Предназначение

Евгения Шапиро
     Наш город стоит на холме. Лента реки, извиваясь, огибает холм и убегает. Холм рассечён на части огромными оврагами. Их даже оврагами не назовёшь: многовековые промоины. Представляю, как в ледниковый период до нас добралось ледяное чудовище, желавшее всю планету поглотить. Упёрлось в наши холмы острым рогом, вспороло холм, вгрызлось в землю, отодвинуло пласты, растеряло мощь... и дальше не двинулось. Остановилось. Здесь и растаяло. С тех пор и остались на нашей земле два огромнейших длинных оврага, которые называют верхним и нижним судками. А уж между ними и выстроили город, где и дома, и деревья, как полагается. С природой не поспоришь: где позволила, там и примостились люди.
     Чтобы общественный транспорт по городу ходил, насыпали дамбы через овраги. Столько километров в объезд вышагивать никому не хотелось, а через овраг по лестницам через крутые горки перебираться, так это точно физкультурником надо быть.
     А позже, когда частный транспорт перестал быть предметом роскоши, лет двадцать назад, построили через овраг мост на длиннющих сваях, Торчат как ноги у цапли. Общественный транспорт по мосту не пустили, поэтому все сокращали дорогу пешком, как снующие по тропам муравьи. Узкие тропы, прижатые к перилам моста, для людей и две широкие полосы в центре – для машин. Идёшь по мосту и взгляд сверху утыкается в верхушки десятилетних, а может, и столетних деревьев, которые остаются далеко внизу.
     Я старалась там не ходить – боялась высоты. При падении человека с любого моста над рекой – оставалась хоть крохотная надежда на выживание. Этот же мост лишал любых иллюзий, потому что водяной подушки под ним не было. А бегущий по дну маленький ручей, через который легко перепрыгнуть даже ребёнку, не мог спасти никого.
     А потом все страхи показались ерундой: в знойном июле умер любимый человек. Умер дома, оставив мне свой последний выдох, с которым теперь предстояло жить. Вы когда-нибудь принимали последний выдох? Когда уже не спросить, что он значит: доверие к тебе или усталость от тебя?
     Человек ушёл, а с ним и его любовь к тебе. Искренняя, без условий и условностей. Я живу дальше, но уже без его любви, недолюбленная. Оказалось, эта любовь занимала в душе много места, а теперь там пустота.
     Катафалк ехал кратчайшим путём – через мост. Кладбище было недалеко.
Ливень начался, когда гроб опускали, и уже не переставал до вечера. Небо сопереживало моей потери. Говорят, дождь провожает добрых людей. Может, он ещё и наказывает провожающих, что не смогли уберечь?
     Все вымокли до нитки. Обратная дорога домой показалась не просто долгой. Словно нам все пути перегородило. Может, дождь знал, что человеку страшно там оставаться одному. Может, не хотел нас отпускать? За дождевой стеной мост еле просматривался. Под водой скрылись пешеходные дорожки, по бокам смутно даже не угадывались, а лишь предполагались ограждения, которые должны были там стоять.
     Потоки воды с шумом плескались по бетону, образовывая завихрения у края, и журчащими ручьями стекали в пропасть. В высоте парила Река. Земли за дождём не виделось, словно всё вокруг растворилось, и мира больше не существовало, как и прежней жизни.
     Легковые машины разворачивались ещё при подъезде к мосту. А мы в автобусе проехали через это водопадение. Похороны, ливень, мост, залитый водой, поминки – всё слилось в сознании во что-то страшное.
     На работу ездила с двумя пересадками, в объезд, лишь бы не оказаться на мосту. И лишь дорога к кладбищу всегда вела через него.
     Поэтому я так перепугалась в ту ночь.
     Мост рушился в шаге от меня... Сердце ухнуло, испуганно, отчаянно забилось. Кровь разогналась, жар охватил тело. Даже проснувшись с трудом поверила, что крушение моста только во сне.
     День переживала, пыталась разгадать значение виденного. Через день я забыла о сне, потому что раздался звонок друга юности.
     Сбежала с работы проводить в последний путь знакомую. Красные гвоздики на снегу – при жизни я ни разу не подарила ей цветов. Ведь даже в голову не пришло. Иногда забегала в обед с шоколадкой, кофе пили. А цветы, вроде, повода не было принести. Просто так, без всякого повода, нельзя было подарить?  Неужели я совсем твердокаменная?
     Почему мы встречаемся так редко и каждый раз на похоронах? Хочется переломить ситуацию. Но жизнь засовывает в быт, суету, от которых никуда не деться.

***

     Мост падал тихо, без звука, как в замедленной съёмке. Охватило отчаяние, которое сковало все мышцы. Проснулась в слезах.
     Стояла жара. Телефонный звонок, раздавшийся через два дня, вырвал меня с работы и призвал в ту же квартиру попрощаться с хозяином дома. Через полчаса я уже примчалась. Он совсем недавно приходил ко мне на работу. Просто поговорить. Отвлеклась от дел, сколько позволили. Белые розы: первые и последние в нашем общении – ему.
     Друг, который вызвал меня сюда по телефону, скромно сидел в коридоре на табуретке, словно мысленно отстранялся от всех. Брат был ему очень близким человеком по жизни.
     Я не отрываю взгляд от друга. Медленное узнавание до мелких морщинок и пятнышек изменившегося лица с обновившимися чертами, а потом стремительное замещение в памяти старого образа на новый, который становится единственно возможным.
     Людей вокруг много. Похороны всегда собирают толпу, в которой все одиноки. В такие минуты важно, чтобы рядом был человек, с кем можно вместе помолчать. О чём можно в такое время говорить?
     Вечер. В квартире за бокалом вина засиделись мы, без хозяев, которые не вернутся. Это совсем неправильно, что встречаемся лишь по поводу чьего-то ухода. Прямо-таки похоронная череда. Ну, почему никто не позвонил раньше? И редкие встречи с дорогими людьми обесценены – я не хочу больше встречаться с ними такой ценой.

***

     Но нельзя же из-за случайных снов бояться жизни? Я иду к знакомой по мосту через реку под палящим солнцем. Под футболкой стекает пот, и вдруг тело содрогнулось от ледяного озноба, через минуту всё прошло. Замёрзнуть в летний полдень? Не к добру.
     Стираю мысленно всё плохое, чему не дала появиться, рисую сочными красками день вокруг себя: такой, какой есть. А время замерло и терпеливо ждёт, когда я прорисую листочки на дереве, чтобы донести до меня их шелест.
     В сон этот мост приходит через год. И что? К кому, куда бежать? Что спросить или сказать?
     Через два дня тихий голос в телефоне.
– Витя утонул в реке рядом с домом. За мостом.
     Разве могут уходить восемнадцатилетние?
– Этого не может быть.
     А в ответ слышен плач. Водопадение.
     Его мама на кладбище подходила к каждому и повторяла:
–  Ходите в горы, ездите на кортах, только не заплывайте далеко.
     Крёстные мальчика все дни рядом – шаг за шагом отводят её от края. И только вера в божественное, что он никуда не ушёл, что всегда будет рядом с ними, оставляет её на плаву жизни.
     И мысль, как дятел, стучит в голове: могла ли я предвидеть? Могла ли оттащить от беды? Что за наказание: почувствовать, но не понять, не помочь?

***
     Месяц назад в моём сне снова обрушился мост. Незнакомый.
     Дождавшись, когда утро разбудило всех, я стала названивать друзьям:
– У вас всё нормально? Вы здоровы? Пожалуйста, ведите себя хорошо.
      Тревога не проходит. Обратилась к психологу.
– Что значат эти сны? Простое совпадение? Что ждать в этот раз? Снова произойдёт несчастье?
– Не любишь ты мосты. вот они и снятся. А вспоминаешь о них, когда что-то  плохое случается. Кончились твои мучения. Запас плохого исчерпан. Теперь всё будет хорошо.
     Мне хотелось его расцеловать. Какой счастье, мои сны больше ничего не значат. И мне не надо бояться засыпать этой ночью.
     Прошло три недели. Мне было стыдно за свой порыв, когда я обзванивала людей, пугая вопросами, выясняя об их здоровье, досаждая наставлениями. Я больше никому не звонила, спряталась в норке.
     Звонок был неожидан:
– Мы не хотели тебя тревожить. Две недели назад похоронили крёстного Вити. Он утонул. И тоже два метра глубины.
– Там же?
– Нет. Около Чёрного моста.
     Два метра. Всего на пятнадцать-двадцать сантиметров больше их роста. Встал на цыпочки или оттолкнулся от дна – и вот он, глоток воздуха, дарующего жизнь. И эта близость не достигнутого спасения – делает уход нелепым и предрешённым.
     Нечего сказать. Мосты разные, а исход – один.
     В чём моё предназначение? Что надо успеть сделать, сказать? Зачем подавать знак, если нет возможности предостеречь, предотвратить?
     Не дано. Или я не поняла эти знаки? Но зачем-то они мне снились? Что я должна сделать?
     Я иду на встречу со школьниками. На меня смотрят внимательные глаза.
– Жизнь, это не компьютерная игра, где  можно всё выключить, снова зайти в игру и получить новые жизни. А у людей в наличии – одна жизнь. И нельзя вернуться назад и что-то исправить. Но можно пойти дальше.
   Многое, что кажется ценным – суета и тщеславие. Самое прекрасное, что есть на свете – сама жизнь. А мы суетимся, отвлекаемся на пустяки, обижаемся, копим обиды, лелеем их, растим, а потом несём через всю жизнь. Пока возимся с обидами, жизнь может пройти мимо.
 Мы отвечаем не только за себя, а и за тех, кто нас любит, родителей, поэтому должны дорожить подаренной жизнью.
Счастье – оно в самой жизни. Станет трудно, вспомните, что скоро всё изменится, потому что всё живёт в движении. Продержитесь. А потом поднимайтесь и живите дальше. Чтобы быть счастливыми.
   Глаза детей светятся пониманием.
Заблуждаюсь? Слишком наивная? Но мосты мне больше не снятся.
   У каждого есть предназначение. Сберечь кого-то, пока живы, предостеречь, согреть вниманием, понять – может, и в этом есть предназначение?