Рассказ - эссе
В советское время вспоминать дореволюционное прошлое своей семьи, если только твои родственники не были «старыми большевиками», считалось моветоном. Приученный с детства не перечить идеологемам, беззастенчиво навязываемым властью (что проходило под лозунгом: «идти в ногу со временем»), я пренебрежительно отнесся к истории своего рода до 1917 года, и это прегрешение когда-то должно было быть искуплено.
Это произошло тогда, когда, разбирая семейный архив, я неожиданно набрел на несколько альбомов и папок со старыми фотографиями, относящимися к дореволюционному периоду истории моего рода, которые раньше никогда не видел. И – надо же! - запоздалое обретение этих документов вызвало у меня острый приступ интереса к моим предкам, - не иначе, как в предвосхищении нашей скорой встречи.
На беду, фотографии не были датированы, и не были снабжены поясняющими подписями, притом, что не осталось в живых никого, кто мог бы подсказать, кто есть кто. Тем не менее, охватившая меня одержимость семейной историей превратилась в идефикс, и я надолго погрузился в исследование доставшегося мне фотоархива; единственными доступными методами его расшифровки были идентификация лиц по портретному сходству и датировка снимков по приметам времени, отражающимся во внешней культуре: одежде, прическам, и т. п.
Естественно, я двигался вспять – от родителей к дедам и бабушкам, и дальше вглубь против хода времени.
Так как мои отец и мать родились, соответственно, в 1914 и 1913 годах, в интересовавший меня дореволюционный период их младенческие образы не имели самостоятельного значения, служа лишь дополнением к образам моих дедов и бабушек.
У меня не возникло никаких проблем с идентификацией родителей моей матери – деда Сергея Матвеевича Моргунова и бабушки Марии Николаевны, – я ведь неплохо их знал, - помню их лица не только в старости (бабушка умерла в 1947 году, а дед – в 1943), но и молодыми – по висевшим на стене у них дома большим фотографическим портретам, сделанным после свадьбы. На дореволюционных фотографиях, окрашенных сепией, сделанных в фотоателье профессионалами, по мере моего движения против стрелы времени, я смог отследить, как мои дед и бабушка постепенно молодели, а первоначально оплетавшая их гроздь разновозрастного потомства – мал мала меньше – постепенно мельчала, пока не осталась лишь трогательно обнявшаяся пара молодоженов. Эта фотолетопись завершилась фото безусого юноши с еще по-детски пухлым лицом в мундире рядового императорской армии, в котором я сразу узнал деда Сергея Матвеевича по написанным на его лице главным душевным качествам – простоте и праведности.
Моего деда по отцовской линии – Григория Федоровича Сенатова я тоже знал очень хорошо – восемнадцать лет (с 1945 по 1963) он прожил в семье моих родителей, оказав значительное влияние на мое интеллектуальное развитие. Поэтому я его сразу узнаю на всех фотографиях – у него была очень характерная внешность: резкие черты лица, выражавшие сильный и независимый, даже строптивый характер.
Мать моего отца, бабушку Марию Алексеевну я в живых не застал – она умерла в 1938 году, за год до моего рождения. Но я хорошо ее знал по довоенным фотографиям – моя мать, относившаяся к свекрови с большим уважением, показала их мне еще в раннем детстве, - и по воспоминаниям моего деда, говорившего о ней с любовью, нежностью и чувством вины, - на его глаза при этом иногда наворачивались скупые мужские слезы. Поэтому и с ее идентификацией у меня проблем не было.
Период супружества оставил сравнительно немного фотографий, зато свадьба Григория Федоровича Сенатова и Марии Алексеевны Фомичевой, состоявшаяся осенью 1909 года, была великолепно фотодокументирована. Самыми интересными оказались несколько снимков свадебного застолья, в центре которого находятся одетая в белое платье невеста с лучащимся от счастья лицом, и жених, удовлетворенно улыбающийся в пышные усы, гордый своею суженой. А вокруг стола собралась целая коллекция прелюбопытнейших типов: здесь и улыбчивый мужчина с пышными усами, и копной густых волос в мундире лесничего и душой нараспашку; и стайка молодых хохотушек, - все, как одна, с одинаковыми треугольными острыми носами, что наводит на мысль об их общем происхождении от пожилой дамы, у которой даже не нос, а форменный клюв; и маленький господин с властным взглядом, направленным внутрь себя, и поэтому кажущийся немного опасным, и два лощеных, щеголевато одетых господина в усах и с эспаньолками, стоящие в красном углу, как свадебные генералы, с приличествующим их роли выражением лица, и смуглый пузатый брюнет, похожий на грека (что немедленно вызвало аллюзию на рассказ Чехова «Свадьба»). Но сколько я ни всматривался в их лица, я не обнаружил среди присутствовавших ни одного человека, который бы имел хоть малейшее сходство с моим дедом, из чего заключил, что его родственников на свадьбе не было. Отсутствие его отца - Федора Сысоевича Сенатова, - было понятным: по рассказам деда он умер в 90-летнем возрасте еще за несколько лет до его женитьбы, но его мать и сестра во время свадьбы были живы, и, тем не менее, по какой-то причине блистали своим отсутствием. Так единственный шанс обрести зримый образ одной из моих прабабушек – матери деда – не реализовался.
И тогда, руководствуясь критерием портретного сходства с моей бабушкой, я принялся за поиски ее родителей, о которых вообще ничего не знал – ведь не могли же и они отсутствовать на свадьбе своей дочери! Мое внимание остановилось на заметном мужчине, сидящем на почетном месте напротив новобрачных в середине стола; – разрез его глаз и форма носа - такие же, как и у Марии Алексеевны. Это наводило на мысль, что предо мной ее отец, мой прадед Алексей Иванович Фомичев. Но меня смутило, что между моей бабушкой и ее предполагаемым отцом отсутствует сходство душевного склада - на челе Марии Алексеевны проступает цельная, зрелая личность, в то время, как ее визави выглядит совсем не солидно, - каким-то растерянным недотепой. Слева от него, где полагается быть жене, а, следовательно, матери невесты, сидит красивая, молодо выглядящая дама, которая не имеет ни малейшего сходства с Марией Алексеевной. «Неужели это мать моей бабушки?» – недоумевал я – «Что-то не похоже!» Продолжая рыться в пачке фотографий, вскоре я набрел на отдельное фото этой же красавицы в полный рост. Совершенство рисунка лица, светящегося тонкой и томной улыбкой, поворот головы, безупречность стройной фигуры, великолепные волосы, собранные в изысканную прическу, красивое светлое платье до пят, накинутая на плечи горжетка из серебристо-черной лисицы – можно подумать, что перед тобою – актриса Императорских театров. На обороте фотографии стоит дарственная надпись: «На добрую и долгую память милой Марус; отъ В;ры», датированная мартом 1910 года, то есть через полгода после свадьбы. Очевидно, что родная мать при обращении к дочери никогда не подписалась бы «Вера». Осталось предположить, что бабушкина мать умерла, и ее овдовевший отец женился на этой самой Вере: что ж, у моего прадеда была губа не дура! Одновременно стало ясно, что большая часть присутствующих на свадебном застолье – это многочисленные члены ее семейного клана, и выражение растерянности на лице моего прадеда можно прочитать, как: куда я попал?!
И тогда я принялся за поиски моей прабабушки, матери Марии Алексеевны, так как, по-видимому, именно от нее наследовала бабушка свой замечательный характер, ставший легендарным в семье моих родителей. Я методично просмотрел все фотографии, относящиеся к периоду, предшествовавшему свадьбе – на них была изображена Мария Алексеевна в самых разных антуражах - серьезная особа, сидящая за рабочим столом на службе, в Канцелярии Пути Курской железной дороги; очаровательная девушка в зимних Сокольниках - в одежде, усыпанной снежинками; молоденькая полудевушка-полуподросток, качающаяся на качелях, и много других, но ни на одном из них не было родителей бабушки. Наконец, я остановил внимание на малоформатном альбоме – размером с молитвенник; раскрыв его, на первой странице я увидел великолепного качества фотографию молодой дамы с пышной высокой прической и интересным, интеллигентным, волевым, но в то же время женственным лицом, которое закрыто для посторонних; - перефразируя Канта, - «человека в себе». На его второй странице помещено фото худощавого молодого мужчины, очень похожего, с поправкой на возраст, – на того участника свадебного застолья, в котором я предположил отца невесты – те же большие круглые глаза, и, увы – та же легковесность во взоре, которую уже отметил раньше. Кажется, все ясно: версия о смерти моей прабабушки (она изображена на первой фотографии), и второй женитьбе ее отца - подтвердилась. Но здесь есть одно «но», требовавшее дополнительных доказательств, что в этом альбоме изображена именно семья моей бабушки. Здесь имеется фотография девочки 10 – 11 лет, которая, - вылитая мать, - та же горизонтальная линия бровей, тот же твердый, проницательный взгляд, такие же губы и линия подбородка, те же изящные маленькие уши, но ее еще не до конца оформившиеся черты не обнаруживают достаточного сходства с лицом Марии Алексеевны во времена ее свадьбы – лицом взрослого человека, которое я всегда и сразу узнавал. Для того чтобы с уверенностью присоединить этот маленький альбом к истории моего рода, я должен был восстановить плавный переход от 10-летней девочки к девушке – невесте. Вскоре мне удалось выстроить цепочку из трех фотографий, на которых изображена гимназистка, превращающаяся сначала в подростка, а затем – в молоденькую девушку. Все их объединяло сходство душевного облика, который, как известно, сопровождает нас от детства и до смерти – в данном случае это были: ум, серьезность, внутренняя самостоятельность, но черты лица, по мере взросления, от фотографии к фотографии менялись столь значительно, что достоверность опознания моей бабушки вдоль цепочки фотоснимков не была бесспорной.
Все сомнения были отметены при обнаружении снимка, где десятилетняя девочка – та же самая, что помещена в маленьком альбоме, сфотографирована вместе с матерью, которая на этом снимке обнаруживает сильнейшее сходство с Марией Алексеевной в ее зрелом возрасте. Теперь мне стало совершенно очевидно, что на первой странице маленького альбома изображена мать Марии Алексеевны, передавшая ей в наследство, как семейную драгоценность, строй своей души, – внутреннюю гармонию с опорой на себя самою, - здравствуй, моя дорогая прабабушка! И я испытал прилив ранее мне неведомых родственных чувств – гордость своею прародительницей и радость встречи с ней.
Естественно, я решил с ходу двинуться дальше вглубь времени, пытаясь обнаружить родителей прабабушки (как я заключил из сохранившейся переписки, звали ее Любовь Петровна). В том же маленьком альбоме имеется единственная фотография человека старшего поколения – это пожилая женщина с простым и спокойным лицом – большеглазая, с широким губастым ртом, и имеет она очевидное сходство с Алексеем Ивановичем Фомичевым, о котором уже говорилось выше. Итак, - это была его мать – моя прапрабабушка, и, впитав ее образ, вскоре я ее обнаружил изрядно помолодевшей на самой древней фотографии семейного архива, относящейся к середине XIX века, где она стоит рядом с креслом, в котором сидит ее муж – крупный мужчина с серьезным, умным и красивым лицом, заросшим окладистой бородой. По его скованной позе – он не знает, куда пристроить руки, по складкам на пиджаке – он еще не привык к «господской» одежде, видно, что мой прапрадед Иван Фомичев совсем еще недавно вышел из крестьян, а я добрался до народных истоков своего рода.
Нет, я не испытал удовлетворения – меня влекла история рода прабабушки Любови Петровны, которая, очевидно, вышла из другой, более культурной среды. Самая ранняя ее фотография сделана в возрасте 18 – 20 лет в фотоателье: две нарядно одетые девушки, – по-видимому, сестры, – стоят на бутафорском мостике. Их изысканная внешность, например, у обеих – совершенно неправдоподобные, «осиные» талии, и выражение сословной гордости на лице Любови Петровны наводят на мысль о принадлежности к дворянству. К сожалению, фотолетопись семьи моей прабабушки на этом снимке прерывается. Есть только одна маленькая, пожелтевшая, очень нечеткая любительская фотография, где можно предположить присутствие ее родителей. Во дворе, около кирпичной стены городского дома, в тени молодых деревьев, расставлены в ряд стулья, на которых сидят десять женщин и один пожилой плешивый мужчина с густыми седыми бакенбардами. Еще двое мужчин в офицерских фуражках выглядывают из-за спин сидящих. Качество фотографии такое низкое, что лица дам совершенно размыты, но, если ориентироваться на общее впечатление, определяемое контуром лица, осанкой, силуэтом фигуры, то в середине этой компании я обнаруживаю даму, похожую на бабушку Марию Алексеевну; рядом с ней стоит девочка лет пяти-шести. Опираясь на отмеченное выше сходство, я высказываю предположение, что эта дама – моя прабабушка Любовь Петровна; девочка – ее дочь, моя будущая бабушка, а пожилой мужчина с седыми бакенбардами – отец Любови Петровны, мой прапрадед, чьего имени я не знаю; проанализировав позы всех присутствующих женщин, я нашел среди них старшую - она накинула на плечи жакет, - и назначил ее матерью Любови Петровны, моею прапрабабушкой. Конечно, высказанная выше гипотеза - это реконструкция, но она настолько правдоподобна, что я в нее до конца уверовал.
Так я обрел хотя и смутные, но вполне определенные образы еще одной пары предков – прапрадеда и прапрабабушки, и они, судя по атмосфере этого снимка, явно относились к привилегированному слою, - если не к дворянству (я всегда мечтал предках – дворянах), то к разночинной интеллигенции, вышедшей из анонимной массы, по крайней мере, одно - два поколения назад. Из этого следует, что я могу поднять свой ранг до принадлежности пятому подряд, если не больше, поколению образованных людей, и это повысило мою самооценку, и преисполнило уважения к своим предкам, которые проявили талант, честолюбие и энергию, чтобы поднять свой социальный статус.
А что удалось узнать про Веру, чья судьба вплелась в судьбу моего рода? В архиве сохранилось несколько почтовых открыток, адресованных Вере Яковлевне Вейтман, сотруднице ювелирного магазина Шефтель, что находился в Сретенском переулке. Выйдя замуж за моего овдовевшего прадеда, она стала «мачехой» моей бабушки.
Конечно, слово «падчерица» в его традиционном смысле неприменимо к взрослой, самостоятельной девушке – до своего замужества Мария Алексеевна состояла на государственной службе, работая в канцелярии – сейчас таких работников пренебрежительно называют «офисным планктоном», тогда же их статус был весьма высок, и их труд хорошо оплачивался. А «мачеха», как показали снимки, сделанные много лет спустя, где изображена немолодая женщина с сохранившим свою красоту лицом, запечатлевшим многовековую мудрость ее древней нации, стала лучшей подругой моей бабушки до самой ее смерти. И эта роль его «тещи» была оценена моим дедом, заказавшим ее увеличенный фотопортрет в 1965 году, через 27 лет после смерти супруги и за два года до своей смерти.
Так закончилось мое путешествие в дореволюционное прошлое – я смог погрузиться в тонкий, неповторимый аромат того далекого и прекрасного времени, заглянуть в глаза своих старших родственников, разделив на мгновение их радости и их заботы, и испытать чувства гордости своими предками и признательности им; его итогами я весьма удовлетворен: ведь мы не ведаем, что ждет нас там, куда я уж совсем собрался, а тут как раз и подошло, что я заранее на всякий случай пообщался с душами своих предков.
Июль – Август 2017