Я надеваю рюкзак. За спину, как полагается.
– Ты уверен, что это хорошая идея?
Этот голос раздаётся позади.
А я боязливо смотрю вниз.
– Да.
Поправляю лямки.
– Это для страховки.
Голос позади:
– Канатоходцы без страховки выступают.
– Куда мне…
Мимо пролетает облако.
– Они несколько лет тренируются, – говорю я.
Бледно-бледное и полупрозрачное.
«Призрачное» – мелькает в голове.
Затягиваю ремни.
Продолжаю:
– Прежде чем пройти по канату несколько минут.
Позади хранят молчание.
«Не бойся» – мелькает в голове.
Медлю ещё секунду.
И резко киваю.
Толкают в спину.
Здравствуй, облако.
Гул турбин остаётся вверху и вскоре сменяется шумом ветра в ушах.
Земля всё ближе. Тело моё ложится параллельно ей.
Параллельно земле – я падаю.
Странное чувство охватывает бока и низ живота.
Я падаю. Мне грозит поцелуй с литосферными плитами.
Земля всё ближе, она стремительно приближается, виднее становятся очертания возвышенностей, рек, лесов, дорог.
Очертания перестают быть очертаниями.
Очертания порастают деталями.
Сосредотачиваюсь и…
Зависаю в воздухе.
Я могу летать, друзья!
Парашют не понадобился.
Ах, как мило, как славно.
Как жутко…
Представляю, как человек, толкнувший меня из самолёта, с покрасневшим лицом поясняет стюарду, у которого от увиденного упал бокал шампанского:
– Безбилетник.
На самом деле, это мои грёзы. Весь экипаж осведомлён, кто я такой.
Только что моё тело побороло гравитацию.
Не знаю, откуда у меня такие способности, не знаю их природу. Ибо писатель, который обо мне написал, не Беляев и плохо знаком с физикой вообще. Он лишь сделал малюсенькое допущение – главный герой, то бишь я, может летать.
Теперь я сижу и пью кофе на земле.
– Значит, ты не разбился?
Прежде чем поднять брови в знак удивления, вилкой отсекаю кусок от своего чизкейка и кладу в рот.
– Живой, вроде, – говорю.
Запиваю кофе.
– Даже ран нет, – продолжаю.
Хью занимается тем, что пьёт кофе и выковыривает из кекса изюм.
– Просил же без изюма, – вздыхает он.
Делаю глоток. И смотрю на небольшую кучку изюма на краю блюдца собеседника.
– А кофе здесь хорош, чертовски хорош.
Он делает большой глоток.
Я говорю:
– У меня только царапина на коленке. В любом случае, я не лепёшка.
– Я вижу.
Мы сидим друг напротив друга за тёмным деревянным столиком на двух персон. Мимо расположенной в самом центре города кофейни проходит множество людей – это видно из окон. Масса безликих личностей без личностных качеств. Некоторые заходят сюда. Заказывают кофе. И либо уносят с собой в стаканчиках, не обжигающих руки, либо же садятся за столик с чашками. Хью разобрался с изюмом и аккуратно смёл его в урну. Он подходит к барной стойке и просит новую вилку, потому что нынешняя «пропитана изюмом». Вы находите неправильным упоминание барной стойки в безалкогольном заведении? Тогда давайте переименуем барист. Давайте дадим другое название этой профессии, где нет слова «бар». Играет джаз…
Прежде чем приступить к поеданию кекса, Хью говорит:
– Я убедился, что ты не самозванец.
Вспоминаю толчок в спину и чувство странной свободы, – когда ты всю жизнь к ней стремился, а, получив, не знаешь, что делать дальше, – такое чувство даёт свободное падение.
Он включает диктофон.
– А теперь всё по порядку.
Итак, писатель слишком ленив, чтобы придумывать предысторию. Да и я ничего не скажу. Получилось бы что-то вроде «я был маленьким мальчиком из сельской местности, с которым никто не хотел играть; и в один прекрасный день я завис в воздухе». Вы, наверняка, уже сыты подобным по горло. Летаю очень давно и нет смысла вспоминать, когда и как всё началось. Сравниваю себя со стрекозой, потому что часто зависаю в воздухе. Dragonfly. Так меня окрестили журналисты. Один из них ест кекс и слушает меня. Он поставил пробел в слове, и получилось «муха-дракон» или «драконья муха» – выберите, что вам больше всего нравится. Так меня прозвали журналисты. Как я заслужил их внимание? Цитируя одного из самых обаятельных антигероев советской мультипликации, скажу, что хорошими делами прославиться нельзя. Что же мной совершено? Обо всём по порядку. Один из лучших акул пера в городе тратит память своего телефона и личное время, записывая то, что я говорю. Он облизывает вилку и кладёт её на блюдце таким образом, что на краю оказывается только серебряный трезубец. Можно разглядеть жёлтые ошмётки кекса на кончиках. Хью говорит:
– Значит, её звали Анита?
– Да.
Читатель – если этого дурака автора кто-то читает – переносится в моё прошлое.
Я лежу на траве и смотрю в небо. Густая синева чередуется с облачностью, куда иногда прячется солнце, тень могучего дуба заслоняет от лучей, когда жёлтый диск появляется. Свежий ветер играет с её волосами, а глаза сливаются с небом. Неподалёку шумит фонтан, ходят люди, а нам всё равно. Она лежит рядом и головой упирается в моё плечо.
Тогда я говорил много, иногда цитировал героев книг и фильмов.
Сейчас – молчу.
Сейчас молчим мы оба.
Молчим и смотрим в глаза.
Её губы беззвучно шевелятся.
Алые губы, украшающие рот бархатной структурой, движутся, старательно выводя фразу.
Я знаю, что услышу.
Я смотрю в глаза. Грустная синева.
Вязкий воздух донёс слова с её губ.
– Прощай.
С голубого неба её глаз льёт дождь.
Она плачет.
Она уходит.
– Прощай, Анита.
Провожаю взглядом её уходящий шаг.
Она – богиня.
Она – то, что я не заслуживаю.
Провожаю взглядом, пока девушка не пропадает из виду.
Анита. Я глажу её кожу, прикасаюсь к волосам. Мне нравится, как она улыбается, щурясь от солнца. Веснушки на лице – сегодня я уговорил не замазывать их тональным кремом. Они ей идут, но девушка стесняется. Мы гуляем по набережной. Пахнет морской капустой. Анита говорит, что чует запах арбузов. Жарко – покупаем мороженое. Вафельный стаканчик, классический пломбир. От него веет холодом.
Она не знает…
Мы смеёмся, целуемся и пытаемся укрыться от летнего зноя в тенистом парке. Из-за зноя не покупаем билеты на колесо обозрения. Из-за зноя, из-за жары.
Что будет, когда она узнает?
– Я люблю тебя, – говорю.
– Я знаю, – и мы целуемся. Долго и страстно. Холодный привкус ванили на языке.
Анита касается щекой моего плеча.
Сидим на скамейке и глядим на волны.
– Знаешь, о чём я думаю? – спрашивает она.
Спроси, откуда у меня эти деньги…
– Не знаю. Я не умею читать мысли.
Я умею кое-что другое.
Кругом облака и бескрайняя синева. Внизу – топографическая карта. Лицо обдувает ветер.
Лечу домой.
Я свободен. На ровне с дикими порывами.
Свобода обдувает лицо.
Анита говорит:
– Хочу домик на берегу океана.
Она мечтательно зажмуривает глаза:
– Только мы вдвоём. И, может быть, собака.
Она добавляет:
– И бесконечно синий океан.
Мы сидим на скамейке, а я борюсь с искушением открыть тайну. Всё может быть также чудесно, как на картине Марка Шагала. Могу перенести её в любую точку земного шара.
Но это только половина секрета. Другая половина: меня нельзя назвать хорошим человеком. Анита меня любит, очень не хочется обманывать её ожидания.
Тайна есть тайна. Я проглатываю её вместе с талым апельсиновым соком.
Анита, нет.
Мы не можем быть вместе. Прости. Люблю тебя.
С голубого неба её глаз идёт дождь.
– Прощай, Анита.
В кофейне я продолжаю есть чизкейк. Хью быстро уплёл свой кекс и заказал нам ещё кофе, чертовски хорошего кофе. Где вишнёвые пироги? А я продолжаю есть чизкейк. Он ничем не уступает вишнёвым пирогам, ем его медленно и не хочу, чтобы он кончался слишком быстро. Журналист говорит:
– Это, конечно всё очень трогательно, но можно ближе к делу?
– Конечно. Писатель хочет, чтобы читатель сопереживал персонажу.
– Писатель? Персонажу?
Эх, видели бы вы выражение его лица в тот момент!
– Ой, оговорка по Фрейду, – говорю, – Я хотел сказать: твоим читателям будет легче меня понять… ты ведь, в определённой степени, писатель…
– Ладно, продолжай.
Дует в лицо свобода.
Лечу домой по другому маршруту. Внизу – степная местность. Высохшая почва, на которой не растёт ничего, кроме редких кактусов. Иногда моё орлиное зрение замечает шуструю ящерку.
На мне – созданный мною специально для полётов костюм. Он сделан из материала, напоминающего кожу. В чём-то похожем ходили члены команды «Люди Икс». Его обтекаемость улучшает мои аэродинамические свойства.
С высоты птичьего полёта я замечаю большой и одинокий дом с белой отделкой.
Кто ведёт жизнь отшельника, когда современный мир даёт столько благ? Смартфоны у каждого, и общение стало набором нулей и единиц. Улицы переполнены отшельниками, которые, в сущности, мало чем отличаются от хозяина этого дома.
Мой дом подождёт.
Мой дом на каждом углу.
С наступлением ночи я влетаю в открытое окно. Предварительно дождавшись, когда в нём отключат свет.
Комната – кровать, стол, компьютер, шкафы.
В луче фонарика я вижу обои в цветах.
В луче фонарика – Анита. Девушка спит. Сердцебиение участилось, дрожит рука. Во мне возникает желание разбудить её и унести с собой. Нет, даже будить не стану. Унесу и дело с концом. Что это? Синдром Черномора? Нет, нельзя.
Дрожащий луч фонарика показывает фотографии на стене. Она во свадебном наряде. Во фраке рядом стоит мужчина. Высокий, статный и пожилой. Но старина ему к лицу. Как заслуженным актёрам. Или военным. Волосы с проседью зачёсаны в левую сторону; он на голову выше молодой невесты. «Неравный брак». Автор: Василий Пукирев. Только она улыбается уголками губ. И он тоже.
В другой ситуации я бы обчистил этот дом, большой белый дом в степной местности, ещё с высоты покоривший меня своим богатым оформлением. Обчистил, не моргнув глазом. Часто для этого мне не нужны способности. Часто я иду на светский раут. Один из тех гостей, которых никто не знает, и никто раньше не видел, выбираю жертву. Важно, чтобы она была незамужней или овдовевшей. Втираюсь в ней в доверие, чтобы незаметно добавить в шампанское снотворное. Несколько минут на то, чтобы узнать адрес. И везу спящую красавицу к ней. Обчищаю дом быстро, забираю что могу и сваливаю. Пока она проснётся, пока осознает, что произошло, я на светском вечере в другой части света флиртую с дамой то ли с шанелевским ароматом, то ли с запахом гниения. Каждый раз, всё это проделывая, ваш покорный слуга борется с искушением запачкать её маленькое чёрное платье полупереваренным ужином изо рта. Лететь будет легче. Люди, в которых нет ни капли искренности. Купаясь в роскоши, они сетуют на то, как им плохо живётся. Правда? Тогда прямо сейчас отдай всё, чем владеешь! Я сделаю тебя свободной. Я сделаю тебя независимой.
Но иногда я просто влетаю в открытые окна. Тихо обчищаю дома, пока жильцы спят.
Вещи продаю. Половина вырученных денег анонимно отдаётся в детские дома, приюты, интернаты.
Хью говорит:
– Тебя окрестили Робином Гудом. Но я бы окрестил гарпией.
Развожу руками:
– Чего вы ожидали от выходца из приюта?
– Человечности.
– Эй, я никого не убиваю… По крайней мере, по собственной воле… Я… лишь даю людям свободу.
– Ты – вор. Какими бы красивыми словами ты это не прикрывал.
– Однажды я сел на крышу высокого здания. Нет, не небоскрёба. Оно было ниже, чем небоскрёб. Я увидел людей, как на ладони. Было утро, они шли на работу. Они торопились и суетились. Ради чего? Ради денег? Что бы в конце недели просадить их в баре или казино? Я видел картину целиком: здесь людская суета, там восход. Люди продолжали копаться в собственном дерьме, а настоящая свобода, она там, за пределами городов. Вот, к чему я стремлюсь, к свободе! Да, я вор. Но вор с большой буквы. Вор – это звучит гордо. А человек явно писал этот монолог под изрядной дозой кофеина…
Хью вздыхает:
– Ладно, что было дальше?
Я стою и смотрю на фотографии.
В обычных условиях обчистить этот дом не составило бы труда. Но сейчас условия не вполне обычные. Я смотрю на Аниту. Она спит в лучах дрожащего света. Сердце должно выпрыгнуть из груди. Прошло всего два года. Девушка удачно вышла замуж. И это не дом на берегу моря, но она счастлива.
Прощай, Анита.
Сердце не унимается. Я всё ещё на взводе!
И я лечу из окна. Но не вверх, а вниз.
– То есть, ты не смог взлететь?
Его брови вот-вот коснутся потолка. Кто-нибудь на помощь!
Диктофон фиксирует мою исповедь.
– Да.
Я развожу руками:
– Упал и потерял сознание.
– Почему?
– Не знаю. Переволновался, может быть.
– Рассказывай дальше.
Я просыпаюсь в госпитале и вижу Аниту. Она стоит в похоронных одеждах. Лицо покрывает чёрная кружевная вуаль. На мой вопрос, кого хоронят, девушка отвечает, что её мужа. После называет меня убийцей. Оказывается, я рухнул прямо на старика. Он любил перед сном немного побродить в окрестностях своего дома. В тот момент, когда я летел из окна, он возвращался с прогулки. Ваш покорный слуга отделался лёгким испугом и двумя сломанными ногами из двух. К сожалению, муж Аниты отделался помимо испуга – надо сказать, не очень лёгкого – одной сломанной шеей и скончался на месте.
– На его месте должен быть ты!
– Прости, Анита.
Она рыдает.
Дождь из потускневшего неба её глаз…
За несколько сотен краж, за одно убийство по неосторожности, а также за многомиллионные полчища убитых мною насекомых мне дали три года условно.
Я говорю перед интервью:
– Пожалуйста, не указывайте моего имени в статье.
– Конечно.
Хью включает диктофон, и я начинаю свой рассказ.
Да, с писателем у меня такая же договорённость. Как видите, он сдержал своё слово и оставил за вами, дорогой читатель, самому придумать мне имя. Ариэль или Уоррен, к примеру…
Хью выключает диктофон и оставляет меня наедине с чизкейком и браслетом на ноге.