Это со мной случилось летом, во времена СССР. По большому блату для меня достали билет на отдых в пионерском лагере. К тому году я знал из разговоров, что, если поехать в пионерский лагерь, там — хорошо. По телевизору иногда показывали Артек: чёрно-белые кадры иллюстрировали отдых советских пионеров. Википедии, как и Интернета, тогда не существовало, поэтому это — всё, что я знал по теме "пионерский лагерь".
Погрузка пионерских отрядов, к одному из которых я был причислен, осуществлялась ударными темпами в двенадцать "Икарусов"-гармошек на большой площади, где обычно осуществлялись сборы. Я постоянно узнавал новые слова.
Площадь была огромна. Места на площади хватало. Погрузка пионерских отрядов нормально организована не была. Автобусы не стояли в одну шеренгу кабинами вперёд с интервалом для посадки пассажиров, как бы это организовал я. Они, автобусы, стояли один за другим, вперемешку с обычным общественным транспортом. В каком автобусе какой отряд, надо было узнавать у вожатых. Вожатые не отличались от обычных пионеров вообще никак: все в "накрахмаленных" галстуках. Вот просто на куске картона написать номер отряда, и повесить его на автобус было нельзя: картона не было. С бумагой, вообще, проблемы были. Зато — первые в Космосе.
Наконец, автобус найден. Все двери автобуса открыты. Надо подняться по трём ступенькам, найти свободное место и сидеть, ожидая начала экспедиции. Знакомиться со всеми я буду потом, потому что сейчас, на задней площадке, стоит ментор. Ментор истошно орёт: "Сядь! Сядь, кому сказала!" Те, кто пришёл раньше меня и выбрал сдвоенное сиденье, устал ждать в одном положении без разминки. Так получилось, что я, не знакомый ни с кем, выбрал одиночное кресло возле чёрной розетки вентиляции и получил неоспоримое преимущество, в смысле — потянуться, не выходя за пределы "допустимой" высоты. С меня стали брать пример все, кто позади находился. Истошно орущий ментор, впоследствии, оказался нашей вожатой.
Поездка была двухчасовой, что для многих, а я — не исключение, было серьёзным испытанием. Вереница автобусов едет по дороге, хорошо освещённой летним солнцем. Передняя дверь автобуса разделена надвое и открыта на стороне водителя: то есть, водителю прохладно. В салоне нельзя вставать, чтобы потянуться. В салоне нельзя окна открывать, а до люков в крыше и вожатой не дотянуться. Сауна.
Я сижу напротив двери, и на меня дует из щелей, пока едем. Окна нельзя открывать, потому как их раствор очень широк и были случаи, когда дети выпрыгивали на ходу. Вожатая одна, автобус длинный.
Ехали по лесу, встречного транспорта почти не было. Куда нас везут? В какой-то момент "гармошка" просела сверху и треснула, впустив в автобус жуткую вонь из смеси выхлопа, резины и аромата леса. Из образовавшейся дыры дуло постоянно, что понизило температуру в "хвосте". На выхлоп и на запах резины уже не обращали внимания. Вдруг скорость движения автобуса стала падать, а признаков, даже отдалённо напоминающих пионерский лагерь, вокруг видно не было. Колонна остановилась. Вожатые объявили, что это остановка на 10 минут, чтобы все сделали свои дела в лесу. Двери открылись и все, от мала до велика, радостно покинули душный салон.
Первое, что я сделал, перед тем, как спуститься в кювет — это запомнил четырёхзначный номер автобуса. И направился я через высокую траву к лесу, который был метрах в сорока от дороги. Некоторые начали "ромашки собирать" прямо в траве, а я пошёл в лес. Дойдя до первых деревьев, я оглянулся и посмотрел на череду автобусов: я видел их все и всех водителей, которые курили. Я пошёл в лес не один. Вожатая сказала про 10 минут, то есть, на всё про всё — минут пять. У меня было чувство лёгкой паники, так как до леса я шёл, может быть, минуты две — столько же обратно. Одного дерева мне показалось мало, и я пошёл вглубь лесополосы. Возвращался я одним из последних, путь был долог, а с дороги меня высматривали. Я победно нёс подберёзовик.
Налегке и ехать легко. В нашем автобусе проблему с жарой решили, открыв один люк в "голове". Через какое-то время колонна свернула на узкую грунтовую дорогу. Мы ехали по ней очень медленно, автобус качался. Приехали на большую площадку, на которой всех выгрузили, пересчитали, построили и организованно повели к воротам. Я услышал фразу: "...и внутрь не поедем, а то там разворачиваться неудобно". Позже я выяснил, что территория пионерского лагеря была очень большой, а главная аллея поражала размерами. Действительно, одному "Икарусу" развернуться там было негде.
Заселили нас в барак. Это я много позже узнал, как это называется, а тогда — просто дом. Большой только. Можно было бы это назвать казармой, как показали дальнейшие события, но я тогда таких слов не знал.
В бараке для отряда было два входа, один из которых был забит досками. Изнутри дверь закрытого входа криво висела на одной петле. Из пяти помещений три предназначались для расселения по принципу "мальчики-девочки". Одно, из двух оставшихся, предназначалось под общий гардероб и запиралось на ключ, другое было разделено на две комнаты. Комнаты были для вожатых. В том же бараке был санузел с восемью раковинами для умывания и кабинками на шесть персон. Отряд состоял из 28 человек, считая двух вожатых. А кому срочно — учитесь прыгать в дождь из окна первого этажа. На ночь входную дверь запирали изнутри. Потом оказалось, что прыгать из окна нельзя. Совершенно "официально" пионеры тренировались лазить в окна. Барак стоял на откосе. На той стороне, где был санузел и комнаты вожатых с гардеробом, подоконники были мне чуть ли не по пояс, зато с противоположного торца этого здания, подоконники находились на высоте метров полутора от земли.
Пионером хорошо быть. Дома. В тепле. И чтобы по телевизору — гимн СССР. И решения очередного партсъезда — в жизнь. И Артек — мечта советского пионера. А ещё — "Зарница" и песни у костра. Как выполняются решения партии, касательно организации детского отдыха в действительности, я увидел сам.
Тот день, когда нас привезли, накормили вне очереди и показали, где мы будем спать, считался нулевым — днём приезда. Все личные вещи и верхнюю одежду — в гардероб под замок. Зубную пасту и мыло — с собой, в тумбочку. Но лучше, как сказала вожатая, — оставить у раковины, только щётки не перепутать. Выяснилось, что кроме той сумасшедшей, что орала на нас в автобусе, была и другая вожатая. Она откуда-то появилась в лагере и тоже руководила нашим отрядом. Взрослая тётка. Ей было, — я случайно услышал, — 18 лет. Все в отряде стремились разговаривать с ней и спрашивать ключ от гардероба у неё. Она была "дневной".
Первое утро было ознаменовано побудкой к подъёму флага. Побудка была, флага — не было. Вожатая-ментор сказала, построив нас на мокрой траве (сама она стояла на дорожке), чтобы мы представили себе, что рядом с ней находится красный флаг: "Вот здесь." Дети послушные — дети представили. А трава — холодная от росы. Утро — раннее. Равнение, рассчитаться, водные процедуры.
Пионерский лагерь оказался немного не таким, каким его рисовали учителя в школе: они, должно быть, попали в счастливое время. Или в нужное место. Порядок на месте положения нашего отряда сохранялся в первый день. Позже я узнал, что нас "не трогали".
Сначала у меня украли зубную пасту. Она стояла там, где ей и положено было стоять. Тем более, вожатая сказала, что "мыло и зубную пасту положите у раковины". Мыло я почему-то положил в тумбочку. Зубы не чистил не только я: грубо нарушали гигиенические нормы, завещанные Мойдодыром, три четверти отряда. У оставшихся "чистюль" был или зубной порошок (фу, гадость!), или общедоступная зубная паста с не самым приятным вкусом.
Построились и пошли в столовую на завтрак. Этот порядок сохранялся до третьего дня пребывания в пионерском лагере: потом просто собирались толпой и без "равнение налево!" шли в столовую. После завтрака объявили, что "все свободны и могут делать, что хотят. Только за ограду лагеря ходить нельзя. Нет, в бассейн нельзя: воды нет, и не будет. Да, вообще. Зачем вы взяли полотенца? Это вы у своих родителей спросите. Если есть вопросы или кто обижает, спрашивать любого вожатого. Они одеты в униформу." Я постоянно узнавал новые слова.
Я всегда находил, чем заняться. Если заняться было совсем нечем, я шёл в библиотеку. За один световой день я узнал всю географию лагеря: места с глубокими ямами, которые были превращены в помойки, заросшие крапивой, количество дыр в заборе по периметру лагеря (слово "безопасность", видимо, существовало только в отчёте, если таковой был), огромный бассейн без воды, о котором упоминали, и видимый, по счастью, издалека, так как он представлял собой глубокую яму, облицованную голубым кафелем. Над ним стояла белая ржавая вышка для прыжков. Кроме ямы "цивилизованной", то есть — бассейна, была ещё одна, очень похожая на овраг, прямо на территории лагеря. В ней лежал металлолом: вот где пионерия может побить рекорд по сбору! Если бы я знал тогда это слово, я бы сказал, что объекты культуры и отдыха сопровождало запустение. Прямо бегало следом.
Я нашёл библиотеку, но в первый день она была закрыта. Запомнил это место в конце аллеи. Начало аллеи было у ворот. Нашёл я футбольное поле, но оно мне не понравилось: лужа у ворот на поле доходила до других ворот. Вот где был бассейн! А говорили — воды нет. Идти к противоположному краю поля было страшновато: низко свисающие, не стриженые, кусты обрамляли периметр. И никого вокруг. Здание столовой, здание директора лагеря, медчасть. Плюс два домика: изба-пятистенка и шалаш с деревянной крышей. Всё-ё-ё. Других построек не обнаружено. Свой корпус я нашёл быстро. Я постоянно узнавал новые слова. Барак, в смысле.
И как советский пионер отдыхает в лагере?! Как в кино?! Ну — да, ну — да. До тех пор, пока библиотека не открылась, я не находил себе места. Места не было. Как советский пионер, я знал, что существуют бесплатные кружки по интересам и спортивные секции. В городе. В пионерском лагере они тоже должны были быть: я заглянул в избу, выделявшуюся резным крыльцом и изразцовыми ставнями. Через пыльные стёкла можно было разглядеть покосившееся знамя и красное покрывало, на котором бюст Ленина стоял. Вход был закрыт, а учительница кройки и шитья ещё не приехала. "Зарницу" с песнями у костра персонально нашему отряду устроят дня через два.
До того дня, как открылась библиотека, я перезнакомился со всеми в отряде, исключая девочек, которые сидели в своей комнате корпуса, не выходя на улицу вообще. Вожатые пытались их "выгнать", но безрезультатно. Чуть позже девочки "оттаяли" и выходили на улицу группами. Не припомню, чтобы с ними кто-нибудь, кроме вожатых, мог нормально разговаривать. Переходный период советского школьника.
Библиотека открылась! За довольно короткое время пребывания в пионерлагере я прочитал примерно одну полочку библиотечного книжного шкафа. Я дружил с библиотекаршами. Даже не представляю, что бы было, если бы литература для моего возраста кончилась. Наверное, стал бы хулиганом: окружающая среда способствовала этому, хотя тогда я этого не понимал. Просто запомнил, что было вокруг: анализировал позже.
Настал день третий. Если употребить восклицание "ой, блин!", то оно наилучшим образом охарактеризует сложившиеся обстоятельства. Слово "конец" сопровождало только мультфильмы. В гости к нашей вожатой-ментору, к той, которая в автобусе орала, приехал брат на свои выходные. Брат дембельнулся с год назад. Я постоянно узнавал новые слова.
Из разговоров я слышал, что директор лагеря знал про высокого, в буквальном смысле, гостя и разрешил тому спать в отдельной комнате. В отдельной от вожатых. Я тогда впервые увидел испуганное выражение лица вожатой-ментора. Сестра знала своего брата и проинструктировала девочек отряда запираться на ночь в комнате корпуса. И по одной на улицу не выходить! Пионерский лагерь: "если кто обижает, — спрашивать вожатых".
Я слонялся без определённых занятий и слышал разговоры в радиусе пятидесяти метров: тишина, радио нет, телевизор только в библиотеке с одной программой через воздушную антенну, громкоговоритель на столбе висит, но не работает. Вон, провод болтается. И не искрит, хотя Ленин завещал. Вожатая-ментор и "дневная" вожатая посовещались и решили "натравить" брата вожатой-ментора на мальчишек отряда, только чтобы он к девочкам не лез. В книжках писали правду: вожатые пионеров — они добрые-добрые, прямо из сказки про дедушку-Ленина, который "общество чистых тарелок" организовал.
— Подъём, суки! Подъём, ля-ля, я сказал!
Я постоянно узнавал новые слова: там было не "ля-ля". В комнате стоял запах перегара.
— На улицу! Живо! Стройсь!
Это было новое утро. Отрядом "командовал" нетрезвый брат психованной вожатой-ментора.
— К подъёму флага, вашу Машу! Кстати, а где...
— Даже не думай! — обе только-только проснувшиеся вожатые полусонно стояли "стеной", загораживая вход.
— Равнение налево! На зарядку — бегом!
Пионерский лагерь. Послушные дети.
— Слушай мою команду: утренняя, ля-ля, зарядка. Кросс: три круга, ля-ля! А я покурю пока.
И вот так каждое утро Его выходных. Школьный предмет физкультуру ненавидели на второй день. Нет, не из-за кросса, хотя из-за него тоже. Малейшее непослушание любого ("Девочек, ля-ля, трогать запретили!") вело к общему сбору на плацу и коллективных отжиманий.
"По команде: упал, отжался! Упал, ля-ля, упал, ля! Отжался. Во, ля-ля. Меня слушай." Пионерский лагерь — не армия. Перед сном, если не уложился в установленный Им норматив в 45 секунд: упал, отжался! Коллективно. Директору бесполезно жаловаться на самоуправство случайного прохожего: недовольных много оказалось, несмотря на первоначальное послушание воле старших. Самые смелые из спонтанно сформированного дипломатического представительства отряда ходили к комсомольцам, вожатым, то есть, но те не нашли управы на постоянно пьяного дембеля: самим в армию скоро, и, чтобы не портить отношений с Вооружёнными силами...
Ситуация не канала. Я постоянно узнавал новые слова. Диппредставительство вышло на "ветеранов" отдыха в этом лагере. Те указали на дыру в заборе и показали тропу до соседней с лагерем деревни, сказали к кому обратиться, кого спросить. Делегаты отправились. Вернулись в сопровождении одного человека. На вид ему было больше, чем кому-либо в нашем отряде, но явно меньше, чем дембелю. Существенно. Он не был комсомольцем. Деревенский походил, посмотрел, что да как, и сказал, что назавтра ситуацию исправит. Один?!
На четвёртый день приехали два автобуса, для которых открыли ворота. Те въехали на территорию лагеря и выпустили тех, кого привезли. Один за другим развернулись у библиотеки и уехали, даже не заехав на газон. Суеты было выше любой крыши: привезённых нужно было срочно расселить по свободным местам. Буквально следом за автобусами приехал большой грузовик с абрикосами, бананами и персиками.
Администрация лагеря была очень недовольна, а в столовой я услышал новое выражение: "лишние рты". Громко разносилось тихое ворчание поварих о том, что в Армении — тепло. "Дневная" вожатая нашего отряда, которая — не ментор, чуть ли не персонально каждого звала в столовую за двумя абрикосами. Я свои в библиотеку отнёс: мыть их было негде. Вечером та же "дневная" вожатая нашего отряда объяснила, что "в наш отряд заселены ваши сверстники. Они приехали из Ленинакана. Там было землетрясение. Знаете, да?!"
Продолжая расширять круг общения, я узнал, что есть дома стоящие, а есть дома разрушенные, которые не восстановить. Общаться со сверстниками, которые, оказываясь в любом помещении, смотрят на потолок, который "упадёт", было тяжело. К месту и без такового обстановку хорошо накалял нетрезвый чудо-боец советских Вооружённых сил: было "тепло". Экспрессивная лексика включала в себя не только "подъём, ля-ля, вас тоже касается", но и "мёртвого (ч)удака из Мавзолея".
Не будь землетрясения в Ленинакане, и детей, которые приехали на отдых туда, где не трясёт, дембелю, может быть, и сошло бы. Он, употребив в присутствии последних своё выражение про (ч)удака, ну, явно, не подумал. Не сошло ему! Его сестра, она же — вожатая-ментор, закатила глаза и пальчиком ему погрозила!
Что было в ночь с четвёртого дня на пятый, мне неизвестно: я спал и ничего не слышал. Однако, утром фонариком в лицо никто не будил, "подъём, суки" не орал, да и перегаром в помещении больше не пахло. Сестру дембеля вызывали в администрацию, а вокруг нашего корпу... барака ходили какие-то люди в костюмах и галстуках, внимательно что-то высматривая на земле. На улице — лето, летом — жарко. Окно комнаты вожатых было разбито, часть осколков была на улице. Нас предупредили, чтобы мы там не ходили, чтобы не пораниться. "Командир-дембель" прятался среди деревьев и на люди на показывался. Я заглянул в комнату вожатых, увидел два толстых пакета и уловил неповторимый аромат персиков. Бананами не пахло.
Кажется, в тот момент я понял: мы — маленькие, нам — абрикосы, вожатые — большие, им — персики. Кому бананы?!
"Командир-дембель" спешно уехал. Жертва! Даже пакеты не захватил.
Почему бессилен комсомол и "товарищи на местах", в отличие от деревенских хулиганов? Те дяди в костюмах и при галстуках очень вежливо интересовались, может, кто чего видел или слышал?! Ну, так это: перегаром здорово пахло и делегация к директору пионерского лагеря ходила, а он чего-то занят был. "Понятно..." — хором сказали дяди в костюмах и тихо уехали на милицейском "уазике", жёлтом таком, с синей полосой, со сдвоенным громкоговорителем и "мигалкой" на крыше.
На пятый день было принято решение отправиться в поход. Нас организованно впустили в гардероб. Мы взяли верхнюю одежду, так как в лесу — холодно. Впервые за всё время и в нарушение распоряжения не ходить за забор, организованной толпой покинули территорию пионерского лагеря. Шли все двенадцать отрядов в сопровождении вожатых через лес, спотыкаясь о коренья, по широкой тропе, шли километр. "Голова" организованной колонны остановилась где-то впереди. В "голове" были "старшие" отряды: они ушли дальше, а самые младшие отошли от ворот лагеря на десять метров, даже "разгрузочную" площадку не покинули, как рассказывали потом вожатые. И поход перешёл в свою вторую фазу: песни у костра.
"Представим, что здесь горит костёр, — сказала вожатая-ментор, — садитесь на землю, отдыхайте." Все сели небольшими группами, кто с кем общался. Я постелил свою брезентовую куртку и предложил сесть на неё тому мальчику из Армении, с которым я общался. Мы с ним на холодную землю внимания не обращали, на что жаловались другие. Вожатая-ментор на жалобы не отреагировала, только сказала: "Сидеть!" — и стала вертеть головой. Видимо, что делать дальше, её не проинструктировали. Вдалеке послышалось нестройное пение. Вожатая-ментор спросила:
— Кто какую песню знает?
— "Взвейтесь кострами синие ночи!"
— Я её не люблю. Ещё?!
— "На весёлых на утят, быть похожими хотят..."
— Совсем детская?! А других не знаете?
— Не-ет...
— Пойте.
— Что?
— Про утят.
— Я?
— Не я же! И, давайте, быстрее. Спели раз и пойдём отсюда. Ну?!
Я сидел "в позе лотоса" и слушал лесных птичек. Девочки пели про утят. Вожатой это не нравилось. Она сказала: "Теперь слова знают все. Все пойте!" Про утят начали петь все. Я слушал лесных птичек. "Утята" не мешали.
"Все пойте, я сказала!" — интонация вожатой-ментора сработала как выключатель. Пение прекратилось. Это сейчас я знаю, что так начинается самоиндукция истерики. Вожатая чуть успокоилась и сказала: "Пойте. Все пойте. С самого начала!" — "Опять?!" — многие были недовольны. Я слушал лесных птичек. Пение возобновилось. Я уже начал получать удовольствие от процесса, как вдруг меня что-то больно ударило в руку. Я вышел "из транса" и посмотрел по сторонам. Отряд вопросительно смотрел на меня. "Ты чё не поёшь? — грозно спросила вожатая-ментор, — А ну, пой! — приказала она и добавила: — И верни мне туфлю!"
Я просто не понял, что произошло: оказывается, она провела досмотр неоткрытых в песне ртов, и запускала своей обувью в непокорных. Мне досталось каблуком с набойкой. А сказать она не могла: только швырнуть чем-нибудь. К счастью, прогремела команда на возврат из похода, и все пошли обратно. Доводить каждый отряд до флагштока барака вожатые не стали, а отпускали всех, как только отряд оказывался на территории пионерлагеря.
На шестой день должны были приезжать родители проведать и гостинцев привезти. Мне такого счастья, как пионерский лагерь, даром не надо было: я о нём уже всё узнал к шестому дню, и всё, что требовалось, это покинуть место сие. Можно даже пешком. Другими словами, это отдых или где? Я пять дней гулял по территории лагеря: было если не пустынно, то безлюдно. Я редко кого встречал. Или все были ~за~ забором?
На шестой день у неприметного шалаша с деревянной крышей собралась толпа: было не протолкнуться. В самой сторожке было много ребят, а из нашего отряда — только я один. Командовал парадом деревенский, который "решал" наш вопрос. Он меня сразу узнал и сказал другим, чтобы меня пропустили. Удивлению моему не было предела. Его глаза смеялись. Он руководил демонтажом телефона: в шалаше телефон стоял. Старинный такой, тяжёлый, с буквами "АБВ" на номеронабирателе. Из стены свисал чёрный толстый провод с оголёнными концами. Под руководством деревенского телефон монтировали к проводу. Отвёртки не было, поэтому интерес к нему быстро иссяк и все, мало-помалу, разошлись. Деревенский задержался, я его спросил: "А как? Милиция же?" Он ответил, усмехнувшись: "Это — наука, парень!"
Про электричество я тогда почти ничего не знал, как, впрочем, и про телефонное напряжение. Провод из стены сторожки-шалаша искрил, болтаясь на ветру. Мне, однако, много не надо было, чтобы догадаться, как соединить два и два. Я думал, меня током ударило — это я провод замкнул на себя. Соединил концы, снял трубку: треск, шорох... Гудок.
В советском пионерском лагере я узнал много новых слов. В том числе, "ля-ля". Его "употре" все через слово. Везде и всюду, кроме библиотеки. Видимо, оно использовалось говорящим для усиления понимания его слушающим. Вот слова, которые я узнал в пионерлагере:
сборы,
униформа,
корпус (в значении "покрашено спереди"),
дембельнулся,
канать (также я услышал это слово в фильме "Джентльмены удачи")
и (ч)удак.
К тому моменту, когда я покидал этот "пустырь" с историческим названием "пионерский лагерь", итог был таким. Бассейн так и "не включили". Как и обещали. Учительница кройки и шитья всё же приехала. На третий день. В "Зарницу" с нами так поиграли, что больше не хотелось представлять красный флаг. Ну, да, да: в поход мы сходили. Костёр представили. Честно.
Когда меня забирали из места отдыха советских пионеров существенно раньше окончания смены, и я собрал из тумбочки и гардероба свои вещи, — мне открыла "дневная" вожатая, — появилась вожатая-ментор. Я, спускаясь по ступенькам к дорожке, ведущей к аллее, услышал, как она произнесла сквозь зубы (вот она — любовь к детям!) напутственное: "Уезжай-бывай!"
Я постоянно узнавал новые слова.
13 июня 2017 года — 24 августа 2017 года.