Имена и термины ненецкого языка в конце текста.
Аннотация:
Мой Ямал - великий и несгибаемый,люблю тебя всем сердцем!Сегодня я пишу о тебе.
Я заранее прошу прощения я великого народа- ненцев, если в данном произведении я была не точна в описании культуры или традиций, если невольно задела какую-то сакральную тему.Это первая глава, надеюсь чего-то большего... Желаю вам приятного прочтения,с уважением и низким поклоном к читателю - ваш автор: Проскура Татьяна Сергеевна (псевдоним – Прасковья Федоркина)
Ветер — ледяной, унылый — завывал над матушкой-тундрой. Он пришел, притворившись робким пугливым ребенком, но, разыгравшись к ночи, завыл от одиночества, словно старик, потерявший смысл жизни. Он - то жалился диким волком, то гоготал гагарой, то выл умирающим в капкане песцом.
– Сродник ты мне, - шепнула Саване, – только ты вольный как птица перелетная! Ты кричать, плакать можешь, сколько вздумается, а мне нельзя – Хывы - запрет оплакать того, кто унес солнце вместе с собой, - сказала и замолчала, спохватившись. Да кому она жалится – ветру, который кочует по тундре каждую минуту? Какое ему дело до нее – песчинки на берегу Оби?
Молодая, красивая, здоровая девушка. Казалось бы, что не радоваться? Все еще впереди, все сбудется…Новая жизнь растет под сердцем… Но душа, прожившая не одну боль, выла, как весенний буран, рыдала вместе с ветром.
Которую ночь без сна она лежала на постели из оленьих шкур, укрывшись старенькой ягушкой. Слушала эту прощальную песнь зимы. Конец апреля - начало мая , время буранов. По поверьям, именно в такие ночи сама Я Миня, жена Нума Вэсоко, спускалась на землю и даровала большой приплод оленям. А правы поверья: начался буран – жди большой отел! Девушка поправила черные как смоль волосы, заплетенные не как у вдовицы, потерявшей мужа-кормильца, а так, как носили замужние женщины, – в две косы. Не прошло и месяца, как не стало на свете ее мужчины, ее защиты и добытчика. От воспоминаний тупая ноющая боль пробудилась, засыпала глаза песком, требуя выплакать, выкричать горе. Не ступит больше нога мужа на белый снег, не потревожит белый ягель. Его сильная, натруженная рука не откинет больше полог чума, не запряжет самых сильных быков в упряжку. Не посмотрят на нее с теплом глаза - карие с прищуром, от которого еще больше была видна густая паутина морщин. Саване спохватилась, утерла непрошенную слезу – не гоже оплакивать мертвых Мотана’’не - будущей матери, не зря испокон веков это считалось запретом.
Ребенок в утробе без конца переворачивался, ощущая материнскую тревогу, чувствуя, как ее сердце то колотится, словно у зайца, встретившего опытного охотника, то замирает, как у старого оленя, уставшего ходить по тундре. Оставив все попытки уснуть, Саване тихонько отодвинула ягушку и пошла за поленьями.
Душу наполнил трепет. Словно молодая важенка вздрагивает от звонкого лая хозяйской лайки - так и она, вздрогнула от мысли о том, что придется потревожить Огонь в предрассветный час.
Шла и гадала, осталась ли хоть одна дремлющая головка? Разбудить бы ее, не погасив неловким движением саму суть – силу и святость.
Взяв сухую хворостинку, Саване бережно загребла угли. Вот она, – дремлющая частичка великой Души, оберегающая жилище от скверны и нечисти, дающая надежду на будущее, помнящая прошлое.
- Отец мой, Великий Огонь! Ты видел само сотворение мира, - был его сутью! Ты видел много великих битв, побед и поражений! Прости меня, Саване, простую женщину из рода Ламдо, за то, что потревожила тебя, дремлющего в предрассветный час.
Шепот в ночи подхватил ветер и понес над тундрой, высоко - высоко, роняя на землю мелкой колючей порошей.
Она встала перед очагом на колени, наклонилась низко, насколько позволял огромный живот, подбросила пучок сухой травы и легонько подула:
- Прими, отец мое подношение, - тихим шепотом произнесла девушка.
Сизый дымок устремился в отверстие чума, а следом от молодого дыхания пробудился и сам Огонь - очищающий, хранящий память веков. Саване подбросила хвороста. Сухой, ломкий, он весело затрещал и разгорелся, совсем уже без дыма. Сверху, неспешными движениям она высыпала горсть сушеных ягод, грибов и несколько кусочков вяленого мяса припасенных в ларе. Все, чем щедро делилась этим летом тундра со своим народом, - то поднесла Саване из рода Ламдо Огню, обогревающему их жилище. Остатки, прилипшие к руке, она аккуратно стряхнула под очаг, спохватилась, набрала еще и высыпала больше - подношение ушедшим предкам не должно быть скупо, иначе как потом им в глаза смотреть при встрече?
Взгляд остановился на обручальном кольце, в котором отражались всполохи Извечного. Она так и не смогла его снять, все еще ждала, что залают радостно лайки, спешащие первыми угодить хозяину... Ей на миг показалось, что он стоит рядом с чумом, продрогший под пронизывающим ветром, ждет пока она выйдет и позовет его вернуться домой. Захотелось выскочить на улицу, в буран, в пургу, навстречу мужу…
Осиротел чум без Едэйко. Не гоже так, - спохватилась она. С такими мыслями не встречают рассвет будущие матери, ждущие появление на свет новой жизни.
Серые девичьи глаза смотрели со страхом на пламя - примет ли Он ее слова? Не разгневается ли?
Страшно было потревожить Великий Дух Огня пустыми жалобами. А слова – то пустое! Они словно дождь падающие в решето, смысла никакого не имеют. Перед ним дают обеты и искупают грехи, а не жалятся, словно нерадивые дети плачутся мамке о занозе, причиняющей боль. Не прощал Отец-Огонь неуважения к себе, и истории предков тому были примером. Остались еще на земле люди, которые еще помнили об этом.
Хворост догорал, девушка подбросила поленьев. Это был не ее Огонь, не она была хозяйкой этого чума. Она, словно девочка на побегушках, была работницей при настоящей Хранительнице Очага.
***
Хэвне
Сама Хозяйка чума давно уже сидела на одном месте, глядя на границу между мирами…. Не существовало для нее уже ни времен года, ни дня, ни ночи. Коротала время она за разговорами с ушедшими раньше ее детьми. Хэвне – ее имя означало, что она была половинкой, одной из близнецов. Брат ее – Яхача, тоже половинка, только мужская, прошел длинный земной путь, оставив на земле много сыновей и внуков. Несколько лет назад он встретился с предками в Нябиня’хэбенгад – небесном мире мертвых. Все чаще он стал приходить к своей половинке, рассказывать ей о том, как устал ждать, сидеть в одиночестве за большим столом в общем чуме, в котором собрались все их предки. Многие пытались подсесть к нему с чаркой и доброй беседой, но он хранил, и будет хранить это место для своей сестры-половинки Хэвне. И пусть внуки зовут ее седовласая хада - для них она бабушка, а для него она все еще маленькая ненями – сестра, которая прячет под подушку Нухоко’’ – куклу для девочек.
Иногда, Хэвне оживлялась, звала невестку, показывала на видимых только ей гостей, просила сварить самого наваристого бульона из мяса молодого оленя и посадить на самое почетное место. Она перечисляла их имена, порой им не было счету, словно бисеру на поясе умелой мастерицы. Молодая девушка не перечила, брала ведро и шла за снегом, чтобы растопить над очагом. Не плакала над своей плошкой свекровь, не причитала, что не ею сварен Евей’’ . Просто ела, глядя мутными от прожитого времени глазами в пустоту, сквозь чум, сквозь бренную землю. А иногда ее блуждающая душа возвращалась в тело, разум прояснялся, она просила Саване принести родовые куклы предков, поправляла на них одежду, поглаживала морщинистой рукой с обломленными ногтями. Звала к себе внуков, рассказывала им истории со своего детства. Но с каждым сказанным словом она отрывалась от этого мира – паузы становились все больше, разум ее мутнел, прошлое затягивало, и вот уже ее мать, совсем молодая поправляла ей выбившуюся из-под платка прядь непослушных волос. Не было ни внуков, ни прожитых лет… Летела она словно птица над прожитыми годами, бежала по тундре наперегонки с братом… Он ее опять звал, уже постаревший, проживший достойную жизнь…
И так изо дня в день. Все реже возвращалась Хэвне сознанием в мир живых. Наверное, она так и не смогла принять смерть последнего сына. И в мире Духов он стоял перед ней живой, рядом с остальными детьми, поглаживал рукой ее седые давно не чесаные волосы …
Нет его уже на этом свете – нет отрады материнскому сердцу.
Саване никогда бы не приняла бы эту горькую правду, если бы не свекровь, которая каждый вечер заглядывала за границу мира мертвых и разговаривала с сыном.
Она спрашивала, а сын отвечал ей. Рассказывал о многом, об отце, о старших братьях… А потом Хэвне стала вздыхать, мол встретился младший сын с дальним родственником – Степаном. Весь вечер тогда вздыхала, - молодой совсем парень и вот такая беда пришла в их чум. А через некоторое время, проезжающие мимо родичи с другого стойбища принесли весть- Степан умер. Вот и сегодня, Едэйко незримой тенью стоял рядом с матерью, то ли звал ее с собой, то ли уговаривал еще немного побыть рядом с внуками. Она ругала себя вслух, сетовала, - что не подсказало ей материнское сердце, не уберегла его…
Беда
В тот день в их стойбище пришла большая радость - вернулся из армии сын Едэйко - Иван. Мужчины соседи проходя мимо Ивана, улыбались в усы, здоровались, отмечая, что рука- то у сына Едэйко окрепла, не выронит теперь хорей, не дрогнет, если придется защитить свою семью. Отец помолодел, да что и говорить, даже хада Хэвне сразу сбросила много зим и вышла из чума встретить внука.
Накрыли стол, застелили клеенкой. Едейко по такому случаю забил оленя. Выбирал долго. Выбирал сердцем - не самого слабого из стада, а молодого и сильного. Чтобы не обидеть предков человеческой жадностью, чтобы поднести жертву молодой, сильной кровью. Сегодня будет пир, думал он! Не забыл и про подношение духам, хранившим его сына вдали от родной земли. Саване была еже не такая быстроногая и шустрая как несколько месяцев назад, поэтому Едэйко сам пошел звать гостей. За столом сыну наливал полную чарку, как полноценному мужчине. Соседи сидели допоздна, а потом один за другим прощались и уходили. Едейко вышел из чума, подышать свежим морозным воздухом, сын вышел следом. А чуть позже Саване услышала, как заурчал мотор снегохода.
Набегалась за день, прилегла отдохнуть немного и сама не заметила, как уснула. А утром ей принесли черную весть – снегоход провалился под лед. Едэйко только и успел подтолкнуть сидевшего впереди него сына Ивана, благодаря чему тот спрыгнул на твердый лед. Все произошло слишком быстро. Иван смутно помнил тот вечер. Вот только что они ехали на снегоходе, миг - и его что-то сильно толкает. Он помнил как сильно ударился головой, но почти сразу пришел в себя. Помнил как лег на живот и пополз к самому краю проруби, протянул руки, надеясь, что вот сейчас отец вынырнет. Но отец так и не показался из воды. Малица и кисы намокли, сразу утащив его на глубину. Тело не нашли. Может поэтому и прислушивалась молодая жена к плачу ветра, надеясь услышать в нем знакомый голос окликающего ее мужа. Ждала, что проснется, и посмеются вместе над глупым сном.
Хотелось выть - громко, в голос, как воет потерявший всякую надежду на жизнь песец, попавший в капкан умелого охотника. Задрожали руки и подогнулись колени…
А Хэвне сидя на своем хозяйском месте, что-то бубнила во сне, а может и не спала вовсе.
Саване грела озябшие руки у чужого очага и думала: «Где теперь мое место?»
В целом мире не было уголка, которого она бы могла назвать своим, где бы смогла развести свой Огонь. Ей, как сироте выделили квартиру в поселке, но разве, же это жизнь? Без тундры, без простора, без быстроногих оленей не проживет не одна настоящая женщина тундры.
Язычки пламени перепрыгивали, облизывая то одно полено то другое. Как будто бы голодный зверь спешил насытиться поскорее своей добычей. Подношение было принято - довольным котом урчало пламя.
Саване так и не решилась сказать ни слова. А внутри, все так же, словно визгливый крик надоедливой гагары докучала боль.
Засиделась она, теребя прошлое, как теребит завязки кисов несмышленый ребенок. Завтра рано вставать, проводить обряд нибтрава, но сон улетучился вместе с теплом, которое под собой хранила старенькая, осыпавшаяся от времени ягушка.
Почти все ненцы перестали проводить обряд очищения оленей после родов, со временем потерялся священный смысл этого действа. Но Саване не зря была дочерью Ватане, сильной и мудрой женщины, настоящей дочери своего народа. Небяни' табеку’’ – заветы матери чтились ее непрекословно.
А на утро ветер стих. Вся тундра была покрыта белыми неровными холмами, по которым не ступала нога ни зверя, ни человека. Саване откинула полог чума, и замерла. Вот сейчас бы сделать шаг, потом еще один - словно ровные строчки на сукне оставляя следы на белом снегу. Стадо было совсем рядом со стойбищем. Пробежать до оленят, аккуратно приподнимая кончиком хорея проверить, не замерзли ли в снегу, не прикасаясь руками к тянувшимся на встречу, любопытным авкающим мордочкам, чтобы не бросила их, пахнущих чужим запахом, мать. Подумала, но так и не решилась выйти из чума. Хорошо, что рядом со стадом спит хозяйский пес. Он не позволит беспокойным важенкам увести оленят от стада. С той поры, как не вернулся домой хозяин, пес так и не подходил к чуму, не брал еду. Единственным смыслом его жизни стало хозяйское стадо, которое он старался сохранить целым до возвращения самого главного в его жизни человека. Днем и ночью он не отходил никуда, оберегая каждого глупого олененка, пытающегося отбиться от стада. Знала верная душа правду, да не хотела верить. Окликнуть бы его, обнять, покормить пахнущего мокрой псиной и одиночеством. Подняла ногу, и опустила.
Не хотелось первой тревожить чистоту тундры. Она наклонилась пониже, зачерпнула белого снега прямо у порога и занесла в чум. Ставить над Огнем такой снег не гоже, нужно уважать Очаг, набирать снег там, где нога человека не ступала, а для умывания – вполне годен.
Не только девушка не уснула этой ночью. Хэвне - хозяйка чума все в той же позе сидела на постели, перебирая рукой, видимые только ей нити, она да Огонь в очаге не погас. Он жалобно слизывал остатки древесины, словно маленький щенок косточку, а взамен отдавал людям остатки тепла.
Для Саване то был знак. Хоть не сказала она ни слова, но он услышал, согрел ее душу, дал надежду на то, что еще не вся душа превратилась в черные угли да серый пепел. Тлеет где-то глубоко последний жадный язычок надежды. Подкорми его только – эх, знать бы еще, чем взращивают Огонь- надежду. Спохватилась, подхватила остатки хвороста и понесла к очагу.
Нюдине
Проснулись дети: старшая дочь Мария была уже замужем и жила в поселке, а сын Иван и маленькая Надя жили в одном чуме с бабушкой и Саване. Их мать назвала всех детей русскими именами, считая, что так им будет легче жить в поселке, учится в школе. Муж Едэко не спорил с женой, она под сердцем детей носила - ей и решать. Но все равно не смирился. Русскими именами детей звали только в школе, а дома, в быту Ивана звали Неками – брат, а Надю кликали Нюдине, что на ненцком певучем языке означало маленькая.
- Дети, умывайтесь. Нюдине, пойдешь со мной за снегом для чая? – Саване звала их детьми, хоть и не была им матерью. Иван был выше мачехи на голову и на год старше. Последнее время она часто ловила на себе его задумчивый взгляд. Но встречаясь взглядом, тут-же отводил глаза. Он-то поглядывал на младшую сестренку, то на мачеху, не решаясь вслух задать вопрос, который беспокоил не только его, - « Что с нами будет дальше?» Он так и ни сказал ни слова о том, что тогда произошло на льду. Так ни разу и не произнес имя ушедшего отца. После похорон отца он встал посреди ночи, и ушел. Саване выглянула за полог шатра, Иван стоял посреди тундры, и кричал. Ветер доносил обрывки слов:
- Вернись! Вернись! Ты слышишь! На кого ты оставил Нюдине, на Саване? Она сама еще ребенок! У тебя скоро родится сын или дочь! Кого этот ребенок назовет отцом?
Мальчик, рано ставший мужчиной. Он упал на колени, прильнул к ледяной груди матери тундры, и пролежал несколько часов без движения - только плечи вздрагивали от беззвучного рыдания. Не посмела Саване подойти. Не гоже жалится над мужчиной как над малым неслухом. Не простит он ей того что она видела его слабость. Ушла Саване, только на последок и спросила ветер:
«Зачем ты его слова мне принес? Унеси их, развей, раздай зверью дикому. Пусть оно жалится. Слова изморозь - с веток кривой березы осыпятся, а боль останется»
Так и пролежала, прождала пока придет. Не вставала, не разводила Огонь, не заваривала Иван - чая чтобы согреть несмышленыша. Виду не подала, что не спит. А потом лечила кашель жиром песца, пойманного в капкан Едэйко еще прошлой зимой.
***
Слово.
Нюдине в белых расшитых сукном кисах пташкой выпорхнула на улицу, крикнув Саване что она оленят посмотрит, родились или нет?
- Нюдине, плошку прихвати, там твои оленята, словно ручные лайки уже у чума собрались, ждут пока ты им ухи вынесешь. Головы хали выкинь собакам. Новорожденных руками только не трогай!
- Знаю я, небя!
Выпорхнуло слово воробушком из уст девочки, легкое, как и она сама. Выпорхнуло, не улетело, росой на душу опало Саване. Сказала и убежала кормить своих ручных, брошенных нерадивыми важенками оленят, а в чуме все вздрогнули. Первый раз назвала мачеху матерью.
Саване не успела осмыслить Слова – сказанного ей Нюдине, как на нее резко нахлынула боль. От неожиданности она даже вскрикнула. Ребенок перевернулся и замер, живот стал твердый словно камень.
Сидевшая до этого неподвижно Хэвне повернулась, подняла на невестку осмысленный взгляд и сказала:
- Неками запрягай самых быстрых быков! Поспеши же! Время уходит.Мало Хабця'Минрене моего сына, она еще руки свои костлявые тянет отнять у нашего народа надежду!
- Бегу, Хада Хэвне, - только и сказал внук, и тут выскочил из чума так быстро, словно за ним бежали голодные волки. Не стал раздумывать над словами бабушки – раз сказала, значит, действительно время не терпит. А старая женщина продолжила уже для Саване:
- В соседнем стойбище вертолет сегодня сядет. Будет рожениц везти. Поспеши, если ты хочешь свое дитя на руках подержать. Пока тебя не будет, я уйду к предкам. Прости меня, если словом или жестом обидела, перед святым Огнем прошу прощения. Отныне ты Его хранительница, ты хозяйка в этом чуме. Мне Едэйко сказал, что всего несколько рассветов встретить осталось. Неками присмотрит за Нюдине. Хоть ты ей не плоть и кровь – но нарекла она тебя Небя! Другой матери у нее больше нет и не будет. Береги моих внуков, как мать земля бережет нас. Обогревай – как греет нас весеннее солнышко. Сердце у тебя доброе и большое, как само небо. Документы на дочку будешь оформлять и на Нюдине оформляй опеку, квартира у тебя в поселке есть - тебе разрешат. Грядет черный мор. Смерть вернется на нашу землю. Прогневили мы предков, забыв их традиции. Ребенка, того, что под сердцем береги - единственная надежда нашего народа.
Сказала и села резко на постель, камнем упала. Словно слова эти часть жизни высосали. Саване было бросилась к ней, но та только махнула сухой от времени рукой, мол, беги.
***
Несли быстрые олени нарту по белоснежно чистому, словно душа младенца, снегу. Быки виляли, чувствуя, что держит хорей неуверенная молодая рука. То ускорялись, то снова сбавляли шаг, виляя из стороны в сторону, поэтому нарты ощутимо потряхивало. Молодая женщина терпела, сцепив зубы, мысленно просила мудрую Я Мине дать ее дочери время. О том, что родится именно дочь, Саване не сомневалась. Ее мать, Пенсер - женщина шаман, до того как закопала свой бубен предсказала своей единственной дочери иметь много детей, много внуков, но лишь однажды родить и лишь дважды стать матерью. Много лет Саване не могла понять смысл материнских слов. Как это возможно, много раз стать матерью, но родить при этом только один раз? Не предсказание а ребус школьный, который им задавали разгадывать еще в начальной школе. Как ни крутила этот ребус Саване, не складывалась у нее картинка, понятная человеческому разуму. Махнула рукой, и забыла. А сегодня вспомнила. Как вытряхивают и перебирают по весне нарты, так и она вынула материнское слово. Отряхнула, и пустила в сердце. Именно сегодня она стала матерью первый раз, для Неками и Нюдине. Слово-Птаха разлилось в груди робкой материнской любовью. Не одну ночь Саване спала с маленькой Нюдини под одной ягушкой, на одной постели, но раньше отношения были скорее сестринскими чем те, которые связывают мать и дочь. Как старшая, мудрая сестра она приглядывала за шустроногой Нюдине, давала советы и учила рукоделию. Табеко’’ – наставления в воспитании девочки давались Саване легко. И часто был слышен из чума звонкий, словно весенний ручеек смех девочки. В ее возрасте принято быстро забывать плохое, и смерть отца для нее не была настоящей. Ей, как и Саване казалось, что поехал он по делам, и вот-вот вернется с гостинцами – ароматными сушками, да куском яркого ситца для платья дочери. Он же сказал ей «Лакамбой», ненцы, уходя навсегда, не прощаются.
Не простой сегодня был день, - шел да остановился, как путник на перекрестке дорог не зная какую из них выбрать. Видимо Дарующая Жизнь еще не решила, по какой дороге направить молодую женщину и ее неродившегося ребенка. То ли шить из яркого сукна узор судьбы дальше, накладывая стежок за стежком, то ли оборвать словно Тембой’’, - нить скрученную мастерицей из жилы оленя. Свекровь не зря шагнула с самой границы миров, чтобы молвить Слово-Оберег, которое передал Едэйко своей жене:
« - Береги ребенка!» сказал он устами матери.
А как она могла уберечь младенца? Если от самой Саване уже мало что зависело. Боль то отпускала, то накатывала снова, сжимая своею безжалостной рукой все нутро. Некогда было думать о том, откуда, Хада Хэвне, живущая на границе миров могла узнать о вертолете, может его вообще не будет! Но прямой, полный сознания и накопленный мудрости взгляд не дал даже на миг усомниться в ее Слове. Как будто весь Род, поколение за поколением стояло за ее спиной. Словно бусины на украшении молодой невесты перебирала в памяти будущая мать давно забытые имена предков, шептала каждому доброе слово, взывала к их памяти, прося защиты для их будущего. Боль обрывала имена, словно тряпку на ветру уносила по снегу, но Саване сцепив зубы, начинала снова и снова…
Мягкий, ватный снег проваливался под нартами, олени ускорили бег, радуясь быстрому ходу, возможности ощутить скорость, размять отвыкшие от быстрого хода ноги.
«Только бы успеть!» - думал Неками. - «Только бы не потерять еще и их». Он до сих пор не мог, встретился взглядом с Хада Хэвне, до сих пор верил, что именно он не уберег отца от беды. Это же он – Худи Иван, вернувшийся с армии, выпил чарку за отцовским столом наравне с мужчинами соседями зашедшими разделить радость. Молодая кровь закипела, тело подогретое алкоголем пыхнуло жаром, захотелось ощутить ветер на своем лице, скорость. Именно он попросил поехать прокатится, проведать друга в соседнем стойбище. Отец не отказал – на то он и отец, чтобы поддержать сына, порадоваться за него всей душой. Вернулся же! Отслужил! Но одного опускать побоялся, поэтому поехал с ним. Не мог Иван из рода Худи простить себе смерти отца»
Несли быстрые олени легкую нарту, позади осталась вытирать слезы стоящая у чума Нюдине. Она обняла на прощание крепко женщину, ставшую ей сегодня матерью, и шепнула одним выдохом:
- Вернись, небя!
- Я вернусь доченька. Тебе же сказала Хэвне, не одна вернусь, с сестренкой или братиком, вон, даже люльку с собой взяла, в которой твоего деда и отца качали. А ты береги себя, не играй с огнем. Не любит от шаловливых детских ручек и больно их наказывает. Если разозлится, проголодается, то и чум и стойбище съест. Если Неками задержится, то шепни Огню просьбу, не обижать тебя, Нюдяни их рода Худи, протяни ему полено, как душу саму протягивала бы, бережно, аккуратно. Соседка обещала присмотреть за вами сегодня. Иди в чум в Хэвне. Нельзя смотреть в след уезжающему, если ты хочешь чтобы он вернулся!
***
Именно это заветное слово – «небя» развеяло все его сомнения и придало решимости.
Есть у ненецкого народа такая традиция - Ня нем'намдалма. Если умирает брат, то другой брат берет себе его жену. Становится она хранительницей его Очага. Чтобы не вернулась она в свой род, а осталась в том, в который ее выдали замуж. Сейчас другое время, эту традицию мало уже кто и вспоминает. Отец был младшим из детей Хэвне. Не осталось у него братьев в этом мире. Детей у Едэйко было трое. Старшая дочь вышла замуж за русского и жила в поселке. Отец даже успел выпить чарку за первого внука, в шутку споря с соседом, как его будет называть внук : Иримбой – дедушка или Вэсако- старый и мудрый. Выпорхнула старшая из отцовского чума, словно птица из гнезда и младшая дочь тоже выйдет замуж, и тоже уйдет в другой род. Хада Хэвне живет на этом свете больше, чем он себя помнил, и сколько он помнил, волосы ее были белее снега на вершине горы. Рано или поздно кто-то из предков, часто захаживающих к ней в гости устанет ходить, возьмет ее за старую морщинистую руку и поведет за собой в мир мертвых. Там ее дети собрались в одном, большом небесном стойбище. Уйдет Хэвне и останутся они совсем одни - сироты. Он не пропадет, он молодой, руки его полны силы. А как же его сестра и Саване с новорожденным ребенком? Нет ей дороги обратно в свой род. Или она заберет Нюдине и станет жить в поселке? А сможет ли? Нет, только не Саване! Это все равно, что вольную птицу посадить в клетку, что вольный ветер поймать - усмирить… Она чтит заветы предков, у нее с тундрой одна душа на двоих. Остается одно – ему самому на ней женится. Ну и пусть она ему по духу сестра, по закону мачеха, - смирится! Переживет! Если не было больше братьев, то по старому обычаю старший сын брал в жены жену умершего отца. Она на год младше, хорошая хозяйка, мудрая женщина, которая никогда не ставит слово, словно шест, поперек слов мужа.
Вот такие не простые мысли бродили в голове молодого ненца, ставшего хозяином отцовского чума не по своей воле.
Вот и стойбище показалось, сам не заметил, как за непростыми мыслями домчались до места.
Сын ты мне
Вертолет действительно был на месте, как и сказала Хада Хэвне. Он был похож на белую стрекозу, спящую на пригорке, поодаль стойбища. Санрейс вызвали по спутниковому телефону, выданного недавно администрацией района.
Внутри вертолета уже сидело несколько женщин с сумками собранными в родильное отделение. Еще две молодые женщины шли по глубокому снегу, переваливаясь словно уточки, спеша занять места. Вытаскивая ноги из глубокого рыхлого снега и придерживая неосознанно руками животы, они переговаривались, часто оглядываясь на родное стойбище, которое им придется оставить на долгое время. А рядом, наперегонки с лайками бежали дети. Кто-то помогал нести матерям сумки, кто-то просто шел рядом, до последнего не отпуская материнскую руку. Вот и Саване нужно было направилась в сторону вертолета, но остановилась, услышав, что ее окликнул Неками.
Словно тугой аркан на шее давило несказанное Слово молодого ненца. Решился, -окликнул мачеху. А сам стоял, молча переминаясь с ноги на ногу. Живот холодило, страх поднялся к горлу и застрял там комом, ядом разъедая душу. Во рту было сухо, язык прилипал к небу, лоб и ладони потели. Но раз принял решение, назад дороги нет - нужно сказать. Иначе как с тропы нахоженной сойдешь, жить придется чужою судьбою. До глубокой старости себе не простишь, что стоял на развилке между двумя дорогами, но струсил. Одна из дорог зовется - «По-совести», а другая молодая, да глупая - « По зову сердца» Нужно сказать ей, что он сын своего народа, и старые, пусть и частично забытые традиции велят ему, старшему сыну своего Отца стать ее опорой и кормильцем, принять дочь отца как свою. Не глядя в глаза Саване Неками наспех произнес:
- Мы будем ждать тебя! - на минуту замялся, залился румянцем и добавил - Привези мне сына или дочь…
Сердце в молодой груди застучало гулко-гулко, быстрее, чем у белого зайца, убегающего по тундре от песца. Вот сейчас, жизнь повернется, и никогда больше не будет прежней!
Саване оборвала его речь. Слова - не успевшие вырываться сотворить непоправимое. Она почувствовала его тревогу еще в несущейся в соседнее стойбище нарте:
- Иван, я привезу тебе брата или сестру. А ты береги Нюдине. С таким старшим братом ничего не страшно. И сватов мы зашлем к Падэрне. Я видела, как вы с ней переглядываетесь, видела ее лицо, которое при виде тебя наливается цветом, словно брусника по осени. Мы дадим Не'Мир'' – богатый выкуп за невесту, забьем Сю'хана - жертвенного оленя. Запряжем белых быков в свадебную нарту! И все соседи соберутся в нашем чуме разделить радость. Сын ты мне. Так оно пусть и будет. Бери хорей, и поспеши вернуться домой засветло. Хада Хэвне попрощалась со мной, сказала, что больше на этом свете не увидимся. Так что не отлучайся надолго. Сестренке без тебя будет страшно. А уж если нужно будет уехать - веди ее к соседям, и попроси присмотреть за Нюдини. Я в поселке телефон куплю. У меня твой номер записан. Буду писать сообщения. А ты как за хлебом поедешь- прочтешь. И ты пиши, если что.
Неками так и застыл, с пунцовым, словно закат перед ветреным днем, лицом. Не смел он встретится с нею взглядом. И виной тому были не слова Саване, а предательский вздох облегчения, вырвавшийся из его груди.
Быстро разгадала его самые потаенные мысли не по годам мудрая мачеха. Не разглядел он в ней Женщину-Мать. Ту, которая на груди пригреет любую сиротину, ту, к которой тянутся душами все кого ранила судьба. Сердцем она чувствует, где помолчать, где слово материнское, душу греющее молвить, а где взглядом остановить. Вздохнул облегченно, словно чужую судьбу на себя примерил и пришлась она ему не впору, наклонил низко голову, не зная, что делать дальше, то ли вести до самого вертолета, то ли лететь стрелой к сестре. Но она и тут решила сама. По-матерински обняла, взяла из его рук люльку, приготовленную для малыша, развернулась и ушла к вертолету.
- Вернись, небя! – совсем как Нюдине шепнул он ей в след, а потом торопливо добавил – С сестренкой вернись!
***
Лида
- Ну вот, оно мне надо сейчас? – ругалась фельдшер с уставшим и отекшим от недосыпа лицом, - Ты посмотри на этих двоих! Кровь с молоком! А ты вся бледная, и еще со схватками. Живота то почти и нет. Срок знаешь какой?
- Я не знаю, - стыдясь своего незнания, отвернулась Саване, а потом поняла что это важно, спохватилась и добавила – свекровь считала, она знает, она пятерых сыновей родила. В июне срок, в средине. Живот сильно болит. То схватит, то отпустит.
- И что же ты молчишь! Это же схватки! Вить! Витя! Передавай что двоих высадим в поселке, а эта в Салехард с нами летит, – и уже обращаясь к Саване стала по пунктам объяснять, – Слушай меня внимательно и главное не волнуйся. Лететь нам с посадкой часа три, три с половиной. Я тебе сейчас сделаю несколько уколов – один, чтобы родовую деятельность приостановить насколько получится, второй, чтобы легкие твоего малыша развивались. Первородка? На УЗИ была? Кого ждешь? Не тошнит? Голова не кружится? Кровотечения не было? – фельдшер не дожидаясь ответа задавала следующий и следующий вопрос.
- На УЗИ не была, плохо мне, все плывет - только и смогла ответить Саване
- Ну как приляг! Мы тебя высаживать в поселке не будем, в городе оборудование лучше. Если получится, сохраним еще беременность, пока твой ребеночек окрепнет, а если нет, там детские врачи ого-го, еще и не таких выхаживали. Только не бойся, хорошо?
- Хорошо, - ответила Саване и выгнулась от очередной волны боли. Ребенок встрепенулся пташкой, и перевернулся обратно.
«Жив! Главное что жив!» - язычком пламени радостно встрепенулась живительная мысль, перед тем как все вокруг заволокло туманом.
- Витя! Что там у нас? Скоро уже прилетим? - Не первый раз забирали они с тундры рожениц. Лида всегда точно чувствовала, когда большая беда, а когда время еще терпит. Сейчас все ее нутро буквально кричало о том, что нужно спешить. Но быстрее вертолет лететь не мог, как бы того не хотелось людям.
Голос фельдшера Лиды, гул вертолета и запах нашатыря смешанный с запахом машинного масла вырывали Саване из полусознательного состояния на короткое время, раздражая своей назойливостью. Хотелось тишины, покоя, уснуть и забыть о прошлом, вычеркнуть его вместе с горечью утраты. Там, вдалеке, в тягучем бессознательном мареве стоял Едэйко и грустно качал головой. Не было привычного прищура теплых глаз, только морщины на лбу прятали страх и тревогу.
Притихшие женщины сошли с вертолета в поселке. Всю дорогу они не поднимали глаз на Саване, сочувствуя и одновременно стыдясь сладковатого чувства радости того, что прошла беда мимо них, что это не их будут везти в город в таком состоянии.
Когда девушку одолевали страхи или тревоги или приходила беда, она всегда вспоминала маму: красная нить, заплетенная в седую косу, ее натруженные работой и рукоделием руки. Саване обращалась к ней, мысленно ища поддержки, представляя как бы поступила эта мудрая женщина в том, или ином случае. Вот и сейчас словно услышав мысли дочери - радом с мужем встала мать. Она почему-то держала в руках бубен. Тот самый, который закопала в тундре много лет назад. Саване засмотрелась на нее, залюбовалась, вглядываясь в, казалось бы, стертые предательницей памятью черты:
- Зачем ты меня оставила? Я была совсем маленькой, ты мне была очень нужна! Ты мне и сейчас нужна! – пыталась она сказать близкому человеку. Но слова не долетали до родного человека, замерзая по пути и опадая льдом, разбиваясь на мелкие осколки.
Душа потянулась навстречу матери, сердце рвалось, затрепыхалось пташкой. Фельдшер засуетилась:
- Витя! Витя, долго еще? Да что же это такое, я пульс не могу нащупать! Не смей, слышишь! Я тебя умру! Не зря мой отец много лет проработал в тундре, не одну такую дуреху с того света вытащил! И у меня еще ни один не умер в вертолете! Ты меня слышишь? Ни старый, ни тяжко больной у фельдшера Лиды не умер! Ты про ребенка думай! Я тебе не позволю! Виииитя, остановка сердца!
Пенсер Ватане подняла бубен. Саване хорошо помнила его, он был сделан из шкуры оленя, пожертвованного светлым духам. Маленькая Саване становилась перед ним на колени и рассматривала вырезанные на рукоятях плоские изображения голов шаманов, колокольца, прикрепленные к бубну, и колотушку, обтянутую оленьей шкурой
Лида делала непрямой массаж сердца, ритмичными движениями нажимая на грудную клетку, не обращая внимания на катившиеся по щекам слезы, не думая о том что Витя за гулом вертолета ее не услышит. Руки фельдшера привычными движениями сами делали свое дело.
- Дыши! Давай! Живи! Ради ребенка живи, уж постарайся, голубушка! У меня еще никто не умирал. И ты не умрешь! Я тебе не позволю!
Пенсер Ватане глядя, дочери прямо в глаза, подняла бубен и ударила по нему колотушкой… Эхом отозвалось сердце - откликнулось на знакомый с детства звук тихим несмелым стуком. Ватане ударила второй раз, потом третий…Сердце вторило, нехотя, устало…Шаман- Женщина из рода Ламдо глубоким гортанным голосом запела Песню – Ярабц. Ту, которую пели еще сихиртя своим детям, пытающимся раньше времени заглянуть в мир мертвых. Песнь сказание, о том, как поспешила одна несмышленая дочь за границу миров, оставив впереди словно яркую свадебную нарту - непрожитую жизнь. Как мать ее, семя своей Земли, сняла с себя все до последней нити - кисы, ягушку, и в чем мать родила пошла в морозную Тундру обменять свою жизнь на жизнь дочери. Ноги ее раненные о колючие кусты истекали кровью. Принимала эту кровь в себя, впитывала Мать- Тундра. Сжалилась над женщиной Я Миня, сама будучи Матерью почувствовала силу ее любви-боли. Забрала ее к себе на небо А сама на коленях умолила Нума вернуть дыхание и жизнь дочери отважной ненки. А по весне зацвела тундра, а по осени покрылась вся спелой ягодой – брусникой. А больше всего ее было в тех местах, где ступала нога матери, отдавшей всю кровь без остатка Земле. Пела Женщина Шаман из рода Ламдо Песню –Любовь, вкладывая в каждое слово свою материнскую кровь, а когда почувствовала что силы ее Слова недостаточно, взглянула на Едэйко… Он кивнул, подхватил ветром ее Песнь, и полилась она в два голоса. Два рода встали за их спинами – Ламдо и Худи. Словно из нитей вьется веревка, стала виться новая Песнь- надежда прошлого на то что их Род не умрет с этим младенцем, не видевшим свет солнца.
- Витя, бьется! Ты меня вообще слышишь?
Пилот Витя снял наушники, повернулся к Лиде и переспросил:
- Что ты там говорила? Салехард уже, сейчас садится будем. Как там наша страдалица?
- Жива! Витя! Ты же жива, правда? - попыталась пошутить вымотанная этим полетом и бессонной накануне ночью женщина.
Саване открыла серые глаза, попыталась улыбнуться, вертолет ощутимо тряхнуло…
- Жива, - шепнула она почти беззвучно.
Большая, железная машина начала снижаться, разрывая лопастями густой весенний туман. Фельдшер Лида помогла переложить роженицу на носилки, передала сопроводительные документы, села на ступеньки вертолета и замерла, глядя на удаляющуюся машину скорой помощи. Она работала не первый год, и не первый раз им попадались сложные случи, даже несколько раз приходилось вытаскивать тяжелораненых буквально с того света. Но сегодня – сегодня было все по-другому. На короткий миг ей даже показалось, что она слышала особую Песню, ту – о существовании которой уже не помнят даже самые старые шаманы - Песнь Жизни.
И вспомнилось ей ее детство. Как играли они с братьями в любимую всеми тундровыми детишками игру - разбегались по тундре и искали гнезда птиц в траве. Кто найдет больше других и донесет их целыми до чума – тот победил!
За кожистыми, узкими, развернутыми вниз листьями багульника зоркий глаз маленькой Лиды сразу же приметил гнездо куропатки с рябенькими крохотными яйцами. Она схватила все гнездо, и не глядя под ноги, помчалась к чуму. Ноги за что-то зацепилась, девочка упала лицом в траву, выронив гнездо из рук. Она попыталась встать, но у нее не получилось - кусок оленьего рога, валявшийся много лет на земле, проткнул ей живот. Некоторое время она лежала, стараясь, не шевелится. С каждой вытекшей каплей крови сил становилось все меньше, а боль нарастала, пока не стала настолько сильной, что размыла весь мир перед глазами и погасила солнце.
Ее нашла лайка. Та, которую оторвали от мамки, и принесли в их чум, когда Лида делала первые неуверенные шаги. Верный друг почувствовал беду и убежал на поиски хозяйки.
Отец по профессии фельдшер извлек из живота дочери кусок оленьего рода, на который она упала. Обработал рану, наложил швы. Перевозить дочь в поселок в таком состоянии он побоялся. А к ночи началась лихорадка.
За пологом чума лил дождь и бушевал ветер, который и принес Лиде ту самую Песнь.
По поверьям ненцев душа человека может путешествовать в другие миры, во время болезни, сна или смерти. И думала тогда Лида, что пришел ее час. И что она совершила заслуживающий наказания поступок - разорила гнездо, отняв будущее тундры матери. И теперь ее душа, не будет жить среди небесных духов, не присоединится к предкам, а вернется на землю в тело куропатки. И будет она быстро бегать, перебирая коротенькими лапками и боясь каждого шороха, пока какой ни будь мальчик, не подстрелит ее из рогатки или шустроногая девочка не разорит ее гнездо. Пока она сама, Лида, не почувствует огромную боль маленькой куропатки потерявшей свое будущее. Всю ночь Лида слушала Песнь, а под утро уснула, перед этим пообещав, что если выживет, то станет как отец фельдшером, спасет много человеческих жизней.
Рядом присел пилот – муж Витя:
- Ну как ты? – спросил он приобняв свою жену, и словно прочитав ее мысли, добавил – Ну, не переживай. Твоя роженица забыла в вертолете люльку, завтра отвезем, заодно и узнаем как там она.
- Хорошо. Поехали домой. Напоишь меня кофе…
Муж тут же перебил ее строгим голосом:
- Лид, никакого кофе! Я накормлю тебя ужином и спать! Столько часов на ногах!
Они прожили вместе двадцать лет, душа в душу, рука в руке, а он все так же видел в ней все ту же молодую девочку, которую встретил в тундре, переживающую за каждого пациента.
Неками – брат
Ненями- сестра
Хэвне - половинка.(женск)
Яхача- половинка ( Муж)
Брак по сговору – обычай договариваться о браке между малолетними детьми.
тадебя –шаман
Пенсер –женщина шаманка с бубном
Ни;юми – Дочка
Нюдине- маленькая женщина, младшая.
Весако –старик, мудрый
Хада -бабушка
Не'Мир''- выкуп за невесту
Мед'пухуця – кукла хранительница.
Едитава –рожать
Сю'хан – жертвенный олень
Нэва'иня- передовой олень
Сю'небя – повитуха, пупковая мать
Нявды - внебрачный ребенок
Нябиня’хэбенгад – мир покойников
Ту – огонь
Хор- печь
Симзы’ – палки на которые вешают котел
Макода’си – Отверствие в чуме
Хывы, хэбяха,хэбяхад – табу, грешно.
Няро – сакрально чистый, прим. Дети. Няро’нацеки – девочка, не ставшая еще девушкой.
Пирибтя’’ -девушка
Пады – мешок для обуви
Табеко’’- наставления в воспитании девочек
Хывы – запрет
Хехен ‘сярва – обряд посвящения божеству
Нухоко’’ - Куклы у девочек
Хасавадева – совет мужчин
Евей’’ - мясной или рыбный суп
Хоба – колыбель
Имена и термины
Нум - имя Нума без надобности не называется. Ненцы считают, что Нум всевидя¬щий и вездесущий
Я'Миня, - жена Нума, управляющая огненными оленями.
Хабця'Минрена – ( злой дух) смерть или болезнь - причина вселения злого духа или его посленников.
Иримбой – дед
Хадаконе – бабушка
Ватане –лишний, не ‘-женщина
То’ – женская ягушка одеяло
Сырава –избегание родственников по мужской линии во время беременности.
Мотана’’не – беременная женщина
Сынговота’’ не’ – женщина перед родами
Хангурта’не –больная женщина
Птица Мин лей.- По поверьям ненцев, эта большая сказочная птица с крепкими железными крыльями жила когда-то в подземном мире, куда ее спрятал бог Ига. Но в период открытия неф-тяных месторождений птица Минлей была выпущена из темницы