В Дюссельдорфе на очень популярных ныне троделях (это аналогии наших блошиных рынков) я смотрю в основном книги, иногда покупаю. Книги в Германии весьма дороги, а на троделях за бесценок можно приобрести подлинные шедевры.
Книги продают так же на так называемых книжных милях, когда на одной из главных улиц города или даже на набережной Рейна книжные ряды растягиваются на километр и даже больше. Ничего подобного в России мне видеть не приходилось. Книжные развалы в Москве отпугивают своей дороговизной и нетерпением продавцов. Не успел в руки книгу взять, а с тебя требуют деньги. А на немецких рынках можно сколько угодно читать – у продавцов хватает выдержки, чтобы ждать.
Присматриваюсь к классике. Очень много русских авторов на немецком языке. Гоголь, Достоевский, Толстой, Пастернак, Чехов, Шолохов, даже Николай Островский. Пушкин встречается реже, но зато на разных языках. На английском, французском, испанском, итальянском, польском, шведском.
Пушкина я всегда листаю, на каком бы языке он ни печатался. Обращаю внимание на названия произведений, чтобы иметь представление, что знают о великом русском поэте на Западе. Если Пушкин представлен одним томом, то в нем обязательно «Евгений Онегин», «Руслан и Людмила», «Братья разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Полтава» и «Борис Годунов». Это, так сказать, основной репертуар. Встречаются «Повести Белкина», «Капитанская дочка», любовная лирика, сказки. Пока на книжных распродажах в Германии мне ни разу не встретились пушкинские «Маленькие трагедии», а это, на мой взгляд, одно из самых ярких проявлений русского поэтического гения, в буквальном смысле талантливое отражение бытия.
Что удивляет меня, в так называемом, основном западном перечне творений Пушкина, так это «Братья разбойники». Я никогда не считал эту поэму, к тому же незавершенную, чем-то выдающимся. Она была написана в 1821 году и отражает реальный факт. О нем сообщил сам Пушкин в письме от 11 ноября 1823 года из Одессы в Москву другу поэту и критику Петру Андреевичу Вяземскому, которому поручил проследить за публикацией своих стихов, поскольку не имел возможности это сделать из-за положения ссыльного.
«Вот тебе и «Разбойники», - пишет поэт другу. – Истинное происшествие подало мне повод написать этот отрывок. В 1820 году, в бытность мою в Екатеринославле, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и спаслись. Их отдых на островке, потопление одного из стражей мною не выдуманы. Некоторые стихи напоминают перевод «Шильонского узника». Это несчастье для меня. Я с Жуковским сошелся нечаянно, отрывок мой написан в конце 1821 года». (Для справки: перевод Байроновского «Шиньонского узника» относится к 1822 году, когда Жуковский вернулся из-за границы, познакомился с пушкинской поэмой в рукописи и почти тем же размером принялся переводить Байрона).
После публикации поэмы Пушкина стали упрекать в надуманности сюжета, считая, что двое скованных цепью людей плыть вообще не смогут. Смогут или не смогут – дело второстепенное. Даже если такой факт и придуман, то он имеет право на существование: поэма – литературное произведение, а не протокол события с места. Но Пушкин не раз вступал в полемику, доказывая документальную основу сюжета своей поэмы. Для поэта важна была точность даже в деталях.
У Пушкина мне всегда интереснее следить за мыслью и чувством, а не за действиями. Обычно в поэмах важнее мысль, переживание героев, их душевный настрой, а не поступок, однако «Братья разбойники» - это яркий пример развития действия и попытка объяснить поступки в каждый момент. Поэт как бы идет на поводу у героев и объясняет по ходу их действия.
Поэма начинается с отрицательного оборота
«Не стая воронов слеталась
На груды тлеющих костей».
С подобных оборотов начинал многие свои произведения, поэтические, прозаические, исторические, Николай Карамзин. Видимо, в это время Пушкин еще находился под влиянием Карамзина, у которого поэт еще с лицейских лет провел немало вечеров, черпал сюжеты для исторических поэм и стихотворений. Заметное влияние оказали на поэта и первые тома «Истории государства Российского» Карамзина. Язык Карамзина был более приближен к современному разговорному языку, чем у других авторов допушкинской поры.
Вообще влияние Карамзина на поэта было огромным. Пушкина увлекала старина, вовсе не случайно главное стихотворении его лицейских лет называется «Воспоминания в Царском Селе», где он говорит о многих славных страницах недавней российской истории, а тут, благодаря Карамзину, перед ним открываются страницы далекого прошлого, описанного в древних летописях. Пушкин верит историку, взглядам, которые тот выражает, и становится добровольным иллюстратором этой истории. Карамзин очень проницательный писатель, умный политик, умелый собеседник. О том, что в момент написания «Братьев разбойников» Пушкин находился под очарованием Карамзина, нет никаких сомнений, доказательством тому служит другая неоконченная поэма этого же времени – «Вадим».
Свою работу по воссозданию исторического прошлого Николай Карамзин начинал с «Московского мятежа в царствование Алексея Михайловича» и с «Марфы-посадницы, или Покорения Новагорода». К Новгороду обращается и Пушкин в поэме «Вадим». В черновых набросках к поэме отмечены некоторые страницы из «Истории» Карамзина. Что-то же побудило Пушкина отказаться от, казалось бы, беспроигрышного замысла? Видимо, у него было написано много строф, да не все дошли до нас. Полной иллюстрацией к Истории государства Российского пушкинская поэма «Вадим» не стала. Но даже и в этом, усеченном варианте, есть в поэме строки, которые не иллюстрируют, а противоречат и официально принятой истории России, и тому варианту, который подготовлен Карамзиным. Почему? Вопрос на засыпку.
Официальная история преподносит нам Новгород богатым торговым городом, торгующим с европейскими городами на Балтике, а пушкинский Вадим, новгородец, славянин, хранит совсем другие воспоминания. Читайте сами, думайте, сопоставляйте.
Видал он дальние страны,
По суше, по морю носился,
Во дни былые, дни войны
На западе, на юге бился,
Деля добычу и труды
С суровым племенем Одена,
И перед ним врагов ряды
Бежали, как морская пена
В час бури к черным берегам.
Внимал он радостным хвалам
И арфам скальдов исступленных,
В жилище сильных пировал
И очи дев иноплеменных
Красою чуждой привлекал.
Но сладкий сон не переносит
Теперь героя в край чужой,
В поля, где мчится бурный бой,
Где меч главы героев косит;
Не видит он знакомых скал
Кириаландии печальной,
Ни Альбиона, где искал
Кровавых сеч и славы дальной;
Ему не снится шум валов;
Он позабыл морские битвы,
И пламя яркое костров,
И трубный звук, и лай ловитвы.
У Карамзина новгородцы – народ торговый, не воюющий, а тут воспоминания очень опытного воина, прошедшего много западных стран, включая Британские острова и Скандинавию
Это что же, он как представитель новгородцев, воевал по всей Европе? А может быть, новогородцы действительно завоевывали Европу? Может, не случайно в Европе правили Габсбурги (Габ – Hab - нов + burgen – городцы)?
Что заставило Пушкина написать эти строки, указать на ратные подвиги старого новогородского воина? Только ли поэтический прием? Или поэт слышал и помнил семейные предания о другой истории России?
Скальды – скандинавские поэты-певцы в дружинах викингов и конунгов.
Один – герой скандинавского эпоса.
Кириаландия – не упоминание ли это древнегреческой Киринаики, где Аристиппом якобы была организована философская школа? Если так, то это воспоминания о Греции.
Альбион – это нынешняя Англия. По сути в воспоминаниях старого спутника Вадима промелькнула практически вся Европа: северо-запад, север, юг, запад. Обратите внимание: отсчет мест героя поэт ведет по часовой стрелке, напрочь забытой в Западной Европе. Воин-новогородец воевал почти по всей Европе, а официальная история нас уверяет, что Великий Новгород своих войск не имел, военного флота не держал, ни с кем не воевал, а от потенциальных захватчиков всегда откупался.
Теперь интересно было бы узнать, что наполняло потерянные или уничтоженные самим поэтом страницы поэмы.
Приведенные здесь строки из «Вадима» не могут стать иллюстрацией к официальной истории России и к «Истории», написанной Карамзиным. Не потому ли поэма никогда не выходила отдельным изданием, ее весьма редко включают в сборники избранных произведений Пушкина?
Напомню, что разговор-то мы начали о пушкинской поэме «Братья разбойники». В дошедших до нас отрывках этой поэмы Пушкин по сути справился с поставленной задачей - сделал Карамзину яркую иллюстрацию к официальной истории.
В России поэму «Братья разбойники» не очень-то жалуют, а западному читателю она, видимо, помогает лучше понять загадочную русскую душу и истоки русской агрессивности. Похоже, что так.
Начинается поэма, как уже отмечалось, с отрицательной конструкции, которые так любил Карамзин и использовал почти всю жизнь. А потом сообщается, что
За Волгой, ночью, вкруг огней
Удалых шайка собиралась.
Обратим внимание на слово шайка. Вообще-то так называли морское или речное судно, барку, лодку, корабль, а потом, видимо, стали называть и команду таких судов, собранную для не совсем благородных целей. Шайка – это банда, в ней собраны не люди одного уровня или возраста как в профессиональных командах, а разные и по взглядам, и по целям, и по комплекции; кто придет, того и принимают. Немецкий аналог – Bande – указывает еще и на пеструю смесь. Пушкин, кстати, тоже говорит о разношерстном составе шайки.
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
Из хат, из келий, из темниц
Они стеклися для стяжаний.
И тут же поэт уточняет:
Живут без власти, без закона.
Меж ними зрится и беглец
С брегов воинственного Дона,
И в черных локонах еврей,
И дикие сыны степей,
Калмык, башкирец безобразный,
И рыжий финн, и с ленью праздной
Везде кочующий цыган!
От этих строк веет той самой официальной историей, которая была создана иностранными историками-академиками, а вслед за ними Карамзиным, делалась она по каким-то своим шаблонам, образцам и представлениям, а вовсе не по реальным фактам и делам, не по действительным документам, актам, ярлыкам, указам, приказам, биографиям выдающихся людей. Нас только убеждают, что русская история создавалась по событиям прошлого, а она, похоже, создана по образцам, потому так много легендарного, не подкрепленного фактами, противоречивого и неправдоподобного, потому часто концы с концами и не сходятся. И Пушкин идет по такому же пути.
Опасность, кровь, разврат, обман —
Суть узы страшного семейства;
Тот их, кто с каменной душой
Прошел все степени злодейства;
Кто режет хладною рукой
Вдовицу с бедной сиротой,
Кому смешно детей стенанье,
Кто не прощает, не щадит,
Кого убийство веселит,.
Как юношу любви свиданье.
Шайки разбойников стали опасностью для существования империи. С ними началась непримиримая борьба.
Википедия доносит, что Во;лжское (Во;лгское) каза;чье во;йско (во;лжские казаки;, волгари;, во;лгцы) — военное казачье формирование на средней и нижней Волге. Официально образовано в 1734-м году указом императрицы Анны Иоанновны. За участие в восстании Емельяна Пугачева упразднено в 1777 году указом императрицы Екатерины II.
Случай с побегом колодников произошел на Днепре. Об этом указывал сам Пушкин в переписке с друзьями. А описывается в поэме Волга. Почему? Да потому что казачья вольница на Днепре была уничтожена еще при Екатерине Второй. Запорожская сечь была распущена, крестьяне попали в крепостную зависимость. А Дон и Волга еще какое-то время оставались в значительной мере свободными, где еще помнили славное прошлое, знали, что здесь базировалась профессиональная военная организация великой империи – орда. И казачьи станицы по Дону и Днепру еще помнили о куренях, еще занимались разведением лошадей и поставляли хорошо подготовленных наездников для царской армии. А официальная история о казачестве в доромановский период уже не помнит. И не в состоянии объяснить, каким образом юг России превратился в край разбойников.
Объединяться многих и заниматься противоправными делами заставила нужда. Судите сами. В прошлом, в доромановские времена, казаки были профессиональными воинами, они умели воевать и готовы были послужить отечеству. Достаточно внимательно почитать повести первой половины XVII века о взятии Азова, об азовском осадном сидении, чтобы увидеть, в каком положении оказались профессиональные воины с воцарением Романовых: их просто бросили, орде перестали оплачивать труд, власти перестали заботиться о пополнении ее рядов рекрутами.
(Кстати, рекруты – это количество новобранцев, которое оговорено договором. Нас-то уверяют специалисты, что слово заимствовано через польский из немецкого или французского, а у слова-то русский корень рек, тот же корень, что и в словах оброк, оброчный, обреченный. Рекрут - обреченный, оговоренный условиями, поступивший в соответствии с договором).
Дорвавшись до власти на московском престоле, Романовы перестали привлекать к боевым действиям профессиональные казачьи войска. А что казакам оставалось делать? По старым законам казаки всецело отдавались службе, они не могли иметь личных хозяйств, заниматься каким-либо промыслом до истечения срока их службы. Для многих выход оставался один – заняться самообеспечением. Вот откуда такая пестрота национальностей и состояний.
Пушкин нашел очень точное слово для характеристики их деятельности - для стяжаний.
В немецком переводе цель таких шаек-банд объяснена словами Gesetzlos ohne Aufsicht leben – «незаконно без надзора жить». Согласитесь, что это не одно и то же.
А далее Пушкин создает психологический портрет участников шайки. От этого образа веет холодом, жуткий получился портрет.
Опасность, кровь, разврат, обман –
Суть узы страшного семейства.
И наконец, поэт говорит об их каменных душах, о привычке к убийствам, о невозможности прощать и щадить. Эти строчки уже приведены.
Вот этим описанием Пушкин иллюстрирует ту историю, которую заказали Романовы. Им было выгодно представить юг России, который не очень-то признавал их власть, зоной нечеловеческой жестокости. И Пушкин, как говорится, клюнул на эту приманку.
Факт с Днепра он перенес за Волгу, не учитывая того, что в южных районах России более, чем где-либо на территории России, преобладали коллективные формы руководства, действовали советы, рады и казачьи круги, а Романовы принесли в Россию жестокий авторитарный режим. И Пушкин подыграл Романовым своей поэмой. По поэме Пушкина, довольно честного русского поэта, западный читатель судит об истоках характера русского человека.