Роже де Турневиль был в кругу друзей. Он сидел верхом на стуле, держа сигару в руке, время от времени выдыхал колечко дыма и рассказывал.
«Мы сидели за столом, когда слуга принёс письмо. Папа открыл его. Вы хорошо знаете папу, который думает, что временно исполняет обязанности короля Франции. А я зову его дон Кихотом, потому что он 12 лет сражался с ветряными мельницами Республики, не зная хорошенько, было ли это во имя Бурбонов или орлеанистов. Сегодня он держит копьё во имя одних орлеанистов, потому что остались только они одни. Во всех случаях папа считает себя первым дворянином Франции, самым известным, самым влиятельным, главой партии, и, так как он – бессменный сенатор, он считает, что занимать королевский трон – малонадёжное дело.
Что касается мамы, это душа папы, душа королевства и религии, правая рука Бога на земле и бич вольнодумцев.
Итак, когда мы сидели за столом, принесли письмо. Папа открыл его, прочёл и сказал маме: «Твой брат при смерти». Мама побледнела. О моём дяде почти никогда не говорили в доме. Я совсем его не знал. Я только знал из окружающих разговоров, что он вёл жизнь Полишинеля. Он промотал своё состояние с бесчисленным количеством женщин и теперь оставил себе только двух любовниц, с которыми жил в маленькой квартирке на улице Мучеников.
Бывший пэр Франции, бывший полковник кавалерии, он, по словам окружающих, не верил ни в Бога, ни в дьявола. Сомневаясь в будущей жизни, он всячески испоганил жизнь настоящую и стал живой язвой в сердце мамы.
Она сказала: «Дайте мне письмо, Поль».
Когда она закончила читать, я попросил взять его, в свою очередь. Вот каким оно было:
«Гаспадин граф, я щитаю сваим долгам извистить вас о том, что ваш шурин маркис де Фюмроль умираит. Вазможно, вы захатите распарядится. Ни забутьте, что я вас придупридила. Преданая вам Мелани».
Папа пробормотал: «Надо принять меры. В моём положении, я должен проследить за последними моментами жизни вашего брата».
Мама ответила: «Я пошлю за аббатом Пуавроном и спрошу его совета. Затем я пойду к брату с аббатом и с Роже. Вы, Поль, останьтесь здесь. Вам не нужно себя компрометировать. Такие вещи должна и может делать только женщина. Но для политика в вашем положении – это другое дело. Противники могут использовать это против вас».
«Вы правы, - сказал отец. – Поступайте так, как считаете нужным, дорогая».
Через четверть часа в гостиную вошёл аббат Пуаврон, и ситуация была рассказана, проанализирована и обсуждена со всех сторон.
Если маркиз де Фюмроль, один из виднейших людей Франции, умрёт без помощи религии, на знать в общем и на графа де Турневиля в частности падёт тяжёлый удар. Вольнодумцы восторжествуют. Грязные газетёнки будут мусолить эту историю полгода, имя моей матери будет втоптано в грязь, о ней будут писать социалистические листки. Мой отец будет сокрушён. Нельзя допустить такого.
Немедленно решились на крестовый поход, который будет возглавлен аббатом Пуавроном, маленьким толстеньким человечком, от которого исходил тонкий запах духов – это был настоящий викарий большой церкви в знатном и богатом квартале.
Запрягли ландо, и мы отправились втроём: мама, кюре и я.
Решили, что сначала мы повидаем мадам Мелани, автора письма, которая должна была быть консьержкой или служанкой моего дяди.
Я в качестве разведчика вышел перед 8-этажным домом и вошёл в тёмный коридор, где с большим трудом различил нишу портье. Тот посмотрел на меня с недоверием.
Я спросил:
- Как я могу увидеть мадам Мелани?
- Не знаю такую!
- Но я получил письмо от неё!
- Возможно, но я её не знаю. Это содержанка?
- Нет, это бонна, вероятно. Она написала мне с просьбой о месте.
- Бонна?.. Бонна?.. Наверное, это от маркиза. Посмотрите у него сами, шестой налево.
С того момента, как я сказал, что ищу не содержанку, он подобрел и дошёл со мной до коридора. Это был высокий тощий мужчина с белыми бакенбардами, с видом церковного сторожа и величественными жестами.
Я взбежал по длинной лестнице, не осмеливаясь касаться перил, и осторожно постучал 3 раза в левую дверь на шестом этаже.
Она немедленно открылась, и огромная неряшливая женщина заполнила проход, держась раскрытыми руками за ручки.
Она пробурчала: «Что надо?»
- Вы – мадам Мелани?
- Да.
- Я – виконт де Турневиль.
- А, хорошо! Входите.
- Дело в том… внизу ждёт мама со священником.
- А, хорошо… Сходите за ними. Но остерегайтесь портье.
Я спустился и привёл маму, за которой шёл аббат. Мне казалось, что я слышу за нами ещё чьи-то шаги.
Когда мы оказались на кухне, Мелани предложила нам стулья, и мы сели, чтобы посовещаться.
- Он очень плох? – спросила мама.
- Да, мадам, он долго не протянет.
- Он расположен увидеть священника?
- О!.. Не думаю.
- Я могу его увидеть?
- Ну… да… мадам… только… только… его девицы рядом с ним.
- Какие девицы?
- Ну… ну… его хорошие подружки.
- Ах!
Мама покраснела.
Аббат Пуаврон опустил глаза.
Это начало меня забавлять, и я спросил:
- А что, если я войду первым? Посмотрим, как меня примут, и я смогу приготовить его, возможно.
Мама, которая не разглядела моего подвоха, ответила:
- Да, сынок.
Но где-то открылась дверь, и женский голос прокричал:
- Мелани!
Толстуха ответила:
- Что угодно, мамзель Клер?
- Омлет, и побыстрее.
- Минуту, мамзель.
Повернувшись к нам, она объяснила:
- Омлет с сыром. Они всегда просят его к двум часам.
Она немедленно разбила яйца и начала яростно их взбивать.
Я вышел на лестницу и дёрнул верёвку звонка, чтобы официально заявить о своём визите.
Мелани открыла, провела меня в прихожую, пошла сказать дяде обо мне и затем вернулась за мной.
Аббат спрятался за дверью, чтобы появиться по первому знаку.
Определённо, я был удивлён увидеть дядю. Он был очень красив, очень торжественен, очень моден, этот старый жуир.
Он сидел, почти лежал в большом кресле, его ноги были укутаны одеялом, длинные белые руки свисали вдоль ручек, и он ждал смерти с библейским достоинством. Белая борода падала ему на грудь, седые волосы свисали до щёк.
За его креслом стояли две молодые женщины, две маленькие пухлые женщины, которые с вызовом смотрели на меня дерзкими глазами. Они были одеты в нижние юбки и в пеньюары, с голыми руками, чёрные волосы были распущены, они были обуты в расшитые золотом восточные туфли, которые оставляли открытыми лодыжки и показывали шёлковые чулки. У этих женщин рядом с умирающим был вид аморальных персонажей с символической картины. Между креслом и кроватью стоял столик, на котором лежала скатерть, стояли 2 тарелки, 2 стакана с вилками и ножами, и всё ожидало омлета с сыром, который только что заказали Мелани.
Дядя произнёс слабым, но отчётливым голосом:
- Здравствуй, мальчик мой. Ты пришёл поздно меня повидать. Наше знакомство будет недолгим.
Я пролепетал:
- Дядюшка, это не моя вина…
Он ответил:
- Да. Я знаю. Это вина твоих родителей… Как они?
- Хорошо, спасибо. Когда они узнали, что вы больны, они послали меня узнать новости.
- А! А почему они сами не пришли?
Я поднял глаза на девиц и сказал осторожно: «Это не их вина, если они не пришли, дядюшка. Это было бы тяжело для отца и невозможно для мамы. Войти сюда…»
Старик ничего не ответил, но протянул мне руку. Я взял её и пожал. Она была бледна и холодна.
Дверь открылась: вошла Мелани с омлетом. Женщины немедленно сели за стол и начали есть, не отводя от меня глаз.
Я сказал: «Дядюшка, для мамы было бы огромной радостью вас обнять».
Он прошептал: «Я тоже… хотел бы…» и замолчал. Я не находил, что сказать, и был слышен только стук вилок по фарфору и тихое жевание.
Но аббат, ожидавший за дверью, увидел наше смущение и решил, что дело в шляпе. Он счёл, что для него настал момент показаться.
Мой дядя был так изумлён этим появлением, что сначала застыл, затем широко раскрыл рот, словно хотел проглотить священника, а затем громко крикнул с яростью:
- Что вы здесь делаете?
Аббат, привыкший к сложным ситуациям, не отступил и прошептал:
- Я пришёл от лица вашей сестры, господин маркиз, это она меня прислала… Она была бы так счастлива, господин маркиз…
Но маркиз не слушал. Он трагическим и великолепным жестом указал на дверь и сказал, задыхаясь:
- Вон… вон… вор человеческих душ… Вон, вор человеческой совести… Вон, стервятник! Аббат попятился, и я тоже, мы попятились к двери, наталкиваясь друг на друга, а отмщённые женщины встали, не доев омлет, и заняли места сбоку кресла, положив руки на его руки, чтобы его успокоить, чтобы защитить от преступных происков Семьи и Религии.
Мы с аббатом нашли маму на кухне. Мелани вновь предложила нам стулья.
- Я знала, что это не сработает, - сказала она. – Нам нужно придумать что-то другое, иначе он ускользнёт от нас.
Мы продолжили совещаться. Мама предлагала одно, аббат – второе, я – третье.
Мы обсуждали дело около получаса, как внезапно шум падающей мебели и дядины крики заставили нас вскочить.
Мы услышали через двери и перегородки: «Вон… вон… негодяи… пройдохи… вон, мерзавцы… вон… вон…»
Мелани бросилась туда, затем позвала меня на помощь. Я прибежал. Перед дядюшкой, который приподнялся от гнева, почти встал и зычно кричал, стояли два человека, которые, казалось, ждали, что он сейчас умрёт от ярости.
По длинному смешному сюртуку, по длинным английским туфлям, по виду уволенного учителя, по стоячему воротничку и белому галстуку, по прилизанным волосам, по униженной фигуре фальшивого священнослужителя нечестивой религии я немедленно узнал в первом человеке протестантского пастора.
Второй был консьержем, который принадлежал к реформированному культу, последовал за нами, увидел нашу неудачу и послал за своим священником в надежде на лучший исход.
Казалось, дядя сошёл с ума от ярости! Если вид католического священника, священника его предков, раздражил маркиза де Фюмроля, ставшего вольнодумцем, то вид священника, приведённого портье, просто вывел его из себя.
Я схватил мужчин под руки и вытолкал так резко, что они обнялись два раза, проходя через дверные проёмы, ведущие на лестницу.
Затем я вышел, в свою очередь, и вернулся на кухню, в нашу штаб-квартиру, чтобы спросить совета мамы и аббата.
Но испуганная Мелани вбежала с криками: «Он умер… он умер… идите скорее… он умер».
Мама бросилась в спальню. Дядя лежал на полу, на паркете, и не шевелился. Я действительно подумал, что он умер.
Мама была великолепна. Она пошла прямо на девиц, которые стояли на коленях у тела и пытались его приподнять. Указав на дверь величественным, царственным жестом, она произнесла:
- Теперь ваш черёд уйти.
И они ушли, не протестуя, не сказав ни слова. Надо добавить, что я был готов вытолкать их с той же живостью, что и пастора с консьержем.
Тогда аббат Пуаврон причастил дядю по всем правилам и отпустил ему грехи.
Мама рыдала рядом с телом.
Внезапно она воскликнула:
- Он меня узнал! Он пожал мою руку! Я уверена, что он меня узнал!!!.. и что поблагодарил!.. О, мой Бог! Какая радость!
Бедная мама! Если бы она поняла или догадалась, кому была адресована эта благодарность!
Дядю положили на кровать. На этот раз он был действительно мёртв.
- Мадам, - сказала Мелани, - у нас нет простыни, чтобы его завернуть. Всё бельё принадлежит девицам.
Я смотрел на омлет, который они не доели, и мне хотелось смеяться и плакать одновременно. В жизни иногда случаются забавные моменты и ощущения!
Мы устроили дяде роскошные похороны, на могиле были произнесены 5 речей. Сенатор барон де Круасель доказал в неподражаемых терминах, что Бог всегда выходит победителем. Все члены партии роялистов и католиков шли за гробом с энтузиазмом триумфаторов, говоря об этой прекрасной смерти после слегка бурной жизни».
Виконт Роже замолчал. Его друзья смеялись. Кто-то сказал: «Ба! Да это просто история об обращении грешника in extremis*”.
--------------------------------------
*In extremis (лат.) – на грани, у последней черты.
5 октября 1886
(Переведено 2 сентября 2017)