Автобус уехал, осталась пыль, прилипла к потному лицу, волосы, одежда, везде она. Самое противное, что она попала в рот и нос. Чихаю, в груди от этого разрывается огненный комок, больно, в глазах мутно. С трудом сел на скамейку, точнее её остатки – две облезлые дощечки на железных консолях. Обычная обстановка для типичной сельской бетонной остановки: шелуха от семечек, пустые банки и бутылки из-под пива, окурки, бумажки.
Достал из рюкзака бутылку с водой. Вода тёплая, противная, газы вышли. Сполоснул рот, воду выплюнул. Жарко. Дышать тяжело. Душно.
Поднялся, сделал несколько шагов. Вижу табличку: «Запутнево». Так вот куда меня судьба забросила. Странное название для населённого пункта. Они тут что, всех запутывают? Или это место за путём? Для меня это, по всей видимости, так и есть.
Куда теперь? - спросил себя. В ответ пожал плечами, теперь это без разницы.
Пошёл вдоль дороги. Тропинка. Знаете, есть такие тропинки, что природа создаёт специально для пейзажей Шишкина? Вот такая передо мной. Удержаться не смог, пошёл по ней.
Тропинка весело побежала на пригорок. А я? С трудом переставляя ноги, медленно втянул своё тело с рюкзаком на этот самый пригорок и тут же замер. Обомлел. Давно не был так удивлён и обрадован.
На пригорке в окружении очаровательных берёзок стояла церквушка красоты дивной, словно из сказки. Лубок рисовать явно сюда приезжали.
Тихо, умиротворённо, благодать. - “Здесь русский дух, здесь Русью пахнет” - отчего-то вспомнилось. Обнял берёзку, стою, успокаиваю пульс, дыхание.
После подъёма сил совсем не осталось. Перед глазами цветные пятна. Надо собраться, я смогу. Делаю несколько шагов. Ноги подкашиваются, едва успел дойти до церкви. Вижу в тени у входа скамейку, успеваю плюхнуться на неё. Сознание поплыло, наверное, - думаю, - лучше уснуть. Потом всё, провал…
Медленно выхожу из забытья. Поднимаю голову, открываю глаза. Передо мной стоит батюшка. Его силуэт как раз против солнца, оно прямо за головой, и лучи разбегаются вокруг его седой головы, словно яркий нимб. Удержался от вопроса – Я что, уже умер? Банально бы получилось, но уместно.
- Отец Пётр – чинно представляется он. Я в ответ ограничиваюсь только своим именем – Илья. Священник в ответ коротко кивнул головой. – Мне бы попить, - прошу я.
К моему удивлению отец Пётр чинно идёт к колодцу. Странное чувство овладевает мной – священник мне принесёт воду…
Немного о батюшке – высокий, чувствуется в нём сила, и телесная, и духовная. Такой слово скажет, что бетонную плиту положит, либо лестницу в небо поставит. И смотрит так… вся душа, как на ладони… в надёжных руках. С таким без совести рядом нельзя… это хорошо, чисто так, правильно.
Мои размышления прервал батюшка. Он, молча, протянул мне большую эмалированную кружку с водой. Жадно пью, вода вкусная, холодная в меру. Выпил до дна, стало легче.
- Спасибо, отец Пётр! – сердечно поблагодарил я. – Вы простите, что я тут. Не специально. И, похоже, не случайно. В автобусе ехал, вдруг чётко так понимаю – вот здесь мне сойти надо, словно в спину толкнуло. Я такому верю. Увидел тропинку, пошёл по ней…
Я не просто так извиняюсь, вид у меня тот ещё. Я весь в грязи, рубашка рваная, волосы спутавшиеся, лицо в ссадинах… можно запросто принять за бомжа или просто пьяницу.
Я не решаюсь начать разговор, смущаюсь. Батюшка тоже молчит. Он продолжает слушать. Смиренно и настойчиво. Его молчание и впрямь – золото. Если бы он потребовал меня объясниться, или принудил к рассказу о себе, я, скорее всего, в ответ замкнулся. Но он молчит, и это молчание дар, и… возможность, открытая дверь. Мне нужна такая возможность, наверное, больше всего другого на свете. Я собираю силы и с почтением к нему начинаю свой рассказ.
- Родители у меня очень хорошие были. Вдвоём росли, я и брат Славка. Да, простите, рассказ мой время займёт, но немного. – Я горько усмехнулся и добавил – на много у меня уже времени нет. Потому, по сути, я на самом деле болтливый, трудно мне будет.
Вместо ответа отец Пётр садится рядом на скамейку, чуть боком, чтобы видеть меня. Я благодарно киваю головой и продолжаю – Наверное, всё, что надо мне, просто послушать… история не простая, но много в ней такого… Я сам так и не понял, может Вы меня вразумите.
Я был баловнем судьбы, - немного смущённо начал я свой рассказ, - а теперь вот… такой… - развожу руками, демонстрируя своё жалкое подобие человека. - У меня были очень хорошие родители, настоящие ленинградские интеллигенты, не такие, что в советское время изображали: в плаще и шляпе, нет. Настоящие, великие духом и совестью, богатый внутренний мир, культура, интеллект, воспитание и всё такое. Звания, регалии, госдача, чёрная «Волга». Притом скромны, никогда этим не кичились и нам с братом не давали.
Одним словом, детство золотое, благополучное и правильное. Вырос я красавцем, со спортивной фигурой. Весь такой привлекательный для дам, отбоя от них не было. Да и друзей приятелей был вагон и маленькая тележка. Вот только не знал я тогда, что это вовсе не оттого, что я хороший такой…
Родители с дачи на машине домой ехали. На мост въезжают, перед ними грузовик, везёт огромную трубу. Железная труба, человек, согнувшись, внутри неё пройдёт. Едет медленно тот грузовик, «шестёрка» сзади не выдерживает, по газам, на обгон, подрезает, грузовик по тормозам. Срывается с креплений труба, проходит сквозь машину родителей. Что от них осталось, трудно сказать. Хоронили, гробы не открывая…
Но своими жизнями, машиной, так получилось, они эту трубу остановили. Застряла она в родительской «Волге», дальше не пошла, не покатилась. Сколько ещё смертей собрала бы… Родители всегда такие были - всех от беды спасут, а сами…
Я был в ступоре, в глубоком шоке. Не разговаривал, есть не мог. Славка более эмоциональный, всегда на всё живее реагировал, но и он ушёл в молчанку, бродил по квартире серой тенью, никого не замечая. На говорящих с ним смотрел, как на пустое место. Постоит, послушает, видно, что при этом не слышит ничего, молча уходит в сторону.
Родни тогда много понаехало. Делить наследство. Дело важное такое… для них. - Я тяжело выдохнул, посмотрел на батюшку. Отец Пётр слушал внимательно, вникая. Ни оценки, либо осуждения, укора, ничего такого подобного. Редкий человек.
- Так вот, родня… Говорят поможем вам, ребятки, все проблемы решим, похороны устроим, дела с наследством утрясём. Я верил им. Похороны они и вправду хорошо организовали, поминки, все дела. И наследство тоже, - я усмехнулся, - подписал все их бумаги не читая. Дяди родные, да тёти, не обидят сироток…..
В результате их забот оказались мы с братом в двухкомнатной “хрущёвке” в самом конце проспекта Ветеранов. Хорошо хоть кровати наши удалось спасти от их помощи, а то и спать нам было бы не на чем. А наша трёхкомнатная квартира, отдельная, недалеко от Кировского театра, на берегу Крюкова канала, с видом на Никольский собор, стала наградой за труды нашим добросердечным родственничкам.
На дворе девяносто первый год, мне двадцать один, Славке шестнадцать. Я студент, он пошёл в десятый класс… Надо ли говорить, что наша родня исчезла сразу после делёжки наследства? Да, дачу они тоже “унаследовали”, опытные юристы с высшим образованием.
Из ящиков на кухне мы сделали стулья и стол, нашли лист фанеры вместо столешницы. Плита была, газовая. А телефона не было. Это сейчас у каждого свой в кармане лежит, а тогда… Иногда к таксофону на улицу звонить бегал.
Батюшка, вы знаете, сколько сосисок и макарон помещается в студенческую стипендию? - Батюшка продолжает слушать, я и не ждал ответа, вопрос риторический. - Ровно неделя относительно сытой жизни одному половозрелому юному самцу. А что делать остальные три недели, и что есть второму?
В институте, тоже стало интересно - вдруг моя персона перестала быть привлекательной. Вот так раз - и всё, никому не нужен и неинтересен. Я, конечно, знал про дружбу из-за денег, положения, человек образованный, но никак не относил на свой счёт. Быстро всё понял…
Квартплата, Славке тетради и ручки нужны, да и мне тоже. Из своей одежды он вырос. Одним словом, нужно как-то было выкручиваться. Пошёл в ларёк ночью торговать. Днём в институт. Славку практически перестал видеть. Зато деньги появились. Люди за бесценок вещи в ларёк приносили, тут же водку покупали… жестокие были времена.
В молодости всё переносится легко, что касается здоровья. Потому практически бессонную жизнь выдерживал я вполне сносно. Лишь бы братец ни в чём не нуждался. Самому выучиться, его в институт отправить. Всё просто казалось…
Он всегда молчал, Славка, только смотрел угрюмо. Иногда его взгляд пугал, какая-то невиданная злоба и жестокость. Посмотрит, а у меня аж останавливается что-то внутри, и страшно. Понимаете, отец Пётр, - брат на меня смотрит, а мне страшно.
Через полгода я его похоронил. Ножевые ранения брюшной полости, два проникающих, одно полосное… Бандитом он стал. На «стрелке» убили… думаю он тоже кого-то убил. Он не позволил бы себя просто так… он никогда ничего не прощал, никому. Не умел он прощать, и не научился. Думаю, потому и стал бандитом - не сумел пережить трагедию.
Как я справился с новой бедой? А вот тогда-то познал все низменные чувства - и проклинал, и ненавидел… Простите, отец Пётр, забыл пояснить - я его один хоронил, родне сообщил, но никто на похороны не пришёл, понимаете - никто!
Я напивался, уходил к железнодорожным путям, у нас там не очень до них далеко, орал во всю глотку. Помогало. Иногда просто сидел на рельсах, меня тогда не беспокоило, что первая же электричка меня отправит к родителям и брату.
Я был одинок. Во всех смыслах. Лето, каникулы… погода для Питера редкостно хороша. А у меня вьюга в душе. Чувства умерли. В голове стучало одно - “почему”, когда оно надоедало, его сменяло “за что”, или “что я такого сделал”, “почему именно я”...
Отчаяние сменилось на депрессию. Вопросы оставались прежними, да, а ответы, разумеется, прятались в многоголосье этого не в меру шумного мира. Я искал, отец Пётр, очень искал эти ответы. И пытался продолжить жить… знаете, однажды пошёл к одному психологу, он мне заявил, что депрессия - это лень души. Было у меня желание привязать его к стулу, и пить не давать, а потом сказать, что жажда - это лень тела, но пожалел дурака. Это теперь я его простил и благодарен ему, эта его фразочка меня в такой гнев обрушила, что я к жизни начал возвращаться.
Тихонько, словно ртуть в термометре, по миллиметру ползли мои чувства вверх…
На этом месте я запнулся. Дальнейший рассказ, если уж делать его честным и искренним, подразумевал включить в него некоторые аспекты… точнее свойства, лучше – способности… мои способности, меня свойства, в смысле мои свойства… или всё-таки меня?
В тот момент, наверное, я покраснел, как революционный кумач. Стеснение, мой давний спутник по жизни, подпортившее немало событий, решило и тут сделать свой торжественный выход: я судорожно сжал челюсти, схватив слова на выходе, как бультерьер жертву. При других обстоятельствах в таком состоянии я молчал бы, как двоечник у доски. Только вот нет у меня «других обстоятельств», и уже не будет.
Потому, сделав глубокий вдох, собрав силы, я начал говорить. Первым словом было: «эээ». В ответ на него, вопреки моим ожиданиям, я получил понимающий и внимательный взгляд отца Петра. Что он сделал, как он это сумел, без всяких слов и увещеваний, молча, вот этим самым взглядом снять судорогу моего стеснения?! Этот вопрос навсегда останется без ответа. В сердце у меня что-то всхлипнуло, и словно лопнул некий пузырь, и я вдруг заговорил свободно и легко, как на духу. Впрочем нет тут никакого «как»…
- Видите ли, отец Пётр, я очень умный, вроде неправильно о себе так говорить, но сие есть правда. Интеллект выше среднего. – Я немного улыбнулся, но тут же пронизывающая боль в груди сорвала с губ улыбку, дёрнув уголки губ вниз, сквозь зубы прорвался стон. – Простите, - с трудом продолжил я своё повествование, - умище из меня так и прёт во все стороны, гениальных мыслей больше, чем снега в Сибири, потому после института быстро и красиво взлетел по карьерной лестнице.
Медицинское оборудование сами делали, продавали… - я делаю паузу, собираю силы, - хотелось людям помогать. Меня эта идея всю жизнь не отпускала. Да только вот не удалось даже себе помочь, - я горько усмехнулся. – Меня ж всё вопрос не отпускал, и тогда на рельсах, и после… почему оно всё со мной так?
Вечерами знакомые кто в ночной клуб, бар, боулинг, женятся, ссорятся, дружат или ненавидят, а я… Один вечерами по городу гуляю, что-то ищу, сам не понимая, что. С людьми говорю, словно ответа жду какого, и пусто в душе, выть хочется. Совсем, Отец Пётр, не по душе мне та жизнь, которую видел, те интересы, что у людей, те отношения, которые у них. И кажется мне, иначе всё должно быть. Вот только кто бы мне сказал, как именно…
Иногда пил, но бутылка только забыться помогает, ничего не решает и ответа не даёт, а после только хуже... – дыхание перехватывает, я вынужден оборвать фразу. Отец Пётр внимательно смотрит, ждёт пока я отдышусь. Набрав вновь воздуха, продолжаю - Оставил это дело, бросил пить, совсем.
Отношения в фирме, где я работал… ну, между людьми, интриги пошли, одеяло каждый на себя тянет. Ушёл я оттуда, и всё самое тяжёлое осталось позади, началось самое трудное. С приятелем начали своё дело, опять же медицинское оборудование, опыта много, связи, знание рынка… Начали набирать персонал. Новые люди, среди них она.
Она была другом во всём, любовь… - я ощущаю вкус крови во рту, надо спешить, надо короче говорить, но как это трудно, я ведь болтлив ужасно, я ведь без красного словца, что новогодняя ёлка без игрушек. Поражаюсь себе, своим чувствам - вот как в таком состоянии я умудряюсь сам себя воспитывать, быть собою недовольным, чего-то бояться, продолжать ясно мыслить и ждать какого-то чуда?
Она стала светом моей души, заполнила пустоту в сердце, она словно прощение Неба, словно награда… как-то она мне сказала, была очень трудная ситуация: «Положи свои сомнения вот в эту коробку, я их буду охранять, а когда ты вернёшься и расскажешь мне о своей победе, сможешь взять их обратно. Иди, я буду сидеть здесь, ждать и верить в тебя!»
Потом мой напарник решил завладеть делом, выкинуть меня, похитил любимую, чтобы заставить меня подписать бумаги… только вот зачем он убил её… я ведь всё подписал.
Спросите, как пережил это? Никак, Отец Пётр, я на сорок дней ехал к ней на могилу, помянуть. Сирень она очень любила, увидел куст недалеко от кладбища, решил наломать букет… - Меня схватывает жуткая боль, кровь, чувствую, течёт по подбородку, сижу с трудом, тело заваливается, и слабость дикая. Я собираю силы и продолжаю – Начал ломать, а тут местные гопники, наехали - почему их сирень трогать посмел. Избили, но веточку я сохранить смог… для неё. Из-за пазухи я достаю маленькую веточку сирени, измятую, вялую, едва живую, как я.
Мой голос слабеет, через муть в глазах вижу, как Отец Пётр склоняется надо мной, чтобы лучше слышать. Я продолжаю – когда они меня бить закончили, я потерял сознание, очнувшись, понял – не жилец я, и никакой врач меня не заштопает. Кое-как поднялся, доковылял до остановки, сел в первый же автобус. Сам не знаю, почему сошёл здесь. Зачем сел, куда ехал, к чему приехал – не знаю.
Отец Пётр, хоть ты скажи, всю жизнь меня мучает этот вопрос, - почему оно со мной так, я ведь никому зла не делал, даже не желал. Я ведь от добра жил. За что это мне? Я ведь прощал всех и прощаю…
Спросил и понял – не успеет он ответить. Я слегка приподнимаю руку и говорю – всё.
Отец Пётр укладывает тело на скамью, потом руки на грудь, некоторое время смотрит на новопреставленного, внешне кажется спокойным, но слеза, быстро исчезнувшая в бороде, выдаёт другие чувства.
Перед тем, как отправиться за требником и прочим необходимым для отпевания, останавливается и говорит – Есть ответ на твой вопрос – Вера, только она открывает подлинный смысл всего сущего. У каждого человека своя судьба. Твоя же дорога в Храм вела, жаль не успел войти в него, так и остался на пороге.