Звезды над Магазейским морем 27

Олег Борисенко
Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/08/08/318

Гаджи-Ата медленно водил раскрытыми ладонями в темноте. Индус надеялся, что среди разбросанных стрельцами пожитков в чуме Елейки он все ж разыщет заветные шарики каменной смолы.
Изредка прислушиваясь к воплям толпы у юрты московского боярина, старец суетливо перебирал и перещупывал вещи, на которые он натыкался в полумраке.
Совсем потеряв надежду, Гаджи прислонился спиной к жердине. Очи его, видевшие еще Александра Великого, устало сомкнулись.
– Подними голову, чудо заморское, – раздался насмешливый глас Гостомысла, – на жердину глянь, в ладанке, на сучке смола-то висит. Там же и серьги царевны Сузгун. Да шевелись же, старый олух! Сейчас стрельцы пожалуют ворожею искать. Убёгла плутовка. Ну и шельма! Не баба, а лиса рыжая! – восхищенно рассмеялся с небес князь, и голос его постепенно растаял.
Гаджи-Ата, очнувшись от наваждения, протянул руку вверх по жердине и, наткнувшись на ладанку, сорвал ее с сучка.
Только успел индус раствориться в темноте зимней ночи, как к чуму подбежали несколько стрельцов. Мигом вся пушнина, висевшая на прожилинах жилья охотника-новокрещена, перекочевала в рукава и запазухи стражников. Оставшееся же тряпье и утварь охрана боярина, собрав в мешки, перетащила к чуму, где уже чинил Афанасий допрос Елейке.
В самый разгар пытки в чум вошел посол хана и заявил Мезенцеву:
– Не разводи смуту! Меня охраняй, Афанасий! – и, не обращая внимания на явно выраженное недовольство боярина, Ваулихан важно прошелся по чуму. Взял с чурбака платок ворожеи и, мельком осмотрев, повернулся к боярину: – Это же список Земли Сибирской! Государь будет тобой доволен. Я тоже когда-то помогал рисовать царевичу Федору такой же, когда ходил с великим посольством в Москву. Тебе надобно нынче же ехать с докладом. А замучаешь до смерти охотника, озлобишь местный народец. Убит будешь и не сыщешь славы да почести, которая на века уготовлена тебе потомками за пользу твою.
Боярин привстал и, уперев руки в бока, набрал полную грудь воздуха, чтоб рявкнуть на чужеземного хама. Но не успел.
Неожиданно факел, который держал один из стрельцов, затрещав, погас. И пока стрельцы с писцом суетились, разжигая другой факел от огня из чувала, Гаджи-Ата, стоя около подвешенного на дыбе Елейки, выхватив чакру, ловко разрезал ее веревки.
Охотник сполз на землю, попятился на четвереньках задом и, нырнув под полог, исчез в потемках.


***

Шаман вздрогнул, пролив на себя из чаши похлебку из оленины.
На пороге, как привидение, возник полуголый Елейка. Он был похож на ободранного бобра. Все тело охотника, изрисованное плетью, кровоточило. Волосы его, заплетенные в косы, местами подпаленные факелом, слиплись.
Разбитыми и опухшими губами Елейка прошептал:
– Не новокрещен я более, и народу о том поведай. Поеду в святую долину прощения у духов просить, за то, что отрекся от них по глупости своей. И ведьму найду, пущай отдают духи назад двух оленей, не нужна мне такая жена. С ней хлопот больно много.
– За камень не заходи, там капище шаманов, – предостерег его шаман рода, – ежели оленей на пути встретишь, то и ведьму не ищи, забирай и возвращайся. Я попрошу удачи для тебя.
Елейка снял малицу с жердины и, натягивая ее на голое тело, пообещал:
– Коли вернусь, две малицы отдам весной.
Шаман довольно кивнул головой и добавил, кидая меховую безрукавку охотнику:
– И оленя одного.
– Латна, – согласился Елейка, – жаден ты больно, но нынче перечить тобе не буду.
Вскоре, не замеченный стражей, по лунной дорожке, вслед за ушедшим обозом, поднимая снежную пыль, промчался в тундру одинокий верховой.
Свежий откормленный шаманом и застоявшийся в клети олень без понуканий всадника сам шел крупной рысью, радостно вдыхая воздух зимней ночи. Фыркая и чихая, он иногда одним глазом косил на колено Елейки, которое изредка хлопало ему по лопатке, напоминая о присутствии всадника. Старик вместе с малицей и пешней весил не более трех пудов, а этот вес самцу-пятилетке был практически безразличен, и после толстого и упитанного шамана бежать оленю было легко да вольготно.
К утру Елейка остановил уставшее животное и, рассматривая следы, повел в его поводу.
Внимательно присмотревшись, он нашел место, где обоз сделал остановку. Далее следы разошлись веером. Один след уходил прямо, другой влево, полозья же его нарт повернули в правую сторону к волшебному камню.
Охотник ехидно улыбнулся, повернувшись к оленю:
– Ай баба, ай плутовка, обмануть нас решила. Следы путать хотела, – и погладив оленью морду, подал ему из варежки ягеля. – На-ка, подкрепись.
Елейка достал из-за пазухи торбочку с живицей, набрал пальцем и помазал рубцы на плечах и груди. Спина горела, но достать и смазать там он ее не мог. Тогда самоед, морщась, скинул на снег малицу и безрукавку. Намазал живицей лучку седла и, изловчившись, потерся спиной.
– Ой, карасо, – улыбнулся Елей, – таперь совсем не чешется.
Наклонив голову оленю, он снял с его рогов бубенцы.
– Нам таперь тихо надобно. Хоросо? – проговорил он, похлопав по морде самца. И тот, как бы согласившись, кивнул и фыркнул, потянувшись к варежке с ягелем: ну, мол, надо, значит надо.
– Кушай, кушай, – протягивая корм, затараторил Елейка, – нарты мои найдем, назад рядом побежишь. Другой меня олешка повезет. Латна?
– Фр-р-р-р…
– Не нужна мне более баба, от нее спина шибко зудит, – морщась и натягивая безрукавку, рассмеялся охотник.
– Фр-р-р-р…
Наступал рассвет. На востоке появилась светло-алая полоска.


***

Иван, сидя на нартах, задумавшись, глядел на чуть алеющую полоску, растянувшуюся по левую руку по всему небу. Начинался короткий северный день, за который нужно было пройти как можно большее расстояние. За его спиной, стоя на полозьях, погонял хореем оленей Мамар. Четверка маститых оленей ходко бежала строго на юг.
Они остались одни.
Никитий и Паршук, путая следы, увели свою упряжку в тундру на север.
Старец впервые потерял медведя. Хвома отстал. То ли заплутал в сендухе, то ли задержался по своим медвежьим делам.
– Дорогу-то домой найдет, а вот без еды ему зимой тяжко придется. Седые волки могут гурьбой напасть, да и медведь белый шастает, – переживал за своего питомца Никитий. – Куды он запропастился, негодник?
А негодник, обняв сосну лапами, поглядывал вниз на стойбищных собак, которые, унюхав зверя, загнали его на лесину и теперь, карауля по очереди, не давали ему шанса убежать за обозом.
На лай собрались детишки, а потом подошли и взрослые.
Десятник приложился к цевью щекой и прицелился из пищали, но вдруг сильные руки отвели ствол в сторону.
Мезенцев вырвал из рук десятника пищаль и отбросил в снег.
– Не смей. Ручной он. Вишь, ошейник блестит. По его следам белого старца отыщете. На него давно сыск объявлен. Пока мы с ведьмой возились, главного язычника-то и не приметили. Был он с обозом. Теперь ищи ветра в поле. Шаман, мерзавец, поздно донес. А у медведя след теперича приметен. Вишь? Коготь сломал он, когда на лесину взбирался, – показывая обломыш когтя, поднятый под сосной, усмехнулся Афанасий. – Вот по нему и не потеряете его ни зимой, ни летом. Зверюга-то завсегда рядом с ведуном топчется. Теперь у них стёжка меченая. Донесешь воеводе, да и я слово замолвлю, что ты своим рвением вышел на след Никития-смутьяна. Глядь, и в сотники выйдешь, а то и в младшие воеводы, – похлопав по плечу смущенного десятника, рассмеялся боярин.
– Какой там сотник, как бы по шапке не получить за ведунью. Убёгла ведь.
– Ну, за это не пекись, я сам с воеводой потолкую. Ты, братец, за послом и его слугой пригляд организуй. Сдается мне, что передал с ним для государя Кольцов Лешка эпистолу-то.
– Так как косолапого с лесины согнать?
– Руби сосну, он с ней и свалится. Уйдет. Собаки его не возьмут, шибко матёр. Токмо прогонят. Да и самоеды нас просят не бить его. Род у них медвежий тоже. Родня вроде как.
Гаджи-Ата, стоя поодаль, наблюдал, как двое стрельцов принялись рубить разлапистую сосну.

Вчерашним вечером, когда на стойбище творилась неразбериха, индус, выйдя из илейкиного чума, неожиданно в потемках наткнулся на Хвому, который, запутавшись в следах, потерял своего наставника.
– Тьпу, шайтан, – вздрогнул дед Гаджи, потрепав медведя по холке, – напугал ты меня.
Гаджи при свете луны высыпал на ладонь из ладанки содержимое. Осмотрев четыре шарика смолы, слизнув три штуки и проглотив, хотел было уже положить серьги обратно в ладанку, как Хвома играючи ткнул мокрым носом под руку.
Серьги, подпрыгнув, опустились на ладонь, а вот четвертый шарик упал на снег.
Не успел индус за ним нагнуться, как медведь, мелькнув языком, запустил эликсир жизни себе в пасть.
– Вот шайтан! Ну, на кой тобе-то три жизни? – возмутился старик, но, смирившись с потерей, предложил: – Давай-ка, милай, ошейник, я тобе ладанку подвяжу с сережками.
И вот сейчас, уверенный, что медведь давно ушел по следу, Гаджи был разочарованно удивлен, увидав утром косолапого на сосне, на окраине селения.
Сосна с треском завалилась с берега, провиснув как раз тем местом, где находился топтыгин, и Хвома упал под обрыв. Пока собаки, с визгом разбежавшиеся от ветвей дерева, опомнились, пока осела снежная пыль, Хвома, прихрамывая на переднюю лапу, уже бежал легкой рысью по бурелому.






Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/08/28/1709