Так неожиданно я сменил работодателя. С этого момента, вся моя жизнь покатилась кувырком. Может быть, это и преувеличение – утверждать, что все неприятности на земле происходят от женщин, но в моём случае это было именно так. Ева с её яблоком, Кримхильда с её местью, Сванхильд, послужившая причиной чудовищной войны между аланами и готами, Елена Прекрасная с яблоком раздора, все они должны позеленеть от зависти, при виде моей новой хозяйки – мадам де Корнье.
Она явилась мне в облаке золы, словно некий феникс, восставший из пепла. Она так забавно была перемазана сажей, что я сразу умилился.
Внешность у неё была не совсем обычная, для нашего отечества – рыжая, с веснушками, с задорно вздёрнутым носиком, словно не француженка, а ирландка. И такой же огненный, непоседливый у неё был нрав. Язычок острый, как бритва, жгучий, как уголёк, и сладкий, как мёд. Ум цепкий и лукавый. Будь мы оба с ней на десяток лет моложе, я влюбился бы в неё, без памяти.
Несмотря на безукоризненное знание этикета, аристократичные манеры, она казалась необычной, не такой, как все.
Не было в ней этого барского превосходства, привычки принимать услуги, как должное. Когда подаёшь ей обронены чётки, её «мерси» выглядит не как простая дань вежливости, а как искренняя благодарность. Глаза её так и лучатся добрым теплом.
Не было в ней ни холодной неприступности, ни напыщенной надменности, ни дамской беззащитности. Один удар кочергой чего стоил? А прыжок в печную трубу? Боже, да я и сам лет двадцать назад так прыгнул бы, а теперь уже лень. Да и брюхо может не пролезть.
Не то, чтобы она была неотразимой, но симпатичной и загадочной. Постепенно я стал нуждаться в беседах с ней, как больной в лекарстве. Сам не знаю почему, я раскрыл перед нею душу. Вечерами я рассказывал ей о своих подвигах, времён Ларошельской кампании. Привирал, конечно. Но от этого мои рассказы только выигрывали. Впрочем, какое это враньё? Скорее это украшение, гипербола, если хотите.
Толи колдовство какое, толи женские чары… Раньше меня носило ветром, как осенний листок. Как личность я был никому не нужен, а ей нужен, причём, не только как охрана, но и как друг и собеседник.
Вот такие я испытывал восторги, и жизнь моя постепенно стала наполняться новым смыслом. Разумеется, я охранял её не за страх, а за совесть.
Каждое утро я выяснял планы на день, продумывал, что может случиться, внимательно присматривался к спутникам на дороге, к жильцам постоялых дворов. Обнюхивал все углы, как собака.
Охранная служба коварна тем, что на ней месяцами ничего не случается. Эта кажущаяся рутина успокаивает, убаюкивает. Проснёшься так однажды, а голова твоя уже в кустах.
Путешествовали мы в наёмных каретах, которые меняли в каждом городе.
Сначала мы поехали в Тур, потом в Нант. Я ожидал, что мы сядем на корабль, но не тут-то было. Из Нанта мы отправились на юг. Словом, мы путали след, виляли, как осадная траншея. При первой же оказии она заказала для себя пару скромных дорожных платьев, а для меня купила пару пистолетов и патронташ. Он был небольшой, этот патронташ, всего на шесть зарядов и пороховницу, маленькую такую, умещавшуюся на ладошке, с подпружиненным рычажком, для открывания. Изящная и удобная вещица.
Во время наших путешествий я никогда не садился рядом с ней, а всегда ехал либо рядом с возницей на козлах, либо верхом на сундуке – на багажной полке. Так обзор лучше.
Мадам де Корнье не раз приглашала меня сесть рядом с ней на подушки, да я не соглашался. Там и не видно ничего, и боялся я увлечься разговорами, потерять бдительность. Только вечером, уединившись в номере, я мог отвести душу в дружеской беседе, за бокалом вина.
Через две недели странствий мы достигли Лангедока. Впереди уже показались белые вершины Пиренеев. Северные склоны этих гор красивы из-за снегов, которые меньше тают, чем на южных склонах. Здесь моей госпоже заблагорассудилось пересечь границу нашего отечества, перевалить через Сомпорт, с тем, чтобы достигнуть пределов Испании.
Поговорив с хозяином харчевни, я узнал, что на дороге «пошаливают». Словом, есть подозрения, что не все путники благополучно достигают цели. Когда я поинтересовался, откуда такие догадки, он пояснил, что около месяца тому назад в горы ушел небольшой караван в два воза, при четверых сопровождающих. Все четверо были хорошо вооружены. Пятый сопровождающий отстал из-за болезни и остался на неделю в гостинице. Когда же, поправившись, он попытался нагнать караван, то на пограничном посту ему сказали, что караван границу не пересекал. А поскольку свернуть с дороги каравану было решительно некуда. То и получилось, что караван просто растаял в пути. От нас ушёл, а на пограничный пост не пришёл.
Узнав об этом, я обратился к мадам с предложением пересечь границу где-нибудь в другом месте. Но она рассмеялась, сказав, что уже не раз пользовалась этой дорогой и хорошо её знает. Что же до разбойников, так они есть везде, даже в Париже. Коли их бояться, так уж лучше и вовсе носа из-под одеяла не высовывать.
В общем, переубедить её мне не удалось. Единственное, чего я добился, это обещания не ехать на свой страх и риск, а дождаться надёжных, хорошо вооружённых попутчиков. Просидели мы в гостинице три дня и дождались-таки. Это был обоз из трёх повозок. На каждом возу возница, и при нём помощник. Все шестеро с мушкетами. Да ещё шесть конных человек охраны, включая хозяина, каждый при паре пистолетов. Везли, наверное, что-то дорогое. Но я в чужие тайны нос совать не привык. При таком войске никакие бандиты не страшны. К ним-то мы и напросились в попутчики. А что? И нам безопаснее, и им лишняя шпага не помешает.
На следующее утро двинулись мы в путь. Порядок следования был такой. Впереди ехал хозяин с двумя солдатами, все верхом, потом три воза. Мы со своей маленькой каретой пристроились в самый конец процессии. Кучер на козлах, дама в экипаже, я сзади, на сундуке верхом. Позади нас ещё трое всадников ехали, сын купца с двумя подручными. Ребята молодые, языками треплют, на вуаль мадам де Корнье пялятся. По сторонам, конечно, глядеть им некогда. Но я сидел на сундуке лицом назад и приглядывал за дорогой.
Вдруг, возы стали. Наш кучер тоже вожжи натянул. Я взобрался на самую крышку сундука, гляжу. Впереди воз, гружённый какими-то бочками, поперёк дороги застрял. А дорога узкая. Справа крутой лесистый склон, слева обрыв, внизу поток шумит по валунам. Не обойти этот воз, никак не обойти.
Мне это сразу не понравилось. Гляжу назад, вижу, кусты у дороги зашевелились, а потом блеснуло что-то.
Только я успел наземь спрыгнуть, да крикнуть: «мадам, пригнитесь!», как грянул первый выстрел. Потом ещё, ещё. Тут уж всюду загромыхало, закудахтало. Эхо по горам ходит. Не поймёшь, откуда стрельба. Ветер облачка дыма быстро уносит.
Первые пули, понятно, нашим лошадям и достались. Возница к лошадям сунулся, ну, и тоже получил свою порцию свинца. Так наша безлошадная карета и заперла всем возам путь к отступлению.
Из тех ребят, что сзади нас ехали, один сразу свалился, другие двое спрыгнули, лошадями прикрываются.
За первым залпом, сразу второй, за вторым третий. Видать, у них по три ствола на брата имелось. Вот они и палили по нам без перезарядки. Потом вроде стихло. Смотрю, а из тех красавцев, что за нашей каретой ехали, только один живой. Бледный, глаза вытаращены, руки до посинения в пистолеты вцепились. За ближайшим возом оба возчика лежат в луже крови ещё дёргаются.
Дверца кареты приоткрылась. Мадам черным клубочком из неё на дорогу выкатилась и к колесу прижалась. Тоже, наверное, не румяная была, только под вуалью этого не заметно..
А на тот воз, гружённый бочками, что дорогу нам перегородил, взобрался какой-то человек в маске. В одной руке шпага, другую в бок упер и кричит:
-Бросайте оружие, господа. Я дарую вам жизнь и хорошее обращение.
Известное дело, когда жить очень хочется, люди глупеют, начинают в любую ложь верить. Вот и ребята наши заколебались.
Я разозлился, врёшь, думаю, каналья, и пальнул в него. Он спрыгнул, за возом притаился. До него шагов пятьдесят было. Разве с такого расстояния из пистолета попадёшь?
А нас осталось живых шестеро, считая и мадам. Остальные, включая купца, кто мертв, кто ранен. И все на меня смотрят, будто спрашивают, что делать. Признали, видать, во мне старого вояку. Я говорю:
-Чего ждёте, черти? Сейчас они перезарядятся и снова палить начнут. А ну, за мной, кому задаром помирать не охота.
Шпагу я обнажил, и вперёд побежал. Видя это, остальные тоже вслед за мной поднялись. Бегут, через трупы перепрыгивают, кто-то даже святого Дени призвал. Мадам, хоть и боялась, но подобрала с земли чей-то пистолет, и следом за нами.
Была у нас некоторая надежда, что прорвёмся. Возы с товарами, уже нас не волновали. Шут с ними, пусть забирают. Тут самим бы уцелеть.
Видя это, бандиты, а было их человек десять, или двенадцать, шомпола побросали и за шпаги взялись. Тут уж мы по ним отстрелялись. Разрядили в них с близкого расстояния всё, что было в руках. Когда дым пороховой развеялся, вижу, пятеро бандитов на земле ногами дрыгают. Одному из них я собственноручно между глаз пулю влепил.
Эта картина придала нам уверенности, страх у моих парней прошёл, И обрушились мы на них, как голодные на пироги. Смяли бы мы их, Точно смяли бы, да чуть-чуть не успели. Те бандиты, которые по нам из кустов палили, тоже на помощь своим пришли. А было их человек восемь. В общем, бой неравный был. Пятеро против дюжины.
На меня вышли сначала двое. Я одного ранил в бедро. Он отступил, да другой навалился. Тут я увидел, как здоровенный детина схватил мою хозяйку в охапку и в лес тащит. Я к нему. А он ею, как щитом, прикрылся.
Пока я вокруг него прыгал, на меня ещё двое напали. А против двоих тут уж приходится потанцевать-повертеться. Тут главное так передвигаться, чтобы они не могли на тебя одновременно двух сторон напасть. Ведь одной шпагой два удара разом не отобьёшь. Вот и прячешься от одного, за другого, чтобы они друг другу мешали.
Гляжу я, а наших-то уже совсем никого не осталось. Трое против меня рубятся, а остальные бандиты, кто по возам шарит, кто трупы обирает, некоторые просто стоят и смотрят, как на ярмарке в Шатору. Конечно, куда им лезть, только своим мешать.
Понял я, что это конец. Конечно, хороший конец, лучше, чем от старости в постели. Жаль только было, что госпожу не уберёг. Оставалась ещё надежда ранить кого-нибудь перед смертью. Но тут они прижали меня к самому обрыву. Я оступился и полетел вниз.