С начала мая и до конца июня вижу Нину на набережной Астрахани. Хотя залом запрещено ловить, но все пытаются, вот и Нина стоит, дергает вверх-вниз удочкой ГБДДышным постовым, и кажется, сейчас подцепит какого-нибудь нарушителя, а это на самом деле жирная серебристая селедка качается на голом блестящем крючке.
Я не рыболов. Нет, не так. У меня есть снасти, но я не испытываю бодрящего азарта, присущего всем любителям рыбалки.
Я вытащу рыбку, покурю, посмотрю в небо, откинусь на спинку брезентового складного стульчика: облака плывут, мошка зудит, птички поют, солнышко жжет перцовым пластырем.
Настоящий рыболов от улова дуреет, накидывается охотничьей собакой и начинает судорожно кивать удилищем, одну за одной тягая из мутной коричневой волжской воды каспийскую красавицу селедку.
Сегодня у Нины не складывается. Она стоит чуть в стороне и на ее светящемся лице отражаются все муки преследующих ее неудач. Она то поведет взглядом в сторону и заметит, как я вытаскиваю уже пятую рыбку, то обратит внимание на прожженного красного беззубого старика, стоящего от нее по правую руку. Старик смеется в небо, старик поправляет клетчатую засаленную кепку, у него уже полведра.
Я стесняюсь. Я вообще стеснительный. К тому же у меня есть жена и дети. Если я приду домой без улова, не забью селедкой за месяц весь морозильник, не засолю и не поставлю в гараж бочку залома, то жена подумает, что что-то со мной случилось, и будет права.
Нине лет тридцать-тридцать пять, она не единственная женщина с удочкой, но обычно это старухи под шестьдесят. Когда у Нины заканчиваются сигареты, и она идет к табачному ларьку купить пачку «LD», я подхожу к ее садку и перекладываю в него свой улов.
Где-то в вышине летит белокрылый широкоплечий орлан. Стремительные ласточки проносятся над головами рыбаков, по набережной гуляют дети с мамашами, от бетонной плитки и гранитного парапета идет нестерпимый жар.
Нина вернулась и клюет своей снастью, ничего не замечает. Вот у удочки кивнул кончик, и Нина под одобрительные взгляды рядом присутствующих мужчин вытаскивает свой первый за день трофей. Нина широко улыбается, аккуратно снимает с крючка селедку, и рыбка, немного подергавшись в нежных белых руках Нины, ныряет в стальное нутро садка.
Вот тут-то Нина и видит, что садок ее полон. Ее обманули, ей кто-то подсунул залома, и какая-то горечь вперемешку с детским восторгом и странной благодарностью отражается на ее лице.
Нина поднимает глаза и внимательно осматривает рядом стоящих рыбаков. Все заняты, никто не обращает на Нину внимания, и тогда она, решив, что это сосед справа, идет к краснорожему и пытается что-то втолковать старику. То ли отблагодарить, то ли возмутиться, но старик ничего не понимает и только весело смеется, размахивая своей кепкой в разные стороны.
Мне радостно и смешно и немного жаль Нину. Я собираю снасти, беру пустое ведро и медленно и вальяжно бреду домой.
Дома меня, наверное, отчитают, что я, потратив кучу времени, так ничего и не поймал, но мой день удался. Мне хорошо и приятно.
Где-то по центру Волги, по фарватеру юркий и проворный буксир тащит степенную баржу. Ласковые волны бьются о гранитные доспехи набережной. Я достаю наушники и слушаю джаз. Тибуду-тибуду-тибуду.