никакой пользы от неё всё равно, что таракан усатый. Только и есть, что тварь божия, прихлопнуть жалко.
Разделавшись с костром, Акимыч забил кормушки пшённой кашей. И нацепив на крючки макароны с опарышами, забросил снасти.
- Ночью клёва не будет. А вот часика в четыре, только тянуть успевай.
Николаич не ответил, он поднял ворот фуфайки и, усевшись на перевёрнутое днищем кверху ведро, достал книгу. Но осмотревшись по сторонам, убрал обратно.
- Места – то здесь, Акимыч не ладные. Легендами овеяны. Там, – он указал рукой во тьму. - Камень в кустах лежит. А под ним войны Русские саблями басурманскими порубленные. А там, чуть левее, и сами басурмане. И каждую ночь резня тут да крики со стонами. Много живых в этих местах сгинуло.
- Бред всё, - сквозь смех, ответил Акимыч. – Три года рыбачу и ничего подобного. Хотя нет. Было раз. Встал я на заре, ну и в травку по нужде утренней. Сижу и ушам не верю. Песня льётся. Фальшиво так, но как факт любопытно. Пойду, думаю, гляну. Подкрался, заросли в стороны раздвинул, а там Любка биндюжница, опёнки собирает. Склонилась, аж носом по земле чертит. Одной рукой подол задранный держит, а другой грибочки в него складывает. Я и окликни сдуру – то. Вскочила. В спине выпрямилась. А подол не опускает. Да хоть бы в трусах была, а тут любуйся Акимыч. Стояла она, стояла да как завизжит нечеловечески. Подол из пальцев выскочил. Грибы врассыпную. А она за мной. Еле ноги унёс.
- Мёртвая? – с робостью спросил Николаич.
- Кто?
- Любка – то.
- Ага, мёртвая. Живее, живых! Ладно, Николаич, спать давай. Утомился я сегодня.
- Нет, Акимыч ты иди, а я книжку почитаю. Тепло, хорошо и буквы видно.
- Как знаешь. Дров много не бросай. Сухостой здесь на вес золота.
Акимыч включил налобный фонарь и, расправив палатку, заполз внутрь. Сон не заставил долго ждать. Старик закрыл глаза и провалился в какую - то липкую парообразную субстанцию. А когда проснулся, стояла плотная монотонная тишина. Он выполз из палатки и осмотрелся. Из костра клубил чёрный дым и, расстилаясь над водной гладью, напоминал огромное давно нестиранное покрывало.
- Николаич, - крикнул старик.
Ответа не последовало.
Подойдя к реке, Акимыч ужаснулся. Ибо плыл Николаич, будто силою неземною влекомый. Плавно так. Непринуждённо.
- Никлаич, - взревел Акимыч. – Куда тебя черти понесли? Утонешь. К берегу давай, к берегу.
Николаич повернул голову в сторону источника звука.
- А почто мне к берегу, Акимыч? Здесь хорошо. Спокойно так. И комары не кусают.
- Назад, - не унимался старик. - Ух, я тебе покажу, комары не кусают.
- Тише Акимыч, тише. Не ровен час и рыбу перепугаешь. А я чуток полюбуюсь синевою небесной, да и вовсе отчалю.
- Ну, я тебе сейчас.
И только шагнул Акимыч с берега в воду, как бац и нет ничего. «Приснилось что ли?» - подумал старик. Из палатки выскочил. Глаза кулаками протёр и видит. Сидит Николаич на ведре у костра потухшего и книгой комаров разгоняет. Обрадовался старик.
- Живой, живой!
- Да ты Акимыч никак умом повёлся? Мало того, что всю ночь орал да утопленников из воды выуживал. Так теперь и вовсе целоваться лезешь.
- Ай, - махнув рукой, промямлил Акимыч. – Собирайся. Уходим.
- Как уходим, а клёв утренний?
- К чёрту клёв. Бутылочка у меня в колодце охлаждается, может по глоточку, а?
- Ну, ты Акимыч и жук, ай жук.