– Вы слыхали? Наташка-то Яковлева уехала из деревни!
– Наташка? Из деревни? «Да, видно, действительно плохи наши дела», – задумчиво чесали затылки мужики. А бабы – языки: «Пропадает деревня».
Уехали почти все. Но оставшиеся не заметили, кто, когда и куда. Одно ясно: рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.
Ну это человек... А Наташка-то? Без профессии, образования и денег – куда?
«Да разве от себя убежишь», – охали и ахали односельчане, век прожившие на своей малой родине и как облупленную знавшие ее с детства.
Убегла она, правда, недалеко. В соседний район – к частнику на ферму. Ему нужны были проворные, работящие руки.
Наташкины оказались очень подходящие: проворнее ее рук в деревне был... только ее язык!
– Ой, тетя Раечка, вот вам грибочков первых нарвала. Всего-то тридцать рублей ведро! Где поставить? Хорошо, хорошо, пусть тут стоят. Рядом с вашими новыми калошиками.
– Хозяйка! – кричит она уже в другое окно. – Вам комбикорм нужен? Посыпочки надо? Да ладно, ладно, я сама высыплю, что вам, молодым, надрываться, ведь три мешка аж! И легко подхватив свою ношу, бухнула в кадку. Только на утро хозяева увидели, что половина из принесенного добра – опилки, смешанные с отрубями! И калошики у соседей постарели за ночь до неузнаваемости. Просто превратились в хлам.
А Наташка уже с распростертыми объятиями, в новеньких калошиках встречает на вокзале очередную жертву.
– Надя! Подружка моя! Одноклассница! Завтра тебе земляники принесу! У меня, правда, очередь, но тебе как подруге – первой. В городах-то своих, поди, забыла, как пахнет земляничка? Деньги только сразу отдай, очередь все-таки... Люди давно ждут
. При воспоминании дурманящего запаха дикой земляники у меня закружилась голова, а руки сами полезли в кошелек. ..
.Две недели мы ждали свою первую очередь.
– Какая ягода? Бездельники! Понаехали тут. Люди делом занимаются, сенокос сейчас, а они за ягодой посылают. Совсем совесть потеряли эти городские! – кричала на нас Наташка, когда мы, встретив ее у конторы, имели неосторожность напомнить о ягоде.
«Цыганское отродье», – неслось со всех сторон. Отец ее, говорят, был чистый цыган, хотя сам ни в чем таком замечен не был.
Дочь же его и ее благоверный обворовывали, одурманивали всю деревню, каждый двор – по несколько раз, удивляя своей изворотливостью при желании украсть и выпить.
Сельчане за помощью к властям обращались редко. Все больше сами находили управу на эту прохиндейку. С нее, правда, что с гуся вода... Потому что ее вера в лучшие человеческие качества – у других – была безгранична! Даже застигнутая в чужом погребе с поличным, она причитала:
– Да что ж мы из-за ведра картошки дружбу будем терять?
А Наташкина дружба – великое дело! Она, как говорится, ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Напакостит, а потом уж расстарается: кому дров привезти, кому жердей, кому свинью заколоть, сена накосить, картошку выкопать, коров попасти. Да мало ли дел в заброшенной, забытой Богом и людьми деревне?
И поэтому, когда, намотавшись по чужим краям, хлебанув «цыганского счастья», схлопотав три года условно, приехала назад, по деревне снова понеслась новость: – Слышали, Наташка-то Яковлева вернулась!
– Вернулась? Принесла нечистая! – вздыхали одни.
– Жив курилка! – рассуждали кто пообразованнее.
Однако все по-доброму с ней здоровались. Интересовались, что и как в чужих краях.
Особенно радовались и старались угодить пенсионеры.
– Наталья Сергеевна, осиротела деревня-то без тебя. Надолго ли к нам? Возвращайся... – Возвернулась, – отвечала та. – Старая дружба не ржавеет, – улыбалась она и щурила на солнце свои хитрые черные глазки.
– Ну, кому дров наколоть, воды привезти? – привычно крикнула Наталья. – В очередь, в очередь...