Отсутствующим взглядом бабка Матрёна, в простонародье, баба Мотя, смотрела из окна своей комнаты в бывшем заводском общежитии на высокий кирпичный забор напротив и силилась понять, из чего платить за коммуналку. Представитель фирмы, которая выкупила у завода общежитие, требовал за комнату немыслимые деньги – шесть тысяч рублей в месяц из её семи пенсионных. А за забором темнело мёртвое здание разорившегося предприятия, на котором бабка Матрёна оттрубила чернорабочей тридцать пять лет. У бывшей проходной вокруг тополей вились, и о чём-то сердито спорили вороны...
Ей было тринадцать, когда умерла мать, Матрёна старшая. В раннюю могилу матушку свело много чего: беспросветная бедность, послевоенный голод, непосильная работа в колхозной конюшне и дома, на своём хозяйстве, пьющий муж-инвалид и двое маленьких детей, которых нужно было чем-то кормить и во что-то одевать. Мотин отец ненадолго пережил жену, запивая горе самогоном, который гнал сосед из смешанной с землёй патоки, кем-то пролитой на колхозном картофельном поле. Он замёрз зимой на собственном "дворе", в хлеву, где мычала вечно голодная корова, Малька. Пошёл ночью хмельной, вспомнив, что с вечера не задал кормилице соломы, поскользнулся на обледеневших досках, упал и расшибся так, что ни встать, ни позвать на помощь уже не смог.
Мотиного меньшого брата увезли в детдом, а за ней обязалась присматривать родная тётка. В детдом не отдала: скоро девке четырнадцать стукнет, можно на ферму идти работать, всё не дармоедкой будет.
Почти все её сверстницы остались в колхозе на ферме, трудились доярками, как говорится, без выходных и проходных. Засветло пробирались на окраину деревни к коровникам и в темноте возвращались домой. Корм тогда задавали коровам вручную, вилами убирали навоз, лопатами чистили кормушки и вручную доили - всё делали вручную. Весной, летом и осенью работали в заношенных серых халатах и в резиновых сапогах, а зимой в тех же халатах, но надетых на фуфайки и в валенках с галошами. Домашнюю работу - семью, детей и хозяйство с огородом, своим скотом и покосами, тоже никто не отменял. Деньги за работу начали платить только в семидесятых годах – от тридцати пяти до пятидесяти рублей. Поначалу эти деньги показались крестьянам огромными, но потом оказалось, что купить на них можно было немного, да и в деревне почти никакого товару в магазине не было. И в перспективе – такая жизнь до самой смерти.
А Мотя мечтала о другом. Ей казалось, если попасть в город, всё переменится. Она найдёт хорошую работу, где-нибудь на заводе или на фабрике. Будет работать лучше всех, ей не привыкать! Зарплату будет получать каждый месяц большую, не то, что на ферме. Получит квартиру - в городе все получают! А там, дай Бог, и суженого встретит, своей семьёй обзаведётся, деточки пойдут, вот, счастье-то! С этими мечтами Мотя и сбежала из деревни, думая, что уж в городе-то она заживёт!
С трудом, но тогда уже можно было получить в сельсовете паспорт и вырваться на свободу. Помог призыв Партии и Правительства ехать на новые предприятия, где не хватало рабочих рук. Её рабочие руки пригодились в сборочном цеху механического завода, где она стала подметать полы и мыть окна, на другую работу не хватило квалификации. Получала зарплату Мотя ежемесячно, сначала шестьдесят, потом восемьдесят рублей, а перед пенсией, с учётом всех жизненных перемен, включая отмену Советского Союза и несколько инфляций, аж семь тысяч! И ей всё это время казалось, что она живёт.
А ещё ей дали комнату в общежитии и поставили в очередь на однокомнатную квартиру. Правда, до конца очереди она так и не дошла, перед ней оставалось всего пять человек, когда её проводили на пенсию. Зато не выселили из общежития, и ей казалось, что она ещё живёт!
Через пять лет работы на заводе к ней в комнату стал захаживать столяр, Пашка, из строительной бригады ремонтников. Он тоже был деревенский, немногословный, зато рукастый - всё умел починить и настроить. От него приятно пахло свеже струганными досками и строительным клеем. Пашка молча выпивал по пять чашек чая за вечер, краснел и потел, а потом уходил в свою комнату на другом этаже общаги.
Однажды весной он остался у Моти ночевать, и она не противилась - свой, да и сама на возрасте, в деревне таких девок перестарками считали. И вообще, замуж пора. И ей казалось, что она живёт!
Она страсть, как хотела семью и деток, но забеременеть не удалось и Пашка её бросил.
Неделю Мотя ходила с опухшим лицом, а потом записалась в общежитский хор и поступила на курсы кройки и шитья. Ей понравилось петь, а на курсах она лучше всех кроила и шила. Затем увлеклась вышиванием и вышила крестиком все накидки на подушки, скатерть, салфетки и носовые платки. А после было новое увлечение - вязание крючком и на спицах. Она всем подругам и себе связала свитера. И ей казалось, что она живёт...
Уже на пенсии, чтобы купить что-нибудь из одежды, Мотя мыла лестницы в соседней школе, а иногда, когда дворник запивал, ей предлагали подметать двор общежития. Вместе с приработком у неё выходило десять тысяч чистого дохода, и ей казалось, что она живёт!
И жила, пока не разорился завод, и не продали общежитие вместе с такими же, как она никому не нужными стариками и старухами.
Баба Мотя отвернулась от окна и подумала, что, может быть, ей только казалось, что она живёт...
22.08.2017