В банкетном зале на втором этаже ресторана «Ставрополь» готовили приём на двадцать персон. Длинный стол уже был накрыт белой скатертью, официанты суетились, расставляя блюда с закусками: салатами, мясными деликатесами, соленьями, свежими овощами; на графинах с водкой поблескивали капельки воды. Кухня работала в полном составе – на приготовление горячих блюд времени было очень мало, гости уже начинали собираться. По всему было ясно, что банкет будет нерядовым, да и гости не простые завсегдатаи ресторанов. Официанты принесли с первого этажа несколько плазменных панелей и расставили их вокруг накрытого стола, чтобы настроившимся на просмотр телевизионного действа гостям было удобно следить за трансляцией, не отрываясь от тарелок.
Нечто похожее происходило в это время и в некоторых других самых дорогих и на сегодня закрытых для обычных посетителей московских ресторанах – верхушка органов госбезопасности готовилась к просмотру телевизионной прямой линии с Паханом.
Церберев со своим заместителем – Аркадием Вениаминовичем Глуховым, Покрошиным и прочими «соратниками» расположились в «art belle vie» на северной стороне Кремля. Глуховой, невысокий человек с квадратным лицом и маленькими глазками, был ближайшим человеком Церберева. Последние четыре дня они просидели в кабинете, что-то тщательно прорабатывая. Что конкретно, не знал даже Покрошин.
На южной стороне Кремля, в «Mother Siberia», Трясогузка и Здорин весело обсуждали ставки – между подполковником Митениным и майором Метлухой намечалась нешуточная борьба за похвалу от Администрации Пахана. Начальник планировал встретиться с Кисловым в «Ставрополе» в одиннадцать утра.
Почти за час до назначенного времени начал собираться народ. Без двадцати одиннадцать, к моменту, когда прибыл Громов, зал уже наполовину заполнился КНОПБовцами, включая Стычкина и Здычкина, и сотрудниками Министерства Внутренних Дел.
Громов кивнул знакомым, с некоторыми перекинулся парой слов. «Снова жрать, ну да ладно», – подумал он, заметив мерцающее стекло наполненных графинов. К одиннадцати приехал Начальник с Игорем Ивановичем. Кислов с гладко зачёсанными волосами, прибывал в предвкушении банкета – прямая линия с Паханом его не интересовала.
Минут десять гости шумно рассаживались. Многие из них бывали здесь не раз и неплохо знали меню, а потому у официантов сбор заказов много времени не занял. Определившись с горячим, официанты начали разливать гостям водку, но руки в чёрных рукавах сами потянулись к графинам, чуть ли не вырывая их у официантов. Пролили немало, наполняя свои и соседские рюмки.
Вдруг молодой человек из МВД вскочил и замахал руками.
– Тише, начинается уже. Включайте.
– Пульты где? Пульты! – Раздалось с разных концов стола, снова поднялся гул.
Один из официантов прибежал, сжимая в руках сразу пять пультов, начал судорожно жать на кнопки, настраивая звук, направляя пульты не на те экраны. Наконец, на всех экранах одновременно показалась синяя заставка. Зазвучали фанфары, и собравшиеся за столом смолкли, вглядываясь в телевизоры. Там камера медленно обошла зал, показывая ряды людей. Как в классе, они сидели ровно, прямо держали спины. Перед ними располагалась невысокая сцена с высоким креслом за длинным белым столом.
На сцене, сбоку от основного, стоял ещё один стол, поменьше, за ним сидели двое ведущих – мужчина и женщина. На экране высветились крупные буквы: «Прямая Линия», на заднем плане появился развивающийся флаг страны.
Дальше всё развивалось по привычному шаблону: за многие годы проведения прямой линии её формат мало изменился. Началось то, что Громов называл канителью. Сначала ведущие назвали себя, представили своих коллег. Долго рассказывали, кто присутствует в зале: аграрии, актёры, бизнесмены, военные, врачи, рабочие, сотрудники правоохранительных органов, студенты, учителя, художники, журналисты. Потом пришло время статистике: сколько людей дозвонились (их, кстати, насчиталось более девяти миллионов!), сколько сообщений прислали, сколько писем получил колл центр прямой линии. Была информация и для тех, кто захотел дозвониться непосредственно в эфир.
Телеведущую, высокую блондинку в красном обтягивающем платье, Громов нашёл очень привлекательной, и, как только она появлялась на экране, концентрировался только на ней. Даже не слушая, что она говорит. Он следил за её жестами, изгибом спины, плечами и ярко накрашенными губами.
Под очередные фанфары, на этот раз сопровождаемые перезвоном церковных колоколов, Пахан в чёрном костюме и красном галстуке уверенной походкой вышел на сцену и приветственно помахал всем присутствующим и камерам. На его груди блестели всем хорошо известные три медали. Пахан улыбался. Он выглядел, как и всегда, весёлым и бодрым, готовым отвечать на любые вопросы. Все присутствующие в студии встали и зааплодировали. К ним присоединились несколько человек в ресторане, остальные разлили водку, выпили.
Громов смотрел трансляцию без особенного внимания, много пил, часто выходил курить. На улице дул сильный ветер, сигарета быстро тлела. Стрелка часов перешла за отметку в двенадцать. Ведущая в красном платье старательно привлекала к себе внимание камер. Пахан отвечал на вопросы длинными монологами.
На экране появилось небольшое скопление людей, стоящих на улице. В основном это были инвалиды и пенсионеры. Среди них – мужчина без обеих ног в коляске. Корреспондент передал ему микрофон:
– Дорогой Пахан, – волнуясь, громко сказал он.
– Можно не так громко, мы вас слышим, – улыбнулся Пахан, – это он, наверное, комплексует, – Пахан усмехнулся залу. Зал усмехнулся Пахану.
Инвалид чуть смутился. Он представился, рассказал кто он, как потерял ноги.
– Мне очень сложно выходить из дома, – пожаловался он, – вход в подъезд не приспособлен, нет пандуса. Я вот уже четыре года каждый месяц пишу в администрацию города, но получаю только отписки. Ничего не делается. Из-за невозможности выйти из квартиры я пять месяцев безвылазно просидел дома: без прогулок, без свежего воздуха. Прошу вас, сделайте что-нибудь.
Пахан широко улыбнулся, свет от прожекторов отражался на его ухоженном лице.
– А зачем вам прогулки, если у вас ног нет? – Пахан засмеялся. Зал поддержал.
Отсмеявшись, он насупил брови, полностью поменялся в лице, тон стал серьёзным:
– Ну, конечно, сделаем. Из какого вы города, говорите?
Инвалид ответил. Пахан сделал чёрной ручкой несколько пометок в блокноте.
– Сделаем, всё сделаем. – Заверил он инвалида и всех зрителей.
– Спасибо, – негромко сказал инвалид, отдал микрофон ведущему и откатил коляску в сторону.
Потом в роли молодого активиста отлично выступил Митлуха. Он был свеж, говорил уверенно и отчётливо, смотрел прямо на Пахана. Играл настоящего чекиста, каких Пахан любит. Молодого активиста волновали вопросы Русской Национальной Идеи. Как её защищать от западной пропаганды и правильно интерпретировать молодым поколениям. Пахан слушал его, откинувшись назад в кресле, чуть наклонив голову, на его губах показалась лёгкая ухмылка, но вопрос ему понравился. Он ответил длинным монологом, делая долгие паузы между каждыми тремя-четырьмя словами и вставляя многозначительное «Э-э-э».
В «Ставрополе» один из людей Кислова попросил внимания, решив произнести тост. Он встал и, чуть покачнувшись, поднял рюмку. Тост очень быстро перерос в пламенную речь, посвящённую Пахану и его ближайшему окружению. Громов быстро потерял смысл произносимого. Говоривший сочувствовал Пахану – ведь ему так тяжело на этом высоком посту, так много приходится работать ему и его ближайшему окружению! В порыве безудержного сочувствия, он призывал беречь и благодарить Пахана за каждую мелочь, сделанную для народа, поскольку тот – единственный глава государства в современном мире, кто ставит приоритеты людей на первое место. Потом, видимо подзабыв, что уже было сказано, он начал повторяться. Его одёрнули, и все, громко проскандировав: «За Пахана», выпили. Громов и Начальник были единственными, кто в пьяном угаре не присоединился к этому пьяному восхвалению.
Громов опьянел. Этот день был уже безнадёжно испорчен, и следующий, скорее всего, тоже. Ничего не оставалось, кроме как сильно напиться. Тем временем ведущая повернулась к Пахану, успевая при этом кокетничать с залом.
– У нас на прямой линии присутствует очень интересный гость, приехавший прямо из Британии. Это – журналист британского таблоида Британ Евери Дай – Андрю Джеймс. Он очень хотел задать вам вопрос.
– Дрон, по-нашему, – Пахан широко улыбнулся.
В зале засмеялись, некоторые даже зааплодировали. Ведущая тоже широко улыбнулась и, подождав, пока аплодисменты стихнут, передала микрофон Андрью Джеймсу. Британский журналист сидел, чуть сгорбившись, сильно сжав ноги. Было видно, как он сильно волнуется. На нём были те же серые брюки и серо-синий свитер, что и накануне, только теперь на свитере была приколота белая заламинированная визитная карточка с мелкими чёрными буквами. Андрью поправил очки в чёрной тяжёлой оправе и взял микрофон. Он еле сдерживал дрожь. Громов от неожиданности протёр глаза: он узнал Льезгина.
– Вот он, твоя звезда Бродвея, – засмеялся Кислов, набивая рот жаренным мясом.
– Помолчи, дай послушать, – с укором и тенью обиды сказал Начальник. Он налил себе водки и залпом выпил.
– Деар президент оф раш-ш-ш-н фед-д-дерешн, – чуть заикаясь начал Льезгин.
За кадром тут же заговорил металлический женский голос, переводящий слова британского журналиста.
– Дорогой мистер президент, – сказал голос.
– Ай алвэйс вонт ту кам ту раша. Раша ар гриит. – Льезгин не знал, куда смотреть, и пялился прямо перед собой, судорожно пытаясь не забыть долго учимый текст.
– Я всегда хотел посетить Россию, так как считаю её великой страной, – машинально произнёс голос.
– Ай вонт ту сиинг майселф, хау тру ор иснт тру вот еверибоди сэй абоут э-э-э-эр… ер кантри….зетс раша. – Это предложение почему-то далось ему особенно тяжело.
– Я хотел приехать и увидеть сам, насколько правдиво или не правдиво то, что говорят западные СМИ о вашей стране – России, – отшлифовал голос невнятное блеяние журналиста.
Пахан всё это время сидел с широкой и надменной улыбкой, развалившись в кресле и взирая на журналиста сверху вниз. Через каждые пару слов, Пахан еле заметно кивал и иногда медленно моргал, не сводя глаз с британского журналиста.
– Ну и что, увидели? – Сказал он жёстким голосом в микрофон.
Льезгин не знал, как реагировать, и окаменел.
В зале зааплодировали.
Когда аплодисменты стихли, он снова начал говорить. Но после нескольких слов понял, что перепутал предложения, и снова сделал паузу. Однако синхронист хорошо знал своё дело и бойко переводил. Только вот перевод показался слишком длинным по сравнению с текстом, произнесённым по-английски.
– Да, мне очень понравилось увиденное, я в восторге, – сказал голос не меняя интонации.
Вместо слов, Льезгин начал издавать непонятные звуки, только очень плохо слышащий мог принять их за слова.
Тем не менее, голос за кадром продолжал:
– Мой вопрос. Как вы думаете, почему западные СМИ показывают Россию в таком неприглядном свете…
Большие капли пота выступили на лбу Льезгина, очки начали сползать на кончик носа. Он продолжал мямлить, беспорядочно выдавая первые приходившие ему в голову английские слова из выученного текста:
– Куэстион…из…ай..шоу раша эс..уест…ху вонт ит….уай из ит…кантри биг…кантри рич…
Но голос монотонно продолжал:
– Ведь на самом деле это одна из, если не самая богатая и благоустроенная страна в мире. И второй вопрос, вытекающий из первого, кому это выгодно, так ложно компрометировать Россию?
– Да-а-а, – протянул кто-то из людей Кислова, – а парень не слабо шпарит по-английски.
– Сильный конкурент, – подтвердил кто-то с другой стороны стола.
Пахан нахмурил брови, приняв очень серьёзный вид, на его лбу показались несколько морщин. Он сел ближе к столу, положил на него руки. Облизав губы, Пахан начал.
– Это вы очень грамотный вопрос задали, – сказал он строгим тоном, – просто, вы понимаете, это тема такая, как бы вам объяснить, э-э-э, – Пахан ещё сильнее нахмурил брови, посмотрел куда-то в сторону, явно пытаясь поймать мысль, а потом снова взглянул на побледневшего Льезгина. Тот вцепился в микрофон, как утопающий хватается за борт лодки в последней надежде избежать смерти.
– Вот есть два брата. Один старший и умный, – начал объяснять Пахан таким наставительным, но добрым тоном, каким дядя милиционер учит ребёнка правильно переходить улицу, – а второй малой ещё. И идут они вместе по дорожке, через лес. Малой, он не плохой. Не-е-е-т, – протянул пахан, – но он ещё ма-а-аленький, – Пахан сделал паузу и поднял брови, – а значит какой? Не-о-пыт-ный, – он произнёс это слово по слогам, – ну, научится же он когда-нибудь. Вот ему старший говорит, показывает, как надо делать. А малой отмахивается, – тут Пахан сильно закашлялся, – и говорит, что, мол, и у тебя ничего не получается, и ты ничего не знаешь. А старший, ну не будет же он его бить! – Пахан усмехнулся, – он ему говорит, как надо, из своего опыта, по-доброму. А малой, ну совсем не слушает. Вот и как поступать в такой ситуации? – Пахан поднял плечи и сделал паузу.
Камера переключилась на вспотевшего Льезгина, который вдруг подумал, что вопрос адресован ему, и очень ненатурально кивнул не сгибая шею, а наклонившись всем телом.
– Вот и наши западные партнеры иногда так поступают, – сделал вывод Пахан и поднял указательный палец вверх, – как маленькие дети. Кидаются грязью, а докинуть не могут, и в результате сами все грязные. Ну, что тут поделать, – на его лице появилась умильная улыбка, и, подняв брови, он пожал плечами.
В студии раздались громкие аплодисменты.
Начальник и Кислов закивали, несколько сильно опьяневших людей за столом восторженно захлопали.
Громов снова вышел покурить. Ветер сдувал огонь из дешёвой зажигалки, купленной на кассе в магазине. Когда он вернулся в зал, на экранах телевизоров выступал майор Митлуха в роли молодого военного. Майору пришлось пожертвовать своей прекрасной шевелюрой для этой роли. Свой вопрос он начал с небольшого рассказа о службе. Было много похвал в адрес воинского начальства и совсем немного жалоб. Среди последних – пара замечаний о нехватки военной техники: служащим, мол, всего хватает, а вот вооружение, видимо, надо обновлять. Пахан согласился с таким мудрым замечанием. И, правда, времена сложные, надо модернизировать вооружение, чтобы спать спокойно. Пообещал, что техники к следующему году будет в два раза больше. Напоследок Митлуха спросил, что Пахан больше любит: борщ или щи. И по какому рецепту готовил бы своё любимое блюдо. Пахан оживился. Конечно же, он был ярым поборником борща!
– Сначала надо отварить мясо, чтобы бульон был, – Пахан показал кулак, – во! Потом нарезать свёклу и морковку тоненькой соломкой. Не забыть посолить бульон. Вынуть мясо и отварить в нем свёклу с морковкой. – Рассказ о любимом блюде Пахана затянулся минут на десять. Весь зал сидел и покорно слушал, многие кивали, представляя себе вкусный Пахановский красный борщ, некоторые записывали рецепт в блокноты.
Громов, немного помечтав, понял, что именно борща ему сейчас и не хватает, его срочно нужно заказать. Принимавший заказ официант был слегка удивлён, но обещал поторопиться с приготовлением блюда. Тут же оказалось, что не одного Громова вдохновил рецепт Пахана, и на борщ в ресторане уже выстроилась очередь. Громов согласился подождать. Хотя желание съесть наваристый красный борщ крепло с каждой минутой, полностью заместив собой желание выпить.
Вскоре принесли тарелку. Борщ был горячим с маленьким островком белой сметаны. Громов хлебал борщ, издавая громкие хлюпающие звуки.
Пахан говорил что-то своё на экране, иногда кряхтел и покашливал. Не обращая ни на кого внимания, Громов погрузился в свои мысли. Но внезапно был вырван из них оглушающим звуком, как громом, ударившим на улице. Всё вокруг затряслось, а в окна сверкнул ослепляющий свет, исходящий от столба огня. В следующий момент огненный столб сменился темнотой, клубы чёрного дыма закрыли дневной свет.
Те, кто не онемел от шока, бросились к окну. Под окнами ресторана на парковке громовский «форд» растворился в круглом шаре пламени, был виден только кончик зелёного передка машины. Пламя быстро разыгралось и перекинулось на два автомобиля, стоявших по обе стороны от «форда».
Внутри Громова что-то очень сильно кольнуло – смесь животного страха и неконтролируемой паники. Такое ощущение испытывает ребёнок, которого застали за каким-то постыдным занятием, но ещё не начали ругать. Хотелось убежать и спрятаться. Громов мгновенно протрезвел. Большая пожарная машина приехала очень быстро. Шустро выскочили пожарные и струями из толстых шлангов начали заливать горящие машины.
* * *
Пена расплывалась по чёрному асфальту, местами смешиваясь с грязным снегом. Громов долго смотрел на остов сгоревшего «форда». Остался только голый почерневший металл, от жара фары расплавились, а решётка радиатора обуглилась.
Вокруг того, что ещё недавно было автомобилем, как-то очень быстро появились сотрудники Следственного Комитета, огородили всю территорию вокруг машины. Появился Покрошин, который на удивление быстро протрезвел и принялся орать на работников рангом пониже.
– Не волнуйся, Саша, мы во всём разберёмся, – говорил он, то подходя к Громову, то возвращаясь к работающей команде.
Пожарным удалось спасти остальные машины на парковке. Две, стоявшие рядом с «фордом», принадлежали работникам Министерства Внутренних Дел. Их осматривали без особенного внимания.
Приехавшие спецы отсмотрели все камеры видеонаблюдения и выяснили, что машину не подожгли, а взорвали. В комнате охраны на мониторе компьютера было видно, как человек, весь в чёрном, подкравшись к «форду» и, осмотревшись, наклонился и подложил небольшую чёрную коробочку под днище автомобиля. Через три минуты его объял столб огня. Лицо человека прятал за чёрным шарфом.
Громов соображал с трудом. Что это? Покушение? Месть? Или фатальная ошибка и взрыв предназначался кому-то другому? Реакция начальства была предсказуемой – все они решили удвоить или даже утроить свою охрану – от греха подальше.
Покрошин довёз Громова до дома. Всю дорогу молчали. Громов был рассеян, весь в своих мыслях и догадках, не обращал внимания на окружающее.
– Сань, найдем уёбков, – сказал Покрошин, не выходя из машины, когда Громов встал у калитки, ведущей на территорию жилого комплекса.
– Да хер с ними, – он говорил монотонно, со стальным спокойствием, – что машина, вон ещё одна стоит.
– Может за тобой заехать? – спросил Покрошин.
– Спасибо. Начальник пришлёт завтра, с охраной. Ладно, – он как-то потерянно взглянул на Покрошина, – позже созвонимся.
Он вошел в калитку и побрёл к подъезду.