С отрочества я слышал от сестры и друзей это имя: «Люсик Хаит». Но познакомиться довелось лишь в Афуле, в антракте спектакля по пьесе Нины (для меня – Нели) Воронель, поставленном его театром на сцене местного «Эйхал а-Тарбут» (Дворца культуры). Я подошёл к нему и представился как брат Марлены (знал, что они знакомы). А потом ещё раз или два разговаривал с ним по телефону, причём, он очень хотел мне помочь в устройстве чужих дел, с чем я к нему и обратился…
И не знал, что он в мае сего года умер: как-то весть об этом событии до меня во-время не докатилась, - видно, не слишком громко звучала в прессе и Интернете…
Теперь мне прислал ссылку неутомимый 92-х …(или старше?)…летний Лазарь Израилевич Беренсон. И я с наслаждением погрузился в быт старого, довоенного, памятного и мне Харькова, в мешанину знакомых с детства названий улиц, имён и фамилий людей, из которых многие и у меня на слуху… Вот он перечисляет своих друзей, - да, они значительно старше меня, но некоторых я видел, слышал, помню, с некоторыми как-то пересекался в жизни…
Оказывается, Леонид Абрамович дружил с Сашей Хазиным, Лёвой Лившицом, Сашей Световым, Борей Милявским, Борисом Абрамовичем Слуцким, он называет Имена харьковских писателей: Игоря Муратова (тут ошибся, назвав Сргеем), Аркадия Школьника… Блистательного юмориста Хазина мне довелось слышать и видеть в 1946 году, 10 февраля, на избирательном участке в Библиотечном институте на Бурсацком спуске: он выступал там в помещении агитпункта с чтением своих рассказов, и хохот стоял громовой! Так что в августе того же года, когда фамилия «пошляка» Александра Хазина, почти не известная даже харьковчанам, а уж тем более – на просторах всего Союза, прозвучала рядом с прославленными именами «отщепенца» Мизаила Зощенко и «эстетствующей блудницы» Анны Ахматовой, подвергнутыми вульгарной критике в постановлении ЦК ВКП(б)о журналах «Звезда» и «Ленинград», а также в докладе секретаря ЦК А.Жданова, - я, 15-летний малчишка, знал, о ком речь…
Игорю Леонтьевичу Муратову меня где-то в конце 1960-х – начале 70-х представлял Б. Чичибабин, и было это в особняке отделенимя Союза писателей на ул. Чернышевской, - как и почему я там очутился, уже не помню, встреча получилась случайная, однако помню даже слова, какие Борис говорил обо мне: «Это брат Марлены, он тоже пишет стихи, но совсем другие, более заземлённые»… А Муратов (обоих сыновей которого я когда-то знал по 132-й школе на Шатиловке, где в 1950-м работал штатным старшим школьным пионевожатым) стал говорить, что я ему напоминаю кого-то (и назвал еврейскую, мне неведомую) фамилию…
А вот Аркадия Школьника, харьковского драматурга, известного своей непростой биографией (в 1937-м был брошен в лагеря «за троцкизм», но после реабилитации 50-х процветал, его пьесы («Человек ищет счастья», «Юность моя» и другие ставились не только в Харькове, но и по всей стране), я в глаза не видал, но умудрился перебежать ему дорогу как своего рода конкурент(!). Ей-бо, не вру: судите сами.
В 1959 году исполнилось 50 лет со дня открытия в Харькове «Рабочего дома», как был назван тогда построенный вскладчину на собранные общественные деньги «Общества занимающихся ремесленным трудом» будущий Дворец культуры «Металлист». К моменту юбилея это было одно из четырёх «кульпросветучреждений» гиганта харьковской тогдашней индустрии – завода транспортного машиностроения имени В. Малышева, выпускавшего самый разнообразный спектр продукции: от магистральных крупных тепловозов до танков и тягачей.
Вообще-то «Рабочий дом» царского времени был одним из проявлений политики царского правительства по «приручению» рабочих организаций, созданию так называемых «зубатовских» легальных рабочих клубов. Тем не менее, видимо, коммунистические власти решили на этот факт закрыть глаза, и на празднование юбилея «первого рабочего клуба в России» были выделены какие-то средства. Однако заводское руководство во-время их не использовало (возможно, помешал затеянный как раз тогда капитальный ремонт здания ДК «Металлист», и празднование отложили. Но примерно к 1961 или 62 году его решили всё же провести, иначе (как мне объяснили заводские «профсоюзники», «деньги пропадут»: министество и ЦК профсоюза ассигнования заберут обратно…
Как раз это мне втолковывали в коридоре здания парткома и редакции заводской многотиражки зам председателя завкома профсоюза Лидия Семёновна Саунина и её верный «оруженосец» Михаил Петрович Сахновский, возглавлявший в отделе зарплаты бюро передовых методов труда. Я к тому времени уже несколько лет как работал редактором заводского радиовещания и успел проявить себя как сочинитель забавных и имевших шумный успех пионерских сатирико-юмористических «приветствий» на злобу дня, с которыми дети подшефных школ выступали на профсоюзных и партийных заводских конференциях. Саунина и Сахновский пришли ко мне с предложением: надо написать сценарий театрализованного праздника по случаю полувекового юбилея ДК «Металлист».
- Мы обратились к харьковским писателям, драматургам Юхвиду и Школьнику, но они заломили такую высокую цену!..» (мне помнится, что прозвучала сумма: 5 тысяч рублей – в ценах до 1961 года)… Может, вы возьмётесь? Можем уплатить тысячу…
Моя зарплата была унизительно мала: как редактор заводского радиовещания я получал 740 рублей (после реформы 1961 г. в новых ценах это составило 74 рубля, - чуть больше уборщицы…) Я был рад любому «левому» приработку, писал интермедии для агитбригады этого же ДК, не гнушался копеечных вознаграждений за тексты упомянутых пионерских «приветствий»… У меня мелькнуло стыдливое соображение о том, что я, приняв предложение, становлюсь кем-то вроде штрейкбрехера… Но своя рубашка определённо ближе к моему телу, чем к телу незнакомых мне писателей, и я согласился.
Примерно через неделю или дней 10 сценарий был готов, я сообщил Сауниной, и мне было сказано – явиться в такой-то день и час на заседание Художественного совета ДК. В кабинете директора Веры Ивановны Сенявиной собрался целый ареопаг. Меня посадили во главе длинного стола, по обе стороны которого сидели члегу Худсовета, и я начал читать своё «творение».
От драматургов, в том числе и таких прославленных, как Юхвид и Школьник (должен напомнить: Юхвид – автор либретто советской оперетты Б. Александрова и автор сценария одноименного советского кинохита «Свадьба в Малиновке»!) я отличаюсь тем, что это был не только первый, но и единственный случай моего выступления на художественном совете… Я читал результат своего воспалённого воображения нескольких штурмовых дней и ночей – и думал о том моменте, какой меня ждёт в финале чтения…
- Занавес! – сказал я и приготовился, напрягся: сейчас начнут «бить»…
Действительно, начался галдёж. Но ко мне он имел отношение сугубо косвенное. На заседении присутствовал и режиссёр-постановщик – недавний выпускник Театрального института Адольф Шапиро. Ныне это имя, прославленное в истории советского, российского, да и мирового театра, мне даже как-то неудобно поставить своё, предельно скромно звучащее, рядом, и тем не менее, от факта не откажешься: среди первых работ выдающегося режиссёра – постановка моего сценария. Могу лишь сказать, что она вполне удалась: праздник состоялся, - правда, без моего участия: мы воспользовались тогда диким, непредусматренным заработком, чтобы с пяти-шестилетним сыном съездить к родне в Подмосковье…
Л. Хаит называет по-свойски Адольфа «Адоликом», А об Аркадии Школьнике пишет с нескрываемой антипатией, чтобы не сказать больше, как о стукаче, по чьей вине пострадали люди…
Галдёж в Художественном совете вызвало как раз заявление молодого режиссёра в связи с катастрофически кратким сроком на подготовку юбилейного представления; как успеть всё сделать? В сценарии , например, предусмотрено вращение сцены, но поворотный механизм уже много лет как испорчен, успеют ли отремонтировать? И когда, когда же репетировать? Времени – в обрез!
И, как на птичьем базаре, начались споры, свары и пререкания, обо мне вообще забыли…
А я и сейчас горжусь некоторыми своими достижениями, проявленными по ходу создания этого сценария. Одно из них запомнил на всю жизнь и сейчас расскажу.
Сценарий я разделил на две части. Одну из них (и иона была, по-моему, второй) составлял концерт. Тут мне писать ничего не пришлось. Но первая была выполнена именно как пьеса: на сцену я вывел большую группу в то время ещё живых и весьма трепливых ветеранов завода, участников революционных и иных событий: завод был основан в 1895 году, и сохранились на тот момент свидетели и участники сборки первого заводского паровоза! После «оттепели» середины 50-х ряды ветеранов пополнились десятками вернувшихся из лагерей реабилитированных сидельцев ГУЛага, некоторые из них и ста’тью cвоей,, и памятью были уникальны, среди них были и неплохие рассказчики, в самом деле кое-что помнившие из прошлых событий. Я как журналист немало с ними возился и знал, кто и что мог бы рассказать, я это и предусмотрел пофамильно… Но была одна опасность: ветеранов иной раз бывало трудно остановить: уж как начнёт вспоминать…
И вот на такие случай я придумал… «гениальный» ход! Среди участников заводской художественной агитбригады, для которых я к тому времени уже и сам написал немало и потому всех хорошо знал, был довольно пожилой уже (лет хорошо за сорок!) исполнитель, обычно рядившийся в старика-ветерана, - Михаил Ефимович Сергеев – завхоз заводской охраны. Это был участник Отечественной войны, очень любивший свою агитбригаду (я бы даже сказал – её душа!) И я придумал сделать его среди ветеранов « подсадным», загримировать под одного из них и поручить роль ведущего. Я так и назвал этот персонаж: «Старик-Ведущий». Ему моей авторской волей было дано право останавливать или,. наоборот, подбадривать любого из участников рассказа. А истинные старики должны были, от одного к другому, вести рассказ о том, как строился Рабочий дом - первый легальный рабочий клуб в царской России!
( Достигнув и сам болтливого возраста – частенько жалею, будучи в компании, что нет вот такого контролёра при мне – некому бывает меня остановить, когда слишком разболтаюсь языком, - кто бы остановил?! ; ; )
Если правильно помню, предусмотрено было и несколько игровых сценок: забастовка, маёвка и т. п.
Говорят, всё прошло удачно… В первую голову отношу это на счёт молодого режиссёра. Готовясь к работе, я побывал у него дома, потом один раз на репетиции… Помню, он вёл себя на ней очень экспансивно. Не буду врать: «Верю – не верю!», по Станиславскому, он не кричал, но что-то другое – именно кричал. И даже, помнится, один раз завопил…
Я не был знаком (в отдичие от сестры моей, Марлены) со Львом Лившицом, но с семьёй его друга и соавтора Бориса Милявского жил в одном подъезде, хотя самого Бориса Львовича видел от силы несколько раз: он в Харькове фактически не жил со врмени своего бегства от караюшего меча советской харьковской гэбухи – в… Челябинск! Это может показаться невероятным, но прошу верить фактам: подобное «бегство» увенчивалось успехом, и не раз, и не два…
Как вспоминает Л. Хаит, МГБ арестовало Л. Лившица в феврале 1950 и водворило во внутреннюю тюрьму на ул. Чернышевской (здесь я вынужден поправить покойного автора: НЕ ул. Чернышевского, к которому её название НИКАКОГО отношения не имеет!!! Она носила своё название с давних, царских времён, когда именами государственных преступников, каким считался Николай Гаврилович, улиц не называли), д. 23. Я потому так хорошо запомнил номер дома, что уже с 8 августа того же года в его камерах заняли места наши с Марленой мама и папа… Но сейчас речь не о них.
А дело в том, что Л. Лившиц был тогда в Харькове известен также по своему псевдониму в областных газетах как Л. Жаданов – литературный и театральный критик. И очень часто появлялись его статьи в соавторстве с Б. Милявским: последнему псевдоним был как бы и ни к чему, т. к. его фамилия вполне выглядела как славянская… Как говорят на идише, а ид (еврей) и на фамилию должен иметь на‘хес (счастье, удачу, везение…) Почему-то Милявского посадить не успели. И по мудрому решению семьи он (в то время тоже аспирант-филолог, как и Лев, но не в университете, а в пединституте) «слинял» к родственникам в Челябинск или даже в Челябинскую область, в Копейск, где, бросив аспирантуру, устроился работать учителем русского языка и литературы.
И этого оказалось достаточно, чтобы не сесть в тюрьму и лагерь!
Как бы специально для того чтобы подчеркнуть нелепость и безосновательность ареста и осуждения Л. Лившица, его в лагерь отправили (и, конечно же, по чистейшему совпадению) именно в Челябинскую же область! И вот оба «подельника» одновременно почти что рядом отбывали службу: один – как зэк, узник лагеря, осуждённый по 58-й статье, а другой – как рядовой учитель словесности…
После смерти Главного Надсмотрщика всего Соцлагеря оба вернулись в Харьков: Лев Лившиц получил вновь место преподавателя (кажется, доцента) на филфаке университета, а Борис Милявский восстановился в аспирантуре пединститута и защитил кандидатскую диссертацию.
Жена его Фира работала, кажется, в Харгазе, иногда, когда у них в верхнем, 4-м, этаже не бывало воды, спускалась с ведром к нам на 3-й набрать воду, и я хорошо помню, как однажды на кухне, ожидая, когда тонкой струйкой наберётся из-под крана полное ведро, резко мне возразила (на слова, как трудно филологу найти работу в городе): если –де филолог хороший и энергичный, то – найдёт… Теперь, читая биографию её мужа в Интернете, я думаю, что она пресекла «опасную тему»: дело в том, что, как написано в его биографии, он после защиты никак не мог устроиться на работу, пока не получил (как сказано в той же биографии) приглашение от ректора Таджикского университета на работу в Душанбе. Да и то работал (по крайней мере, после приглашения) не филологом, а преподавателем эстетики…
Мы здесь, в Израиле, с Фирой встретились, но она меня не вспомнила или не захотела вспомнить… Да и можно ли запомнить всех, у кого брали воду – из-за плохого напора в водопроводах развитого социализма?!
Что же касается отъезда в другой город как средства спасения от ГБ, то этот способ известен и по другим примерам. В моих воспоминаниях о харьковском учителе А.И.Мосенжнике рассказано, как он в 1948 году, предупреждённый осведомлённым другом о том, что его завтра должны арестовать «за компооллитизм», уехал из Житомира (где преподавал русскую литературу в пединституте) к родственникам жены в Харьков. Да, назавтра в Житомире за ним пришли, но дома не застали, а в розыск не бросились, и он устроился учительствавать в харьковской школе, осчастливив целые поколения подростков нашего города, , т. к. учителем был хорошим и детей искренне любил.
И тоже, как и в случае с Милявским, никто не принялся его разыскивать, что лишь подчёркивает вздорность обвинений. А Л. Хаит подкинул нам ещё один пример: как раскритикованный в партийном постановлении на всю страну «клеветник» Александр Хазин, не ожидая лишних приключений, убыл из Харькова в тот самый Ленинград, который «подло оклеветал», описав в дополнительной своей главе к «Евгению Онегину», как в трамвайной толчее
«Судьба Евгения хранила:
Ему лишь ноги отдавило,
И только раз, толкнув в живот,
ему сказали» Идиот»…
Он, вспомнив древние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман… Но кто-то спёр
Уже давно его перчатки.
За неименьем таковых
Смолчал Онегин и притих».
Какая «контрреволюция»! Конечно, могли за такое посадить. Был анекдот: человека посадили за то, что он сказал, разглядывая портрет Сталина: «Какое интеллектуальное лицо!» Доносчик и те, кому он доносил, не знали, что это комплимент, а не хула…
И Хазин уехал из Харькова в Ленинград. А там его взял к себе в театр Аркадий Райкин на должность завлита. И надолго обеспечил себе высокое качество литературного материала. При этом, как в фольклоре, фигура автора или зав литчастью потеряла имя… Но зэком Хазин не стал.
С 1947-го, как только стали возвращаться уцелевшие в лагерях жертвы 1937 года, немедленно машина террора была запущена по второму кругу. Так и стали это называть «Второй волной» репрессий, хотя это по счёту волна могла быть и двадцать вторая… По «второй волне» были взяты ещё раз в нашей семье Илюша Росман, мамин дядя Эзра Моргулис… Фактически, хотя и первым арестом, но именно второй волной репрессий были захвачены в мешок ГУЛага и папин младший брат Абрам, и наши родители… Начиналась «новая ежовщина», по определению Б. Чичибабина, да ведь и сам он стал одной из первых именно её жертв!
А старшего папиного брата, Лёву, осуждённого в 1937-м, во время войны из лагеря Ивдель под нынешним Екатеринбургом медицина «комиссовала» как доходягу: списала – и отправила к семье: умирать. Но он не умер, - успел доехать до села Приволжье на левом берегу великой русской реки, а там его жена спасла, откормила-отпоила. И в итоге войны, по совету умного дяди его жены, он вернулся не в Полтаву, тгде был некогда арестован, и не в Харьков, где жили до войны и ещй до революции его родители, а в маленький промышленный моногород Луганщины – Рубежное. Здесь как человек грамотный, да ещё с высшим экономическим образованием, стал заведовать плановым отделом городского Смешторга. И вторая волна его затронуть НЕ УСПЕЛА. Правда, пришла повестка: явиться в областной центр Луганск, в УМГБ, такого-то числа… Вздохнув, собрал корзинку, провизию туда положил, бельишко – и явился в Большой Дом… 5 марта 1953 года, застав там суматоху, вызванную смертью – вы догадались, КОГО?! Ему быстренько отметили пропуск – и отпустили домой. И не только умер своей смерьтю., но был реабилитирован, награждён орденом, избран в городской комитет Компартии… Вот что значило – поехать в правильном направлении…