Чужие письма. Глава 2. Загадки чисел

   
   Он снова и снова брал в руки глину, мял её до пластичности и начинал всё сначала. Но каждый раз выходило что-то не то - не было идеи, и поэтому ничего не получалось. А просто надгробный памятник он сделать не хотел. К тому же Зинаида Николаевна Юсупова объявила гонорар в десять тысяч франков. За такую сумму было бы стыдно ваять обыкновенную фигурку. Но даже не в этом дело – Антакольский всегда искал смысл, который он хочет вложить в своё произведение, и донести его до ценителей искусства. Этот же заказ поступил без всяких предисловий – княгиня хочет увековечить в камне свою безвременно ушедшую сестру, о которой Антакольскому не было известно ничего. А ему нужно было  понять хоть что-то, какая она была при жизни? Чем дышала? Кого любила? Почему умерла? Тогда только раскроется ему её душа, и он сможет вдохнуть её в безжизненную глину.

   Обычно он в таких случаях общался с родственниками, приезжал в дом или усадьбу почившего, окунался в его мир, чтобы постичь сущность человека, которого должен изобразить. Но теперь для этого надо было ехать в Россию и там побывать в Архангельском, в Петербурге, в Москве. Это было невозможно.  Он любил Россию,  но ехать туда, где его презирают только за то, что он еврей, было выше его сил. Говорили, что она умерла от тифа. Марку Матвеевичу это показалось странным,  хотя ничего странного в этом не было. А может попросить привезти фотографии оттуда, может кто-то из родственников будет проездом в Париже и расскажет про Татьяну? Он просто терялся в выборе. И даже, когда спустя две недели с момента заказа привезли из России её фотографии, даже тогда что-то оставалось неясным, туманным и немного загадочным.

  Всё дело решил случай. Как-то на Монмартре, зайдя в кафе, он увидел приказчика Юсуповых, того самого, что доставил фотографии Татьяны Николаевны. Приказчик хотел было поскорее удалиться, но Антакольский не хотел упустить такую удачу. Целых три дня он поил его и в кабаках, и у себя дома, пока, наконец, того от чрезмерного употребления водки не прорвало на душеизлияния.
 
  Оказалось, что приказчик, выполнив поручение, сбежал от Юсуповых. И, видимо, с целью наживы или с другими мыслями прихватил с собой какие-то важные письма.  А своё бегство он объяснял тем, что после смерти Татьяны в доме стало невыносимо. Он не мог видеть эти ставшие ненавистными лица своих хозяев, не мог слушать их лицемерные разговоры, всё стало ему противно. Антакольский слушал и не понимал в чём же дело, но дальше приказчик не раскрывался. Он всё время плакал и причитал о том, что какая же красивая и необыкновенная девица была Татьяна Николаевна. Как её все любили, и как она любила всех. Как все ужаснулись, узнав о её кончине, и плакали всем домом, не понимая божьей немилости к ней.

 За двести франков, от безденежья, приказчик после долгих уговоров согласился продать скульптору два письма и только. Остальные он ещё не был готов ни продать, ни показать. Больше из него ничего нельзя было вытянуть.
Антакольский положил письма в секретер, и решил собраться с силами, чтобы прикоснуться к чужой тайне. Быть может, ему раскроется сущность Татьяны Николаевны и смысл её существа. Но ни сегодня, ни на следующий день он так и не набрался храбрости прочесть хотя бы одно письмо. Он всё глядел на фотографию, в эти прекрасные молодые глаза красавицы и не понимал, почему бывает так жестока судьба, забирая из этого мира самые очаровательные создания, да ещё в таком юном возрасте.

  Марку Матвеевичу не давало покоя роковое стечение чисел: «66», «88», «22» - год рождения, год смерти и возраст усопшей. Они словно специально были подобраны, будто бы сам год рождения продиктовал год смерти и отпущенное для жизни время. Повторяющиеся чётные числа завораживали. Ещё больше пугала нехитрая кабалистика, дающая для дьявольского числа третью шестёрку при вычитании из восьмёрки двойки. На фоне неземной красоты Татьяны Николаевны всё это казалось не случайным. Он старался отвлечься фотографиями, почерпнуть что-то из них, но перед глазами так и плыли «2», «6», «8», «666», «22», «88», «66», «268», «862»…

«Стоп! Что за «862»? Что-то знакомое. Или нет, показалось, уже мерещится. Надо отдохнуть. Завтра суббота, пойду в синагогу».

  Время шло, а заказ не двигался.  Антакольский подолгу сидел у фотографии и вглядывался в ясные глаза девушки, стараясь в них прочитать разгадку её смерти. Он часто забывался и не замечал происходящего вокруг него. Служанка Сесиль, приходившая убирать мастерскую, и в тайне любившая его, даже стала подозревать, не сходит ли он с ума. Зная его привычки в творчестве, она решила хоть как-то помочь ему. В субботу утром Сесиль проникла в мастерскую и забрала фотографии до вечера. Она знала, что он их не хватится, потому, что по субботам Антакольский, чтя заветы еврейского народа, никогда не работал.

  В воскресенье, наконец, Антакольский решился вскрыть и прочитать письма. Оба письма были адресованы от графа Николая Борисовича из Парижа в Москву своим дочерям: Зинаиде Николаевне и Татьяне Николаевне. Вот они.

  «Дорогая Зайде!  Несмотря на твои просьбы и мольбы, я решительно не могу вернуться в Россию.  Я не имею права сейчас рассказать тебе всё, да и потом вероятно не смогу позволить себе этого, жалея твоё чуткое сердце, но поверь мне, что совсем скоро произойдёт событие, которое перевернёт нашу жизнь. Не знаю, смогу ли я вынести это, и поэтому хочу быть как можно дальше и не видеть всё своими глазами. Тщусь надеждой, расстояние поможет мне пережить наше горе.
 
  Тебе же хочу сказать, что бы ни случилось, знай: я люблю тебя безмерно, больше всех. Мы с бабушкой сделали всё, что могли, дабы сохранить твою жизнь. Ты знаешь, как она тебя любит, и не только за то, что вы с ней тёзки. Не суди нас с ней, мы бессильны перед тёмными силами, поэтому сделали свой выбор. Поверь, этот выбор нам дался нелегко, но что мы могли?
Крепко целую тебя. Твой папА.»


 «Милая Танёк, солнышко моё! Как я скучаю по тебе, но приехать не смогу. Сердце моё разрывается от боли и, кажется, скоро сойду с ума от скверных мыслей. Ты знаешь, как я нежно люблю тебя! Ты свет моей жизни! Моё сердце! Ангел мой! И с этими словами я хочу сказать тебе нечто страшное и противоречащее всему моему существу. Но я обречён, это необходимо.

  Мне больно напоминать тебе о твоём бесплодии, полученном при рождении. И горько осознавать это сейчас, на пороге пропасти. Я должен сказать тебе, хотя не знаю, как собрать всё своё мужество, и как смотреть тебе в глаза, но должен. Это касается нашего рода, рода Юсуповых. У Зинаиды уже есть два сына, и она должна жить, жить ради них, ради продолжения. Но над ней нависла угроза.

  Я давно храню тайну о проклятии нашего рода. Теперь настало время раскрыть её перед тобой и только перед тобой, чтобы ты сама сделала свой выбор. Наши предки из ногайских князей, ушли служить русским царям и приняли православную веру. За отступление от учения Пророка Мухаммада татарская колдунья прокляла наш род, и с тех пор все дети одного поколения обречены не дожить до своего двадцатишестилетия, кроме одного из них. И так будет продолжаться до полного искоренения рода. Всё так и происходит.

  И вот род почти прервался – у меня только две дочки, сыночек мой умер во младенчестве. Но царь милостив и, учитывая заслуги нашего рода, буду просить его даровать Зиночкиному мужу Эльстону княжеский титул и нашу фамилию Юсуповых. Теперь есть надежда, что кто-то из Зиночкиных сыновей продолжит наш род. А теперь посуди сама, может ли расти дитя без матери? Допустимо ли это? Коленьке только пять лет, а Феликс грудной ещё. Ты скажешь, что Зиночке уже почти 28 лет, чего ей бояться? 26 уже минуло. Это не так. Когда вы были маленькими, мы с бабушкой решили приписать Зиночке ещё два года. Бабушка считала, что если бы вскрылся секрет за год или за два до настоящего Зиночкиного двадцатишестилетия, то у тебя не было бы оснований надеяться на то, что бог заберёт её к себе или ещё на более скверные мысли.

   Но ты выросла ангелом, и такие мысли тебе просто чужды. Поэтому скорбь моя ещё острее, и надеюсь только на тебя. Я бы никогда не стал писать тебе этого письма и всё время корил себя, что пошёл на поводу у твоей бабушки. С годами я смирился с мыслью: «Пусть всё будет, как будет». Но ты помнишь тот случай, когда Зиночка упала с лошади и поранила ногу? Рана была серьёзной, в неё попала грязь, у Зиночки уже была агония, и даже Боткин разводил руками. Мы все были в оцепенении – вот оно проклятие, проявилось. Спас только отец Иоанн Кронштадтский, воистину исцелитель, за которым Зиночка велела послать, чтобы причаститься.

  Тогда я и подумал, что это знак божий, что выбор Всевышним сделан, и гадать теперь не нужно. Но это было тогда, тогда ещё не было ни Коленьки, ни маленького Феликса. А теперь сердце моё опять не на месте, мы же их так любим, и ты тоже их любишь и обожаешь. И вот теперь  приближается Зиночкины именины, и я думаю, как не горько мне тебе это говорить, что ты поступишь так, как велит тебе сердце.

 Если ты сделаешь правильный выбор, то прости меня, прости!  И прощай.
Нежно целую тебя. Твой папА.»

Марк Матвеевич крепкой рукой сжал оба письма в кулак. Глаза его смотрели с благоговением на фотографию Татьяны Николаевны.

«Ангел. Пречистый ангел. Как я сразу не понял этого из фотографии? Вот почему никак не получался образ – не хватало крыльев. Крыльев, возносящих душу невинной девицы в небеса, к Богу…

Ангел!»