Кирочка! Ну как мне тебя назвать, чтобы никто не догадался, что я рассказываю о тебе? Может быть, Лирочка? Лира. Тем более, что твои длинющие прямые волосы так похожи на натянутые струны, готовые зазвучать от легчайшего прикосновения ветра. Впрочем, звучащи не только твои волосы. Ты сама...
Когда ты приходила ко мне, от твоего восклицания "Фрау..." Стоп! Как же мне назвать себя, чтобы никто не догадался, что я пишу и о себе тоже? Как-нибудь назвать нельзя. Надо чтобы в имени была одна гласная буква, и она должна быть "о", потому что именно это протяжное "ооо" звенело в гулких стенах моей клавирной комнаты, когда ты озаряла её своим появлением...
О! Назову себя... Корн!
От твоего восклицания "Фрау Кооорн!" приходили в радостное движение мои стены, а фортепиано спешило отрезонировать твою звонкость. Даже пространство вокруг тебя тебя любило и отражало радостным отзвучанием. Этими отзвуками всё ещё наполнена моя комната. Всё ещё...
"Фрау Кооорн!", - радостно восклицала ты. "Лииира!", - резонировала я тебе в ответ, и нам сразу становилось легко и весело. Даже так тобой любимые диссонансы в твоих композициях звучали легко и весело. Они дребезжали щенячьим восторгом, потому что их появление было неожиданно и для них самих! Эти диссонансы так резонировали со взмахом твоих длинющих, с лёгкой позолотой, белых волос, что их совсем не хотелось урезонивать. И я их не корригировала и не усмиряла. На нотных листах ты продолжала оставаться такой же: неусмирённой, неприхотливой, живой...
Однажды, на композиторском фестивале ты зафальшивила свою же композицию. Я удивлённо внимала в зале. Что это? От волнения? Ты никогда не заморачивалась этими волнительными процедурами сценичного исполнения. Радостно вспархивала на сцену и просто играла. В перерыве ты подошла ко мне и смеясь воскликнула: "Фрау Кооорн! Как Вы оцениваете мою жуткую фальшь?" "Кииирочка! Разве это была фальшь? Намеренная фальшь уже не фальшь, а композиционная идея. Не так ли?" На следующей неделе ты принесла мне новую композицию, в которой наглость диссонансов зашкаливала. Ты назвала её "Намерение". Мы опять смеялись. Как блистиательно ты могла справляться с неожиданными ситуациями, могущими огорошить даже саму тебя и даже на сцене. Тебе помогал твой юмор. Мне он помогал тоже. В последствии у тебя появилась целая серия таких вот "Намерений"...
"Фрау Корн, мою машину покусала куница". На этот раз твоё протяжное "ооо" укоротилось до минимально-необходимого звучания. Ты была грустна. И даже немного в отчании. Ну да, ну да - ремонт машины, беготня, суета, деньги... "Теперь твою машину нельзя оставлять на улице, - предупредила я тебя, - надо ставить в гараж. Куницы любят возвращаться к тем, кого полюбили." "Полюбили?" – удивилась ты. "Ну да. Полюбили. На свой лад, конечно..." Но в гараже не было места для твоей машины. Там уже стояла папина. И она была слишком дорогой для улицы...
Куница действительно вернулась и покусала уже отремонтированную машину. Впрочем, куница никуда и не уходила. Ты мне поведала, что, оказывается, она постоянно жила на вилле твоих родителей, но "отмечала" только твою машину. Это выяснилось, когда уже после второго ремонта машину всё-таки загнали в гараж. Дважды отмеченная вниманием куницы, твоя машина поднялась в цене и тогда папина машина уступила ей место в гараже. Теперь уже не твоя и изначально ну очень дорогая машина стояла без защитных стен, но куница её не тронула. Её вообще никто не тронул. Тогда ты в сердцах выпалила у меня на уроке: "Эта куница ненавидит только меня". "Только тебя любит", - возразила я. "Ненавидит", - настаивала ты. "Любит"- не унималась я. "Хороший вопрос: любит или ненавидит?" - засмеялась ты. Хохоча в ответ, я настаивала: "Любит!"
На следующем уроке ты показала мне свою новую композицию, которая называлась "Хороший вопрос". Несмотря на незаморачивающийся До-мажор, она звучала немного грустно. Может быть потому, что настырность твоих любимых диссонантных всполохов слегка потускнела. Напряжение ослабло. Кажется, что тебе очень хотелось однозначного ответа на твой вопрос. Тогда я тебе рассказала о своей консерваторской подруге Ольге, которая ещё в нашу консерваторскую бытность утверждала, что я похожа на куницу. Ольга была убедительной: у неё был фотографический взгляд и она хорошо рисовала. Я ей поверила. Не знаю, рисует ли Ольга всё ещё, но я всё ещё чувствую себя куницей. "Так что, - запальчиво заявила я тебе, - учитывая мою куничную сущность, я могу отвечать за твою куницу: любит, конечно же, любит! Ну я же тебя люблю..." Как мы веселились над этим, показавшемся мне, убийственно-убедительным аргументом!
А на следующей нашей встрече грустной уже была я.
Вынужденное расставание с моей Синичкой очень расстроило меня. Синичкой я назывыла свою машину, которая прослужила мне семнадцать лет и была красивейшего синего цвета. Хотя я её не кусала, и никем другим она не была покусанной тоже, я её очень любила. Может быть, в память о васильковой синеве моей машины, я назвала себя для этого рассказа "Фрау Корн". Немецкое название васильков "Kornblumen"...
Так вот, мне пришлось расстаться не только с Синичкой, но и со всем васильковым периодом своей жизни. Новая машина оказалась чистейшего белого цвета. Я начала жить с белого листа и мне было грустно. Тогда ты задорно заявила мне: "Фрау Коорн! Белый цвет – это так здорово! Моя машина тоже белого цвета!" "И так любима куницей", - добавила я. Мы опять расхохотались и стали лёгкими и весёлыми, уподобившись диссонансам твоих композиций. Тогда я впервые узнала, что твоя куничная машина оказывается белого цвета....
Вскоре куница умерла. Ты пришла ко мне необычно печальная. И без привычного вступления "Фрау Кооорн" рассказала мне, как ты её похоронила. Тогда я очень удручённо заметила: "Теперь ты можешь освободить гараж для папиной машины." Мы обе вздохнули, а стены отрезонировали нашу общую грусть. Звучание казалось особенно гулким – так отвечало пространство на утрату куницы. Оглушающей пустотой звучания...
Вдруг меня озарило – у куницы, наверное, есть семья! "Оставь машину в гараже! – завопила я. – Возможно, куница была не одинокой!" Этим идиотским восклицанием мне так хотелось дать тебе надежду на продолжение любви...
А потом ты вообще не пришла. И как тебе было прийти, если ты ушла? Ушла. Вслед за куницей. Может быть, ты обнаружила, что куница после себя не оставила наследников, и тебе стало особенно одиноко? А, может быть, ты всё-таки хотела получить ответ на свой вопрос от самой куницы? Вопросы, вопросы.... Теперь вопросами задаюсь я.
Кира! У меня как-то не получается называть тебя Лирой. Несмотря на струнную натянутость твоих волос. Кира, Лира, Килирочка, Ушедшая Вслед За Куницей В Поисках Ответа На Хороший Вопрос! Что стало с твоей машиной белого цвета? Или она тоже ушла вслед? Вслед за тобой и куницей?
Моя новая машина размерами больше Синички. Я с трудом въезжаю в гараж и утешаю себя тем, что у тебя была машина ТОЖЕ белого цвета. Может быть, мне назвать Лирой мою машину? В память о тебе? Сейчас я называю её Белочкой. Потому что она белая. В тон твоих волос...
Когда мне всё-таки удаётся втиснуть машину в гараж, я, выходя из него, обязательно смотрю на небо. Высматриваю тебя. В каких таких поднебесьях ты вспархиваешь на сцену и за роялем задаёшься хорошими вопросами? Ты помнишь, что у хороших вопросов только хорошие ответы? Особенно на небесах... А когда ты, наполнив пространство вновь засиявшими диссонансами, под грохот аплодисментов небожителей раскланиваешься, к тебе из зала бежит твоя куница, вскарабкивается на твою грудь и утыкается в струнность твоих волос. Тогда ты становишься похожа на "Даму с горностаем" Леонардо да Винчи. О! Как я любила эту картину в консерваторские годы! И сейчас очень люблю. Впрочем, о чём это я? Какая дама? Ты совсем не становишься на неё похожей! Ты остаёшься задорной девчонкой девятнадцати лет, блондинкой с развевающимися волосами и прижимаешь к своей груди не горностая. Куницу...