Человек

                «У каждого святого есть прошлое,
                У каждого же грешника есть будущее»
                Оскар Уайльд

Жил-был дед.
Может и не так стоит начать. Возможно, стоит начать с самого начала этой истории.
Жил-был человек.
И опять не так.
Ещё раз попробую рассказать с такого начала, с какого мне будет удобнее поведать о том, что произошло в том грибном походе.
В прекрасный и погожий осенний день мы с друзьями, нас было трое вместе со мной, отправились в лес за грибами. Но простого леса нам не надо было. Нас тянуло в нехоженые чащи. В такие дали, где нога человеческая не ступала.
Впереди нас ждала тайга. И у нас была, как нам казалось, целая вечность впереди.

Экипированные в лучших традициях, мы были готовы провести в лесу не одну неделю, как предполагали, а пару месяцев минимум.
Уехали мы от последнего населенного пункта километров на четыреста. И успокоились. Ну, думаем, теперь-то уж точно попали в места, человеком непосещаемые с давних пор.

Распаковались, установили палатки. Разожгли костёр, картошки напекли, чаю напились, наговорились от души обо всём. А потом насладились печеным картофельным деликатесом и улеглись спать. Очень сильно надеясь, что утро придет солнечное, и грибов нарастет ещё больше.

Утро и впрямь порадовало, оно встретило нас теплом и ясным безоблачным небом. Мы, позавтракав, закрепили на спине корзины в рюкзаках, и отправились в путь. У каждого была  с собой рация, мало ли что может случиться. Взяли её специально, чтобы не бегать потом друг за другом и не исходить криком, ежели кто заблудится ненароком.

Сначала пошли гурьбой, а затем разбрелись в разные стороны.
Я увлеченно рассматривал совсем не поверхность травяную и мшистую, а тянулся взглядом к макушкам деревьев и просветам меж ними. Так увлекала меня природа, что я почти забыл, зачем мы приехали. А наткнувшись на реку, потрогал её воды, и был удивлен, что вода теплая.

Раздевшись, я бросился в реку, и брызгался в ней словно в ванне. Радовался как ребенок, в общем. Но, всё же вспомнив, что в лес-то мы приехали за грибами, вышел, оделся, обулся, поговорил по рации с друзьями. Все были на связи и все уже спешили к палатке варить и сушить трофеи. Я сказал, что выдвигаюсь тоже к лагерю, надеясь на то, что на обратном пути насобираю грибов так много, что хватило бы у меня сил унести их.

Уж как я не заметил дерева поваленного, не знаю. Может оно заросло мхом так, что не отличалось от поверхности, не мог припомнить. Но зато отпечаталось в памяти то, что запнулся я в тот момент, когда увидел метрах в пяти от себя целую плантацию боровиков. Я начал падать, но вместо того, чтобы упасть на поверхность земли, я продолжал падать и падать дальше. Будто у земли закончилась твердь. А потом сознание и вовсе покинуло меня.
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на мху белом и упругом, корзина моя рядом стоит, полная доверху боровиков, а невдалеке от меня сидит старик худой белобородый.

Я привстал, опершись на локоть. И уставился на деда.
- Здравствуйте! – проговорил ему.
- Здравствуй, сынок, - ответил мне дед. - Крепко ты упал в яму у камня медного. Насилу тебя вытащил оттуда. Уж думал я, что разбился ты насмерть. Но нет, слава Богу, жив оказался. Только вот побоялся тебя дальше перемещать. Пощупай себя, целы ли твои кости.

Я пошевелил ногами, руками, головой. Попробовал встать, что-то сильно защемило в спине. Я закричал от боли, пронзившей тело насквозь.
Дед всполошился.
- Ох ты, бедняга! У тебя, похоже, спина убилась. Полежи чуток. Сейчас помогу тебе, - проговорил он.
И, схватив гриб, что взял не из моей корзины, а из своей котомки, завернул его в тряпицу белую, намял руками, да и поднес мне эту кашицу грибную к губам. Гриб пах не грибом, а свежей малиной, солнечным утром, прохладной рекой, молоком топленым и сеном свежим. Я открыл рот и с удовольствием съел всю мякоть.

После этого я плохо помню время. То есть я его помню, но как в замедленном фильме все действия происходили, так мне показалось.
Дед расстелил на мху свой плащ, перевалил меня туда потихоньку, стараясь не повредить мне ничего. Хоть и худ дед был, но сила в нём чувствовалась богатырская. А я и не чувствовал ничего. Ни боли, ни каких-то других ощущений, будто сон со мной случился наяву.

И дед резво поволок меня по мшистому ковру леса. Я рассматривал верхушки ветвей, слушал пение лесных пичуг, но сам ничего не в состоянии был сделать.
Дед дотащил меня к избе, а потом, поставив меня на ноги, как раненого бойца, завёл в дом. Там уложил меня на широкую лавку, подложив под голову что-то пахучее. Дал мне выпить настой, что достал из печи. И я уснул.
Проснувшись, вспомнил, что ребята ждут меня у костра, ждут, переживают. Я позвал деда.

- Дед! Подойди ко мне, пожалуйста, очень ты нужен мне.
 Дед вынырнул из-за занавески у печи.
- Чего тебе, сынок? – спросил ласково.
- Дед, посмотри у меня в рюкзаке, в кармане, рация. Мне надо ребятам своим сообщить, где я. И что жив я. Переживают ведь они.
Дед потрогал карманы рюкзака. Но в том кармане, где хранилась рация, было пусто. Видно рация выпала при моем падении в яму.

- Не переживай, сынок, я им сообщу сейчас о тебе, расскажу значит, что у тебя всё в порядке, но что тебе надо день-два полежать.
- Да с чего же ты, дед, телеграфировать будешь? – спросил я.
- Да неужто думаешь, что в глухом и дальнем лесу и связи нет никакой? Не думай, не переживай. Сейчас передам о тебе весточку.
И дед вышел из избы. Я услышал со двора треск и свист такой, какой бывает при настройке рации. А потом голоса невнятные раздались.

Дед вернулся в избу, и сказал мне:
- Вот и нет причин тебе кручиниться, милок. Сказал я твоему Мишке, что полежишь ты у меня денек, другой, а потом или они придут за тобой, или я провожу тебя к ним.
Я удивился конечно тому, что он знает имя моего друга, но потом сообразил, что ведь говорил он с ним. А как же он объяснил про меня, ведь я не говорил деду своего имени. И я задал старику вопрос:
- А как же вы, дедушка, говорили с Мишкой? Обо мне-то вы как ему сказали? Ведь для того, чтобы объяснить про меня, да про спину, надо ведь имя ему моё было назвать. А я вам не говорил имени своего.

- Ты удивляешь меня, отрок, - ответил дед. - Мне и говорить об этом не надобно. Я и без этого знаю имя твоё, и родителей твоих, и сестер твоих.
- Как же так? – удивился я сверх меры. - Ты колдун что ли? Или знахарь? Или волхв? Или ворожей? Как называют тех, которые всё про всех знают?
- Нет, ошибаешься ты, мой хороший. Ни одно название из тех, что ты назвал, не имеет ко мне отношения никакого, - промолвил старик с какой-то грустью в голосе. - Ты, Митенька, и сам поймешь, о чём я говорю тебе, чуть позже. Но для этого мне придётся рассказать тебе о себе. Возможно, что и зря я это сделаю, но что-то говорит мне, что не зря. Знаешь, сынок, нет на земле этой случайностей. Теперь и я об этом знаю, хоть и не учился этому и не читал об этом, но внутри у меня есть теперь какое-то неведомое мне раньше чувство, я понимаю всё так, будто вижу мир весь изнутри. И не только мир, а людей, птиц, травы, дерева. В общем всё. Но случилось это почти само по себе. Как-то внутри, будто зрело-зрело что-то долго, а потом вдруг как плод вырос. Да не простой плод, а с пониманием всего, что есть вокруг меня, и что есть я и мир.
Я сделал круглые глаза, не понимая вообще, о чём дед говорит.

Дед как почувствовал моё непонимание, и промолвил:
- Ничего можешь ты не понять до поры. А пора у всего своя. Как у осени своё время, и как у утра своё время. Торопить не надо никогда ничего. Но чтобы  к тебе не только понимание пришло, как я могу, не зная тебя, знать о тебе всё и о твоих родителях, придётся мне всё же поведать о себе. На понимание твоё я всё же рассчитываю, да и помощь своим рассказом о жизни своей непутевой тебе может окажу. Потому как ты, слушая, как люди разные живут, поступать может по-другому будешь. Хотя и говорят, что только свой опыт приносит пользу.
Ну слушай же, - и дед начал рассказывать мне о себе.

Не имеет значения мое имя, потому как имя своё я опозорил своими делами. Имя сейчас моё - дед. И мне нет места и сейчас среди людей. Я своими делами темными только отягощал людской род. Я разбойничал.
Ох, сколько крови мною было пролито, скольких деток малых я оставил без родителей, а сколько жен не дождалось своих мужей - и не счесть.
Конечно, в те далекие времена я жил не тужил, и беды не знал. Пил и ел из драгоценной, царской посуды и прислуживали мне только красавицы. И счастье, как мне казалось, вот оно, живёт со мной в обнимку.

Так ведь мало того мне было, что сам разбойничал. Я ведь, окаянный, ещё и народ с толку сбивал. Скольких ребят загубил. И подумать-то теперь страшно. Матушкам их как помолиться теперь, что увёл сыновей из дома отеческого, да не просто увёл, а в путь-дорогу дальнюю да страшную снарядил? Обещал им горы золотые, обещал, что как сыр в масле будут. Беды не увидят, что станут не голытьбой и нищетой, а богачами.

Ох, Митюша, прости меня, что говорю тебе эти страшные слова. Да не только слова страшные, дела-то какие. Чёрные, смрадные дела. Плохо вспоминать о том, да не о себе кручинюсь, что уж я? Теперь только прошу Господа, чтоб не мне спасение послал, а душам, мною загубленным. Какое уж мне спасение? Чернее чёрта страшного я. А дел горьких наделал за жизнь свою столько, что за тысячу жизней не отмолить будет. Но я все молюсь теперь денно и нощно. И буду делать молитву свою до скончания веков.

О себе печься да кручиниться не приучен, а теперь уж по-другому жизнь моя закружилась. Стыдно мне, Митенька, за себя просить. Хоть слово одно за себя и то язык не поворачивается сказать. Прошу Господа простить те души, которые я загубил. Ведь не ведали они, когда за мною да за словами моими горячими шли, не знали они, в какую пропасть я их заведу.

Не ведали. А теперь их уж нет никого. Я один остался, видно, Господу надобно от меня покаяние, да понимание, что мы всё одно, всё единое. Что не души я губил слабые, а Господа мучил своими делами противными.
Вот целыми днями я и веду с ним беседу. Да и не беседа это даже, а просьба, чтобы показал мне красоту Божию, чтобы понял я до самого малого муравья, что созданы мы все любовью Божией, что жизнь наша творится любовью и с любовью.
Что моя вся вина в том, что не знал Господа, не слышал многих слов о доброте людской. Что незнанием своим не уберег души людские от соблазнов, да и сам погряз в них целиком. Что не своей волей люди, которых с собой увел в разбойничий надел, действовали, а по моей указке.

Злой я, Митенька, злой да мерзкий человечишка. Безбожник, скажешь ты, и будешь прав. Чёртом назовёшь ты меня и опять будешь прав. Не бичую я себя и не красуюсь я перед тобой «подвигами» старыми. Стыдно мне это тебе говорить.
Но, понимаешь, милый мой, так ведь с Господом когда говорю, так и ему всё рассказываю, объясняю ему всё. Хоть и ведомо мне, что он знает это не хуже меня.

Когда говорю ему о том, что наделал я когда-то, то переживаю всё заново. И горю весь стыдом жарким. Так горю, что стою на морозе в рубахе одной, а от меня жар идёт, снег стаивает весь в округе. Вишь, как совесть мучает душу мою. Вишь, как жар её не даёт мне околеть. И рад бы помереть в одночасье, но не судьба видать. Зла за мною числятся многие горы. Не перечесть зла и бед, что принёс я.

Нет, Митяюшка, не оправдываюсь я, негоже делать так ни мне, ни кому другому, хочу я, Митюша, чтобы ты, милый, поворотил, если стоишь не на той дороге, если на чёрной дороге стоишь, поворотил на белую тропку. За тебя вот болит сердце моё теперь, не хочу я тебе такой участи, что у меня.
И опять же не жалею я себя, не подумай так, участь моя велика теперь, уж если Господь посмотрел раз в мои глаза, так на всю жизнь я этот взгляд запомнил.
 Нежнее его и не смотрит никто. Только он может терпеть наши все ужасные «подвиги». Только его любовь позволяет нам подниматься с худой дороги да по белому пути идти.
С чего, можешь захотеть узнать ты, я с тропы разбойничьей на путь белый повернул.
Много-много лет с той поры уж прошло, но помню я этот момент, будто только что он произошёл.
Уснул я как-то сытый и спокойный, рядом с красавицей. И приснился мне сон. Будто я младенец, а матушка моя по дороге в небо поднимается. И зовет меня с собой, манит меня за собой. А я хочу бежать за матерью. Очень хочу догнать её, а она всё выше поднимается по дороге небесной. Я бегу за ней. Зову, прошу подождать меня. Ступаю на ступени лестницы той, а ноги не чувствуют ступеней, как будто и нет ничего, а только пустота. А мать всё выше и выше. К ней навстречу в белом одеянии идет высокий некто. Увидел тот в белом меня, услышал, как криком кричу, мать зову, да и говорит мне:
- Поднимайся за матерью!
А я ему в ответ:
 - Не могу, ступеней нет.
- Ну как же нет? – спрашивает он. - Смотри перед собой да иди по ним. И тут я увидел ступени, а на них змеи извиваются мерзкие. И лестница та, что передо мной открылась, не в вышину идёт, а вниз ведёт, в темницу сырую.
Я начал задыхаться, а от лестницы не могу отойти, ноги будто прилипли к ступеням, так отяжелели, что только вниз идти могу, а вверх никак.
- Матушка, матушка, возьми меня с собой, - закричал я уже почти из подземелья.
- Сынок...
И я увидел, что матушка кинула мне светлый и яркий шар, сияющий таким блеском, что в глазах померкло от света такого.
Шар этот летел прямо ко мне в руки. И, коснувшись рук, он стал солнцем. Таким ярким и горячим. А вместе с шаром и  я стал солнцем, я свет увидел. Я взлетел вверх так быстро и легко, что понял, что у меня нет тела. И меня нет. Ничего нет. Всё есть, но это всё, что горит светом ярким - это я. Или нет, не я, это всё. И я в том числе. Это такое чувство, что меня потрясло видение этого сна.
Когда я проснулся, то мог бы забыть сей сон. Но видение настолько потрясло меня, что я, выступив перед своей братией разбойной, сказал, что отныне не могу идти с ними по пути. Чтобы всё богатство разделили меж собой. А мне же не надобно ничего. Собрался, да и отправился далее и далее. Гнала меня черная совесть моя далеко от людей. Гнала через поля и реки, леса и овраги. Я бежал от себя, от черного, от подземелий, что ждали меня, я хотел удержать тот свет из сна, тот свет, что дал мне видение всего во всём.
К радости моей, сон этот стал былью. Я вижу матушку свою, как и тебя. Лишь благодаря ей я могу видеть истину всего. Именно благодаря ей и свету, данному мне в том сне, я знаю и вижу тебя, траву, деревья, говорю с твоими родными и с Мишкой твоим.

Свет этот есть знание и понимание того, что мы одно, мы все едины. Во всех нас есть это умение видеть всё во всем, понимать, что мы братья по духу и по крови. Что нам нет нужды воевать, убивать, нам дан дар, нас любят так, как и мы должны любить друг друга.
И ждет нас Господь к себе, ждет, пытаясь дать нам знаний и умений любить, но все ли слышат этот призыв?
Дед, видя, что глаза мои закрываются, и меня, несмотря на интерес к рассказу его, клонит в сон, сказал:
- Ты спи, милок, спи. А когда проснёшься, будешь здоровее прежнего.
И я, в самом деле, крепко уснул.

Очнулся от того, что меня толкали в бок и звали Мишка и Лёха. Открыв глаза, я увидел перед собой друзей. Я глазами поискал деда. Не увидел.
И, чувствуя во всем теле такую легкость и радость, я подскочил с лавки. Никакой боли в спине.

Мишка говорил:
- Ну, ты, Митя, нас напугал, наговорил много всего по рации, слава Богу, но хоть объяснил толково, где тебя искать, и подробные описания маршрута дал к избе этой охотничьей.
Лёха с интересом рассматривал избу, трогал печь, удивлялся прялке, что стояла в углу, да образам святым. И спрашивал у меня:
- Как ты избу такую нашёл? Это же старинность и древность. Это даже не охотничий домик, это же изба как из сказки.

А я, переводя свой взгляд с Мишки на Лёху, спрашивал у них:
- Дед, где дед, что меня сюда привел, да спас своими снадобьями?
Мишка с Лёхой переглянулись между собой, да и сказали мне, что видимо от боли, что случилась со мной, у меня возникли видения, или может сон приснился такой, как явность. И ещё сказали, что в округе ни одной живой души им не попалось. Да и в избе видны следы пребывания только меня, и больше никого.
А я подумал, что пусть и не оставил дед следов своего пребывания в домике этом, но вряд ли я мог сам придумать такую историю. И решил, что не сон это, а указание мне на дальнейшую жизнь. На путь белый указание.
Хоть и прошло времени немало с того похода, помню очень отчетливо всё, будто это случилось только вчера.

И еще, полагаю, что дед тоже не очень хотел показываться всем, и что мне очень повезло встретить этого старца.
Но в одном я уверен, что у каждого, абсолютно у каждого есть возможность быть человеком. И, когда вспоминаю этот поход, мысленно всегда благодарю того святого, за то, что показался мне да поведал о себе.