(Продолжение).
Рассказ «Гусь по имени Гога – 4» заканчивается тем, что отец Тихон с его крестьянской практической психологией уговорил сына Харитона использовать гуся Гогу на мясо.
Этот гусь с первой минуты своей жизни обязан Харитону. Впрочем, и гусь несколько раз оказывал важную помощь своему хозяину.
Выловить доверчивого гуся было несложно. Хотя, к этому времени, крыло зажило, и он снова стал пробовать себя в полете.
Левой рукой, прижимая к себе, Тихон держал гуся. Тот от неудобного положения пытался пошевелиться, но прочно зажатый, не мог найти для себя более приемлемого положения. Он был стиснут крепче, чем когда-то стянут медицинскими бинтами.
От неудобного состояния его шея оперлась в деревянный чурбан, и вытянулась во всю его ширину.
Опытный в таких делах, Тихон этого и добивался. Он потянулся за приготовленным топором. А далее все по привычному сценарию поведения. В крестьянском хозяйстве подобное не воспринимается ни как
злодеяние, ни как мужская смелость.
Его правая рука помнила необходимые движения, для свершения этого акта. Вначале топор вверх и чуть в сторону, потом, резко наотмашь, вниз. Тихон почувствовал, как напряглись его мышцы, задействованные в этом, еще только предполагаемом действии. свершении зла.
Сколько раз ежегодно Тихон совершал, как считалось, благие для семьи дела..
-Так устроена жизнь, - говорил в таких случаях он. – Для одного зло, для другого - добро.
Но что-то сдерживало его, мешало сегодня вершить привычное. Не по злобе делал и ранее, а по необходимости.
Но как не оправдывай, зло есть зло. Во имя добра друому или нечаянно совершенное.
Ему не раз приходилось делать это. Руки всегда помнили и безошибочно выполняли команду. И в этот раз мышцы уже напряженно ждали его команду.
Душа тоже помнила каждое прошлое деяние. Но она помнила по-другому. Она страдала. Не помогало оправдание, что его намерение во благо людей. Для души зло всегда останется злом.
Но это его положение с занесенным топором придумано не им, не капризом и амбициями какого-то императора или царя.
Именно они – владыки, - продолжал рассуждать он, - несут гибель человечеству, независимо от причин: Любовь к женщине, или приобретение чужих территорий земли для своего народа.
Напряженные мышцы Тихона требовали мгновенного действия, но он пока не готов к этому. Он в силу своего характера и понимания жизни, старался найти если и не оправдание, то смягчение зла, не подлежащее правовому осуждению. Он понимал, что свершившееся через мгновение отвергнет все любые дальнейшие рассуждения.
Он, неожиданно для себя, вспомнил исторический факт. Династия палачей Самсонов во Франции насчитывала более 250 лет. Семь поколений их являлись «исполнителями высоких дел». Как пишут, палачи чаще всего внешне мало чем выделяются из толпы, но в глубине их души разворачивается настоящий ад. Чтобы поднять топор или нажать на заветную кнопку, нужна ли недюжинная сила воли или тем более доброта? Но что у палачей особый и нездоровый тип психики, абсолютно.
И нет этому оправдания, и церковь учит: «Не убий». Но не по мановению ли высшего духовенства сжигались «еретики», как инако мыслящие. Такие, как Джордано Бруно или Ян Гус.
«Не убий». Но не Всевышний ли создал животных и птиц во благо человека? Возможно, он предполагал, что человек – разумное существо, чтоб от курицы получать яйца, а от коровы молоко? И не предполагал, что человек станет забивать их на мясо?
Что-то не укладывалось в пропорции добра и зла. Да, Бог ни одному живому существу не дал бессмертия.
А значит…
Мышцы просили действия, а душа сопротивлялась. И не он ли говорил своему сыну Тихону, - будь мужиком? Тогда почему, именно этот поступок, он считает истинно мужским?
Но этот гусь через несколько лет превратится в сущую немощь. Ни человек, ни животное не избежит своего апогея развития и последующего физического распада.
А может, иссушилась, ожесточилась душа, - думал Тихон, - но не через собственные страдания, а через чужую боль? Через боль живых существ, повинных лишь в том, что родились они птицами, зверями, или гадами ползучими. Родились и живут, чтоб своим существованием и разнообразием украшать земную твердь.
Не один раз он видел, как коршун парит, словно безмоторный планер, а потом пикирующим бомбардировщиком несется к земле, чтоб зацапать мышку или даже лисицу. Еще раз подтверждение: сильный съедает слабого. Его сыну пришлось воевать в Афгане. И не раз на своем истребителе он обстреливал душманов. И как оказалось потом, не всегда по необходимости. Пусть и не по его собственной ошибке, но от этого не становилось легче.
Так ему ли, Тихону, учить сына быть мужиком? Хотя в данном случае надо правильно расставить знаки препинания. Чтоб не опускаться до поведения кисейных барышень, зажимающих платочком носик от запахов конюшен, и падающих в обморок при виде топора, занесенного над шеей птицы?
Тихон чувствовал, как будто без его участия, поднимается, блестя заточенным лезвием, топор.
Всего лишь самое последнее движение вниз. Он всегда тяжело переносил это последнее мгновение жизни животного. И ему часто казалось, что не животное, а он – Тихон стоит у последней черты.
Лишь на мгновение сейчас увидел он отражение на блестящей плоскости топора, и вытянутую шею, и, неловко лежащую голову гуся. Левой рукой Тихон прижимал к себе, ставшее от напряжение тяжелым, тело гуся.
И что из того, что это зло, оправданное природой, - убийство? И никто еще не считал зло позитивом. И от того в его душе и голове происходил такой разлом, что казалось, выворачивается душа, а в голове пульсирует кровь, лишенная кислорода.
И отчего именно сейчас, помимо его внутренней воли, над гусем занесено лезвие топора?
Человечество изобрело много способов, чтоб избежать такого контакта между животным и человеком, между палачом и жертвой. И все для того, чтоб превратить живое мыслящее существо в бездыханное тело? Так мысленно рассуждал он от обиды на себя и на такое построение жизни, когда сильный убивает слабого, власть имущий – своего соплеменника.
Дрожа от едва терпимого напряжения мышц, опускался топор. Династия палачей, сожженные «еретики», задушенные в газовых камерах пленные. Все это как в страшном боевике проходило в его памяти, бесформенно горбясь и разгибаясь. Тихон чувствовал, какую болезненную неловкость испытывает голова гуся.
И вдруг по шее гуся прошли мягкие закрученные складки, а голова гуся приподнялась и повернулась. Они встретились взглядами: владыка - человек и птица – жертва. Напряженный и мятущийся человека и укоризненно удрученный взгляд птицы.
А в это время Харитон, цепенея от последствий действий отца, случайно взглянул в окно. На дороге против его окон, стоял гусь. Харитон содрогнулся от увиденного. Он заподозрил странность и даже болезненность своего состояния.
И одновременно осознал немыслимые и даже кощунственные действия отца. Он выскочил в ограду, чтоб помешать отцу, но не вытерпел и взглянул еще раз на дорогу. Гусь, по случайности так похожий на Гогу, которого, как он думал, уже нет, по-прежнему стоял и глядел на дом. Харитон смог сделал всего лишь шаг и произнести: «Гога, Гога!».
Шея гуся распрямилась вверх, и он холодным взглядом посмотрел на Харитона. Таким взглядом смотрел на Харитона его гусь Гога, когда обижался.
Сейчас гусь пробежал несколько шагов, поднимая серую дорожную пыль. И, гортанно несколько раз крикнув, взмахнул крыльями. Он летел над землей низко, и, казалось, что он, как все домашние гуси, скоро опустится и часто задышит от усталости. Но гусь стал набирать высоту и скоро скрылся за верхушками белоснежных берез и зеленоватых осин, подсвеченных лучами восходящего солнца.
Харитон отвернулся и увидел отца.
-Кто это был?
-Твой Гога.
И оба засмеялись. Отец - с победной торжественностью. Сын - с грустной радостью.
Виктор.