Валера

1

Мама принесла из магазина несколько сумок всякой всячины, поставила в коридоре около входной двери и позвала нас с братом.

Я стал первым, а Сенька прибежал вторым. Не то что ему не интересно было, что лежит в сумках, просто он всегда последним приходит, потому что маленький: ему пять лет в сентябре исполнилось.

Брат встал в центре коридора и смотрит на маму подозрительно, будто это не она притащила такие большие и тяжёлые пакеты, а богатырь сказочный. Мама у нас высокая, тоненькая, как берёзка, ей одной столько покупок из магазина не донести.

Невдомёк Сеньке, что надо не стоять на месте и на набитые сумки таращиться, а нужно бежать и нырять в них с головой: вдруг там что-то интересное и оно тебе первому достанется!

Я как раз собрался прыгнуть к покупкам, но мама и меня, и брата опередила.

– Держите, ребята, – говорит она, улыбаясь,  – это вам, – и протягивает нам большой-пребольшой полиэтиленовый пакет с завязанными на тугой узел ручками. А что внутри – не разглядеть, потому что пакет чёрный, как ночь или как темнота под моей и Сенькиной кроватью.

Я почему про это знаю? Потому что я, Иван Кузнецов, под свою кровать и под кровать брата совсем недавно залезал, когда в нашей комнате убирался. Папа, правда, тогда ругался сильно. «Восемь лет пацану, восемь! А порядок наводить не умеет! – тряс он обеими руками в воздухе. – Ваня, кто тебя учил под мебель мусор запихивать? А ну, вытаскивай всё на середину комнаты, нечего дома помойку разводить!» Вот я под кровать и полез.

А там она, темнотища: ничего без фонарика не рассмотришь. Папа тогда был очень расстроен и немного зол, поэтому фонарика мне не предложил. Так и я вытаскивал наши с Сенькой вещи одну за другой, шаря рукой под кроватями. Удивительно, сколько всего может туда поместиться. Это никакой шкаф не нужен: взял и запихал. Правда, доставать заброшенное сложно: не известно ещё, что из темноты вытянешь, а то, что тебе надо, можно и не достать совсем.

А сейчас стоим мы с братом в коридоре, пакет глазами поедаем, а взять не решаемся.
 
– Ну что же вы, берите, – улыбается мама, – он не тяжёлый ни капельки, убедитесь сами.

Тут Сенька вперёд вырвался. Обе руки протянул, взял пакет и прижал к себе, как большого плюшевого медведя. У нас такой мишка в детской у окна сидит, мы его вместо кресла иногда используем.

Я брату говорю: «Давай помогу. Смотри, какой огромный!»

Но Сенька головой крутит. Его, и всё тут!

«Ну, раз первым взял, сам и неси на кухню, а там уж разберёмся, кому оно больше надо», – думаю. И за Сенькой тихонечко пошёл.
Мама в коридоре осталась. Ей ещё раздеться надо, тапочки надеть, папу позвать, чтобы помог, а мы с братом на кухне делами занимаемся: пакет тормошим.

Я думал, что в нём сахарная вата упакована. Розовая, сладкая и приятно липкая. Сенька ничего не думал, потому что узел, на который мама пакет затянула, ему не поддавался.

– Помочь? – спросил я брата. Но он не ответил. Я сначала решил, что от гордости, а потом увидел, что от неудобности: Сенька зубами в пакет вцепился и ручку отгрызает.

– Зачем?! – кричу. – Так только собаки делают! Давай нож возьмём.

– Нож нам нельзя, – ответил брат, расцепив зубы, – мама заругается.

– Тогда ножницы. Чем они хуже?

– Неинтересно!

Но тут пришёл папа.

– Что там у вас? – спрашивает. – Неужели мама целый мешок конфет принесла?

Мы с братом плечами пожали. Я подумал, что там точно не конфеты, потому что пакет уж очень лёгким оказался, и шуршало в нём не так, как от конфет шуршать должно.

– Не угадали, – из-за папиной спины выглянула довольная мама, – там горох! Представляете! Горох – в это время года. Я последний килограмм на рынке забрала, всё расхватали.

Папа фыркнул и поморщился.

– Эка невидаль. Горох в июле месяце. Понимаю, если бы ты его в декабре нашла...

Мы с Сенькой тоже поморщились. Даже обидно стало, что там не вата сахарная или, на крайний случай, леденцы с печеньем.

– И что мы с ним будем делать? – спросил я маму.

– Есть! – подмигнула мне она. – Доставай дуршлаг, будем мыть.

Оказывается, килограмм гороха – это очень мало. Места в пакете занимает ого-го сколько, а как вывалишь в миску, на семью из четырёх человек разделишь, стручки распотрошишь, так с гулькин нос и останется.

Я горох не очень люблю, потому что сладким и вкусным он бывает редко, а червивым – очень часто. Такой не то что есть, в руки брать противно и из-за одной покусанной горошинки хочется весь стручок выбросить.

А Сеньке, гляжу, всё нравится. Он со своей горкой гороха быстро расправился и на кухню побежал за добавкой. Вдруг ещё что-то в пакете осталось.

– Ваня, – кричит через секунду, – Ваня, тут червяк! Я червяка нашёл!

– Эка невидаль, – говорит папа, – у меня полная тарелка червяков.

– И у меня, – посмотрел я в свою. – Сенька, – кричу, – выброси его скорее, у нас своих достаточно!

– Не выброшу! – отвечает брат. – Он хорошенький, и у него много ножек!

– Червяк не может быть хорошеньким, – ворчит папа, – и у него не бывает ножек. Сеня, неси его сюда, разберёмся.

Брат ещё немного на кухне задержался и, когда родители уже забеспокоились, наконец, появился в дверях гостиной. Перед собой, вытянув в нашу сторону руки, он нёс большую белую миску, в которой мама обычно салат делает.

– Червяк, – важно сказал Сенька и поставил миску ровно в центре стола. – Мама, давай его себе оставим?

– Давай, – заглянула она внутрь, – тем более, что это не червяк, а гусеница. И, правда, хорошенькая! Посмотрите, сколько у неё ножек!

Я тоже к миске придвинулся. На самом её дне, сначала вытягиваясь вверх, а затем сползая в сторону по гладкой стенке, копошилась светло-зелёная гусеничка. Маленькая и тоненькая, как травинка.

– Оставим? – я внимательно посмотрел на папу, но он в миску заглядывать не спешил.

Наш папа не очень любит животных. Недавно мы с братом принесли с улицы котёнка, хотели оставить его себе, но родители нам не разрешили. Мама сначала была за, помогла его вымыть и полотенцем высушить, а, когда с работы пришёл папа и они вдвоём поговорили, сразу стала против. Котёнка забрала бабушка, и теперь мы навещаем его у неё в гостях.

– Нет, – услышали мы отцовское ворчание, – гусеницам не место в доме.

– У неё будет свой дом, – сказал Сенька, – она в миске будет жить.

– Она оттуда выберется, попадёт под тапочек или, что ещё хуже, – в суп. Гусеницу надо вынести на улицу.

– Её там птицы склюют, – обратился я к папе. — Видел, сколько у нас во дворе ворон?

– Ничего ей там не сделается, мы её на цветочную клумбу отнесём. Там она себе гнездо совьёт. Поселится на каком-нибудь маке или георгине, будет вдыхать их аромат, а потом станет бабочкой, – папа поставил руку на локоть, оперся подбородком на кулак и, казалось, сочинял для нас сказку, потому что мне совершенно точно известно, что гусеницы ничего не нюхают и гнёзд себе не мастерят.

– Володя, – мама погладила папу по спине, – почему ты не хочешь, чтобы мальчики оставили себе эту крошечную гусеничку? Если ты боишься, что она убежит, давай её в банку посадим, а горлышко банки затянем плёнкой. Я тебе гарантирую, что из такого домика она точно никогда не выберется.

– Нет, – резко ответил отец и стукнул кулаком по столу, – я отнесу её на улицу. Дайте мне миску.

Сенька, который всё это время разглядывал гусеницу и трогал пальчиком её мягкую, похожую на крошеный надувной матрас, спинку, неожиданно громко засопел. Я сидел рядом с ним и чувствовал, как тёплый воздух вырывается из его ноздрей и щекочет мне щёку.

– Пожалуйста, папочка, – тихо произнёс брат, но отец его не услышал. Если он что-то решил, его уже ничего остановить не может. Даже здравый смысл, как всегда говорит мама.

Сенька поджал нижнюю губу.

В гостиной стало очень тихо. Мама молчала. Я видел, что она нахмурилась и начала быстро собирать посуду. Последней со стола подняла миску с гусеницей и протянула её отцу.

– Вы не хотите мне помочь? – спросил папа, но, кажется, его никто не слышал.

Сенька громко сглотнул, и я увидел, что по его щеке медленно покатилась большая прозрачная слеза.

Папа хмыкнул, отодвинулся от стола вместе с табуреткой, чем произвёл страшный шум в гостиной, и, схватив миску, быстро и широко шагая, вышел из комнаты. Через несколько секунд мы услышали, как глухо хлопнула входная дверь и загремели в замочной скважине ключи, а потом Сенька громко расплакался.

– Володя! Володя! Вот человек, – заметалась мама: одной рукой она подхватила и прижала к груди хнычущего брата, другой потрепала меня по голове, разлохматив непослушные волосы, которые я только что заправил за уши, поставила Сеньку обратно и побежала в коридор.

– Ваня! – услышали мы, когда заскрипела, открываясь, дверь. – Брата за руку возьми, я сейчас.

– Идём, – я потащил Сеньку в детскую, – порисуем.

В нашей комнате две кровати, шкаф, стулья и длинный рабочий стол под окном. Слева, в углу,  у окна, – плюшевый медведь, справа – торшер, у которого нет абажура. Мы его с братом недавно испортили, поэтому, пока родители не купили новый, на длинной железной ножке нам светит большая круглая лампочка, в центре которой тоненьким червячком натянута проволока. Щёлкнешь выключателем, и червячок становится сначала светло-, а затем ярко-оранжевым, будто его напоили красочной акварелью. Сенька называет лампочку светлячком, и мне это очень нравится. У нас свой светлячок, ручной, ни у кого такого нет.

– Почти гусеница, – махнул головой брат в сторону торшера, – и даже папа не против.

Потом Сенька подошёл к столу, взял лист бумаги, простой карандаш с покусанным ластиком на конце, лёг животом на пол и притих. Я завалился на свою кровать, задрал ноги на стену и уставился в потолок. Сейчас брат что-нибудь намалюет и позовёт меня. Мы будем вместе разглядывать его шедевр, а пока я могу ничего не делать и просто глазеть на люстру. Такое не часто случается.

Сначала в квартире было очень тихо, а потом в коридоре хлопнула дверь, и я услышал родителей. Они общались не громко, шёпотом, но я понял, что оба сердились. Некоторые слова звучали громче, мама выкрикивала «Володя! Нельзя так с детьми!», а папа отвечал резко «Соня, нет».

Я уже было собрался подползти к двери, чтобы узнать, что же за ней происходит, но тут Сенька сказал «Ваня, смотри». Он протянул мне лист бумаги, и я увидел на нём нашу семью, Кузнецовых.

В центре – высокий и квадратный отец. На нём военная форма, фуражка с козырьком, папа засунул руки в карманы и смотрит куда-то под ноги. Рядом – длинная и тонкая, как берёзовый прут, мама. Она улыбается. Улыбку Сенька нарисовал от души: от уха до уха. Справа от мамы стою я. Тоже высокий, ей до плеча достаю, с длинными волосами, заправленными за оттопыренные уши. Одной рукой я держу маму, а другой – художника, то есть брата. Себя Сенька почти не изобразил. Наверное, он очень торопился. Туловище, ноги и руки – палочками, но вот глаза нарисовал огромными-преогромными кругами с длинными ресницами и почему-то забыл о том, что на лице есть рот.

– Хороший рисунок, – я показал брату оттопыренный большой палец, – я так не сумею. Покажем родителям?

Сенька пожал плечами, выхватил листок у меня из рук и, наверное, хотел с ним что-то сделать, но в этот момент в комнату вошла мама. Она улыбалась почти так же широко, как и на том рисунке, который я только что рассматривал. А ещё мама держала в руках большую банку с ярко-жёлтой наклейкой «Томаты в собственном соку», горлышко которой было затянуто тонкой полиэтиленовой плёнкой в мелкую дырочку.

– Спасибо, – сказал Сенька и спрятал рисунок за спину, – я не голодный.

– Глупенький, – ещё шире улыбнулась мама, – ну-ка посмотри.

Брат нехотя взял протянутую банку и поднял её вверх обеими руками. Я сразу догадался, что там, и улыбнулся маме в ответ.

– Гусеница! – Сеня глядел на неё снизу через неровное выпуклое донышко. – Валера!

– Почему Валера? – удивилась мама. – Может, это девочка.

– Нет, – ответил Сенька, – это мальчик.

– Как хочешь, – мама поцеловала брата в макушку, затем – меня и вышла из комнаты.

– Мне кажется, что это девочка, – я ещё раз посмотрел на гусеницу, – я буду звать её Дуся.

– Так собаку во дворе зовут, пуделя, – брат крутил банку в руках. – Валера лучше.

– Вот когда она превратится в бабочку, тогда и посмотрим, – я плюхнулся на кровать и опять забросил ноги на стену, – для меня она – девочка. Она так и называется: гусеница, а была бы мальчиком, называлась бы гусениц.

Сенька ничего не ответил. Он осторожно поставил банку с нашим домашним животным на стол и, придвинув стул, тихо сел рядом.
Уже совсем поздно, когда мы с братом укладывались спать, в комнату зашёл папа. Он потоптался в дверях, что-то пробурчал себе под нос и протянул Сеньке букет из ароматных, пахнущих деревьями и цветами, берёзовых прутьев с листочками.

– Ей же надо что-то грызть, – махнул отец головой в сторону гусеницы, – без еды ни одно существо не может.

Сенька скатился с кровати, подлетел к папе и крепко обхватил ручками его ноги в клетчатых брюках.

2

Ещё солнце не успело протереть глаза и заглянуть в детскую, а Сенька уже тряс меня за плечо.

– Ваня, Ваня, вставай, – услышал я сквозь сон, –  Валера сбежал куда-то. Его нет в домике.

– Какой Валера? – я не сразу понял о чём он, а потом вспомнил, что у нас теперь есть свой питомец, гусеница. – Под листиками посмотри, – ответил брату и перевернулся на другой бок. Мне такой сон показывали, а я всё пропустил!

– Его нигде нет, – захныкал Сенька, – и под листиками тоже.

– Он не мог сбежать, – я уткнулся носом в подушку и натянул одеяло на голову.

– Нет, мог, – брат стянул его с меня.

– Горлышко банки очень высоко, и, потом, в плёнке такие крошечные дырочки, что Дусе через них не выбраться. Скорее всего, она спит. Я тоже хочу досмотреть сон, Сеня, не мешай.

– Ваня, ну Ваня, – тянул меня за руку брат, – посмотри, куда он делся.

– Ложись спать! Рано ещё. Потом найдём, – я сунул голову под подушку.

– А если не найдем? А если он в суп попадёт? – я услышал, как брат шуршит одеялом, устраиваясь на своей кровати. – Папа вчера сказал, что если Валера не станет бабочкой, он нам никого больше завести не разрешит. Даже улитку.

– Так и сказал? – не поверил я и сбросил с головы подушку. – Когда?

Сеня спрыгнул со  своей кровати и забрался на мою.

– Они вчера с мамой разговаривали, – брат очень тихо шептал мне на ухо и щекотал щёку своими кудряшками, – папа сказал: «Если они смогут о нём хорошо позаботиться, так и быть, купим кого-нибудь». А потом мама спросила: «Как это позаботиться о гусенице»? И папа ей ответил: «Превратится она в бабочку, значит, хорошо позаботились, нет – плохо».

– Сеня, ты же вчера раньше меня уснул. Когда ты это успел услышать?

Брат замолчал и от меня отстранился.

– Сень, – я потрепал его по кудряшкам, – Дуся спит в домике. Иди на свою кровать.

Когда солнце вышло из-за облаков и заглянуло в комнату, я окончательно проснулся. Сопящий напротив брат, с головой завёрнутый в одеяло, сам был похож на огромную чудо-гусеницу, разноцветную, как бабочкино крыло.

Я спрыгнул с кровати и подошёл к письменному столу. В центре него стояла банка с наклейкой «Томаты в собственном соку», из которой торчала берёзовая веточка с ярко-зелёным, глянцевым листиком на конце. Видимо, это она прорвала тонкую плёнку, а уже по ней, как по лесенке, наша гусеница выбралась на свободу.

– Проснулись? – в комнату заглянула мама.

Я быстро, насколько сумел, повернулся спиной к столу и загородил собой банку.

– Нет, – зашептал маме в ответ, – Сеня ещё спит.

– Поняла, – она приложила палец к губам и осторожно прикрыла дверь.

Я расслабленно выдохнул. Не хотелось, чтобы родители узнали о пропаже гусеницы раньше, чем мы сами решились бы об этом рассказать.

– Не сплю, – услышал я приглушённый голос брата и обернулся.

Замотанный в кокон одеяла Сенька с трудом ворочал головой и плечами, постепенно перемещаясь к краю кровати.

– Если бы я был Валерой, – размышлял он вслух, – куда бы я делся? Я бы пополз сначала по стене, потом – на потолок...

– Гусеницы не ползают по потолку, – ухмыльнулся я. – Сколько раз мы видели, что, если гусеница и висит, то обязательно на тонкой ниточке, прикреплённой к ветке дерева. На потолке ей не за что зацепиться.

– Он же не попадёт в суп? – жалобно прошептал Сеня. – Мы же его найдём?

– Обязательно, – уверенно кивнул я, – только бы её не раздавить...

И в эту самую секунду Сеня вместе с одеялом свалился с кровати.

На глухой звук от удара и моё звонкое «ой» в комнату ворвался папа.

– Безобразничаем? – нахмурился он, увидев Сеню на полу.

– Я представляю себя гусеницей, – зашевелился брат и сложился пополам, подтянув коленки ко лбу. – Вот так она ползёт, – он разогнулся в обратную сторону и забросил голову, – а вот так спит, – сложился опять вдвое.

Отец покачал головой, метнул взгляд в сторону банки и сразу же перехватил мой, немного испуганный и напряжённый.

– Смотрите мне, – папа потряс указательным пальцем и вышел из комнаты.
Мы с Сенькой тихонечко выдохнули.

Поиски Валеры-Дуси продолжались до самого вечера с перерывом на завтрак, обед и полдник. Впервые в жизни нам с братом не хотелось есть кружевные масляные блинчики, которые испекла мама. Минуты, потраченные впустую на что угодно, а не на поиски гусеницы, переживались нами с особой, ничем не объяснимой остротой, словно мы упускали нечто более важное, чем время.

– Давай ещё раз здесь посмотрим, – ни на секунду не унимался Сенька, и мы по тысяче раз проползали на коленках детскую, гостиную и даже кухню с коридором.

Беглянки нигде не было.

– Если бы не эта ветка, – вздыхал я, осматривая сантиметр за сантиметром нашей с братом комнаты,  – если бы она не распрямилась и не прорвала плёнку, сидела бы эта Дуся преспокойно в своём домике, грызла сочные листики и сыто переваливалась с бока на бок.

– Это не ветка, – неожиданно сказал Сенька из-под кровати и захлюпал носом, – это я.

– А ну объясни!

– Я думал, что Валере мало воздуха, – Сеня вылез по плечи и смотрел на меня снизу вверх, – и проковырял дырку. Я же не знал, что он убежит!

Храбрый младший брат, который, в отличие от меня,  и бесстрашно залезал под любую мебель, и таскал кошку за хвост, сейчас, растеряв всю свою отвагу, размазывал по щекам обеими ладошками огромные, нечеловеческих размеров слёзы. Рёв в детской начался такой, что на него прибежала сначала мама, а через минуту или две – отец.

– Оцарапался? Ударился? Что случилось? – мама упала на колени, вытащила Сеньку из-под кровати и прижала его к груди. – Ваня! – она посмотрела в мою сторону и нахмурилась. – Что у вас тут произошло?

Я взглянул на брата. Ещё не наученный обманывать и выкручиваться, он кусал нижнюю губу, часто-часто раздувал ноздри и искал у кого-нибудь поддержки, рыская по комнате глазами.

– Валера, Валера, Валеееера, – слышали мы через громкие всхлипывания.

Мама гладила Сеньку по спине, а папа отбивал чечётку мысом тапочка.

– Может, ты объяснишь? – не выдержал отец и повернулся ко мне.

Я слегка опешил. Не оставалось ни одного шанса, что гусеница появится. Мы обыскали всю квартиру, залезли подо все кровати и выпотрошили все шкафы! Мы с Сенькой сделали всё, что было в наших силах, и вот надо было признаваться, что воспитателей из нас не вышло и настоящего домашнего животного мы не заслужили.

– Валера – это кто? – сверкнул глазами отец и наморщил лоб.

– Гусеница, – ответил я, глядя в пол, – её так Сенька назвал. Она вот здесь у нас жила...

Я прыгнул к письменному столу и схватил банку. На самом кончике берёзового листочка, раскачиваясь на невидимой ниточке, как на тарзанке, висела ярко-зелёная Дуся. Или Валера. Да неважно уже, кто! Важно, что она, наша гусеница, вернулась!

– И живёт! – закричал я на всю комнату, а Сенька сразу же прекратил рыдать.

3

Зимой, когда наступает один из наших любимых с Сенькой праздников (кроме дня рождения и нового года), мы дарим друг другу подарки. Всегда приятно получить что-нибудь нужное просто потому, что ты мужчина и будущий защитник родины. Даже ненужное приятно получить. А ещё приятнее, если оно потом обязательно пригождается.

Так двадцать третьего февраля я стал обладателем огромной белой книги, которая называется «Энциклопедия». Она толстая и очень тяжёлая, в ней есть «всё обо всём», как написано на обложке, и оно может пригодиться в жизни.
Раньше, до сегодняшнего утра, из этой энциклопедии мне ничего не пригождалось. Сколько я её ни открывал, кроме оглавления на третьей странице и разноцветных первых букв в называниях статей, не видел ни бельмеса.  А сейчас, пролистав книгу с самого начала до изогнутой, как шея гуся, заглавной Г, я нашёл то, что нужно было позарез: Дуся и всё о ней.

Такие крошечные гусеницы, как наша, да и все остальные тоже, назывались личинками насекомых из отряда чешуйчатокрылых. Это слово, которое начиналось на «че» я прочитал только с пятого раза, а выговорить не сумел совсем, поэтому, когда сразу после него появилось знакомое слово «бабочка», означающее то же самое, сильно обрадовался. Кто придумал такие сложные названия и зачем, если все непростое можно объяснить иначе? Я бы эту энциклопедию точно переписал, дайте только время!

Из статьи о гусеницах я узнал, что всю свою жизнь они много, просто кошмарно много едят, затем окукливаются и превращаются в бабочек. Следовательно, перво-наперво Валере или Дусе предстояло хорошо питаться и уже потом отрастить крылышки.

Питаться так питаться, и я радостно заглянул в банку. Сеня каждый день менял в ней берёзовые веточки и приносил Валере с прогулки пучок аккуратно сорванной травы. Упитанная гусеница, по моим расчётам, сейчас должна была громко грызть свежий, сочный лист и наслаждаться жизнью. Но не тут-то было.

Вместо счастливого питомца на дне банки я обнаружил странно вытянутого светло-коричневого, почти прозрачного, червяка, который уже немного ссохся и оттого скукожился.

– Умер! – неожиданно вспыхнуло у меня в голове, сразу же запылали щёки, быстро-быстро застучало сердце.

Я поднял банку над головой и сквозь её выпуклое матовое стекло рассматривал то, что когда-то было симпатичной крошечной гусеницей. Чулок, длинный, тонкий, безжизненный чулок из пары, какие носит мама, – вот что мне это напомнило. Не было никакого сомнения в том, что из Валеры уже ничего путного не выйдет: ни куколки, ни бабочки. Разве чулки превращаются в крылатых красавиц?

Как сказать об этом Сене? Он больше моего хочет, чтобы у нас всё получилось и папа разрешил принести домой котёнка, щенка или даже толстую морскую свинку.

Я осторожно опустил банку на письменный стол, недолго посмотрел сверху через её горлышко на перекрестья веточек и травинок, потёр обеими руками уши и зажмурился. Перед глазами, прикрытыми веками, заплясали сотни разноцветных точек и закружились чёрно-белые спиральки. Раньше мне это помогало лучше думать, а сейчас не получалось никак.

– Здорово, правда? – неожиданно прозвучал Сенькин голос, и я вздрогнул.

– Что здорово?

– Смотри!

Я потряс головой, чтобы разноцветные точки и спиральки рассеялись, и взглянул туда, куда уставился брат. Среди тоненьких веточек, прикрепившись к покусанному берёзовому листу, висел, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, небольшой тёмно-коричневый, почти чёрный, неровный свёрток.

– Куколка! – радостно закричал я на всю комнату. – У него, ой, у неё получилось!

Не прошло и трёх дней, а наша гусеница уже готовилась стать прекрасной бабочкой. С этого момента все наши мысли были только о ней: не надо ли перенести банку на подоконник, где больше света, не надо ли убрать её оттуда, потому что света слишком много и солнце может навредить; не надо ли вытащить лишние веточки, оставив одну, к которой крепится куколка, и не надо ли оставить всё, как есть, не надоедая Валере-Дусе?

– Скоро не ждите, – время от времени говорил папа, заглядывая в нашу комнату и мгновенно исчезая. – Ей не меньше месяца висеть в таком состоянии, а нам в деревню через неделею уезжать.

День ото дня, замечая, что ничего не меняется, Сенька становился грустнее и грустнее. Да и я вместе с ним. Энциклопедия, хотя и была большая, и обещала рассказать всё обо всём, кое-что утаила. Ни на одной картинке не было изображено, как происходит само превращение, когда оно начинается и чего нам следует ждать.

Так прошла неделя. Длинная, нескончаемая, бесконечная неделя.

В день отъезда, поднявшись задолго до восхода солнца, мама начала собирать вещи. Вытаскивая из скрипящих и поющих на разные голоса шкафов тупоносые бейсболки, плавки всевозможных цветов и надувные резиновые круги для плавания, она аккуратно складывала их в чемодан, а мы с братом, установив дежурство у банки с куколкой, договорились не спускать с неё слипающихся глаз.

К десяти часам утра мама довольно воскликнула «всё готово», захлопнула крышку последнего упакованного чемодана, смахнула с неё пыль тыльной стороной ладони, громко чихнула и позвала нас завтракать.

– Выезжаем в четыре, – сказал папа, намазывая маслом кусок бородинского хлеба, – удочки отнесу в машину, заодно ещё раз проверю аккумулятор. Четыреста километров – это вам не шуточки.

– Доешь сначала, – широко улыбнулась мама и придвинула отцу тарелку с сосисками, от которых шёл соблазнительный пар.

– Пацаны пусть едят, – папа махнул головой в нашу сторону, встал из-за стола и, сказав «спасибо», вышел в прихожую.

Мы с Сенькой подскочили следом. Брат помчался в детскую, а я, прихватив с собой два куска хлеба и тарелку с сосисками, пошёл за ним.

– Что делать, что делать? – размышлял я вслух, перемалывая зубами остатки завтрака. – Возьмём с собой и точка!

– А папа? – беспокоился Сеня, рассматривая через стекло банки коричневую куколку. – Заругается же.

– Делать нечего, это же наш питомец. Разве можно оставить его одного?

– Нет, – Сеня заглянул в банку, – нельзя.

Мы упаковали в рюкзак «Лего», несколько журналов с комиксами, мой любимый свитер с капюшоном, а в центр всего этого поставили банку с Валерой. Хотя я до сих пор не был уверен в том, что это мальчик, к имени Валера уже привык и Дусей гусеницу почти не называл. Так оказалось удобнее: не приходилось каждый раз объяснять родителям, кто из них есть кто, и почему это всё-таки одно и то же.

Ровно в три часа, сразу после обеда, папа хлопнул обеими ладонями по столу, отодвинулся от него и произнёс громкое «пора». Мама сразу забеспокоилась, заметалась между кухней и коридором, упаковывая остатки еды в дорогу, а мы с братом, осторожно держа с обеих сторон за длинные верёвочные ручки, принесли из детской набитый до верху рюкзак и поставили его у двери. Первый раз в жизни мы отправлялись в деревню  со своим питомцем и от предвкушения совместно путешествия довольно щурились и бесконечно подмигивали друг другу. Сенька делал это неумело, но очень старательно, закрывая сразу оба глаза и растягивая губы в длинную узкую полосу.
– Чего вы туда понапихали? – удивился отец, подавая нам в автомобиле рюкзак. – Мало вам у бабки игрух?

Мы с Сенькой опять перемигнулись и устроились на заднем сидении, сначала сами пристегнулись ремнями безопасности, а затем, поместив в центр Валеркину переноску, пристегнули и её. Мало ли что может случиться в дороге. Четыреста километров – это вам не шуточки!

4

Чтобы быстро добраться до нашей деревни, надо сразу от дома начинать расспрашивать родителей о том, сколько ещё осталось ехать. По прошествии шести часов дороги и миллиона вежливых и не совсем ответов «ещё чуть-чуть» можно, наконец, выскочить из машины и броситься в объятия бабушке и деду. «Как добрались?» – спросят они родителей, у которых бейсболки набекрень и по очереди дёргаются левые веки, всё поймут без слов и предложат чаю с пирожками. И уже после, когда за пирогами последуют долгие разговоры, пора разбирать вещи. Чем мы с братом и занялись.

– Эй, пацаньё, чего тащите? – дед Иван замахал нам из-за стола на террасе.

Мы с Сенькой как раз рюкзак из машины вытянули.

– Валеру, – довольно улыбнулся брат.

– Какую такую Валеру? – дед отодвинул от себя тарелку и приподнялся над стулом, опираясь руками на столешницу.

– Гусеницу, – Сенька наклонился, чтобы достать банку, – это наше домашнее животное.

– Маня, ты смотри, чего они удумали, – рассмеялся дед, опуская загорелую ладонь бабушке на плечо, –  вроде как у нас тут своих не хватает. Давно ли ты капусту обирала?

– Иван Николаевич, – мама сначала посмотрела на отца, затем – на нас с братом, а потом повернулась к дедушке, – игра у них такая, они о гусенице заботятся.

– Ну, если заботятся, – дед с трудом подавил смех, – тогда пусть хвастаются, что у них там. Выросла или как?

Радостный Сенька поставил банку с Валерой на стол и залез бабушке на колени.

– Давно она так? – баба Маня ткнула пальцем через стекло в куколку.

– Неделю, – ответил я, – скоро вылупится.

– Ты её в дом неси, – бабушка поцеловала Сеньку в затылок, – а то здесь птицы, да кошка, бывает, приходит.

И под одобрение родителей мы перешли в деревенский дом. Он у нас небольшой совсем: сени, две квадратные комнаты и кухня с настоящей печкой. Каждое лето два месяца кряду мы с братом живём только на ней: едим, читаем, рисуем и спим. Печь бабушка топит изредка, когда в доме становится сыро от дождливой погоды или хочется пирогов. Лучшего места  для нас троих сейчас и не придумаешь!

Устроившись в мягких перинах на ночь (я – у края, Сеня – у стены), банку с Валеркой мы поставили в угол к подушкам, но вскоре пришла мама и всё переделала на свой лад. Гусеницу с домиком перенесла на стол у окна, рюкзак повесила на гвоздь у входа в кухню, меня попросила лечь поближе к середине и отгородила от края длинными, жёсткими, как бревна, подушками, чтобы я не слетел на пол не дай бог.

Ближе к утру, когда в перинах стало жарко, я проснулся и, перевернувшись на живот, свесил голову с печи. На кухне хлопотала бабушка: что-то резала и закручивала в белое, сверкающее в темноте, полотенце.  Дед сидел у стола и смотрел на Валеру.

– На крючок бы её. Всё равно уже, – прошептал он, и меня на лопатках подкинуло над периной.

– Не мели ерунды, – ответила ему бабушка. – Не наше это дело. Иди давай, не то всех разбудим.

Дед заскрипел стулом и, шаркая толстыми вязаными носками по полу, прошёл мимо меня к двери.

– А завтрак? – окликнула его бабушка. – Рыбы поклюют, и ты поклюй с ними.

Дед махнул рукой и вышел из кухни, бабушка заторопилась следом. Когда хлопнула входная дверь, я спрыгнул с печи и подлетел к банке.

Света ещё было мало, солнце только-только поднималось над полем, и потому я видел не так хорошо, как бы мне этого хотелось. Но лучше не видел бы совсем.

Перед Валеркиным домиком, нелепо вывернув нерасправленные крылья, на боку лежала молочно-белая крошечная бабочка.

Я медленно опустился на стул. Ощущение было такое, словно кто-то бросил мне на плечи большой тяжёлый мешок. В груди стало жарко, к горлу поднялся противный липкий шар, и я бросился обратно на печку.

Я не знал, что делать. Честно, не знал.

Убрать мёртвую бабочку, а утром сказать Сене, что Валера вылупился и улетел?

Не убирать бабочку? Но это ещё ужаснее.

Сбегать во двор... При чём тут двор?

Я посмотрел на брата. Спит.

Бабочку уберу, и точка!  Пусть он ничего не узнает.

Я проснулся от крика Сеньки «Ваня, Ваня, смотри!», подскочил над периной и чуть не свалился с печки.

«Пустую куколку нашёл, – подумал я и поторопился спуститься вниз. – Что сейчас начнётся...»

– Она такая.... – Сеня поднял банку с ярко-жёлтой наклейкой «Томаты в собственном соку» над головой и крутил её то в одну, то в другую сторону.

– Какая?

– Необычная... – ответил брат и протянул мне Валеркин домик.

– Что необычная? – не понял я.

– Бабочка!

– Какая бабочка?

– Вот же, смотри!

Я приблизил банку к лицу и, действительно, увидел в ней бабочку. Небольшую, серо-белую, у неё на крылышках темнели крошечные пятнышки.

Как такое могло произойти?

Я же сам вынес её на улицу.

Рано утром, когда Сенька спал.

Неужели это была не она, ой, не он, не Валера?

– Папа! Папа! Смотри! – ещё громче закричал брат, когда в кухню вошли родители и бабушка с дедом. Они обступили нас с Сеней и качали головами.

– Эка невидаль, – хмыкнул в кулак отец, а дедушка широко-широко заулыбался и положил ладонь бабушке на плечо.