Эх. дороги... 9. Водители и производители

            
   Жизнь автотранспортного предприятия никак не назовешь размеренной. Тут тебе и дальние рейсы по зимнику и авральные разгрузки особо важных грузов с доставкой на особо важные же объекты и длительные командировки, которые касаются всего персонала, а не только водителей. Самым массовым и длительным  всегда был выезд на уборку зерновых. Из транспорта задействовали весь грузовой состав, в гараже оставались только колонна бензовозов - молоковозов и колонна контейнеровозов. Мастерские выезжали вместе с оборудованием, вплоть до токарных станков. Оставались лишь специалисты из совсем уж невыездных для обслуживания  двух колонн. Даже семидесятипятилетняя уборщица тетя Клава просилась, сожалея об упущенном в молодые годы.
   На уборке с женщинами  всегда были проблемы. Они работали диспетчерами в отделе эксплуатации. Все были семейными и не могли надолго отлучаться. А те, что могли, не хотели. Перспектива проживания на каком-нибудь полевом стане с сотней мужиков, вечерами и в ненастные нерабочие дни  поддатыми и легковозбудимыми, никого не соблазняла. Приходилось их чередовать, командировать на одну-две недели, менять с оказией, размещать с мужьями, словом выкручиваться, как придется.
   Однажды переманили большой зарплатой новенькую из автобусного парка. Не разобравшись, она согласилась ехать на весь срок. А это два месяца. Была она беленькая, субтильненькая, неразговорчивая – полный антипод нашим бой-бабам с разбойничьими ухватками и непечатной лексикой. Они вращались в среде шоферни, часто в командировках, приученные постоять за себя и управлять этой анархистской массой. Звали их проще некуда: Нинка, Валька или Петровна, Семеновна. В автобусном же диспетчеры видели мир через окошечко выдачи путевок, никогда не соприкасаясь с водителями непосредственно. Всегда в поле зрения начальства. Да и водители автобусов с виду презентабельнее наших дальнобойщиков, которые были рады на зимниках общению с чабанами и оленеводами. Какие уж тут манеры. Новенькая представилась Анной Сергеевной и не допускала фамильярностей.
   Направили нас в госплемзавод «Комсомолец» Чернышевского района. Поселили на полевом стане в огромном бараке без перегородок, оборудованном сплошными нарами. Ехали четыреста километров до глубокой ночи. По приезде на место она заплакала. А когда увидела обширное совместное ложе, то убежала в первый попавшийся ЗИЛ, закрылась и наотрез отказалась из него вылезать до самого утра. Утром потребовала отправить ее назад. Пришлось утешать. Успокоилась когда увидела, что привезли доски и стали выгораживать два помещения. Одно предназначалось диспетчеру для работы и проживания, второе для нас: меня - начальника сводного отряда, и начальника колонны. Сводного, потому что в соседнем совхозе «Байгульский» была еще одна наша колонна, а мастерские и руководство, в моем лице, были общими.
Принято на новом месте уточнять расстояния для правильного списывания материалов и зачисления объемов выработки. Эти замеры обычно делал диспетчер, объезжая поля.
  Для этого выделялся грузовик обслуживающий мастерские и не участвующий в героических подвигах на уборочных работах. На этот раз он оказался неисправным, и я отправил на это неприбыльное задание первую подвернувшуюся машину.
   Неудачником оказался Леха Селезнев, личность колоритная и неординарная. Выделялся огромными габаритами и чудаковатым поведением. Он всегда играл какую-то роль, чем потешал окружающих, давно к этому привыкших. Но на свежего человека мог произвести впечатление. Иногда неизгладимое.
   Выглядел он гориллой в майке и тренировочных штанах, в которых мог ходить до снега. Забайкальский сентябрь для него летний месяц. В то время он изображал из себя немногословного громилу (типа «слов на ветер не бросаю») с бешено вращающимися глазами. Облику гангстера способствовала внешность: высокий, массивный, небритый с густыми зарослями черных волос по всему телу. Майка стояла на них, не касаясь кожи.
   Он потребовал карту, дождался когда сядет девушка и молча завел машину.  Сверкнув в мою сторону белозубой улыбкой и повернувшись к пассажирке со свирепым выражением лица, Леха включил передачу. Я посмеялся над прижавшейся в страхе к своей двери, диспетчершей, готовой выпрыгнуть на ходу. Погрозил ему в зеркало заднего вида кулаком. Он помахал мне в ответ рукой.
   Вернулись они, когда стемнело и все уже ушли в столовую на ужин. Я, подходя к бараку, видел, что диспетчер выскочила из кабины и  бегом метнулась в свою комнату, а машина пошла к столовой и остановилась со стороны кухни. Дверь диспетчерской была заперта изнутри, но дощатые стены защита плохая, слышны были ее всхлипывания. Не отвечая на мои приглашения на ужин, она так и не открыла дверь. Предполагая самое худшее, пошел в столовую. Леха сидел с невозмутимым видом и набитым ртом. На мои вопросы мычал, весело скалясь. Когда прожевал, то удивился по поводу претензий. Весь день честно отпахал с этой неврастеничкой, да еще и виноват в чем-то. Слова худого ей не сказал. Доброго тоже. Молчал. В следующий раз сам с ней поезжай.
   Анна Сергеевна и утром ничего не сказала, только наотрез отказалась ездить по полям. Сами замеряйте эти расстояния.
   Открылось все вечером, когда вернувшись из Байгульского и пропустив ужин, я обнаружил у себя в помещении бедро индейки, не уступающее в размерах бараньему. На вопрос, откуда оно, начальник колонны, Саня Копылицын сказал, что это Леха одарил нас своей добычей. После ужина пошли в общий барак играть в шахматы. Я спросил Леху, не криминальная ли эта индейка и где он ее взял. Его рассказ пролил свет на вчерашнее поведение Анны Сергеевны. А через неделю, когда новая работница освоилась и рассказала эту историю в своем видении, проявилась полная картина этой загадочной истории.
   Леха весь день играл придуманную им роль. Безмолвно исполнял приказания диспетчера, делал замеры и молча указывал пальцем на показания одометра. Та вносила запись в тетрадь, делала дальнейшие распоряжения, ехали дальше. На вопросы он отвечал жестами и мимикой, на которую только способна была его широкая гуранская физиономия. Чем дальше, тем больше озадачивалась бедная Анна Сергеевна. Леха, чувствуя ее настроение, становился еще брутальнее  и совсем вогнал ее в дрожь, когда после работы, по дороге на стан, вдруг свернул в сторону и поехал прямо по полю к какому-то одинокому строению. У бедной женщины даже не хватило мужества ему возразить.  Подъезжая к плетеному забору с тыльной стороны, Леха выключил фары и заглушил мотор, продолжая двигаться в полной тишине накатом. Тихо открыл дверь. Степь звенела цикадами и поражала полным равнодушием к человеческим страстям . Анна Сергеевна с ужасом и покорностью ждала развязки. Леха, не спуская с нее глаз, вышел из кабины, подошел к забору, раздвинул хворостины и выволок оттуда за длинную шею громадную птицу. Заволок ее в кабину, притеснив свою начальницу к самой дверке. Та обезумела от страха  усугубленного царапаньем и ударами крыльев сопротивляющейся птицы,. Блестя в темноте белками глаз, громадными ручищами перекрутил жертве голову. Вид этого чудовища вполне допускал, что сейчас он начнет грызть птицу прямо с перьями или возьмется за пассажирку. Но он завел машину и так же, не говоря ни слова, доставил ее на место.
   Его выходка чуть не обернулась для нас потерей работника. Мы с начальником колонны полдня уговаривали ее остаться и клялись, что глаз с нее спускать не будем, а Леху ушлем в соседний совхоз.
   На следующий день отправили ее завершать замеры штатным транспортом с водителем, которого никак нельзя упрекнуть в невежливости. Он носил прозвище «Полина» и отличался повышенным многословием, острословы говорили, что страдает недержанием речи. Этот, напротив, был чрезмерно угодлив, слащав и приторен. К вечеру, когда они вернулись выполнив задание, Анна Сергеевна сказала, что она с ним больше не будет ездить – у нее от него голова болит. Вот вам вся суть женщины.


   Полиной водитель дежурного «ГАЗона» стал после того как по пьянке лишился на два года прав. Обычно на этот срок лишенцев отправляют «в яму», т.е. слесарить. А его направили на мойку автоцистерн. Раньше мойщицей работала женщина Полина, да ушла в декрет. Вот он и унаследовал вместе с должностью ее имя. Да так надежно, что настоящее имя фигурировало только в документах. Был он страстным любителем шахмат. Эта игра на предприятии была популярна среди дежурных механиков в безлюдные ночи и разных малозанятых, к которым часто относился Полина, работающий на подхвате. Регулярные упражнения вывели его в число фаворитов в постоянно действующем чемпионате. Шахматная доска под мышкой была его непременным атрибутом. В рабочее время он ко всем цеплялся с предложением сыграть партию. В нерабочее иногда это хобби разбавлял выпивкой.
   На уборке сразу образовался кружок из шахматистов. Среди них было много водителей и слесарей, не играющих в постоянном составе дома. Здесь вечерами они активно включились в дело развенчивания признанных авторитетов. Полина несколько раз оскандалился, но потом отыгрался и стал ходить в чемпионах. При этом так всем надоел, что с ним уже никто не играл. Привычной была картина ноющего Полины с доской в руках в попытках склонить кого-нибудь к совместным утехам.
   Его машина была в моем распоряжении, но шахматное безумство иногда доводило его до того, что он прятался с очередным соперником, и мне приходилось садиться за руль самому. Но однажды, сам того не ожидая, я сумел заставить его ходить за собой неотвязно. В шахматы я играл так себе. Лишь безделье в ненастные дни и долгие вечера на полевом стане заставляли иногда согласиться на пару партий. Все знали, Полина в том числе, о моих невыдающихся способностях. Я это утрировал, дурачился, спрашивая у соперника иногда, как ходит та или иная фигура. Серьезные игроки  нас не признавали и посмеивались. Но в один из вечеров у Полины не оказалось противника и он от безысходности стал приставать ко всем подряд. От него шарахались ввиду бесперспективности. Тут на глаза ему попался я. Он взмолился. Я пошел навстречу. Зная мой уровень, Полина не напрягался и зевнул. Я воспользовался и при добром десятке зрителей поставил ему детский мат. Полина взметнулся, не веря своим глазам, под хохот окружающих стал считать ходы. Слезы досады показались на его глазах. Смешал фигуры, расставил их заново, но я играть отказался. Сказал, что понял цену всей их шахматной братии, если чемпион от детского мата уйти не в состоянии. Играть не буду – неинтересно. Полина взвыл, начал объяснять, оправдываться, стимулировать. Я оставался до конца уборки непреклонным. Говорил, что могу случайно проиграть и утратить титул чемпиона, чем доводил его до слез. Бедный Полина всю осень ходил за мной с доской в руках и мольбой в глазах. С тех пор водитель дежурки был у меня всегда под рукой.


   Бывали с ним и другие казусы. После стрижки в хозяйствах идет купка овец. Это гигиеническая процедура, призванная избавить животных от паразитов и кожных заболеваний. Купают их в бетонных каналах, наполненных раствором креолина – на редкость едкая и вонючая жидкость. Мероприятие так и называлось «купка». Обычно после стрижки, пока шерсть короткая, собирают мужиков и авральным методом за хорошую плату подвергают бедных овечек профилактике. Человек десять в день могут пропустить пару отар голов по восемьсот. Это маточного поголовья.
   А есть еще куцаны, т.е. бараны-производители. Вот этих бедными не назовешь. Если овцы сами бегут в канаву с раствором, главное направить передних, то куцаны не столь просты. При неповиновении овцу, с ее весом в тридцать килограммов, легко можно зашвырнуть в яму. Попробуйте зашвырнуть куцана, если в Читинском краеведческом музее стоят чучела рекордсменов из госплемзавода имени Карла Маркса весом по сто сорок килограммов.
   В отаре этих альфа-самцов было всего две сотни. А возни с ними больше, чем с двумя тысячами маток.  Поэтому купку куцанов оставляли напоследок, все свободное население приходило поучаствовать или просто посмотреть. Зрители, как правило, никогда не жалели потраченного времени. Случаи запоминались на годы, обрастая подробностями и превращаясь в легенды.
   Думаю, что сейчас, по прошествии многих лет, в бурятской среде из уст в уста должен передаваться эпос, лишь немногим уступающий Гэсэру:
   - Приехал  однажды из самой Читы на своем могучем ГАЗоне на купку куцанов один батыр. И был он так силен, что крушил всех, кто вставал на его на пути. Не мог устоять перед ним ни конь, ни слон. Вражеские башни сносил он одним ударом могучей руки. Главным его оружием были неведомые нашим жителям Маты. Все трепетали перед батыром.  И чтобы не был он так ужасен, дали ему женское имя – Полина. Далее повествуется о том, как посрамил славного чужеземного воина обыкновенный баран. Мораль сводилась к тому, что часто побеждает слава, которая бежит впереди героя. А для барана авторитетов нет, он не в теме.
   Но лукавят народные сказители. Не было в этой отаре обыкновенных баранов. А были гордые независимые куцаны, не раз испытавшие свою силу и знающие себе цену. В цене же они, порой, не уступали чистокровному скакуну. Недаром госплемзавод носил звание Карла Маркса. Умел старец управлять умами как отарами. Любой мудрец по результатам деятельности в сравнении с ним казался бараном. Хотя госплемзавод «Комсомолец», говорят, превосходил хозяйство его имени по всем показателям.
   В этом году лето было дождливым, и многие сезонные работы растянулись до осени. Благо, осень выдалась сухой и теплой, компенсируя летнюю непогоду. Задержались и с купкой. Когда мы приехали на уборку, как раз набирались добровольцы на купку куцанов, которой это мероприятие заканчивалось. Полина после разнарядки и отбытия машин на поля, слонялся без дела и попался на глаза зоотехнику. Быстро сосчитал в уме, что на десять человек достанется всего по двадцать овечек. Позавидовал вольготной жизни овцеводов и напросился на работу. Когда к купальному загону подогнали отару, у него отвисла челюсть.
- Это кто, архары или яки какие-то?
- Нет, это и есть куцаны. Бараны-производители.
- Какие же это бараны? За кого вы меня держите. Их же ни одна овца не выдержит!
- А их к овцам и не подпускают. У нас давно уже искусственное осеменение, деревня!
- И что с ними будем делать?
- Загонять вот в эту яму и купать.
- А ухваты зачем?
- В яму толкать и окунать с головой.
   Куцаны в яму не хотели. В отличие от маток они отказывались быть стадом, каждый был личностью. Поэтому по команде работники кинулись в загон и стали палками и пинками загонять баранов в канаву. Отбили от стада голов шесть и начали теснить. Между ними и основной массой образовалось пространство метров двадцать. В этот момент от стада отделился особо крупный экземпляр, рабочие этого не видели и зрители в предвкушении забавы, замерли.
   Это был красавец чуть не в метр ростом, а в длину и больше, с рогами толщиной в мужскую руку, закрученными в массивную трехвитковую спираль. Баран, глядя на шеренгу налетчиков, отходил мелкими шажками назад для разгона, высматривая жертву. Выбор пал, конечно же, на Полину, ярко-желтая рубаха которого, выделялась на общем фоне.
   Стремительный разбег, оглушительный удар в филейную часть стокилограммового снаряда и взлет Полины размахивающего всеми конечностями над загоном метра на полтора с эффектным приводнением  точно в середину канавы. Вопль ужаса и боли буквально захлебнулся в пахучем растворе. Вынырнув с закрытыми от рези глазами и задохнувшийся от густого смрада, Полина выбрел из канавы, приобретя монотонный темно-коричневый окрас. Публика неистовствовала!
   Потом его отмывали из ведра водой. Глаза, рот и уши прополоскать удалось. Вкус креолина заглушили чистым спиртом из мензурки ветеринара, а вот масть поменять сразу не получилось. На это понадобилось недели полторы. Спал он отдельно от остального личного состава, а появление его в любом месте задолго предварялось резким и противным запахом дезинфицирующего вещества. К тому же на долгое время к прозвищу «Полина» добавилась уничижительная приставка «Куцан». Некоторые уточняли: «Вонючий».