***
Клич:
"Завидую царю и отечеству!.."
***
Отечеству посвящено столько стихов, что из них при надобности любой предвыборный лозунг наготове. На каждый вкус – левый, правый, консервативный, либеральный, западнический, почвеннический… уж чего наваяли, того наваяли!
Отчизна такая, полный плюрализм… с полифонией вдобавок!
***
Левый кричит: «Отчизне посвятим прекрасные порывы!..»
Правый орёт: «Прощай, немытая Россия!»
***
Насвинячил Есенин: «Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живётся на Руси…». Не лозунг, не лирическое признание, но высшая степень артистизма! На Западе что? На Западе – скука. Сытые свинки, которых Всевышний и не гладит даже, а просто так, со скукой наблюдает за ними. А русских «артистов» – с интересом наблюдает. Порой огреет кнутом для порядка, но иногда – и погладит. Приласкает. А что на «добропорядочных» свиней-то глядеть? Чему тут радоваться, веселиться? Скука…
Точно переведи сытому европейцу смысл этих есенинских строк – с ума начнёт сходить. Ужаснётся, запутается, не поймёт: как так можно жить? И ещё утверждать, что так жить – хорошо!..
А русскому ничего объяснять не надо. Всё ясно испокон веков.
***
Люди и страны разные, очень разные… Аввакум писал в одной стране, Розанов совсем в другой… и музыка была у них разная. Как и страна. Тот – ещё только при Расколе, этот – уже в Расколе. В новом. Глубоком. Старинном и, наверное, вековечном…
***
Выпил. Много. Глянул в зеркало. Какой?
Деструктивный. Асоциальный. Асимметричный.
***
– Как жил ты, лабух?
– Писал канцоны, носил кальсоны, лабал шансоны…
– И всё?
– И всё…
***
Клипы и всхлипы…
***
Казус и подлянка истории, сожизни мужчины и женщины. Вот, например: женщина исстари кладёт после гостей тарелку в тарелку, стопкой. А зачем? Мужику такое в голову не придёт. Отнесёт в кухню всю посуду поочерёдно, не ленясь. Потому и моет лишь с одной стороны. А потом не понимает – за что баба гнобит?
– А-а! Опять тарелки с донышка не мыты!..
***
…на всякого Прометея своя орлица…
***
Вроде бы и права баба, но ведь первоначальная лень, глупость и подлость шли именно с её стороны! Зачем было стопкой в жирное класть? Вот казус истории (один из), вот недоумение и чревоточина семейной жизни. А сколько их таких, почти незаметных, и всегда в начале (как в истории с библейским яблоком) – баба. И этот казус – всюду, в повседневности…
Вот досада, вот разница подхода к жизни кроманьонца и Неандертальца.
***
«Тревожны те стихи, где нет природы,
Там подоплёки снов обнажены,
Там голые, как в страшных снах уроды,
Подмигивают мысли-шатуны…»
***
Роман написал… подумаешь! Роман любой дурак напишет, особенно на компьютере – садись и выщёлкивай очередной домохозяйкин сюжетец. Подлый, как правило.
А ты вот РАССКАЗ напиши! Дело тяжкое, неблагодарное, малоденежное, но зато…
А вообще, где он, Великий Русский Рассказ?
***
…финотчёт сдал. В любви объяснился. С министром поговорил. Жене наврал. Был невразумителен. – Везде.
***
…зубная помада
***
Кокетство – тонкая связь, интерфейс между животным и человеком.
***
…пупырышки и папиломы на теле иногда возбуждаются, и тогда их хочется почесать. А присмотрись – эти пупырышки (красные по большей части), это же члены, членики на теле мира…
Чешутся… как не почесать, тёлочку не подмануть?..
***
…огруз, набряк,
И стал – добряк.
***
Мир, где не будет тайн, станет лучшим из миров. – Открытый настежь, простодушный, доверчивый…
Как очень немногие из лучших сейчас.
***
Во сне. Ребёночек маленький, как мышонок, в чистенькой такой, чёрной галошечке с красным нутром – плывет по дождевому тротуару, как по реке. А рядом мамаша идёт, радостная, смеётся: «Ну и что, что маленький, как мышонок? Зато какой хорошенький, живой…»
Всё – радость!
***
Луч, сверкнувший и отскочивший от ручных часов, просит солнечных стрел. Железные постыли… где они, где же они, солнечные часы?..
***
Империя повторится. Хотя бы потому, что так быстро после перестройки выросло поколение, которое относится к «советскому» поколению также, как в 20-х годах комсомольцы относились к «старорежимному». И строили новую Империю. Построили, а она вновь оглядывается на дореволюционную, имперскую, «старорежимную».
Всё повторяется. Всё повторится.
***
Как недосказал последний партийный златоуст:
«У нас сколько КПСС не создавай, всё равно КГБ получится»
***
Крик отчаяния в городской управе: «Управы на вас нет!..»
***
Первосвященники, первозащитники… первые люди!
***
А что, если Дантесу даровали долгую благополучную жизнь за смерть Пушкина? Мэр города, богач, уважаемый во Франции человек, доживший со своей Катей (родной сестрой Натали Гончаровой) до глубокой старости и пристойно почивший в своей постели – убийца Дантес!..
В родном городе есть музей его имени, где выставлена лишь одна книга Пушкина – «Гаврилиада». Лишь одна.
Но за что Дантесу было даровано столь поразительное благоволение земной судьбы? Сдаётся, кое-кто из попов согласился бы (молча) с таким раскладом – воздаяние за страшное богохульство юного русского гения.
***
Выкрики Великого из ниоткуда:
– Высокопоставленная возвышенность…
***
– Время – победа над вечностью… временная победа...
***
– Цинизм – благородство слабого…
***
…но прекраснее акулы
Величавый Крокодил…
***
– Звезда Полынья!..
***
– Лицо цвета хакера…
***
– Здрастье, здрастье, здрасте, здрасте…
По углам не пидорасьте…
***
– Согрей мне яйца, жено, высиди, жено, дитятечку!..
***
Реклама в газете: «Удовлетворю всех!»
***
«…в эпоху, под названием «Рекламная пауза», было…»
Ничего не было.
***
Мини-басня
Телок, загрезивший о тёлке,
Забыл меж сладких грёз о волке.
Волк дать мог в рыло, но не в долг,
«По чину ль грёза?» – взвесил волк,
И был телку предъявлен…
Щёлк.
***
В самых оголтелых большевиках (типа Ленина, Сталина, Дзержинского) самое лучшее – их капитал. Один на всех «соборный» капитал, этакая ба-альшая сбер-книжка под названием «Капитал». Там ещё долго их счета не иссякнут…
Хотя сами-то уходили в мир иной практически нищими. Оголтелые фанатики упивались не деньгами, как нынешние, но – идеями.
Впрочем, кое-кто и в пивных упивался.
***
«…есть и ещё властелин твоих судеб,
Циник, поэт и бунтарь,
Спиртом зовут его русские люди.
Царь!..»
***
…Маркс считал, что евреи, как нация, должны раствориться в человечестве. Со всем их мессианством. Теперь идеологи-атлантисты пророчат русским с их Русской Идеей (тоже мессианской) подобную участь.
А давайте, начните-ка с Китая. Или с исламского мира. Слабо? Да разнесут в клочья, 11 сентября детской сказкой покажется. С русскими так можно, кажется. Пока.
***
«Капитал» Маркса вдруг стал одной из самых востребованных книг на Западе. Опомнились! Не одним Адамом Смитом с его хитрой невидимой рукой жив рынок. Произошла, наконец, всеобщая девальвация дензнаков, не обеспеченных ни товаром, ни золотом. Но прежде – оборотничество и обнищание идей.
У Маркса как было? «Товар – деньги – товар». А как перевернули мировые финансисты? – «Деньги – товар – деньги». Ну вот откуда деньги в начале? Ты создай вначале товар (да хоть топорик неандертальский, обработанный
по-особому, «модернизированный»), потом тушу мамонта им разделай, а потом обменяй кусок свежего мяса на… хотя бы на юную кроманьонку. Это и будет плата. Тогдашние натурализованные деньги.
А потом эта кроманьонка нарожает детей, и уже с ними вместе две дюжины супертопориков обменяете на дюжину подросших кроманьонок из соседней пещеры – жён для твоих сыновей. И разветвится племя, и разрастётся твоя страна, и принцип: «Товар – деньги – товар» будет работать, пока очередные прохиндеи и оборотни не перевернут его с ног на голову…
И тогда рухнет кроманьонское мироустройство… и тогда снова и снова будешь орать во всю глотку среди кишащих кроманьонцами гулких пещер, пустынь, городов:
«Неандертальца ищу-уу!..»
***
« …цена человеческой жизни копейка.
А ты из копейки поди-ка сумей-ка,
Сложив, перемножив ли, вырастить Рубль,
Тем паче – валютный!
А люди... что люди?
Ротатор в работе, истера на уде,
Покрутится «матрица», свертится дубль...»
* Пояснение для современников: Истера – матка, уд – член. Древнерусск.
Из штудий Великого на вечную тему временного:
«…железные кличи комиссаров, раскалённые речи пророков… и всё – о конце времён. Накликают! Запретный, страшный, незримый миру обряд:
«Выкликание демонов».
Концов-начал выкликаньям не сыщешь…»
***
«…а сколько могил напластали под злодейский шип, вой, свист кликуш, колдунов! Памятников на земле наворотили, ужасти! Неясно уже – кто жив, кто нет. Мистика неподсудна. Но ведь и без неё, без мистики, всё чаще видится невольно:
«Как люди в белых простынях, ночами бродят памятники. По площадям бродят, по кладбищам бродят, стукаются лбами. Иногда друг о друга. Много…»
Видение…
***
«Я жизнь свою провёл под идеалом,
Как монумент, покрытый одеялом,
Его сорвут, когда придёт пора,
И грянет площадь мощое «Ур-ра-а!..»
(Из самомнений Великого)
«По переулкам бродит тело…»… или – лето? Тело. Мистика…
***
Девочка в автобусе, 3-4 годика, в милой косыночке, сидит на руках у матери, играет кисточкой от пальто, смеётся, что-то своё щебечет...
И вдруг дикая мысль: а ведь и она повзрослеет, и она станет матерью, а потом и бабушкой?..
А ну представь: вот она уже мать, и даже старше нынешней своей матери… вот уже старуха, и у неё много детей, внуков, правнуков... вот она мёртвая в гробу, в окружении родных… вот её могила с прахом внутри...
Нет! Что-то противится воображению, когда глядишь на милую щебе¬тунью 3-4 годков. А уже в самом этом противлении не сокрыт ли предел, то есть крайняя степень (за которую – нельзя!) соблазна? И не в этом ли пределе кроется надежда, пусть мистическая надежда на некую неокончательность повального постарения и неизбежного исчезновения людей?
Нельзя предс¬тавлять девочку старухой, тем более трупом. Нельзя, и всё тут! Будь ты хоть трижды «гениальным» художником с бескрайней фантазией. Здесь – крайний рубеж, форпост надеж¬ды. веры: не окончательна механика повального умира¬ния, и всего лишь на краткий срок запущена эта махина, ме¬ханика времени.
А вот если разнуздаться и дать волю воображению или, пуще того, «художественно» воплощать «декадентские» картинки, это значит одно – предательство. Внутривидовая измена. Или, мягче – ещё одна уступка миру.
Миру, который никогда нигде ни¬кому ничего не уступает!
***
…нет, не мистика. Перенаселение смерти.
***
Все живы смертью. Изначально – естественно. Способ выживания. Неестественно ныне. Свежайшее мясо умерших не едят. Даже собаке не отдают, лучшему другу человека. Даже человеку не отдают! Безоговорочный приоритет:
это – никому.
Как это никому? Есть кому. – Господину Чревоугоднику. Главному Гурману земли. – Червю. Глупо? Каннибалы, однако, умнее. А, пожалуй, в этом ракурсе и гуманнее.
***
Послушал по «утюгу» Великий живого ещё классика. Не удержался, переложил:
«Лев Гумилёв рассказывал. Попал с этнографическими целями в племя. Вождь племени закончил в Москве Университет Патриса Лумумбы, по-русски чесал заправски. Устроил праздник белому гостю: костры, пляски, веселящие напитки. Выпить Лев Николаевич был не дурак. Выпил, развязал язык, и хамит Вождю:
«Какие вы ужасные!»
«Почему?»
«Убиваете людей, а потом ещё и съедаете их… ужасные!..»
«А что, разве у вас войн не бывает?»
«Ещё какие! Не то, что у вас!..»
«А что вы делаете с убитыми?»
«В землю закапываем»
Вождь покачал головой, отхлебнул из глиняной чаши веселящего напитка, и грустно-грустно молвил цивилизованному человеку:
«Какие вы ужасные... убиваете людей, а потом ещё и в землю закапываете...»
***
Послушал Великий Гумилёва, и дописал ещё в тетрадочку нечто кощунственное о смерти и погребении:
«А вдруг прав именно Вождь? Хоронить надо – кость. В Писании ни слова о мясе. А вот сохранить кость, не преломив колено, важно. Даже до чрезвычайности важно. Сохранить по-коление – главное. Об этом, главном, в Писании много, через всю книгу проходит. А что мясо? «Пакости». То есть, что сверх кости – паки. Паки и паки.
…так из первичного цеха выходит голая труба. А уже потом, в следующем цехе её обматывают в мягкий материал: изоленту, асбестовое покрытие и проч. Обмотка эта поверх трубы – патрубок. Па-трубок. Паки. То есть, нечто уже находящееся сверх голой основины. Несмотря на грубость сравнения, и здесь проступает та же суть: вот кости, а вот – и пакости поверх костей. Кости – внутри. «Ливер» и мясо – пакости. Они снаружи. Это – и есть Паки…
В Писании ни слова о каннибализме. Но если отстраниться от общепринятого и, возможно, глупого, то…
***
…то мясо следует – жрать! Особенно родственникам почившего. – Вот лучшие поминки, вот лучшая, прочнейшая память об ушедшем.
Там встретимся. Обнимемся, обсудим, поговорим. А мясо-то причём? Неужто Господин Червь, Главный Гурман благороднее собаки, человека?
Смертью живы, смертью! Смертью травы, деревьев, скота, друг друга. Скоро на земле, при чудовищном распложении пропитание человека станет главной проблемой. Это давно поняли китайцы, у них в дело идёт всё, что содержит белок: черви, змеи, тараканы… а ты, ты, гуманист цивилизованный, шаурмы не кушал, кошатинки-собачатинки-человечинки не пробовал? Ага!..
Вот, Битва и не уходит. Никак. Никуда! Не уходила, и не уходит. Червь – уходит. В своё Метро. Уходит, нажирается до отвала. На следующей остановке выползет. У него на кладбище хорошее Метро, с разветвлённой системой тоннелей и переходов.
Выползет иногда под солнышко, оглядится, погреется…
Учует свежак – нырк в Метро! – в тоннель кладбища – за свежачком, за новым покойничком, за деликатесом…
Идиотизм «цивилизации»
***
Кто страшнее – разведчик или разбойник? Э-э, тут всё упирается в масштаб, в размах и объём содеянного тем и другим, а главное – в последствия содеянного.
А так, по сути – один чёрт.
***
…страшнее партизана зверя нет…
***
А в Лозанне едят грибы с глазами?
В Рязани почему-то едят. А в Лозанне?
***
«…осторожно, осторожно, осторожно –
Звездопад!..»
***
Человек разваливается на ходу. Зубы выпадают, волосы... А он – смеётся.
А почему? А потому что – вечен.
***
Мужское и женское
Споры бывают разные – заурядные, тут же стирающиеся в памяти. Бывают споры «так себе», – от не фиг делать, что называется.
Но бывают и судьбоносные. Вот как спор «осифлян» (сторонников Иосифа Волоцкого, т.н. «стяжателей») и «нестяжателей» – сторонников Нила Сорского («заволжских старцев»). Этот спор неразрешён доныне. Я писал об этом, не хочу повторяться.
Но вот давно не даёт покоя иной спор, не спор даже, а словесное и мысленное сражение 18 века – сражение Ломоносова и Сумарокова, растянувшееся на десятилетия. Об чём спор? Так, «пустячок» – о четырёхстопном ямбе. Это потом, после «Евгения Онегина» четырёхстопный ямб стал как бы непререкаемо главным в русской поэзии. А тогда… тогда всё ещё неоднозначно было.
Только-только Тредиаковский и Ломоносов ввели силлаботонический стих (после полутора веков царствования в русской поэзии чудовищной польско-латинской силлабики, совершенно чуждой русскому уху), как тут же возник маленький, вздорный, на первый взгляд, вопросец – а каким должен быть четырёхстопный ямб? С мужской рифмой, с женской?
Ломоносов утверждал – непременно с мужской. И мощно подкреплял стихами:
«Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне дна».
Сумароков же «увлажнял» этот ямб женской рифмой. Не шибко талантливый стихотворец, он всё-таки с помощью своих сторонников, поддержанных самой могучей, как всегда, женской образованной аудиторией формально победил в долгом споре. И даже не столько он, сколько воистину раскрепощённый (не шибко чествуемый у нас в силу известных причин) Барков. Да-да, тот самый «похабник» Барков, чьи стихи расходились в нелегальных списках, хотя был он фигурой значительной, членом Академии российской словесности, переводчиком Горация и проч. И самое грустное (быть может, всего лишь легенда), что осталось в памяти потомков, это его двустишие, свёрнутое трубочкой и найденное у него в заднем проходе, когда вытаскивали полуобгоревший труп из камина:
«И жил грешно,
И помер смешно».
Барков Барковым, но свободный его стих, как бы само собою минуя Хераскова, Сумарокова, того же Ломоносова и даже Жуковского, перешёл, «привился» – мощно развился у Александра Сергеевича Пушкина. (А про Баркова, прямого предшественника А.С.Пушкина, в даже в литературной энциклопедии сказано почти комическое: « Барков. Иван Семёнович (или Степанович?..)».
И вот, мраморная плита гениального «Евгения Онегина» словно бы насмерть придавила четырёхстопный ямб с мужской рифмой. И «бабье» начало пошло отмерять своё торжественное восхождение по ступеням русской поэзии – до наших дней.
Боюсь, не скоро опомнятся современные и будущие поэты, поймут, что не всё же называть Россию женщиной, матерью, девой, женой…
«О Русь моя, жена моя…»
(А.А.Блок)
Один только Лермонтов, кажется, сумел с мощью, не уступающей пушкинской мощи, создать равноценный «Онегину» шедевр – поэму «Мцыри». Вот уж где мощь «мужского» четырёхстопного ямба проступила во всей своей полноте и убедительности:
«Старик, я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас…»
Увы, мы все так привыкли к более «сладостному» женскому стиху «Онегина»:
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог…»,
Так привыкли, что сами не осознаём своей скрытой силы – мужской. Я не поленился прикинуть сколько «мужских» стихов и песен в русской лирике и сколько «женских». Примерно восемьдесят процентов «бабьих» вздохов, рыданий, и примерно около двадцати – «мужского» рёва, рыка, помахиванья «палицей», вроде:
«Эх, дуби-инушка, ухнем…»
Вот такие споры на Руси случаются. Судьбоносные для всего духовного состояния страны. Только не всегда прислушиваемся. Ох, далеко не всегда…олухи…
***
«Бесплатный человек». Странно. Вообще-то человек – бесплатен.
***
Небесное – не-бесово?
***
…да само небо нечисто перед Богом!…
***
«– Милицанерша!.. Погоди!..
Идёт себе в мундире
С бутылкой сливок на груди
Наисладчайшей в мире…»
***
Открытие за открытием: молекулы, атомы, кварки – и ещё, и ещё, и ещё…
Человек изнутри ковыряется, вылупливается из внутреннего, малого яйца этого мира.
Для чего?
А – пробиться во внешний, большой…
***
Дуга тишины
…в семидесятых годах поселили меня, первокурсника, в знаменитую общагу Литинститута, в одну комнатёнку с пренеприятнейшим типом, молодым поэтом. Я тогда (перед отъездом в Москву на учёбу) пережил тяжёлую травму – прямо из пьяной драки замели в ментовку, позвонить родителям и беременной жене не дали, избили дубинками, наунижали….
А утром старинная каталажка с решётками привезла меня во двор – за штрафными деньгами. Отец с матерью были осунувшиеся, жена с ума сходила, а тут – ве-езут, так тихохонько везут, покачиваясь, а потом ведут через весь престижный академический двор, ведут непутёвого сынка в наручниках два ментяры…. какой позор! Особенно для отца…
– «Как же ты будешь один жить, в Москве, без присмотра, если здесь, при беременной жене вытворяешь такое?» – только и спросили родители. И я, казнимый, дал клятву – не пить, не безобразничать. (Хватило ума поклясться только на первый семестр). Я сбрил бороду, коротко подстригся, и поехал в Москву, полный честных намерений всё свободное время сидеть за учебниками и в библиотеках.
А тут… тут соседушка дорогой! Лежит на кушетке, пьяный в дымину, с цыгаркой в углу рта, и принимает друзей – таких же пьяниц, а ещё и шлюшек (они в те годы что-то прельстительное находили в поэтах, и валили, бывало, толпами в наше нищее жилище).
Я пытался поменять соседа, но все места уже были распределены. Скрепя сердце, остался. На пьяные выходки соседа не обращал внимания, допоздна засиживался в библиотеках, как и обещал родным, на провокации сокурсников и прельщения девушек не отвечал.
Со временем стал замечать – а мой соседушко не так уж и отвратителен и глуп, как поначалу показалось. В редких беседах мы даже что-то общее стали находить. И я окончательно смирился с его пьянками-гулянками. Потом выяснилось, что он ещё и талантлив. А со временем (уже после первой, – «трезвой» сессии) мы с ним и попивать вместе начали. И никакой он не пропащий оказался, а просто сильно (тогда) пьющий, но очень тонкий человек.
И вот я стал замечать нечто из ряда вон выходящее: в редкие трезвые вечера, когда не донимали собутыльники и навязчивые девицы, – в редкие спокойные вечера стало вершиться… Чудо, что ли? Теперь, во всяком случае, так мне видится.
Я садился в своём уголке, зажигал свою лампочку, сосед зажигал лампочку в своём уголке, и мы… писали, «творили». Ах, как страстно, как сильно, как чисто и молодо тогда писалось! Порою до утра засиживались. Писали и каждый сам по себе, разумеется, но в те, совместные вечера – я это физически стал ощущать! – меж нами стала возникать, словно сама собою протягиваться через всю комнатку… Дуга Тишины. Я это явственно ощущал – мы бессловесно, незримо помогали друг другу. И кажется теперь, что самые лучшие стихи – и у меня и у него – были написаны именно в те годы. Ну, если не самые лучшие, но самые чистые.
Потом я искал объяснение этому феномену, и, кажется, нашёл отчасти. Мы оба Тельцы. Я Слава, он Слава. И жён, не сговариваясь (живя уже в разных городах) выбрали: я Наташу (Царствие ей Небесное), и он Наташу (Царствие ей Небесное). И обе они родились под знаком Рак… от рака и скончались…
Понимаю, это далеко не полное объяснение, но так уж по судьбе совпало. Мы стали, и остались друзьями на всю жизнь. И теперь, собираясь порою за одним столом, пьём вначале за родных и друзей, которые уже не с нами, а потом – за Коменданта. Да-да, за простого коменданта общежития, чуть ли не силком втиснувшего нас – не шибко подходивших, казалось, друг другу – в одну комнатёнку, где потом и стало вершиться это чудо – Дуга Тишины…
***
– Что сейчас модно в мире?
– В мире сейчас модно умирать. Смерть в моде сейчас.
– А что, сейчас война в мире?
– Нет, как раз не война. Как раз мир…
***
…педерастающее поколение…
***
– Ну дай, хоть немного, ну хоть на боку!..
– Каков лежебока! Не дам. Не могу.
Сперва не могу. Потом не хочу. Потом не желаю…
– Да я заплачу!..
– Тогда я могу, тогда я хочу, тогда я желаю,
Тогда я молчу…
***
- А что сейчас в моде?
- Сейчас деньги в моде.
- А были времена, когда деньги были не в моде?
- Были. Не так давно.
- Когда?
- Тогда, когда в моде были предметы, которых почти не было…
- Совсем не было?
- Было. Но редко. Но именно они были в моде.
- А денег не было?
- Были. Но они не были в моде. В моде были предметы, которые тогда можно было достать за деньги. Которые тогда были не в моде…
***
Принёс Млад-Великийобъявление в газету: «Зарифмую всё». Дал образец:
«Вновь японец, дебошир,
Глаз косит на Кунашир,
А другой свой глаз, шайтан,
Всё косит на Шикотан,
Но, горяч и шевелюч,
Шевелится Шевелуч…»
Стишки не взяли. – Политика. Толерантность.
***
Меньшевик – баба. Или пассивный пидор. Большевик – мужик. Хотя мужиков по статистике как раз меньшинство на земле, баб больше. Но большевики обитают не во времени, а в вечности. Это уже ушедшие, или же ещё не родившиеся особи. Это аморфная, неотсюдная масса. Совершенно беспринципная по сути. Принципы обретаются лишь на земле.
Но именно эта масса превозмогает живую, обитающую во времени земную массу меньшевиков. И вместе с ней превозмогает ту самую принципиальность, которую придумали земные, смертные существа ровно на срок своего пребывания на земле.
Меньшевистское время – часть большевистской вечности. Понятно, речь не о «ленинских» партиях, а просто – о «продвинутом» меньшинстве, и косном, вроде бы, аморфном большинстве.
***
– Ну, милый, ну что ты копаешься?
– Ключик ищу...
– Какой ключик?
– От лифчика…
***
Вести себя как зверь, как животное, раскрепощённое от всех условностей – вот счастье, вот потаённая, заветная мечта Мужика.
***
«Я ей, суке, что сука она сказал.
А то разве не сука? Скажи.
Я, как пёс, её, суку, до дрожи лизал.
– Пёс, дрожишь? – говорила – дрожи!..
А сама только млела, блаженно дыша,
Только кровь лакала мою.
Куража хотелось ей, балдежа!..»
Дураку хотелось семью.
***
Генетики выяснили – каждый двухсотый житель континента так или иначе потомок Чингисхана. Чингис был не только могучий воин...
А что если обязать олигархов осеменять население в принудительном порядке? Какая была бы Россия! Сильная, хитрая, богатая, подлая...
***
«…чахнет дева, огарочком тает…
Олигархов на всех не хватает…»
***
– Сухой закон! Больше трёх не собираться!..
***
С Севера – сирые, босые,
С Юга, с Востока – раскосые,
С Запада – взгляды косые…
Россия…