ХОЖДЕНИЯ ПО ОРГАНИЗАЦИЯМ И ДИССЕРТАЦИОННЫЕ МУКИ
ИЗДАНО В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ ФОНДА "СТАЛИНГРАД"
Москва, ул. Маршала Вершинина, д.8, к.2
ISBN 978-5-59500491-1-8
СОДЕРЖАНИЕ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
РАННЕЕ ДЕТСТВО, НАЧАЛО ВОЙНЫ, ЭВАКУАЦИЯ
СНОВА В МОСКВЕ
ПОСТУПЛЕНИЕ В ИНСТИТУТ. СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ
РАБОТА В ИНСТИТУТЕ АВТОМАТИКИ И ТЕЛЕМЕХАРШКИ АН СССР
РАБОТА ВО ВНИИ СТАНДАРТИЗАЦИИ ГОССТАНДАРТА СССР
ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА В СТЕНАХ ОТРАСЛЕВОГО ИНСТИТУТА
ПОСЛЕСЛОВИЕ
СПИСОК НАУЧНЫХ РАБОТ (1962-1991 гг.)
НАУЧНЫЕ СТАТЬИ
НАУЧНЫЕ КНИГИ И БРОШЮРЫ
ПЕРЕВОДЫ НАУЧНЫХ КНИГ И НАУЧНОЕ РЕДАКТИРОВАНИЕ
РЕЦЕНЗИИ НА ЗАРУБЕЖНЫЕ НАУЧНЫЕ КНИГИ
ИЗОБРЕТЕНИЯ
«Иных уж нет, а те... далече»
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Представленный ниже материал не претендует на соблюдение хроникальной последовательности событий, поскольку я описываю их так, как они отложились в моей памяти. Память же ассоциативна, и потому возможны временные «сдвиги» в прошлое и будущее. Излагая лишь те факты и события, которые как-то повлияли на мою дальнейшую судьбу и осуществленный профессиональный выбор, подспудно тешу себя надеждой обосновать свои прошлые действия. Мысленно повторяю раз за разом, что, не преступив определенных моральных порогов и табу, нельзя было добиться более значимого продвижения по научной лестнице, определенной табелью о рангах. Хочется по крайней мере в это верить. Иначе прошлое становится бессмысленно прожитыми годами неудавшихся планов и свершений.
У всякого не лишенного критического подхода к оценке собственных качеств и достоинств человека на определенном возрастном или карьерном рубеже неизбежно возникает желание и потребность осмыслить пройденный путь и обозреть то, что сделано. Для меня это прежде всего подведение итогов почти тридцатилетней научной работы.
В течение жизни одного только моего поколения были сделаны такие научные открытия и изобретения, которые буквально перевернули весь мир. В этом ряду я прежде всего отметил бы создание основ микроэлектроники, развитие компьютерных технологий и математического программирования. Все это сделало математическое моделирование одним из действенных средств поддержки обоснованных решений в сложных ситуациях. Думаю, что современное охлаждение интереса к научным работам в России и в частности к прикладным математическим исследованиям объяснимо. Ломка установившихся идеологических и государственных устоев даже в условиях сравнительно «тихих» революционных изменений всегда больнее всего сказывается на относительно уязвимых сферах деятельности человека. Там, где не видно быстрых дивидендов в форме чистой прибыли, редко находятся люди, которые будут тратить деньги на научные работы. Но жизнь в России рано или поздно войдет в «русло» нормализации. На этой оптимистической нотке хочется выразить уверенность, что наука в России выживет.
Москва, 1997 г.
РАННЕЕ ДЕТСТВО, НАЧАЛО ВОЙНЫ, ЭВАКУАЦИЯ
Меня всегда занимал вопрос, с какого возраста я себя помню. Где-то слышал, что Л. Н. Толстой помнил, как его пеленали. Естественно было проверить по автобиографической повести "Детство", но разочарование было полным, так как описание начинается с десятилетнего возраста.
Первые отчетливые воспоминания моего детства датированы летом 1938 года; тогда мне было два года с небольшим. Мы живем на только что отстроенной летней даче в Малаховке под Москвой. Отцу по специальности архитектору пришлось для этого перевестись на работу в «Дачтрест». Увольнения по собственному желанию в те годы не практиковались. Отцом был разработан альбом типовых проектов дач разной площади, этажности для одного и двух хозяев. По этим проектам в предвоенной Малаховке был возведен кооперативный поселок, который в настоящее время постепенно застраивается особняками из красного кирпича. Но вернемся к 1937г., когда «Дачтрест» строил для отца дачу в кредит. Я бы покривил душой, не упомянув одного из организаторов дачного строительства в ближнем Подмосковье Дедима Николаевича Петрова, который с отцом был в приятельских отношениях. Без поддержки Дедима Николаевича и его повседневного контроля постройка дачи не была завершена за два месяца - ведь в таких делах нужен "глаз да глаз". Мансарда долгое время оставалась неотделанной из-за нехватки средств. Но уже первое лето 1937 г. мы проводим в Малаховке.
На даче постоянно пребывает кто-нибудь из многочисленной родни. Мне удалось это проверить формально по записям регистрации проживания в домовой книге, которая сохранилась до наших дней. Запомнились прогулки к железной дороге в пяти минутах ходьбы от дачи. Эти прогулки именовались "идти встречать поезда". Брат отца обращается ко мне с предложением: "Скажи -люблю дядю Лелю, и тогда пойдем встречать поезда". Внутренний голос подсказывает мне, что не надо соглашаться. Да я и понятия не имею, что значит любить дядю. Соблазн пойти поглядеть на громыхающий состав однако берет верх, и я скороговоркой произношу требуемые от меня слова. Мы отправляемся в путь. Такие прогулки совершались не один раз, но в памяти остался случай, когда нам по пути повстречалась ватага ребят с козлиной головой на палке. А вот и долгожданный поезд на Москву. За паровозом тянется шлейф дыма, а в небе одновременно в том же направлении "плывет" дирижабль. Мне кажется, что дирижабль вылетел прямо из трубы паровоза. Эта иллюзия столь сильна, что на протяжении нескольких последующих лет постоянно рисую поезда, у которых из трубы паровоза "вылетают" дирижабли.
Другой эпизод того же лета 1938 гола имеет чисто воспитательный контекст. Маме понадобилось поехать в Москву, и онa оставила меня на попечение свояченицы. Я был поздним ребенком у родителей: поэтому до начала войны они меня очень баловали. Помню, как артистично бросился на пол около кухни с криками и плачем: "Умилаю...!!!". Елизавета Матвеевна спокойно накрыла меня одеялом со словами: "Умирай, …умирай, но только не простудись". Отчетливо понимаю, что "номер" не удался, никто мной больше не интересуется. Тихо встаю после двух-трех минут лежания на полу. Так мне преподан урок воспитания, который надолго отбил охоту для подобных капризов.
Далее память переносит меня в Москву в большую коммунальную квартиру на втором этаже типичного московского четырехэтажного дома. Наша семья занимала небольшую комнату, которую отец получил еще в 1919 году, будучи студентом строительного факультета Московского Высшего технического училища. Наш дом находится почти на пересечении Большого Козихинского и Ермолаевского переулков.*(ныне этот дом снесен). В один из вечеров родители пошли в гости, а меня уложили спать. За мной поручили приглядывать домработнице соседей Груше - добродушной полной женщине, так как она обычно спала в общем коридоре недалеко от нашей комнаты. Я притворился спящим, а как только родители ушли, стал их звать. Не знаю, что нашло на эту добрую женщину, но она решила меня припугнуть. Приоткрыв дверь в комнату, она стала издавать какие-то страшные звуки. Я в ужасе умолк и тaк и не смог заснуть до возвращения родителей. Когда же они пришли, вовсю разревелся и долго не мог успокоиться. Больше меня так никогда не оставляли.
В детские годы мне часто снился сон, что по Ермолаевскому переулку "ходит" трамвай. Каково же было мое удивление, когда спустя много лет в 1966 году нашел аналогичное упоминание трамвая, идущего по Ермолаевскому переулку, в первом журнальном издании "Мастер и Маргарита" М.Булгакова, который в середине двадцатых годов жил в доме на Большой Садовой поблизости от Козихинского переулка. Как знать, быть может трамвай был навеян автору тоже сновидениями?
Но вернемся к предвоенному 1940 году. Для развития и поддержания духа коллективизма родители отдали меня в платную прогулочную группу на попечение Эльзы Каспаровны - этнической немки лет пятидесяти. Этой работой она обеспечивала свое существование. Каждое утро кроме воскресенья мать приводила меня в сквер Патриарших (Пионерских) прудов, где разворачивались известные события в упомянутом произведении М.Булгакова. Эльза Каспаровна брала в группу детей, которые жили поблизости от этого сквера. Старшей девочке в нашей группе - дочери известного актера Малого театра Н. Анненкова было лет шесть. Остальные дети по возрасту младше. Среди дня по месту жительства одного из детей поочередно устраивалось некое подобие завтрака, который каждый ребенок приносил в маленькой корзинке. Когда дети кушали у нас дома, любил доставать из шкафа коробку конфет и угощать всех. Эльза Каспаровна выражала маме удивление моими манерами и умением держаться за столом, хотя мне всего четыре года. Осенью того же года, когда в "воздухе запахло войной", Эльзу Каспаровну выслали из Москвы, а меня отдали в другую группу, которой руководила маленькая хрупкая женщина Ольга Борисовна. Она занимала небольшую комнатку на втором этаже ветхого деревянного дома по Малому Козихинскому переулку. Сюда она ежедневно приводила нашу группу на завтраки, которые мы носили с собой в корзинках.
Осенью того же года отец повел меня фотографировать в фотоателье на улице Горького около Елисеевского гастронома. Там работал известный фотомастер Илья Абрамович Минскер. В витрине красовались фотопортреты известных писателей и деятелей искусств. В период 1933-1946 гг. все портреты отца и семейные фотографии были выполнены Минскером. Я почему-то очень боялся фотографироваться, плакал, когда меня усаживали, и потому на фотографии получился со страшно надутой физиономией.
Война застала нас на даче. В то памятное воскресенье к нaм в гости приехали из Москвы сестра отца с мужем. С утра из радиоприемника СИ-235 звучали военные марши, а затем Молотов, слегка заикаясь, объявил страшную весть. Родственники сразу же отправились в Москву, а отец пошел в магазин купить соль и спички - предметы первой необходимости военного времени. Но увы - магазины уже через час были пусты. Через несколько дней вышло распоряжение о сдаче всех имеющихся у населения радиоприемников. Пункт приема для жителей Малаховки был организован на Кореневском шоссе у старого здания почты. Отец на тачке отвез наш СИ-235, а я стал свидетелем огромного скопления ящиков, комодов и шкафов: так выглядела радиоаппаратура тех лет.
Семья оставалась на даче до середины августа 1941 года. Все это время с точностью до минут в 10 часов вечера Малаховка оглашалась паровозными гудками и сиренами, возвещавшими о начале воздушной тревоги. Немецкие самолеты методично день ото дня прилетали бомбить Быковский аэродром в пяти километрах от дачи. При первых же звуках сирены я вскакивал и звал родителей. Спал я одетым, мать сразу брала меня, и мы спускались в специально вырытую на дачном участке "щель" - бомбоубежище. Муравьи там кусались ужасно, а с деревянного перекрытия постоянно сыпался песок.
В то лето выдался отменный урожай ягод, особенно клубники. Для сохранения посадок мама обрывала спелые ягоды и зеленые завязи и тазами сбрасывала их в кучу: сахар сразу пропал, и потому о варенье не могло быть и речи.
В середине августа мы должны были эвакуироваться вместе с отцом, командированным на один из маслобойных заводов Южного Урала. Отъезд в Троицк Челябинской области запомнился страшной толчеей на Казанском вокзале. С тюками и чемоданами втискиваемся в переполненный вагон. В одном купе с нами еще одна семья с маленькой девочкой. Почему-то на руки и нa ноги ей надели несколько пар наручных часов. Поезд шел очень медленно с частыми остановками. Во время одной из таких остановок, когда туалеты в вагонах запирались, отец вывел меня на пристанционную площадь. Поезду неожиданно дали отправление, и он стал медленно набирать скорость. Мы побежали и к счастью успели прыгнуть на подножку одного из последних вагонов. Дверь вагона была заперта на ключ. Отец прижал меня телом к двери вагона, сам держась при этом двумя руками за поручни. Поезд тем временем набирал скорость. Ветер становился все сильнее; а дышать было все труднее. Сколько времени мы могли бы так проехать - никому не известно, но на наше счастье минут через 10 одна из проводниц заметила нас и открыла дверь. Когда мы протиснулись через переполненные общие вагоны до своего купе, мама была в полном отчаяньи. Она была уверена, что мы отстали от поезда. В той ситуации это было просто катастрофой. Данный эпизод так повлиял на мое детское воображение, что при всех последующих поездках по железной дороге на стоянках я никогда не удалялся от своего вагона.
Через трое суток мы прибыли к месту назначения. С нами приехали еще несколько семей командированных, как и отец, на этот завод (в военное время завод стал одновременно и мыловаренным). Выгрузившись из вагонов, прибывшие сложили все вещи в одно место, от чего образовалась большая "горка". Встреча была хорошо организована. За прибывшими прислали грузовик, который за несколько рейсов перевез всех приехавших с вещами к конторе завода. Завод располагался на возвышенности в окрестностях города. В здании конторы мы провели один или два дня, а затем местные работники завода расселили приезжих по домам.
Мы попали в небольшой домик старой застройки на Вокзальной улице. Хотя улица и называлась Вокзальной, до вокзала было довольно далеко. В любое время года по улице стекали промышленные отходы беловатого цвета и довольно неприятного запаха. За домиком был небольшой двор, на котором приютился маленький домишко типа сарайчика. В нем проживали несколько монашек. Впоследствии отец вспоминал, что его неоднократно вызывали в местное Управление НКВД и наводили справки о житье-бытье этих монашек. Хозяйка дома и следовательно наша хозяйка Вера Павловна Мельникова работала в бухгалтерии завода. С ней жила ее мать Анна Еремеевна. Они приняли нас очень радушно как давних знакомых и предоставили комнату. Я очень привязался к старушке, любил сиживать за столом, когда она чистила вареную картошку в мундирах". С первых дней пребывания в Троицке мама могла спокойно оставлять меня на попечение Анны Еремеевны, если нужно было отлучиться по делам.
Почти двухгодичное пребывание в эвакуации осталось в памяти фрагментарными срезами. Помню, как однажды отец взял меня с собой на работу. Нужно было пройти на охраняемую территорию завода через проходную, где всех тщательно проверяли на предмет выноса кусочков мыла. Проектировщики размещались в одноэтажном сооружении барачного типа неподалеку от свинарника. Этот свинарник по-видимому был подсобным хозяйством на отходах производства растительного масла. Временами в помещении приходилось закрывать окна, если ветер был от свинарника. Отец брал меня с собой и в заводской душ. Когда он уехал в Москву, мама водила меня в городскую баню, которая один день работала как женская, а один - как мужская.
Отчетливо запали в память приготовления к встрече нового 1942 года у директора завода Исламбекова. Мать два или три раза ходила помогать жене директора готовить новогодний стол. Особенно трудно приходилось эвакуированным, получавшим скудный рацион продуктов по карточкам. Местные жители, как правило, вели свое подсобное хозяйство, во дворах держали скот и птицу, и потому положение их было несравненно лучшим. Меня несколько раз брали к Исламбековым, чтобы во время готовки мне перепало что-то с «барского стола». Глаза разбегались от вида этого изобилия еды: винегрет готовили в тазах, которые обычно используют при стирке белья. Мое пристрастие к винегрету имеет "корни" тех голодных военных лет.
Дети, предоставленные самим себе и улице, взрослеют быстрее, а в условиях военного времени этот процесс ускоряется еще более. Еще год назад я буквально не мог оставаться один на считанные минуты. Но летом 1942 года, когда мне было шесть лет, я уже самостоятельно через весь город ходил в столовую, где по талонам можно было как-то утолить голод. В один из жарких летних дней мне дали кусочек студня, который я не стал бы кушать ни при каких обстоятельствах. Завернув его в газетную бумагу, я рассчитывал таким образом донести ношу до дома. Однако от жары студень растаял и превратился в мокрый комок газетной бумаги, который я кинул в реку Увельку, переходя через нее по мосту.
В 1942 году в Троицк приезжал с фронта старший брат мамы, так как в Троицке находилась его вторая жена с дочерью. Помню, что в те считанные дни он уделил мне достаточно много времени, делая зарисовки в мой альбом и читая мне книжки.
Большую часть времени я проводил на улице. Наблюдая за работой электромонтера на уличном столбе или прислушиваясь к обрывкам фраз прохожих, очень быстро стал овладевать словарем ненормативной лексики, хотя смысла слов и фраз зачастую не понимал. B кругу домашних неоднократно демонстрировал вновь приобретенные знания, чем приводил родителей в ужас и замешательство. Воспитанный ребенок с изысканными манерами быстро превратился в уличного мальчишку. Из соседских детей запомнились брат и сестра из татарской семьи, отец которых был парикмахером. Мой отец с юмором показывал, как этот парикмахер объяснял ему положение «морды» при бритье опасной бритвой. Bo дворе их дома был погреб, где на полках стояли многочисленные банки и крынки с молоком, сметаной и сливками. Стоял такой аромат, что даже голова начинала слегка кружиться. Не помню однако ни одного случая, чтобы меня угостили или хотя бы предложили что-то попробовать из этого изобилия.
Мама регулярно ходила на местный рынок, где на привезенные из Москвы вещи вплоть до моих игрушек можно было в обмен получить кое-какие продукты. Высоко ценился чай в пачках, за который местные давали отборные продукты. Отоваривание продуктовых карточек гарантировало лишь полуголодное существование. Народные острословы так расшифровали название карточки усиленного дополнительного питания "УДП": "Умрешь днем позже". Хлеб отпускали какими-то микроскопическими кусочками, и когда кто-то в очереди просил прибавить к весу, отпускающая громко заявляла: "Больше ни лота..."‚ т.е. ни грамма больше.
Осенью 1942 года отца отозвали в Москву. Полгода мы прожили с мамой вдвоем. Отец присылал из Москвы посылки с остатками вещей, и обменом их на продукты мы как-то выживали. В это время нам очень помогали супруги Родзевичи - 0льга Васильевна и Борис Осипович. Они тоже были эвакуированы в Троицк. Ольга Васильевна, в прошлом балерина, организовывала шефские концерты в тыловых госпиталях. Каждый раз после шефских концертов она привозила мне гостинцы.
Зима 1942-1943 гг. прошла как-то для меня незаметно, а уже в начале мая отец прислал нам вызов или разрешение на возвращение в Москву. Тогда уже стало ясно, что немцы рано или поздно потерпят полное поражение. Поздним майским вечером нас провожали в Москву. Борис Осипович и Ольга Васильевна помогли внести в переполненный общий вагон остатки наших вещей и поставили их в проходе прямо поблизости от тамбура, так как остальное "жизненное" пространство было занято. Путь до Челябинска занимал тогда одну ночь. В Челябинске предстояла пересадка на московский поезд. Пересадка в условиях военного времени означала недели ожиданий, так как поезда ходили нерегулярно и свободных мест просто не было. В Челябинске нас должна была встретить сестра мамы, находившаяся с начала войны в этом городе с детьми и бабушкой, которая переехала к ней после смерти деда в Троицке в феврале 1942 года.
Встретили нас на вокзале с некоторым опозданием. Мама успела сдать в камеру хранения пару чемоданов, оставив меня на перроне со случайной попутчицей. Потом мы ехали в кузове пятитонного грузовика на окраину Челябинска, где тетя с домочадцами ютилась в одной малюсенькой комнатушке. Кровати заполняли почти всю ее площадь. Старик, приютивший семью, сам жил в прихожей, где держал еще и козу; козу все звали "Сидоровой", так как сам хозяин именовался Сидором Кузьмичем. Через неделю с небольшим тете удалось по знакомству достать нам два места и не просто на поезд, а в спецвагон, который должны были прицепить к поезду Челябинск-Москва. Вагон предназначался для одной молодой дамы, которая ездила с таким комфортом в условиях военного времени, когда простые советские люди буквально штурмовали поезда на стоянках в надежде как-то добраться до мест назначения. Помню, как на одной из промежуточных остановок молодой фронтовик-инвалид пытался попасть в этот вагон. Проводница никого из посторонних не пускала, хотя вагон был полупустым. Этот молодой мужчина в сердцах сорвал с себя пилотку и бросил на землю. «Важная дама» из окна своего купе видела все происходящее и дала указание проводнице впустить его в вагон. Я конечно не мог осмыслить все виденное по-взрослому, но уже тогда во мне зародились определенные сомнения в справедливости и paвнoпpaвии. Покидая Челябинск в ясный солнечный день, получили возможность наблюдать живописные места поблизости от Чебаркуля и Миасса. Озера буквально блестели в солнечных лучах.
Поезд шел очень медленно. B Москву мы прибыли только 23 мая 1943 года. Эту дату я запомнил на всю жизнь наравне с днем своего рождения. На Казанском вокзале нас встречали отец с младшей сестрой мамы. Этот день еще запомнился объявленной в Москве после долгого перерыва воздушной тревогой, когда немецкие самолеты пытались осуществить налет на город Горький.
СНОВА В МОСКВЕ
Летом 1943 года я жил в городе, основную часть времени проводя во дворе нашего дома в Козихинском переулке. Тогда этот двор, замкнутый по периметру нашим домом с переулка, четырехэтажным флигелем со стороны Ермолаевского переулка и двухэтажным деревянным домом с третьей стороны, казался мне достаточным пространством для обитания. Зайдя туда в середине 60-х годов, был просто поражен, каким маленьким "пятачком" он на самом деле был. Военные успехи Красной Армии в конце лета были отмечены первыми салютами в Москве в связи с освобождением от немцев Орла и Белгорода. Для лучшего обзора салюта я забирался по пожарной лестнице четырехэтажного флигеля почти до самой крыши. Родители, конечно, об этих проделках ничего не знали.
Как-то меня послали в домоуправление. Оно размещалось на первом этаже двухэтажного дома на Малой Бронной. Нужно было получить месячные продуктовые карточки, которые распределялись через домоуправление. На мое несчастье в темноте подъезда, засовывая карточки поглубже в карман, чтобы не отняли по дороге, я их обронил. Пропажа обнаружилась только дома, и я в страхе за содеянное побрел обратно, осматривая каждый шаг пройденного пути. Усилия были не напрасны. В темноте подъезда нащупал скомканные листочки. Нашу семью миновали тяжелые испытания.
B 1944 голу мне исполнилось восемь лет; нужно было думать о поступлении в среднюю школу. Отец, получив месячный отпуск по инвалидности, провел его со мной на даче в Малаховке, готовя к предстоящим экзаменам. Тут нужно внести некоторые пояснения. Так как я к этому времени умел читать, писать и решать несложные арифметические задачи, то отец без особых оснований решил, что я смогу поступить сразу в третий класс. Видимо все родители верят, что их дети обладают исключительными способностями. Не имея ни малейшего представления о школьной программе первого и второго классов, отец естественно не мог должным образом подготовить меня к экзаменам, которые служили переэкзаменовкой для неуспевающих учеников. Неуспевающие ученики или выдерживали эти экзамены, или оставались на второй год обучения в том же классе. Плачевных результатов не пришлось долго ждать: получив три «кола» на трех переэкзаменовках, я по логике вещей должен был идти учиться в первый класс, но меня все же приняли во второй. Сказалась бюрократическая неразбериха, царившая в системе начального образования. Я был квалифицирован неуспевающим второклассником и вместе с другими неудачниками отправлен во второй класс как "второгодник". Вспоминая, собственно, сами экзамены, которые проходили в школе № 122 в Палашевском переулке, замечу, что диктант не написал, так как просто не успевал писать под диктовку учителя - для этого нужен был какой-то опыт. На устном экзамене меня спросили: "Какая разница между звуком и буквой?" Ответ был предельно прост: букву мы видим и пишем, a звуки слышим и произносим. Это было написано на первых же страницах учебника, но дело все в том, что у нас при подготовке не было даже возможности взглянуть в него. Но, как я сказал, кончилось все успешно для меня: я был направлен во второй класс, но не этой школы, а школы № 114 рядом с Планетарием на Садовой. Так начинались для меня школьные годы.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Неуспех на экзаменах остался для меня случайной неприятностью, не имевшей каких-то последствий в первые годы обучения. Первый учебный год проходил еще в военное время.
Учились мы тогда во вторую смену до восьми вечера. Дважды в день мне приходилось "форсировать" Садовое Кольцо не в самом узком его месте Большой Садовой или Садовой-Кудринской. Уже в те годы движение транспорта на Садовой было достаточно интенсивным, а вечером эту "переправу" приходилось осуществлять в условиях плохого освещения улицы.
Мой отец, испытавший в начале века на себе все прелести национальной политики царского правительства и ощутивший на себе пресловутую "процентную норму", наставлял меня и, по-видимому, не без оснований, что учиться нужно только на отлично, чтобы тем самым обеспечить дальнейшую учебу в высшем учебном заведении. Словом, мой отец как бы предвидел, что через какие-то восемь-десять лет появятся недоступные для евреев (как теперь говорят, лиц еврейской национальности) высшие учебные заведения: МГУ,МФТИ, МИФИ и т.д.
Начал учебу легко, но отсутствие всякой начальной практики учебы приводило иногда к анекдотическим последствиям. Так вначале я думал, что если на дом задали какой-то текст для изучения, то его нужно вызубрить слово в слово. Исполнительность у меня как ученика не знала разумных границ.
В конце 1944 года и в начале 1945 года мама часто брала меня с собой, когда посещала двоюродную сестру Зину. У тети Зины было две дочери приблизительно моего возраста. Тетя жила в правом крыле гостиницы "Метрополь", где находились квартиры известных коммунистов и деятелей международного рабочего и коммунистического движения. Она занимала комнату в квартире с еще несколькими соседями. Эта комната осталась ей от бывшего мужа, занимавшего пост в партийной иерархии. Однажды мы застали находившегося проездом на фронт ее родного брата Шуру. Говорят, что солдат предчувствует свою смерть: настроение у него было мрачное, хотя конец войны уже явно проглядывался. Он все время молчал и лишь изредка отделывался односложными ответами, если к нему обращались непосредственно. Уже после окончания войны в мае 1945 года пришло известие, что он погиб в бою с бандеровцами в Западной Украине.
Три летних месяца 1945 года мы провели на даче в Малаховке. Два месяца у нас прожил мой соклассник Гоша Соловьев с родителями. Его отец Г.М. Соловьев был руководящим работником Московской ГАИ, хотя и не уверен, что она называлась именно так в то время. Помню, что уже тогда Георгий Михайлович "носился "с идеей организации работы уличных светофоров по системе "зеленой волны". На дачу он ездил на трофейном "Опеле", поздней копией которого стал "Москвич-401". Часто Георгий Михайлович брал Гошу и меня, когда ездил в Коренево к своему приятелю - руководителю автохозяйства. Один летний месяц, когда Соловьевы отсутствовали, меня приходилось оставлять на целый день одного на даче. Мама периодически отвозила надомную работу в Москву. Я томился одиночеством, "куковал" в одиночку на заборе, но выходить за пределы дачного участка мне строжайше запрещалось.
Первые два года учебы у меня были только отличные оценки по всем предметам. B классе из 32 учеников я был единственным евреем, хотя некоторое время у нас проучился Хаскович, которого затем перевели в другую школу. Несомненно, антипатию учеников класса вызывало то, что я быстро и без ошибок решал математические задачи, писал практически без ошибок. У нас вообще не любят, когда кто-то выделяется.
В школе, как правило, не любят отличников. И хотя это общая тема школьного образования, евреев-отличников не любили и, полагаю, что не любят и теперь, вдвойне. Заменившая ушедшую в начале мая 1945 года мою первую учительницу Фролову П.М., ожидавшую рождения ребенка, Татьяна Дмитриевна Сидорова оценок не занижала, но когда доходило до поощрений, то предпочтение всегда отдавалось Сергею Соколову, который по математике мне явно уступал.
Год учебы чередовался с летним отдыхом, причем для нашей семьи лето было той отдушиной, когда родители могли отдохнуть от «прелестей» перенаселенной коммунальной квартиры. В 1946 году часть нашей дачи снял на летний сезон для своей дочери от первого брака известный кинооператор-документалист А. Хавчин. Пожалуй, в те годы не было ни одного выпуска кинохроники "Новости дня", где бы отсутствовал киноматериал Хавчина. Он изредка навещал дочь и тогда устраивал c детьми игры в слова. У меня - десятилетнего мальчика он со спортивным азартом спрашивал: "Про кого из мировых руководителей тебе рассказать? ...Я видел Сталинa, Рузвельта, Черчилля!" Естественно, что я не мог по достоинству оценить "значительность" своего собеседника, но мне было непонятно, почему так себя вел несомненно неглупый человек. B то время взрослые предпочитали лишнего не говорить и особенно - с детьми. Я мог бы провести некую параллель с другим не менее известным работником искусств художником-каррикатуристом Борисом Ефимовичем Ефимовым, который также жил на нашей даче летом 1953 и 1954 гг. Только недавно, увидев на экране телевизора 97-летнего Ефимова, я понял, сколько интересного он мог тогда поведать по сути в домашней обстановке, но не делал этого. На это были веские основания, если вспомнить судьбу журналиста Михаила Кольцова - родного брата Б. Ефимова.
Уже в конце войны и сразу после ее окончания недоброжелательное отношение к евреям стало обычным явлением повседневной жизни, особенно на бытовом уровне. У детей это выражалось в более открытой форме. Нередко можно было слышать: "Вы все Ташкент защищали..." Сын дворника Петька Тюрин, попавший вскоре в места не столь отдаленные, встречал меня всякий раз "парой фраз" на тему популярной тогда песенки со словами: "Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела". Его умственные способности не позволяли придумать полноценную рифму, и он, заикаясь, завершал: "...есть у нас еще дома жида?" Несмотря на бессмысленность приведенных перлов, такие выпады действовали угнетающе и заставляли ощущать свою полную уязвимость. Со своими ровесниками один на один во дворе и на улице на подобные оскорбления отвечал без страха получить сдачи. Ситуация в школе была совсем другой. Травлей с национальной подоплекой руководили парни постарше из числа второгодников. Если учесть, что я начал учебу как семилетка, то возрастной разрыв составлял три, а иногда и четыре года. Они сами не доходили до рукоприкладства. Им нравилось, пользуясь своим полууголовным авторитетом, натравливать младших, которые повиновались полностью. Эта травля, сопровождавшаяся иногда и избиениями, достигла апогея в 1947 году. Дело дошло до того, что я, потеряв волю к сопротивлению, отказывался идти на занятия в школу. Отец, не на шутку встревоженный таким развитием событий, обратился к директору школы Борису Григорьевичу Лагуну с просьбой обуздать хулиганов. B ответ на просьбы отца нормализовать как-то обстановку в классе Лагун отговаривался тем, что я веду себя как рохля и нe даю сдачи, как следуeт. Ему было невдомек или он сознательно закрывал глаза на то, что в школе царила полууголовная атмосфера, и что основная масса учеников делала вид, что это их не касается. Убедившись, что от директора нечего ждать помощи и решительных действий, отец стал действовать самостоятельно. Он в то время работал в архитектурной мастерской, размещавшейся временно в достраиваемом пленными немцами жилом доме на Садово-Кудринской. Другими словами, он работал почти напротив здания Наркомата тяжелого машиностроения, за которым во дворе находилось здание нашей школы. За полчаса до начала занятий во вторую смену отец занимал позицию около газетной доски в проходе к зданию школы. Храбрые "все против одного" мимо одного взрослого идти не решались, так как в узком проходе одного из них задержать труда не составляло. Несколько дней Бычков и его "команда" были вынуждены пропускать занятия. Только тогда последовала запоздалая реакция дирекции школы. Лагун через своих заместителей вынужден был вызвать родителей зачинщиков этого коллективного издевательства. Тринадцатилетний Бычков и его двоюродный брат Скрипников приходили к нaм в Козихинский и просили прощение у моих родителей – таково было условие дирекции. Замечу попутно, что в классе стали говорить, что мой отец работает в органах, если может в рабочее время дежурить у школы. Поистине: "О времена!... О нравы!".
Если следовать хронологии, то в памяти остался осенний вечер 1948 года. Занятия в школе окончены, выхожу на Садовую-Кудринскую, по которой в кромешной темноте при свете фар движутся все виды транспорта. Лишь почти 10 лет спустя, обучаясь на электроэнергетическом факультете, узнал, что это была крупнейшая авария в энергосистеме "Мосэнерго", когда по неправильному сигналу автоматики аварийной разгрузки эта система развалилась как карточный домик. Эта авария, вошедшая в анналы электроэнергетики, стала предметом детального изучения специалистами и даже студентами. Мне же на занятиях было приятно ощущать, что я вотличие от иногородних студентов был очевидцем происшедшего, хотя ничего не понимал тогда в существе случившегося.
Серо и буднично прошли учебные годы в 6-м и 7-м классах, если не считать мероприятий в школе по празднованию семидесятилетия вождя в декабре 1949 года, когда нас, малолеток, заставляли штудировать этапные моменты в биографии Иосифа Виссарионовича. B седьмом классе состав учащихся претерпел значительные изменения: второгодники и отъявленные хулиганы отсеялись, пополнив ряды учеников ремесленных училищ. Некоторым из них к тому времени было по 17-18 лет. Пришли новые ребята, мои сверстники. Это были нормальные мальчики, с которыми можно было поддерживать и нормальные человеческие отношения. B первую очередь я бы назвал Шуру Чекарева, Алика Крутецкого и Витю Окунева. С последними двумя я сошелся поближе. Оба они жили в двухэтажном доме типа флигеля на Вспольном переулке. Эту географию можно было бы и не упоминать, если бы не одно обстоятельство: флигель примыкал к особняку Берия на углу Вспольного и Малой Никитской.
Алик Крутецкий родился в музыкальной семье. Его ролители обладали неплохими вокальными данными, пели в хорах и подрабатывали в церковных песнопениях. B углу одной из проходных комнат их двухкомнатной квартиры на втором этаже флигеля висел образок и постоянно теплилась лампада. Витя Окунев, сын профессионального военного, жил у своей бабушки в том же флигеле, хотя родители жили на Песчаной улице. Всякий раз, когда после школы я шел к Алику, идти нужно было под пронизывающими взглядами охранников Берия. Они дежурили как снаружи, так и во дворе, где находился флигель. У пятнадцатилетнего парня это особых положительных эмоций не вызывало. Уже после 1954 года Алик доверительно сообщил мне, что вся моя семья в те годы подверглась тщательной проверке на предмет благонадежности. Сообщил он мне и об одном случае, происшедшем с его двоюродной сестрой, симпатичной девушкой 18 лет. Ее заметил Лаврентий Павлович и прислал к Крутецким своего телохранителя с приглашением ей зайти в особняк. На это мать Алика не побоялась ответить: "Скажите Лаврентию Павловичу, что я сейчас сама к нему прийду". Как ни странно, но никакой реакции не последовало.
Если с Витей Окуневым отношения были приятельские и то на протяжении всего двух лет, то Алик стал моим другом до самой его смерти в августе 1959 года. После кончины его отца Валерианa Михайловича в марте 1956 года Алик стал по существу членом нашей семьи. В 1952 году он покинул среднюю школу, поступив в общеобразовательное музыкальное училище на Садовой-Самотечной улице, а затем в музыкальное училище имени Гнесиных. После ухода Алика из школы Витя Окунев совсем отдалился, хотя я продолжал учиться с ним в одном классе. Впоследствии после окончания академии имени Н. Е. Жуковского он стал военным авиаинженером и даже готовился в отряд космонавтов. Замечу попутно, что его отец генерал-полковник Окунев руководил системой ПВО Москвы. Но Виктора преследовали неудачи, он стал пить и умер, не дожив до сорока лет. Судьба Алика еще более трагична: в 1959 году он поехал отдыхать в Севастополь к первой жене старшего брата и утонул у самого берега. Причины этой трагедии остались неясными. Плавать он не умел, но возможность сердечного приступа в воде также не исключается. До этого его в день свадьбы бросила жена, хотя брак был зарегистрирован около года. Публикация о разводе в газете "Вечерняя Москва" (в то время существовали такие порядки) появилась уже после его гибели. Вся наша семья оплакивала его уход из жизни как потерю близкого родственника.
На фоне этих грустных размышлений вспоминается встреча Нового 1952 года, когда мой "треугольник" с Аликом и Витей был в апогее дружеских отношений. Мои родители предусмотрительно пошли к родственникам, предоставив мне как взрослому первый раз в жизни встретить Новый год в кругу друзей. Мы пригласили еще одного нашего соклассника Славу Козлова. Он хорошо играл на аккордеоне и потому сразу покорил приглашенных девушек. Их было трое: Мила Любимова-дочь заместителя министра торговли, Эмма Белошапко - дочь ответственного работника того же министерства и ее двоюродная сестра. Мне очень нравилась Эмма, хотя ее симпатии были несомненно на стороне Алика. Когда летом 1952 года она отдыхала с родителями и братьями на госдаче между Красково и Малаховкой, я регулярно ездил на велосипеде играть в волейбол на площадку около этой дачи, чтобы хоть издали увидеть ее.
Но от дел чисто личных обратимся к общей ситуации конца 1952 года - начала 1953 года. Все это время прошло в тревоге, связанной с разгулом государственной антиеврейской кампании, берущей начало в 1948 году с пресловутой борьбы с безродными космополитами. Дело врачей стало кульминацией этой кампании, с помощью которой готовилась чудовищная по своим масштабам и последствиям операция: "окончательного решения еврейского вопроса" в одной отдельно взятой стране. На бытовом уровне антисемитизм, не спадавший и так все эти послевоенные годы, «расцвел крупным цветом». Он подогревался публикациями в печати, сообщениями по радио, a также собраниями трудящихся на предприятиях и в организациях. Мне пришлось не раз столкнуться с агрессивными проявлениями антисемитизма на улице и в общественных местах. Самое обидное, что исходили они часто от знакомых мне сверстников, с которыми ранее приходилось встречаться на спортивных площадках в школе и во дворе. Я учился тогда в десятом классе. Школу также лихорадило - сняли с работы многолетнего директора Б. Г. Лагуна и заведующую учебной частью Еву Бенционовну Симановскую. Настроение у нас было тревожное - мы ждали. И вот 3 марта по радио следует сообщение о болезни, а 5 марта - о смерти вождя. Уверен, что не произойди это вовремя, нас всех бы ждала участь не лучше той, которую готовил в свое время европейскому еврейству бесноватый фюрер.
B стране был объявлен траур. Даже в школе у многочисленных бюстов и портретов Сталина каждые пять минут сменялись почетные караулы учащихся, которые по двое в заранее установленном порядке покидали классное помещение, чтобы занять свое место. В день, когда был объявлен допуск к гробу с телом покойного в Колонном зале Дома Союзов, группа учеников нашего класса и я в их числе отправилась в попытке пробиться к гробу вождя. Мы пошли после уроков, когда основные массы людей уже проследовали через злополучную Трубную площадь, ставшую Ходынкой 1953 года. На ветках деревьев бульварного кольца висели галоши, шапки, шарфы и ботинки - немые свидетели трагедии. Мы шли дворами и крышами домов, чтобы обойти преграды и заслоны, устроенные милицией и армейскими частями, стянутыми в город по случаю похорон. Так нам удалось добраться до предпоследнего от Дома Союзов переулка, выходящего на Пушкинскую улицу (Б. Дмитровку). В этом месте переулок был заблокирован грузовиками и солдатами. Никого дальше не пропускали. Молоденький офицер в новенькой шинели вытирал кровь с лица: кто-то из толпы собравшихся у преграды в сердцах кинул в него обломком кирпича. Мы постояли у последнего препятствия, попытались преодолеть его ползком под грузовиками, но солдаты били лежащих на снегу сапогами. Мы повернули назад, причем теперь шли прямо через заслоны и кордоны - никто нас не останавливал на обратном пути. Дома застал встревоженных родителей и пришедшего к нам Алика Крутецкого. По Москве уже поползли слухи о большом числе задавленных и затоптанных людей.
Вскоре "делу врачей" был дан обратный ход, но инерцию народных масс в связи с имевшими место событиями не следовало сбрасывать со счетов. В глазах как рядовых граждан, одурманенных пропагандой, так и властей мы продолжали оставаться нежелательными элементами. Приближалась пора экзаменов на аттестат зрелости. Нужно было обдумать и взвесить хорошенько возможные варианты поступления в высшее учебное заведение в свете изменившихся политических условий в стране. Для меня не поступить с первого раза означало, что на будущий год в возрасте полных 18 лет попаду под весенний призыв в армию и не смогу даже пытаться поступать. Только теперь стал сознавать правильность казавшейся девять лет назад сумасбродной идеи отца "толкнуть" меня сразу в третий класс. Сам-то он поступил в реальное училище Риги до революции в возрасте 12 лет после нескольких неудачных попыток.
Долгими годами стабильной успешной учебы я подготовил общественное мнение учителей, что являюсь одним из претендентов на получение медали, которая давала право без вступительных экзаменов через собеседование пройти отбор. Главное же преимущество этого права состояло в том, что собеседования проводились до экзаменов, и это создавало определенные возможности маневра. Можно было в случае неудачи на собеседовании успеть подать документы еще в одно учебное заведение. Но собеседования таили в себе опасность неформального отношения к конкретному абитуриенту. Правила игры были размыты, что создавало предпосылки для злоупотреблений соответствующим образом сориентированных или даже проинструктированных "экзаменаторов".
У меня не было любимых школьных предметов; точные дисциплины давались мне достаточно легко, но ко всем предметам я относился весьма ответственно. Замечу, что преподавание в школе велось по методике, не дававшей ученикам возможностей проявить свои способности в нестандартном критическом осмыслении полученных знаний. Особенно это было заметно в русской литературе. Я сознавал, что нужно готовить себя к научно-технической деятельности, так как никакая другая в рамках дозволенного Системой не давала возможностей раскрыть свои способности с учетом пресловутого пятого пункта.
О математическом образовании в МГУ тогда не могло быть и речи, а быть математиком в школе я не хотел. По-видимому, этому в немалой степени способствовал пример школьного учителя математики Роберта Федоровича Шполянского. После некоторых раздумий и совета с родителями решил, что попытаюсь в случае получения медали поступать в Московский энергетический институт, а при неблагоприятном исходе собеседования подам документы в Строительный институт Мосгорисполкома. Такой институт в те годы существовал и готовил инженерные кадры для работы в городском хозяйстве Москвы.
Mои опасения влияния событий зимы 1952-1953 гг. быстро нашли свое подтверждение. Новая директор школы как бы вскользь поинтересовалась, в какое высшее учебное заведение собираюсь поступать. Я не придал этому вопросу особого значения и ответил, что хочу получить техническую специальность инженера. Далее все пошло-поехало, как по нотам. Первый экзамен-сочинение на избранную из трех вариантов тему. Мне везет - одна из тем посвящена творчеству Н. А. Некрасова. В учебном году я уже писал сочинение на эту тему. Преподавательница литературы и русского языка Т. Н. Глухарева была весьма довольна моей работой и даже зачитывала в классе выдержки из моего сочинения. На экзамене почти слово в слово повторяю ранее изложенное. Юношеская память позволяет это сделать достаточно хорошо, так что при отсутствии ошибок и описок должна последовать отличная оценка. По-видимому, такой расклад не устраивает новую директоршу. По сочинению очень долго не сообщают результатов. Ведь известно, что "написано пером - не вырубишь топором". По-видимому, она дает указание разобраться со мной на устной литературе. Меня очень долго «мурыжат», что обычно не характерно для этого экзамена. Существовало правило, что если за сочинение выставлена отличная оценка, а на устном - хорошая, то общий итог выставляется по результатам письменного экзамена. В моей ситуации оказывается все наоборот. Думаю, что смена руководства школы и ориентированность новой директорши оказались не последними факторами во всей этой истории.
Но дело сделано, я получаю "серебро", а "золото" уплывает к другому выпускнику Руненко, который по интегральным итогам успеваемости за истекшие 9 лет обучения со мной конкурировать явно не мог. С тяжелыми чувствами подаю документы в Приемную Комиссию Московского энергетического института им В. М. Молотова, в котором до конца 1952 года ректором была Голубцова, жена нового советского руководителя Г. М. Маленкова. Тогда я еще простодушно верил, что "золото" дает преимущества при поступлении, но буквально через неделю от этих иллюзий не осталось и следа. При подаче документов указываю факультет автоматики и электровакуумной техники, который впоследствии был преобразован в факультет автоматики и вычислительной техники. Конкурс на этот факультет самый большой, но как говорят, если "играть, то уж играть".
ПОСТУПЛЕНИЕ В ИНСТИТУТ. СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ.
Проходит неделя томительных ожиданий, и вот наступает день собеседований, которые проводят по физике и математике отдельные преподаватели. Собеседование по физике длилось около получаса, а по математике затянулось. Замечу, что по моим субъективным наблюдениям собеседование - это настоящий экзамен, когда пристрастие к абитуриенту выразить значительно легче, чем на экзамене. По физике все идет гладко - поэтому вопросы не запомнил. Была правда попытка поймать меня на оптике, которой в школьной программе физики серьезного внимания не уделялось. Но я был воспитан на учебниках Ландсберга, и потому легко справляюсь с задачей, используя геометрические методы решения. По математике дело обстоит сложнее - я это чувствую интуитивно своим нутром по преподавателю, который действует как шахматист в сеансе одновременной игры. Сначала он всем дает одну и ту же задачу, которая должна отсеять липовых отличников и "нервных". Требуется доказать иррациональность корня квадратного из трех. Несмотря на очень простой способ доказательства, имеющийся во всех учебниках алгебры, многие медалисты спотыкаются. Это одновременно служило свидетельством очень большого разброса уровня знаний медалистов. Далее он работает с абитуриентами, прошедшими это сито. И только в конце он работает с каждым индивидуально, давая ему конкретные задачи и вопросы. Мне напоследок дано задание решить неравенство для сложной тригонометрической функции. Решение таких задач явно выходит за рамки школьной программы, но это как раз то, что нужно проводящему собеседование. Значительно позже в 1956 году, разбирая эту задачу с учителем математики, который начал свою работу еще в дореволюционном реальном училище, я убедился, что сплоховал главным образом потому, что форма записи оказалась непривычной и ранее не встречалась. Не надо сбрасывать со счетов и нервозность обстановки. Ухожу из института расстроенный, понимая, что меня все же "подловили".
Дома на семейном совете предлагаю, не тратя время попусту, забрать документы и подать их в Строительный институт, как и планировалось заранее. Но тут отец предлагает не спешить и посоветоваться со своей племянницей, которая закончила МЭИ в 1947 году. В ближайшее воскресенье едем с отцом в Кратово, где она жила на даче с родителями и двухлетним сыном. Двоюродная сестра внимательно выслушала мою Одиссею и очень осторожно намекнула, что попробует выяснить ситуацию, но своих "карт" при этом не раскрывала и ничего не обещала. Но в данном конкретном случае я еще и еще раз убедился в справедливости утверждения, что "мир тесен". Оказалось, что Председатель приемной Комиссии доцент Вааг женат на подруге, с которой моя двоюродная сестра вместе училась в МЭИ. Из "наскальных" надписей в мужском туалете института я получил исчерпывающие сведения о Вааге. Но самое удивительное, с чем я не могу разобраться до сих пор, хотя неоднократно сталкивался с таким явлением, так это с тем, что некоторые люди при всех явных антипатиях к евреям идут на смешанные браки. Вторая жена Ваага - еврейка.
Наступает время идти в Приемную комиссию за ответом. В предбаннике приемной Председателя комиссии толпится контингент абитуриентов с медалями при явно доминирующей национальной принадлежности эдак на процентов 60-70. Выходя из кабинета, они в подавляющем большинстве случаев имеют понурый вид и отрицательно покачивают головой, делая дальнейшие расспросы излишней формальностью. Передо мной выходит обладатель золотой медали некто Бескин, с которым я успел познакомиться, коротая время в очереди за результатами. Ему отказали в приеме. Только теперь перед входом в кабинет я мысленно осознаю никчемность той возни, которая велась в нашей школе, чтобы лишить меня "золота". Ведь могли лишить и "cepe6pa". Bce же что-то останавливало этих людей от слишком "резких" действий. Они старались действовать с видимостью показной объективности.
Вот и моя очередь: вхожу в просторный кабинет, где за большим столом сидит лысоватый грузный человек лет пятидесяти. Не скрою, сестра мне сообщила заранее, что переговорила со своей подругой обо мне. Та пообещала сделать все, что в ее силах. Что "было в ее силах" оставалось неясным. Вааг встречает меня бесстрастным взглядом и углубляется в бумаги, которые по-видимому представляли протоколы собеседования. Затем он неожиданно обращается ко мне: «Вы подавали заявление на факультет автоматики, а я вам предлагаю электроэнергетический". Следует пауза, а затем вопрос: "Вы согласны?" Я также выдерживаю паузу и даю утвердительный ответ. Еще бы не соглашаться, когда явно маячит перспектива армейской службы или в лучшем случае учеба на сантехника в Строительном институте. Почему я говорю о сантехнике? Дело в том, что в среде студентов сообщение о принадлежности к этому институту вызывало снисходительную реакцию в виде правой поднятой руки, дергающей ручку спуска воды смывного бачка тех лет.
Замечу, что на электроэнергетический факультет МЭИ практически без экзаменов принимали представителей народов Средней Азии в рамках программы подготовки национальных кадров. На первом курсе этого факультета оказалось немало детей ответственных работников Министерства электростанций, которые, по-видимому, пользовались отраслевыми льготами при поступлении. Короче говоря, Ваагу было удобно принять меня на этот непрестижный факультет, где правила приема были очень дифференцированными. Вот вам и равноправие всех народов и народностей, провозглашенное Сталинской Конституцией 1936 года. Вспоминаю, что сын известного математика и автора учебников Берманта Миша, поступавший за год до меня в МЭИ, также оказался на одном из непрестижных факультетов, но позднее перевелся в Московский авиационный институт. Все дело было в наличии знакомств и их влиятельности. Меня также долго не покидала идея перевода на другой факультет, например, радиотехнический, так как первые два года я был отличником, и формально это позволяло поднять такой вопрос. Однако из этой затеи ничего не вышло.
Позднее, уже работая в институте AH CCCP, в беседе один на один с весьма известным и влиятельным академиком я не побоялся задать ему прямой вопрос о наличии инструкций по ограничению приема лиц еврейской национальности в определенные организации и учебные заведения. На это он, сделав паузу, ответствовал: «Писанных инструкций нет, но...» - и глубокомысленно замолчал. Мне, например, доподлинно известно, что в Mосковском авиационном институте такой отсев был упрощен: абитуриента сразу направляли на медицинскую комиссию, не тратя время на собеседования и экзамены. Поражала изощренность методов и приемов, выработанных Системой для проведения такой кадровой политики. Опыт был накоплен большой еще с послереволюционных времен, когда такой отсев проводился по классовому признаку.
В энергетическом институте медкомиссию проходил уже после решения Ваага. Итак, я принят, и самое худшее позади. Запомнилась первая общая для всех поступивших вступительная лекция профессора Золотарева. Он остался для меня ярким оратором, а из его наставлений первокурсникам запали слова о том, что нужно забыть все то, чему учили в средней школе!!! Несколько позже подобные мотивы прозвучали в эстрадном монологе Аркадия Райкина. По-видимому такая рекомендация не теряет своей актуальности и сегодня в конце века.
Первые два года обучения проходят для меня без видимого напряжения. Учусь отлично и получаю повышенную на 25% стипендию. По-видимому, дисциплины первых двух курсов только расширяют школьные знания, а закваску в средней школе я получил солидную. И лишь на третьем курсе, когда появились предметы и дисциплины с явно организационно-технологическим уклоном, в моей зачетной книжке запестрели четверки и даже тройки. Став соискателем обычной стипендии, попадаю под действие пресловутого правила о среднем семейном подушевом доходе. B нашей семье из трех человек работал только отец. При его окладе на человека приходилось более пятисот рублей в масштабе цен до 1961 г. Это автоматически лишало меня стипендии даже при одной тройке на экзаменах по окончании учебного семестра и заставляло искать выход из сложного финансового положения. Летом 1957 года, когда мне доцент Околович поставила тройку по предмету "Электрические станции", я лишился стипендии. Пришлось после производственной практики на Дарницкой ТЭЦ под Киевом полтора месяца проработать чертежником. Этот период совпал по времени с Московским фестивалем молодежи и студентов. В проектном институте, куда я устроился на временную работу, было мало молодежи комсомольского возраста, и потому меня привлекли к дежурствам у гостиниц ВДНХ и нa Комсомольской площади по поддержанию общественного порядка. Фигурально это выражалось в создании препятствий контактам советских девушек с чернокожими участниками фестиваля. Я об этом упомянул в связи с тем, что эти дежурства оплачивал мне проектный институт по средней сдельной системе оплаты труда. Так я компенсировал утрату стипендии на семестр.
Несколько ранее летом 1955 года профком института предоставил мне льготную путевку в Дом отдыха в Алупке на берегу Черного моря. Но так просто студентов не баловали: пришлось отработать летом того же года в Приемной комиссии в технической должности. В основном нужно было дежурить на экзаменах, обеспечивая дисциплину и порядок. Помню до сих пор курьезный случай, происшедший в один из дней, когда мне было поручено направлять поток экзаменующихся по аудиториям в зависимости от изучаемого иностранного языка. Грубо говоря, со знаниями английского отправлял вправо, а немецкого - влево. Эта работа очень утомляла своим однообразием, и я перешел с полных вопросов к скороговорке: " Какой у Вас язык?" И вот один из поступающих лет двадцати-пяти-двадцати-восьми в ответ на мой вопрос открывает рот и показывает с полной серьезностью свой язык. Это нужно было видеть. Все, находившиеся поблизости, закатились со смеха. Можно, правда, сделать скидку на волнение абитуриентов. Со мной лично на одном из первых курсов после экзамена также случился курьез, когда я машинально зашел в женский туалет, перепутав этажи учебного корпуса.
Летом 1956 года наш курс отправляли на работы по освоению целинных и залежных земель в Казахстан и Западную Сибирь. Альтернативно можно было отработать осенью в одном из отстающих колхозов Московской области в Лотошинском районе под Волоколамском. Там шефствовала комсомольская организация МЭИ. После отдыха у родственников на Рижском взморье в начале сентября отправляюсь с подобными мне альтернативщиками в Лотошинский район. После окончания войны прошло более десяти лет, но то, что я увидел в каких-то 120 км. к западу от Москвы, меня просто потрясло. Жители деревни, в которой разместили нашу группу, ютились в полуразрушенных избах, часть которых была покрыта соломой. Под одной крышей соседствовали люди и скотина, не говоря о домашней птице. Поголовное пьянство получило повсеместное распространение. Воду для питья приходилось брать из протоки, куда на водопой приходил скот. В деревне нет даже фельдшера. С моим сокурсником Виталием Павлюченко, с которым не раз приходилось делить радости и невзгоды, очутились на постое в одной из таких изб, где жили, как выяснилось чуть позднее, хронические туберкулезники. Мы спали в холодных сенях, накрываясь пленкой от воздушных шаров, каким-то неведомым образом залетевших с запада в эти края. Утром при заморозках покрывались инеем и снегом, но идти спать в избу все же не решались. Кормили нас варевом, представлявшим в основе обрат молока, куда разбивались несколько сырых куриных яиц и крошились зеленые огурцы. Эта гремучая смесь действовала сразу. Поднялась температура, но комсомольский вожак отказался отпустить нас в Москву под свою личную ответственность. И тогда в холодный дождливый сентябрьский день мы прошли пять километров до шоссе и на попутке в открытом кузове грузовика добрались до Волоколамска, а затем на рейсовом автобусе прибыли в Москву. Домой приехали совершенно больные и разбитые. Встретив меня в таком виде, мать даже не впустила в комнату, а послала отмываться в Палашевские бани поблизости от нашего дома. Выздоровление было не быстрым и нe легким. К счастью подозрения на дизентерию не оправдались. Когда же я на досуге попытался разобраться, чем мы конкретно помогли подшефному колхозу, осмысленного ответа дать не мог. Пригнав большую группу студентов почти в середине сентября, руководство МЭИ даже не удосужилось проверить наличие "фронта" работ. Ведь было ясно, что там, где сельчанам толком заняться нечем, студенты вынуждены будут просто отбывать время. Так и случилось, но в антисанитарных условиях пребывания. Нас, например, с В. Павлюченко прикрепили к скотному двору, где я не узрел ни одной живой скотины. Мы просто ошалели от скуки. Комсомольским "вожакам" нужно было просто отчитаться "галочкой" в оказании шефской помощи. Нас послали впустую. Да и те, кто ездил на целину, как теперь спустя много лет выясняется, принимали участие вё крупномасштабной афере, которая для государства обернулась пустой тратой средств и ресурсов. Летом 1957 года меня включили в группу студентов, направленных на производственную практику на Дарницкую ТЭЦ под Киевом. Поселили нас в общежитии Киевского политехнического института, так что добираться до ТЭЦ нам приходилось с пересадками на двух трамваях, пересекая Днепр по сварному мосту академика Патона. Сорок дней пребывания в Киеве при отличной погоде в июне стали хорошей разрядкой после трудного учебного года. Используя в основном ночные часы дежурств, когда персонал станции мог уделить нам больше времени и внимания, днем предавались всем прелестям пляжного отдыха на Трухановом острове посредине русла Днепра в черте города. Поражало обилие и разнообразие продуктов питания, а также изобилие овощей и ягод в июне, когда в Москве еще все привозное. Вспоминая об этих солнечных и безоблачных в смысле проблем и забот днях, проведенных в Киеве почти сорок лет назад, не перестаю задавать себе же вопрос, как этот плодородный и благодатный край смогли довести до теперешнего состояния.
Возвратившись из Киева, вынужден был опуститься на "грешную" землю. Я уже упоминал ранее, что производственные дисциплины давались мне хуже, так как выбор специальности был по существу навязан условиями приема. Получив тройку по предмету «Электрические станции», был вынужден отработать утрату стипендии за полтора месяца лета в проектном институте. Материальное положение нашей семьи в это время было осложнено вступлением в жилищный кооператив с перспективой получения отдельной квартиры. В это время как раз проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Мне предложили часть рабочих дней дежурить в составе группы комсомольцев на улицах Москвы. Это как-то разнообразило жизнь, если к тому же учесть, что нашей группой от проектного института руководил от природы очень остроумный и веселый человек Володя Пушаков. Это был своеобразный "человек-оркестр". Моментально преображаясь, он становился то западным немцем, то работником ОБХСС, когда в районе Комсомольской площади начинал проверять торговые палатки. Делая все для того, чтобы нас повеселить, он незаметно входил в роль, и проверяемые воспринимали его с полной серьезностью. Но особое веселье вызывали у нас его диалоги с иностранцами. Создавалась иллюзия, что они его понимают, хотя не составляло труда убедиться, что произносимые им «фразы» - полнейшая абракадабра.
Учебный семестр 1957-1958 гг. проходил в преддверьи дипломного проектирования и ничем особенным не запомнился. Запомнились лишь разбирательства поведения некоторых студентов, так как я был тогда избран комсоргом группы. Не хочется останавливаться на тех бытовых распрях, которые пришлось разбирать в семейных делах наших молодых студенческих семей, так и "квартирные" жалобы и склоки. "Сигналы" служили хорошим подспорьем коммунальных сутяг и прочей "нечисти", отражая сложившиеся традиции подсматривать и подглядывать за соседями дома и за сослуживцами на работе.
Лето 1958 года под Москвой выдалось очень холодным, пожалуй, самым холодным за те пятьдесят пять лет, которые я провел под Москвой. Временами температура днем не поднималась выше 7 градусов по Цельсию. Мы жили в неотделанной мансарде дачи, так как основное помещение родители вынуждены были сдать, испытывая определенные материальные трудности. Мне предстояло пройти месячные военные сборы для получения звания инженера младшего лейтенанта по специальности "Электрооборудование самолетов". Военная кафедра МЭИ, возглавляемая известным генералом Грендалем, направила наш курс почти в полном составе в одну из авиационных частей под Гдов - старинный русский город в Псковской области вблизи Чудского озера. Мои товарищи отправились раньше, когда я был болен. Только спустя неделю я смог встать, чтобы получить предписание из рук самого Грендаля, и затем отправиться к месту сборов. Сутки добирался на поезде, следующем в Ленинград с Савеловского вокзала в компании подвыпивших солдат-срочников, возвращавшихся в свои части из краткосрочных отпусков. Там переночевал у знакомых и на следующий день вечером выехал в Гдов. По прибытию в город был удивлен, что вокзал был означен одним единственным вкопанным вагончиком. Эти места были страшно опустошены войной. В местном военкомате разузнал, как добраться до воинской части, затерявшейся в глухой лесистой местности: до шлагбаума на бетонке, означавшего пропускной пункт, добрался на рейсовом автобусе. Уже через пару дней забыл о только что перенесенной ангине. Слабости как не бывало, так что смог активно заняться физической подготовкой. По-видимому, свежий лесной воздух и жесткий распорядок дня положительно повлияли на мое здоровье. На этих сборах мне в прямом смысле выпал жребий первый раз в жизни подняться на самолете. Впечатление от полета, а также от вида с полукилометровой высоты на Чудское озеро и окружающие его леса было сильным. Запомнились ночные стрельбы из боевой винтовки, когда нас ночью подняли по тревоге. Последовал марш-бросок и сами стрельбы по мишеням при свете запускаемых осветительных ракет. Несмотря на близорукость и носимые очки результаты у меня были неплохие. Уже незадолго до окончания наших сборов студент Юнусов уговорил экипаж бомбардировщика ИЛ-28 взять его с собой в кабину штурмана, когда они летали на учебные бомбежки островов у балтийского побережья Эстонии. Рота студентов была поднята по тревоге, когда к отбою выяснилось, что его нет на вечерней поверке. Наказание провинившегося было все же очень мягким: внеочередной наряд на армейской кухне.
На обратном пути в Москву задержался на несколько дней в Ленинграде, чтобы посмотреть достопримечательности северной столицы, а главное, чтобы посмотреть футбольный матч Зенит-Динамо (Москва). В день матча отправился заранее к стадиону имени Кирова в надежде купить «лишний» билет. Билеты давно проданы, но я не сдаюсь и методично опрашиваю всех встречных. Наконец путь моего поиска упирается в полукольцо беседующих. На мои повторные вопросы никто не отвечает, так все увлечены разговором. Наконец оборачивается женщина необыкновенной красоты и дает отрицательный ответ. Я сразу узнаю в ней известную киноактрису Аллу Ларионову. Билет мне все же удается "стрельнуть", и я становлюсь очным свидетелем победы Динамо со счетом 2:0.
Освещая в хронологическом порядке летние периоды своей студенческой жизни, почти не касался темы самого обучения, взаимоотношений с преподавателями, а также курьезов из студенческого жития-бытия. Постараюсь теперь восполнить этот пробел. В декабре 1956 года предстояло сдавать экзамен по предмету "Детали машин", который, честно скажу, давался мне туго. Всякую механику и технику я воспринимал "со скрипом". Преподаватель по этому предмету (фамилию, к сожалению, не помню) по слухам, циркулировавшим в студенческой среде, пережил ужасы немецкого плена в концлагере. Не надеясь на свою память, я впервые в своей практике прибег к такому испытанному средству как шпаргалки или как их любовно называли у нас "шпоры". Самому запомнить формулы у меня не было никакой надежды. Вытаскиваю экзаменационный билет, а с ним и вопрос по расчету ненавистных мне червячных передач. Тщательно списав все необходимое на экзаменационный лист, то ли по забывчивости, то ли от волнения оставил шпаргалку между билетом и листом бумаги, на котором изложил суть ответа. Когда стал отвечать именно этому преподавателю‚ и мой промах обнаружился, я от волнения на какое-то время потерял дар речи. Экзаменатор с невозмутимым видом продолжал меня слушать. Я так и не осознал этого "великодушия". По-видимому, он был выше всех этих студенческих хитростей и шалостей.
Курс физики на факультете в разное время читали доцент Курепин и проф. В. Фабрикант. Последний был одним из авторов разработки отечественных ламп дневного света. Лекции старика Курепина частенько прогуливал, а вот на лекции Фабриканта, как и многие другие студенты, заблаговременно занимал место в одном из первых рядов большой лекционной аудитории, пропуская для этого предыдущую лекцию. На лекциях Фабриканта всегда аншлаг, так как он запомнился артистизмом изложения материала и своей элегантностью во всем, включая внешний вид и одежду.
На экзамене по курсу физики, прочитанному Курепиным, по воле случая попал именно к старику. Своих рукописей лекций я не имел и потому готовился по учебнику физики известного ленинградского физика и преподавателя Фриша. Курепин сразу это понял и стал экзаменовать меня долго и с пристрастием. Я "отбивался" как мог, но в целом получалось успешно, и в конце концов Курепин изрек: "Вы самоуверенный молодой человек - ставлю Вам четверку".
Доцент Смирнов, высокий и грузный мужчина с маленькими тщательно подстриженными усиками, вел у нас практические занятия по математике. Его любимой "шуткой" было дать задание вычислить интеграл, который на поверку оказывался эллиптическим, что, как известно, не позволяет выразить его в элементарных функциях. Он всегда тщательно камуфлировал свой подвох, так что я тоже попался на эту "удочку". Позднее в шестидесятых я неоднократно встречал его на Волоколамском шоссе неподалеку от Московского авиационного института, где он, по-видимому, преподавал в те годы.
Спортивную кафедру МЭИ возглавлял судья Всесоюзной категории по футболу Н. М. Хлопотин, милейший человек, благодаря которому футболу в МЭИ уделялось большое внимание. Разыгрывалось первенство института по факультетам и курсам. Помню, как команда первых курсов электроэнергетического факультета заняла в первенстве института 1954 года первое место. Я забил тогда решающий гол при счете 1:1 с командой электромеханического факультета. Более 40 лет храню Свидетельство Спортклуба МЭИ о той победе.
Семинарские занятия по марксизму-ленинизму (точное название предмета не запомнилось) в 1953-1954 гг. вел преподаватель лет двадцати семи. Каково же было мое удивление, когда в одно из летних воскресений 1954 года он появился на нашей малаховской футбольной поляне в сопровождении Миши Ефимова (сына каррикатуриста-известинца Б. Е. Ефимова) и кумира футбольной Москвы К. И. Бескова, который за год до этого завершил футбольную карьеру игрока. Жена Миши была подругой жены Константина Ивановича. Этим обстоятельством, по-видимому ,и объяснялся состав "сборной", появившейся на нашем футбольном пятачке. B команде малаховских аборигенов уже тогда выделялся будущий чемпион СССР по футболу, а позднее судья Всесоюзной категории Кирилл Доронин. Нашего же преподавателя общественных наук запомнил как "Борика". Его все так и называли по имени во время игры.
И наконец, перед глазами у грифельной доски с набором цветных мелков встает фигура преподавателя начертательной геометрии Астахова. "Начерталка" издавна считалась своеобразным пропуском в студенты. До революции после сдачи экзамена по начертательной геометрии студенту "разрешалось" даже жениться. Помню, как в факультетской стенной газете одна студентка выражала свою радость тем, что она ею стала. Но кто-то от руки сделал приписку-вопрос: "А начерталку ты сдала?" Астахову лет около пятидесяти, но он не утратил шарма интересного мужчины и сердцееда". Занятия он ведет с постоянными присказками и прибаутками. Основная или коронная шутка связана с перманентным опусканием перпендикуляра на плоскость с обязательным упоминанием при этом молоденькой секретарши деканата, которая сидит в соседней с аудиторией, где проходят занятия, комнате. Занятия неизменно завершаются вопросом, обращенным к женской половине аудитории: "Я Вас удовлетворил...?"
На четвертом курсе перед узкой специализацией все студенты «зашевелились», что было связано с выбором профилирующей кафедры при подготовке дипломного проекта. В паре с Виталием Павлюченко решили попробовать свои силы на кафедре релейной защиты и автоматизации энергосистем. Заведующий кафедрой проф. И. И. Соловьев‚ выслушав нас, направил для окончательного разговора с доцентом Е. Сиротинским. Евгений Леонидович – человек с необыкновенно живыми глазами, но не по возрасту облысевший и утративший какую-то свежесть, переговорив с нами, дал задание на разработку схемы стабилизации напряжения с использованием керамических нелинейных элементов и полупроводниковых приборов. Тогда в СССР появились первые промышленные образцы отечественных германиевых диодов, которые стали вытеснять селеновые. Их тянули из предприятий п/я и продавали у станции метро Новослободская умельцам или таким, как мы, новичкам в этом деле. Задание достать десяток германиевых диодов, на покупку которых Евгений Леонидович дал деньги из собственного кармана, было выполнено, и работа закипела. Скоро нас официально распределили в группу релейщиков. Впоследствии я узнал причину такой "потертости" нашего преподавателя. Выяснилось, что незадолго до войны он был участником какой-то подпольной молодежной группы, оказался в заключении и был освобожден благодаря личному участию М. И. Калинина, к которому непосредственно обратился отец репрессированного - крупный специалист по технике высоких напряжений профессор Л. И. Сиротинский.
Выше я лишь вскользь упомянул занятия спортом в школе и первые студенческие годы. Особо надо остановиться на увлечении футболом, которое в первые послевоенные годы было всепоглощающим. Все делились на болельщиков и неболельщиков, причем первые по моему субъективному мнению преобладали. Это можно было понять, так как в первые годы после войны телевизоры имели считанные счастливчики, да и репертуар передач был в основном театрально-студийный. Люди ходили в кино, на футбол, а потом уже в театр и нa другие развлекательные мероприятия. Мое сознательное увлечение футболом как болельщика началось в 1945 году, когда из круглого черного репродуктора в нашей комнате зазвучал немного хрипловатый голос Вадима Синявского. Он тогда вел репортажи из Англии о матчах московского "Динамо" с английскими клубами. На всю жизнь остались в памяти майские матчи Динамо-ЦДКА в 1946 и 1947 гг. Отец как-то доставал билеты. С 1949 года ему в этом деле способствовал его спортивный консультант з.м.с. В. Поликарпов. Тогда отец проектировал Дворец физкультуры в Караганде. На стадион в Петровский парк часто приходилось из Козихинского переулка идти пешком, так как сесть в метро или наземный транспорт было сложно. "Едет прямо, едет прямо на Динамо вся Москва, позабыв о дожде" - так пелось в популярной в те годы песне. С памятных матчей 1945 года стал бессменным болельщиком московских динамовцев, посещал почти все их московские матчи, а когда представлялась возможность, то и в других городах. Однако с 1967 года стал ограничиваться просмотром телетрансляций матчей. Увлечение футболом как участника игры началось в Малаховке в конце сороковых годов, когда на лесной поляне вблизи озера собирались местные мальчишки и часами гоняли мяч в импровизированных матчах и турнирах. Уже тогда среди нас выделялись самородки как К. Доронин. B 1952 году сам не избежал искушения поиграть в организованный футбол. Через одного знакомого был рекомендован и попал с состав команды мальчиков старшего возраста московского клуба "Зенит", представлявшего авиационный завод в Сокольниках. Обеспечение формой и инвентарем было крайнe плохим: многие играли в собственных бутсах. Я купил себе бутсы на выигрыш по облигации Государственного займа, которую мне подарили родители. Календарные игры на первенство Москвы проходили на заброшенных стадионах, где раздевалок и душа не было. Раздевались зачастую прямо у кромки поля. Запомнился один паренек с очень неплохими физическими данными. B перерыве между таймами он мог даже выпить и продолжить игру в том же темпе. Я имею в виду Горшкова, который стал впоследствии футбольным мастером и выступал за кишиневскую "Молдову" и за московский "Локомотив". Вспоминается один из матчей нашей команды мальчиков нa одном из полей в парке Сокольники. Около кромки поля десятка два случайных болельщиков-зевак наблюдают за нехитрыми перипетиями детского футбола. Не знаю точно, но по-видимому от тренеpa Симакова, а может быть по возгласам ребят один из "болельщиков" узнал мою фамилию. Когда я бежал с мячом по краю поля вблизи кромки, он негромко выкрикнул мне вслед: " У твоего дяди лучше получается!", имея ввиду моего очень дальнего родственника - известного эстрадного артиста Аркадия Райкина. Когда же меня постоянно одолевали расспросами о родственных связях с А. Райкиным, я отвечал: "Даже не однофамилец! ! !" Занятия организованным футболом в 1952 г. сильно повлияли на мою успеваемость в школе, и по настоянию родителей на этом моя "футбольная карьера" завершилась. Последний раз в организованный футбол сыграл летом 1958 года, когда еще с одним студентом проходил преддипломную практику на ТЭЦ-11 у Новых домов. В одно из игровых воскресений на первенство Москвы нас попросили сыграть за команду теплостанции, так как она не была полностью укомплектована сотрудниками ТЭЦ.
Но вернемся все же к делам студенческим. С сентября 1958 года наступил период дипломного проектирования. В отличие от других престижных и более перспективных факультетов, где дипломники прикреплялись к ведущим научным и проектным организациям и выполняли дипломные работы на актуальные темы, на нашем факультете написание дипломной работы представляло рутинную процедуру, повторявшуюся из года в год. Некоторые расторопные дипломники пытались достать старые работы из архива, чтобы использовать отведенные полгода в своих личных целях. На электроэнергетическом факультете эта работа просто систематизировала полученные на пятом курсе специальные знания. Моим "научным" руководителем был известный специалист по релейной защите Чернобровов, перу которого принадлежал вузовский учебник. Работа оказалась стандартной и была завершена значительно раньше установленного по плану срока. Защита же состоялась 14 февраля 1959 года.
Вернувшись вечером домой, я уже стал готовиться к праздничному ужину, пришел мой друг Алик Крутецкий, настроение было приподнятое. Но в это время позвонили из Вильнюса и сообщили о скоропостижной смерти старшего брата матери. Ужин пришлось прервать и поехать к старшей дочери умершего, чтобы сообщить о случившемся, так как телефона у нее не было. Так омрачается настроение, когда на радостные этапные события накладываются трагические ситуации.
Остаток времени, возникший в результате досрочной защиты дипломной работы, использовал на поиски предприятия или организации, которые бы направили на меня запрос в Комиссию по распределению молодых специалистов. По направлению этой Комиссии нужно было отработать три года, после чего специалист с высшим образованием приобретал право на самостоятельное трудоустройство по собственному желанию.
Мой родственник после демобилизации работал на одном предприятии п/я. Поступление на такое предприятие было сопряжено с оформлением допуска к секретным документам и материалам. Получив принциальное согласие на мое трудоустройство у главного инженера этого предприятия родственник предупредил, что окончательное решение вопроса будет принято после моей личной встречи с начальником отдела кадров. В назначенное время был у кадровика, приемные которых располагались при проходной, чтобы не нужно было проходить на засекреченную территорию. Встретившись со мной, он откровенно и цинично заявил: "Ах вот Вы какой!!!" Как будто, зная моего родственника, трудно было прогнозировать мою национальную принадлежность. Но форма отказа выражалась не прямо. Это было отточено Системой еще со сталинских времен и доведено до совершенства. Он попросил меня позвонить за ответом через день, затем снова через день. И пошло-поехало. В конце концов я не выдержал и в резкой форме сказал кадровику все, что у меня наболело. Прошло шесть с лишним лет со смерти вождя, наступила "оттепель", но нравы и приемы прежних времен сохранились и даже стали более изощренными. Потом родственник мне рассказывал, что кадровик связался с главным инженером и спросил: «Вам этот молодой специалист очень нужен? Вы можете без него обойтись?» Естественно, у руководителя это положительных эмоций не вызвало, что и предопределило исход всей этой затеи. Так представители органов в лице кадровиков вершили судьбы специалистов, определяя, кого брать, а кого не брать на работу.
Формальное распределение молодых специалистов проводилось в два этапа. На первом - проходило ознакомление с возможным перечнем организаций и предприятий, готовых трудоустроить молодых инженеров. Иногородние предприятия должны были предоставить и жилплощадь (как правило, вначале предоставлялась койка в общежитии). На предварительном распределении технический представитель авиационного КБ Сухого предлагал выпускникам работу. Но электрикам (не выпускникам МАИ) в такой организации отводилась второстепенная и малозначимая роль. Это не означало вовсе, что при оформлении допуска Вас не "завернут". Я вначале даже склонялся к мысли попробовать пройти оформление на работу в КБ, но потом все же передумал. Как показал опыт одного знакомого выпускника МАИ, проработавшего в KB свыше 40 лет, я принял не самое плохое решение.
На втором этапе распределения нужно было подписать какой-то один из предложенных вариантов направления на работу. В противном случае диплом инженера не выдавали на руки, и при таких обстоятельствах устроиться на любую работу было просто невозможно. Даже при наличии вакансий и желании руководства кадровики боялись нарушать инструкции по трудоустройству молодых специалистов. Наверно не нужно делать ударение на том, что лучшие варианты трудоустройства достались студентам, родители которых caми занимали соответствующее положение или имели влиятельные «связи». У меня всего этого не было, и потому пришлось согласиться на имевшийся вариант института "Гипроуглеавтоматизация", чтобы получить диплом на руки. Эта организация располагалась в районе Южного порта Москвы. Подписав направление, я поехал знакомиться с профилем работы института, так как его представители на распределение не явились. Когда я прибыл на место и зашел в здание, на лестничном марше у окна мне повстречался будущий сосед по кооперативному дому - солидный мужчина лет пятидесяти пяти. Он со скучающим и безразличным видом смотрел в окно лестничной клетки. Когда я возвращался обратно после беседы в отделе автоматики, он продолжал стоять в той же позе. Вроде бы мелочь, на которую не стоит обращать внимание, но в дополнение к отрицательному впечатлению от имевшей место беседы в отделе добавились отрицательные эмоции и негативные ощущения от вида такого "работника".
После этого я решил начать борьбу за перераспределение, поскольку получил от КБ "Электропривод" в лице его руководителя Б. Б. Воронецкого согласие на трудоустройство при соблюдении принятых правил. Прежде всего нужно было, чтобы от тебя отказался институт "Гипроуглеавтоматизация". Добившись приема у его директора Козина, изложил ему свои сомнения и просьбы. Козин отнесся ко мне с пониманием. Говорили, что вообще он был очень хорошим человеком, что для руководителей такого уровня было не типично. На моем заявлении он начертал: "Не возражаю против использования молодого специалиста такого-то по усмотрению Госплана РСФСР". С резолюцией Козина на своем заявлении и письмом-запросом КБ "Электропривод" еду к чиновнику-кадровику в здание Госплана РСФСР на Зубовском бульваре. Престарелый чиновник непреклонен: возможна замена только на другую организацию Госплана РСФСР. Он начинает предлагать заведомо иногородние предприятия, чтобы повлиять на мою несговорчивость. Я не сдаюсь и делаю письменные запросы о возможности предоставления отдельной комнаты в г. Куйбышев, надеясь получить отрицательный ответ. С ответом медлят, а время начинать работать, т.е. двадцатые числа марта 1959 г. уже не за горами. После долгих препирательств с кадровиком приходится согласиться на вариант проектного института "Гипросахар", где директором бывший сослуживец отца по довоенным годам Н. М. Валуев. Расчет прост: начну работать, а там, может быть, отцу удастся уговорить Валуева отпустить меня на "все четыре стороны". Но тут я допускаю принципиальное заблуждение: система выработала жесткие правила "игры" с молодыми специалистами, и эти правила никто нарушать не может. 23 марта приступаю к работе в электротехническом отделе "Гипросахара", так как возможностей продолжения борьбы на данном этапе не осталось. Начальник электротехнического отдела, куда я попал, сказал моему отцу при встрече (он знал его лет двадцать по работе): "Ваш сын работать не будет" - согласную "р" он не выговаривал. Даже ему была видна вся бесперспективность моего пребывания в стенах этого учреждения.
В мае 1959 г. мы, наконец, переехали в кооперативную квартиру недалеко от станции метро Сокол. При переезде, снимая старый почтовый ящик, я обнаружил между ним и дверью залежавшееся письмо хозяйки дома в Троицке (во время нашей эвакуации) Веры Павловны Мельниковой. В нем сообщалось о смерти Анны Еремеевны. Письмо пролежало без движения около пяти лет. Поэтому любой наш ответ-соболезнование мог быть воспринят не так, как следует. Обидно, но мы потеряли связь с людьми, которые приютили нас в трудную минуту. Мы не знали даже толком, где теперь находится семья Веры Павловны. После войны ее муж учился в Москве в Высшей партийной школе и часто приходил к нам в Козихинский. Они же посчитали, наверное, наше молчание обидным и по-своему были правы: так из-за нелепости утратили связи с этой семьей.
Девять месяцев вынужденного пребывания в "Гипросахаре" оказались для меня очень трудными в чисто психологическом плане. Молодой человек полный сил и жажды знаний не может найти себе адекватное применение. Все это оказывает угнетающее воздействие. Вся моя работа сводилась к "привязке" одного из нескольких повторяющихся вариантов схемы включения трансформаторной подстанции и определению мощности трансформаторов. О специальности релейщика можно было забыть, так как с электроэнергетических позиций сахарные заводы не представляли важных объектов энергетики. Эти девять месяцев, за которые можно "родить" человека, показались мне вечностью. Так, по-видимому, бывает, когда работа не представляет никакого интереса или ее просто нет.
Сдаваться все же не хотелось. Я продолжал поиски любых возможностей и путей самостоятельного трудоустройства. Как молодой специалист я претендовал на весьма малые блага - лишь бы дело было интересным. Не помню при каких обстоятельствах, но случай, а вернее кто-то из знакомых свел меня с к.т.н. К. Г. Митюшкиным, возглавлявшим одну из лабораторий ВНИИЭлектроэнергетики. Основателем и директором этого института был С. Гортинский - отец моего приятеля и сокурсника по МЭИ. Тем не менее после разговора с Митюшкиным чувствую, что вопрос о моем приеме на работу не может быть поднят перед дирекцией. По-видимому, у Митюшкина от встречи осталось хорошее впечатление, и он направляет меня к своему приятелю к.т.н. Жожикашвили, возглавившему недавно лабораторию телеавтоматических систем в институте Автоматики и телемеханики АН CCCP. Переговорив со мной, Жожикашвили направляет меня для окончательного решения вопроса о возможности приема на работу (при соблюдении инструкции по трудоустройству молодых специалистов) к зам.директора по кадрам и общим вопросам института Михаилу Лазаревичу Линскому. После краткой беседы летом 1959 г. Линский подписывает мне письмо-запрос в "Гипросахар" с просьбой для откомандирования в распоряжение института Автоматики и телемеханики.
Мое обращение к директору "Гипросахара" и просьбы отца не дают никаких результатов. Чувствуется, что виноват не Валуев - просто он не хочет, а может быть и не может брать на себя эту ответственность. Время идет, а сдвигов никаких нет. И тогда я решаюсь действовать напрямую. В один из осенних дней приезжаю на площадь Ногина, где находится основное здание Госплана РСФСР. Зайдя в бюро пропусков, звоню в приемную зам. председателя Госплана Н. Мастерова, курирующего пищевую промышленность. Трубку берет референт Мастерова. Я кратко излагаю суть моего вопроса. Мне выписывают пропуск, и я попадаю в приемную заместителя председателя Госплана. На мое счастье Н. Мастеров отсутствует, и потому референт может со мной обстоятельно переговорить. Он внимательно меня выслушивает, берет подготовленное мной заявление c просьбой разрешить перевод. Расставаясь, он дает номер городского телефона, называет себя и обещает разобраться в моей просьбе. Наступают дни томительных ожиданий. Понимаю, что вакантное место в академическом институте не будут для меня сохранять бесконечно долго. Но, как я убедился на своем жизненном опыте, в дело вмешивается принцип, что "мир тесен" при всей его широте. Оказалось, что бывший сослуживец отца и его приятель И. М. Товбин работал с этим референтом и хорошо его знает. Когда отец просит Товбина оказать содействие в решении моего вопроса, тот успокаивает нас: "Референт от нас никуда не уйдет!"
И действительно, к концу 1959 г. в подходящий момент на стол Мастерова ложится мое заявление с такой резолюцией, подготовленной референтом: "Тов. Валуеву Н. М. Прошу рассмотреть и решить". Итак, круг замкнулся: высший чин переложил ответственность за решение вопроса на руководителя более низкого уровня, а тот воспринимает этот "сигнал" как возможность действовать без опаски. Другими словами, никто формально или письменно не взял прямо на себя ответственность за освобождение молодого специалиста, но жесткая система тем не менее оставляет лазейки для решения такого вопроса в мою пользу. Заметим только, что на всю эту эпопею с начала и до оформления перевода уходит полгода. Корю себя за то, что сразу не догадался действовать прямо через руководство Госплана РСФСР. Но «умны мы всегда задним числом». Естественно, что больше дирекция "Гипросахара" не противится, и я получаю "свободу".
РАБОТА В ИНСТИТУТЕ АВТОМАТИКИ И ТЕЛЕМЕХАНИКИ АН СССР
12 января 1960 года начался, пожалуй, самый интересный и самый плодотворный в творческом, отношении (я не боюсь употребить здесь это высокопарное на первый взгляд слово) период моей сорокалетней трудовой деятельности. Сама обстановка в институте Автоматики и телемеханики, новые люди, новое окружение несомненно оказывают на меня благотворное влияние. Просыпаюсь каждое утро и скорее хочется бежать на работу. Может быть я и приукрашиваю обстановку, но по-видимому придает силы ощущение достигнутого успеха в борьбе с бюрократической системой. Удалось все же доказать хотя и с помощью доброжелателей, что меня использовали не по прямой специальности.
Лаборатория телеавтоматических систем представляет из себя достаточно молодой коллектив, отделившийся от лаборатории проф. Гаврилова. В основе ее тематики элементы и системы телемеханики нa феррит-диодных элементах, использующих гистерезисный эффект для формирования сигналов 0-1. Ощущается постоянная потребность в импульсных трансформаторах на ферритовых сердечниках. Их мотают в лаборатории допотопными методами вручную или на примитивных самодельных станочках техники. Такую работу поручают в качестве «школы молодого бойца» и таким новичкам, как я. Первые полгода увлечен любой работой с паяльником и с простейшими элементами схем. Постепенно начинают доверять все более сложные схемы и даже макеты. Должен здесь отметить, что над новичками подтрунивают. В частности любимая шутка или как теперь скажут "прикол" состоит в том, что в твоей схеме что-то незаметно портят, чтобы ты попотел, восстанавливая ее работоспособность. Одновременно стараюсь изучить физику и теорию работы таких систем. Основной контингент работников - практики своего дела. Высокие "материи" их мало интересуют.
Вначале Жожикашвили временно располагает меня в своей комнате, где с ним сидят Прангишвили, Билик, Силаев и Бабичева: думаю, что он ко мне просто приглядывался. Иногда я попадал в неудобное положение, когда он с Прангишвили переходили в разговоpe нa родной язык. Хотелось выйти, чтобы не мешать. С другой стороны боялся быть неправильно понятым. Что-то никогда не видел, чтобы два еврея в рабочей обстановке говорили на жаргоне в присутствии посторонних. Грузины могли себе это позволить, так как говорили на языке вождя всех народов.
В институте прекрасная научно-техническая библиотека, получающая по обмену последние зарубежные научные журналы и книги. По оперативности поступлений она превосходит даже Библиотеку им. Ленина. Начинаю посещать по четвергам стенд с новыми поступлениями. Возможностями ознакомления с новыми научнотехническими журналами и книгами пользовались как молодые научные работники, так и маститые ученые. Регулярно по четвергам стенд просматривал проф. Я. З. Цыпкин. Мое внимание почему-то привлекли два американских журнала "Operations Research" и «Management Science». Эта случайность и определила выбор методов и средств исследования тех проблем, c которыми пришлось сталкиваться в последующей работе. И тут стоит сказать, что сразу же пришлось преодолевать трудности, связанные с недостатками изучения иностранных языков как в средней, так и высшей школах.
Как-то в полуофициальной обстановке руководитель лаборатории Жожикашвили вскользь поделился со мной мыслями о возможных направлениях изучения надежности разрабатываемых телеавтоматических систем с временным разделением каналов. Я воспринял этот разговор как прямой сигнал к действиям. Не дожидаясь дальнейших указаний, приступил к интенсивному изучению литературы и составлению аннотированного библиографического указателя работ по проблеме надежности технических систем. В поле зрения попадают ежегодные сборники трудов американских симпозиумов по вопросам надежности. Отечественные работы в этой области были весьма разрозненными. Теоретически серьезные работы в СССР были инспирированы публикациями К. Шеннона и Дж. фон Неймана. На этом этапе развития данного направления многие даже не уловили, что упомянутые выше авторы исследовали поведение систем, состоящих из ошибающихся элементов. Это обстоятельство в значительной мере и определяло используемые ими методы исследований. Мои собственные познания не выходили за рамки учебника теории вероятности Боева для институтов. Этого было явно недостаточно для проведения самостоятельных исследований. До всего приходилось доходить самому, так как посоветоваться и спросить было по существу не у кого. Уже потом я понял, что маститые ученые слабо знают эту область. Это неудивительно, так как предшествующие десять лет ознаменовались гонениями на лженауку кибернетику и ее "отца" Н. Винера. Только в 1960 г. летом он впервые приехал на симпозиум ИФАК в Москву и выступил с докладом. Выше я упомянул К. Шеннона в связи с его идеей строить сколь угодно надежные системы из ненадежных ошибающихся элементов. B 1962 году во время пребывания в Москве он был приглашен в отдел проф. М. А. Гаврилова, где его кратко ознакомили с проводимыми работами. Внешне К. Шеннон был сухопар и, несмотря на зимнее время года, выглядел загоревшим. Он внимательно слушал объяснения и мало говорил. Позднее меня удивил его отклик на это посещение института в одном из научных журналов. Здание института на Каланчевской улице он сравнил с пакгаузом, а представленные ему макеты систем, выполненные на реле МКУ-48, он назвал "уловками" русских, которые не хотели показать свои последние разработки. Его удивление было бы несравненно большим, если бы ему показали ЭВМ «Урал» на лампах высотой 10-15 см. Он уже тогда рассказывал, что для работы на ЭВМ ему не нужно посещать вычислительный центр: дома он имеет индивидуальный терминал и через телефонную сеть подключается к компьютеру. Для меня лично тогда это было чем-то сверхестественным, как и сообщения о лазерных лучах, прожигающих отверстия в твердом теле. Но я несколько отвлекся от темы.
Когда В. А. Жожикашвили увидел, что я плотно занялся проблемой надежности в технике, он решил подключить к этому направлению работ своего аспиранта Розовского А. Л. и только что принятую в лабораторию по протекции А. Я. Лернера Ю. Шмуклер, окончившую в 1960 г. МИИТ. Еще с 1956 года эта фамилия у меня на слуху: от своего друга Крутецкого я неоднократно слышал о музыкальных способностям Шмуклер, когда он с ней учился в общеобразовательной музыкальной школе. Она несомненно была всесторонне развита, что нередко компенсирует у женщин удивительно непривлекательную внешность. Не знаю, по какой причине, но у нас сразу с ней сложились весьма натянутые отношения, но в рамках допустимого. Я на этом сознательно заостряю внимание, так как в дальнейшем мне придется вынести много неприятностей от ее инсинуаций и интриг. Да что я - массу хлопот от нее имели и власти, когда она после эмиграции написала книгу под вызывающим названием "Мы уходим из России" и несколько раз после этого приезжала в СССР.
На годовом отчете нашей лаборатории за 1960 г. направление надежности систем телемеханики уже фигурировало самостоятельным разделом и было отражено на плакатах, вывешенных в актовом зале института. Параллельно надежностью частотных систем телемеханики стала заниматься к.т.н. Г. А. Шастова из отдела проф. В. А. Ильина. Дальнейшая моя работа сконцентрировалась на задаче оптимального резервирования с возможностями отказов элементов в режиме резерва или хранения. Это частично было обусловлено тем, что в одном из номеров журнала "Operations Research" за 1959 г. я наткнулся на статью двух американцев Блэка и Прошена, которая была посвящена оптимизации набора разнотипных элементов как по риску поломки, так и по одному физическому признаку. Решение задачи обеспечивало максимум вероятности заменяемости вышедших из строя элементов за фиксированное время при наличии ограничения на суммарный показатель резерва или запаса всех элементов. У Блэка и Прошена отказы элементов следовали случайному процессу гибели, вероятностные компоненты которого, исключая последний, совпадали по форме с процессом Пуассона. Я сразу уловил многообразие и практичность этой задачи, которая могла иметь много интерпретаций в зависимости от конкретного технического или экономического контекста. Практичность задачи сочеталась с современным математическим аппаратом оптимизации, основанным на работах Куна и Таккера в области обобщения методов условной оптимизации на ограничения в форме неравенств. Развитие модели Блэка и Прошена носило далеко нетривиальный, как говорят математики, характер. Развивая модель отказов элементов системы, адекватную исследуемой ситуации, требовалось строго устанавливать некоторые свойства оптимизируемой (целевой) функции.
Учитывая возможности отказов элементов при хранении или в режиме содержания резерва или используя, выражаясь отечественной терминологией, модель "теплого" резерва, мне удалось получить компактную форму распределения. По аналогии с биномиальным я его назвал обобщенным биномиальным, так как в него входит обобщенное выражение числа сочетаний на дробные числа. Если бы за весь период своей научной работы я ничего бы не сделал кроме обобщенного биномиального распределения вероятностей, то и тогда бы считал, что работал не зря и не впустую. Многие профессиональные математики, к которым я себя не причисляю, занимались этой марковской схемой гибели, но получили очень громоздкие результаты, которые отличали и первый вариант моей модели. B их числе упомяну А. Д. Соловьева из МГУ и Вейсса из Американского общества стандартизации. Для каждой новой модификации модели отказов системы требовалось доказывать применимость алгоритма оптимизации Блэка и Прошенa, так как сходимость алгоритма достигается лишь при наличии определенных свойств целевой функции.
За 25 с лишним лет я получил много расширений этого распределения вероятностей, и это было связано каждый раз с расширением области практического применения основной постановки задачи. Последняя из таких попыток относится к 1988 г., т.е. почти 26 лет спустя моей первой публикации по этой теме. Общий подход оптимального резервирования был использован при оптимизации числа повторов передачи информационных пакетов сообщений по протоколу сетевого взаимодействия HDLC на различных участках трансляции информационной сети. Другими словами, изменились условия применения и сфера научных интересов, но теория в целом оставалась неизменно эффективной. Я остановился на этом подробно, поскольку от непросвещенного взгляда ускользает необходимость преодоления всех теоретических сложностей, которые сопутствуют каждому нетривиальному обобщению этой задачи.
Однако уже скоро мне придется защищать полученные в 1962 г. результаты от недобросовестных нападок и инсинуаций Шмуклер и стоящего за ней Розовского, обвинивших меня в плагиате научных результатов y упомянутых выше американских авторов. Но об этом несколько дальше и пo порядку.
Пытаясь легализовать свои занятия теоретико-вероятностными моделями надежности, в мае 1962 г. прошу Жожикашвили зачислить меня в так называемую "безотрывную" аспирантуру института Автомaтики и Телемеханики. Жожикашвили согласился, но особого энтузиазма от этой просьбы не выразил, а несколько позднее станет ясным по каким причинам. Для приема и зачисления в безотрывную аспирантуру, которая обеспечивала днем в неделю для самостоятельных занятий, требовалось летом 1962 года сдать три экзамена: по специальности, марксизму-ленинизму и английскому языку. Идеологический отсев поступающих происходил на кафедре общественных наук АН СССР. Весьма предусмотрительно взяв месячный отпуск для сдачи экзаменов, посвятил его талмудическому изучению того, что представляло некую смесь истории партии и весьма поверхностного изложения трудов классиков марксизма-ленинизма. Несмотря на эти усилия, результат оказался посредственным или удовлетворительным. По-видимому, господа общественники с кафедры AH CCCP думали, что таким способом можно закрыть путь в аспирантуру лицу, не подошедшему им по "профилю". Обычно так и происходило, если человек поступал в очную аспирантуру. Но меня приняли даже с посредственным знанием марксистской теории, так как вопрос о приеме решался дирекцией по существу, а не формально. Вопрос ведь стоял в принципе о предоставлении мне льгот аспиранта без отрыва от основной работы или непредоставлении оных. Забавно, но факт, что ровно через год в 1963 году летом перед защитой диссертации, сдавая кандидатский экзамен на той же кафедре и у тех же "специалистов", я отпуска для подготовки нe брал, фактически к экзамену не готовился и получил, к своему удивлению, отличную оценку. Вот Вам и объективная оценка знаний и нe в каком-то захудалом учебном заведении, а в АН СССР.
Переключусь теперь кратко на дела семейные. Еще весной 1962 года мы с отцом случайно заметили, что речь мамы стала затрудненной, а когда обратились к врачам в институт нейрохирургии, был поставлен неутешительный диагноз: амиотрофический боковой склероз, который в те годы не подвергался успешному лечению. На меня свалилась масса дополнительных забот, так как больная требовала постоянного ухода, а найти человека для этих целей было трудно, да и необходимыми материальными средствами наша семья тогда не располагала. Осенью 1962 года маму взяла к себе ее сестра в Мамонтовку под Москвой в надежде, что пребывание на свежем воздухе поможет. Это позволило мне на данный период устроиться по совместительству в вечернее время на завод "Красная Пресня", где сторонняя организация разрабатывала автоматизированную систему непрерывного разлива стали. С сотрудником лаборатории Жожикашвили Женей Картузовым мы добились у дирекции разрешения на совместительство на срок два месяца. Это был просто "подарок" М. Л. Линского. Вспоминая конец 1962 года, просто поражаюсь, как на все хватало времени, ведь работать приходилось по 18 часов в сутки.
Во второй половине 1962 года на научном семинаре в институте меня заметил Д. И. Агейкин, пользовавшийся большим влиянием на директора академика Трапезникова. Дмитрий Иванович рекомендовал привлечь меня к работе группы специалистов института, участвующих в разработке системы автоматизированного управления атомной подводной лодкой. Теперь спустя почти 35 лет об этом можно говорить, но тогда все было окутано "дымом" повышенной секретности. Это не позволяло говорить о работе даже со своим научным руководителем В. А. Жожикашвили, и несомненно создавало некоторую «пикантность» ситуации. Но таковы были правила игры. Дело усложнялось еще и тем, что объект проектировал ленинградский институт, и потому предстояли постоянные командировки в город на Неве.
B самом институте мой статус рядового инженера, которому еще предстояло доказать, что в стенах академии наук он оказался не напрасно, резко изменился. Это объяснялось тем, что по роду новой работы стал постоянно общаться с Трапезниковым. Приходилось сидеть у телефона и ждать вызова, когда у директора образовывались паузы в оперативных делах института, и он мог заняться ленинградским объектом. Хотя я и был новичком, Трапезников, по-видимому, понял, что в таких делах, связанных с анализом надежности, живучести и эффективности автоматизированной системы управления, нужно использовать свежие головы, не обремененные старыми научными представлениями. Уже на ранних стадиях этой работы от общения с директором я осознал всю гениальность изречения грибоедовского героя: "Избавь нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь". Воздадим должное Трапезникову. Хотя его собственные научные исследования с 30-х годов не выходили за рамки электрических машин, в 70-е он стал заниматься проблемами экономики. Обладая хорошим инженерным мышлением, живым умом и прекрасной памятью, он одновременно имел прекрасное чутье нового, а в целеустремленности и работоспособности трудно было найти ему равных. Помню, как во время одной из групповых командировок в Ленинград с его участием вечером всем составом пошли в театр Комедии режиссера Акимова. Мне достался билет на галерку, но в каждом антракте я должен был спускаться в директорскую ложу, чтобы обсудить с академиком вопросы, возникшие днем на работе. Он не отключался полностью даже во время отдыха.
Обычная практика рабочего взаимодействия с Трапезниковым сводилась к тому, что в конце рабочего дня он вызывал к себе в кабинет и рассказывал на словах те ситуации, которые его заинтересовали. Эти ситуации были далеки от формулировок, имели не обусловленный, как этого требует математическая постановка, вид. Не могу забыть случая, как идя по очередному вызову в кабинет директора, в приемной застал группу ожидавших его приема профессоров и в том числе академика Б. Н. Петрова - будущего руководителя программы "Интеркосмос". Мне было крайне неловко, что я, начинающий специалист, иду без очереди, а почтенные и заслуженные люди должны ждать. По-видимому, таким образом академик указывал им" их место". B другой раз, когда я в кабинете Трапезникова обсуждал очередные вопросы, раздался телефонный звонок по "кремлевской вертушке". По волнению Вадима Александровича и его отрывочным ответам понял, что на другой стороне провода Н. С. Хрущев. Трапезников сделал мне красноречивый знак рукой, чтобы я вышел, что я незамедлительно выполнил.
Если учесть, что я сам на собственном опыте методом проб и ошибок постигал все премудрости самостоятельной научной работы, в которой не было учителей и советчиков кроме публикаций в основном в зарубежных научных журналах, то не составит труда представить, под какой прессинг я тогда попал. А тут голова еще забита семейными проблемами, связанными с болезнью матери. Но на работе никому кроме меня до этого нет никакого дела. Дела и заботы накатывались как "снежный ком". Пытался решать домашние дела за счет аспирантского дня, который мне полагался как "безотрывнику". Но и здесь меня не оставляли в покое. В одну из таких сред уже вечером звонит д.т.н. С. М. Доманицкий (с которым я частенько ездил в командировки) и сообщает, что мое командировочное удостоверение у него на руках и мне надлежит в половине двенадцатого быть у такого-то вагона поезда Москва-Ленинград. Начинаю спешно собираться в дорогу, попутно обсуждая с отцом неотложные домашние дела.
B нескольких словах остановлюсь на обустройстве в Ленинграде, во время таких командировок. Если с группой ехал Трапезников, то размещались все в Доме приезжих Ленинградского отделения AH СССР на улице Халтурина. В более узком составе, когда ездил с Доманицким, последний брал двухместный номер в гостинице «Астория», и тогда я должен был доплачивать за проживание из своего скудного оклада старшего инженера. Вечером Доманицкий спускался вниз в ресторан и традиционно заказывал немного водки и маслины. С этого времени я тоже пристрастился к оливкам, к которым ранее был весьма равнодушен. Несмотря на различие в возрасте и занимаемом положении у нас с ним сложились неплохие отношения. И в дальнейшем незадолго до своей гибели в автомобильной катастрофе он в сложной для меня ситуации здорово помог.
В командировках с участием академика признанным местом приема пищи была пирожковая на Невском, которую именовали "Три ступени". Тогда я еще естественно не знал, что Трапезников увлекается антиквариатом и является крупным коллекционером. Такие люди мне были знакомы с конца пятидесятых, когда я был приглашен в дом к одному московскому адвокату. Эти коллекционеры напоминают охотников и хищников одновременно. Как правило, обладая большими материальными ценностями, сами живут крайне скаредно, экономя буквально на всем. Как-то во время одной командировки в Ленинград в расширенном составе я опрометчиво предложил отобедать в ресторане, имея в активе оклад в 130 рублей. Доманицкий буквально зашипел на меня, чтобы академик не услышал столь неподходящее предложение. Всем своим видом и мимикой Сергей Михайлович давал мне понять, чтобы я об этом даже "не заикался". Уже впоследствии, сопоставляя факты, я вспомнил, как секретарша Трапезникова спускалась в институтскую столовую в подвале дома на Каланчевской улице и брала для шефа еду буквально на копейки.
Теперь я могу предположить, что, по-видимому, с собирательскими наклонностями Вадима Александровича было связано появление в 1967 г. в отделе информации ИАТ Бунишко младшего - сына известного в Москве коллекционера старинного фарфора и миниатюр и одновременно скрипача оркестра Большого театра. Об этом коллекционере я слышал еще в 1958 г., когда бывал в доме другого известного коллекционера антиквариата и картин русских художников-передвижников. Судьба свела меня с Бунишко младшим позднее в период моей работы во ВНИИ стандартизации. Он пытался даже мне помочь подписать одно письмо у председателя комитета В. В. Бойцова через своего приятеля. Один раз в 1971 году он пригласил меня в квартиру отца в кооперативном доме Большого театра в Каретном ряду. В минуты отсутствия отца в комнате он показывал мне висящие на стене миниатюры, а потом с каким-то заговорщическим видом в подтверждение их ценности устремлял внимание на ксерокопию иностранного каталога.
Почему я на этом так подробно остановился? Дело в том, что спустя семь лет после этого визита я случайно прочел в Литературной газете судебный очерк А. Ваксберга, в котором без имен и фамилий излагалась криминальная история, приведшая к гибели двух людей. По всем признакам эта история относилась к отцу Бунишко: престарелый отец после смерти жены был женат на сравнительно молодой женщине. B очерке описывалось убийство отца и его жены по наговору сына. У меня, конечно, нет стопроцентной гарантии, что описанные факты относились к знакомому мне Бунишко, но очень многие подробности, услышанные в разговорах с Бунишко-сыном, его намеки и факты в очерке совпадали. * (Описанные выше мои предположения подтвердились. Об этом я узнал из беседы с бывшим членом правления ЖСК того дома, где проживал Бунишко старший. Но эта информация стала мне доступной лишь летом 1999 года. Бунишко-сын получил свой срок, а квартира и все антикварное богатство Бунишко-отца отошли в собственность государства).
Другое свидетельство того, что собирательские наклонности директора влияли и нa подчиненных, я имел возможность получить в 1982 г, когда в Комиссионном магазине на Октябрьской площади встретил сотрудников ИАТ О. И. Авена и Волкова. Первый вел доверительный разговор с продавцом отдела: чувствовалось сразу, что они тут не случайные покупатели.
Но описывая одно увлечение академика, я отклонился от производственной тематики. Вокруг работы над автоматизированной системой управления подлодкой велись какие-то подковерные игры. Мне они были не только непонятны, но и неинтересны. Я наивно полагал, что нужно либо заниматься делом и работать, либо участвовать в этих интригах. Может быть такой однобокостью восприятия среды и объяснялись мои дальнейшие провалы и неудачи!
Весной 1963 года Дмитрий Иванович Агейкин поинтересовался, как продвигаются мои диссертационные дела. После моих разъяснений последовала краткая рекомендация: «Не тянуть!» По-видимому, Д. И. Агейкин, будучи ко мне по-человечески расположен, знал больше, чем мог мне сказать напрямую. Из командировок в Ленинград обычно возвращался дневным поездом, чтобы за шесть часов в пути осмыслить результаты проделанной работы и набросать очередной раздел диссертации. Апрель 1963 г. стал для меня очень тяжелым испытанием. Состояние матери ухудшалось не по дням, а по часам. 19 апреля ее не стало. Еще утром она с трудом передвигалась по квартире, но затем села в кресло. Наметились перебои c дыханием, я дал ей кислородную подушку, но пока бегал в аптеку за новым баллоном, она скончалась. Ей было всего 55 лет. Почти год не мог прийти в себя и как-то успокоиться. Но время шло: нужно было продолжать жить и работать.
После майских праздников выбрал момент для приватного разговopa с В. А. Жожикашвили, т.е. формальным руководителем. Сообщив ему, что работа в основных чертах завершена, не ожидал столь резкой реакции. Казалось бы ему только радоваться: аспирант без отрыва от основной работы досрочно завершает диссертацию. Думается все же, что его самолюбие было задето. Трапезников без согласования с ним забрал его сотрудника - молодого специалиста, которого он "пригрел" у себя. Он стал меня убеждать, что работа сырая, а защита преждевременна. Я парировал все эти доводы, после чего Владимир Александрович прямо мне сказал, что его аспирант Розовский поступил раньше и раньше меня должен защитить, а я должен набраться терпения и подождать. Быть может я бы и согласился с доводами своего непосредственного начальника, если бы не кивок на Розовского. Выпускник физического факультета МГУ (поскольку числился латышем по матери) он пребывал в стенах ИАТ уже около пяти лет с учетом времени стажировки. Но работой у него и "не пахло". Обычно часов в 10 утра ему в определенные дни недели звонили на работу, и он удалялся часов на 5-6, как потом стало нам известно, для игры в преферанс, так как по слухам входил в десятку известных в Москве преферансистов. Жожикашвили, конечно, обо всем этом знал и закрывал глаза на это безобразие, творившееся у всех на виду. Розовский вообще не страдал комплексами благочестия. Он мог ни с того, ни с сего (думаю все же, что не без корыстных интересов) передать выполненный мной макет узла системы телемеханики работникам "Гипроводхоза", которые постоянно "толклись" в лаборатории в порядке обмена "опытом". Из сказанного выше становится ясным мое отношение к Розовскому и причины такой твердой реакции на попытки Владимира Александровича тормознуть мою работу и обусловить защиту результатами работы его протеже.
Я был непреклонен и прямо сказал, что рекомендация о своевременности защиты исходит от дирекции. Вступившие в дело Билик и Прангишвили не поколебали моей решимости, хотя я не был столь наивен, чтобы не понимать всей тяжести последствий: кавказцы обидчивы и мстительны. И в этом я скоро убедился на своем примере. Не скрывая раздражения, Жожикашвили согласился на проведение лабораторного семинара или, как говорят, апробации моей работы. По-видимому, он еще надеялся, что коллективно они сумеют меня "остановить".
He вдаваясь в подробности, кратко опишу канву лабораторного разбирательства моей диссертации, на котором испытаниям подвергся больше я, чем моя работа. После краткого сообщения начинается подобие обсуждения. Розовский молчит, но чувствуется, что режиссура подготовлена тщательно. Встает Шмуклер и эдак с нагловатой улыбочкой начинает всех уверять, что доложенный мной материал представляет чистый плагиат, а основные результаты принадлежат американцам. Почему я говорю о подобии обсуждения: основной костяк лаборатории составляют инженеры-электронщики и технари-умельцы. Из ведущих сотрудников только Жожикашвили и Прангишвили кандидаты наук, но владеют этими вопросами только в общих чертах. Поэтому выдвинутое обвинение попадает на благодатную почву. За полгода до этого я уже проходил своего рода апробацию, выступив с докладом "Оптимальное резервирование: задачи и решения" на семинаре по проблемам надежности, руководимом академиком Н. Г. Бруевичем. Семинар был представительным. Присутствовали и приняли участие в обсуждении известные московские математики: Беляев Ю. К. и Соловьев А. Д. из МГУ, Коваленко И. Н. из Вычислительного центра Минобороны СССР. Мне удалось ответить на большинство заданных вопросов и замечаний. Поэтому те безосновательные выпады, которые были направлены лично против меня, ставили целью полностью дискредитировать результаты проделанной работы и обосновать соответствующие выводы, которые были нужны моему "научному руководителю". У меня была опубликована аннотированная библиография по вопросам надежности: поэтому я оперировал конкретными источниками, указывая попутно, где и что имеется и как мои результаты отличаются от упомянутых.
Решил идти в своем противостоянии до конца. Предлагаю вынести обсуждение на межлабораторный семинар, рассчитывая главным образом на поддержку Д. И. Агейкина. Такой вариант Жожикашвили явно не устраивает, так как он не хочет выносить "сор из избы". Он понимает, что скандал ему ни к чему, я загнан в угол и непредсказуем. Я не питаю никаких иллюзий: защищу я диссертацию или нет - с Жожикашвили у меня все кончено; мне у него не работать. Я неоднократно задавал себе вопрос, может быть надо было смириться и пойти на условия своего руководителя. До этого момента я соблюдал все правила "игры", и если Владимир Александрович хоть на йоту участвовал в разговорах по конкретной задаче, его имя всегда фигурировало в публикациях. Думаю, что он сделал выбор в пользу Розовского и не исключено, что не прояви я твердости и упрямства - пришлось бы до своей защиты обеспечить защиту Розовскому. Но надо воздать Жожикашвили: он понял, что на данном этапе остановить меня не сможет и потому отложил свои действия на "потом". Формальные отзывы и бумаги мне пришлось готовить самому, но Жожикашвили все подписал.
Защита диссертации назначена на ноябрь, так как Ученый совет ИАТ перегружен. Справедливости ради хочу сказать, что с основным костяком коллектива я сохранил хорошие отношения: на оговоры Шмуклер поддались лишь Бахрах и Платонов. Старики Космиади и Тюнин, а также E. B. Картузов продолжали ко мне относиться также, как и paнee. Реакция руководства лаборатории очень динамична: в связи с переездом на временное местопребывание в здании НИИ Часпрома на Часовой улице вблизи метро Сокол я лишаюсь рабочего места, хотя и живу в 15 минутах ходьбы от Часовой.
Что сделать, чтобы не сорвать защиту? Принимаю ответственное и, по-видимому, единственно правильное на то время решение - просить y руководителя отдела проф. Гаврилова М. А. взять меня в свою лабораторию. При этом я прекрасно понимал, кто такой Гаврилов и что меня ждет у него. O нем буквально ходили легенды: основной лейтмотив всех разговоров и пересудов - его ужасно склочный характер и невыдержанность поведения. Его постоянные перебранки с проф. Ильиным стали "притчей во языцах". Ходили слухи, что теория релейных устройств, которую он в основном записывал в свой актив, принадлежит вовсе не ему, а была разработана его первой женой. Но слухи слухами, а то, что мне рассказал мой отец, прямые факты. В ноябре 1963 года, т.е. когда я формально и фактически оказался у Гаврилова, отец отдыхал в доме отдыха Союза архитекторов СССР B Гагре. Сидящие с ним за одним столом отдыхающие, узнав, что его сын работает y Гаврилова, на следующий день пересели за другой стол. Позднее выяснилось, что они вместе с Гавриловым жили в эвакуации в Средней Азии. A уж какие мотивы определили такое их поведение, ведомо только им самим.
Знакомство с к.т.н. Майоровым А. В. на семинаре Н. Г. Бруевича обернулось согласием не только его самого быть моим оппонентом, но и руководителя ВЦ Минобороны СССР д.т.н. Н. П. Бусленко. Летом работаю с оппонентами. Бусленко поручает своим сотрудникам Ивницкому и Соколову просмотреть работу с точки зрения вероятностных моделей и используемых мной методов оптимизации. С публикацией автореферата помогает мой родственник в Риге, работающий главным инженером типографии.
B сентябре состоялось Всесоюзное совещание-конференция по теории вероятностей и математической статистике. Зам. Директора MAT Челюсткин А. Б. по своей личной инициативе включает меня в состав группы специалистов от ИАТ, хотя ни доклада, ни сообщения я не представлял. Но так в моей жизни было лишь дважды: я имею в виду этот случай и более раннюю командировку на совещание во Львов в 1962 году. Типичными были случаи исключения из состава участников, если конференция сопровождалась культурной программой или банкетом. Например, в 1962 году меня исключили из состава участников Конференции по теории релейных устройств и вероятностных автоматов: член оргкомитета Б. Н. Наумов с подачи М. А. Боярченкова вычеркнул меня из списка, поскольку существовал лимит на число участников заключительного банкета. Пребывание в Тбилиси оставило неизгладимые впечатления. Но начнем с отъезда в Тбилиси. У меня как всегда осенью простуда, но я твердо решаю ехать, намереваясь побороть недуг за 40 часов в пути. Поезд Москва-Тбилиси везет почти весь состав отечественных участников во главе с академиком Колмогоровым А. Н. В одном купе со мной оказывается аспирант проф. Фельдбаума Яша Коган, и это во многом способствует моему выздоровлению, так как он трогательно обеспечивает всю дорогу меня горячим чаем. На этой конференции довелось увидеть почти легендарного шведа Крамера, выходца из Одессы Вольфовица, а также многих наших видных вероятностников. Меня также ждала индивидуальная развлекательная программа. Приятельница родителей послала со мной "оказию" бывшему городскому руководителю Рустави. Фамилия и имена принявших меня хозяев и их сына, к сожалению, не остались в памяти, но грузинский размах приема, оказанного мне по существу практически чужому человеку этими русскими людьми, запал на всю жизнь. Их сына, приезжавшего через год в Москву, я водил по всем лучшим московским ресторанам, но добиться адекватности приема мне так и не удалось.
Защита диссертации состоялась 14 ноября, как и было намечено. Мне потом говорили, что представленного материала хватило бы на две кандидатские диссертации, но я для перестраховки включил в нее и схемные разработки на тиристорах, выполненные совместно с В. М. Харламовым. Этот удивительно порядочный человек также подвергся сильному давлению Жожикашвили, но тоже выстоял. Поэтому он мне всячески помогал, если это было ему под силу. Во время защиты буквально на ровном месте началась научная перепалка между Н. П. Бусленко и д. физ.-мат. наук Летовым А. М. Оба очень скоро станут членами-корреспондентами AH CCCP. Меня она затронула лишь косвенно, придав обсуждению некую интригу. Результат голосования был впечатляющим: 16 ЗА, ПРОТИВ нет. В. А. Трапезников на самой защите не присутствовал, но к моменту голосования появился и лично поздравил меня с успехом. Вечером был запланирован банкет по случаю шестидесятилетия М. А. Гаврилова. Его устраивали вскладчину почему-то сотрудники отдела. Поэтому традиционный банкет после защиты как-то естественно выпал из повестки дня. Вечером на банкете перебросился несколькими словами с Жожикашвили. Он был явно раздражен моим успехом, но выразил это как-то странно. Он со скрытым смыслом произнес: "Нужно думать прежде всего головой!!!" Я при всем своем желании глубокого смысла в его словах не уловил.
Буднично текло время после защиты, но эту будничность прервал Гаврилов. Он, решил использовать меня в качестве "тарана" в борьбе со своим извечным противником и соперником В. А. Ильиным - руководителем отдела частотных систем телемеханики. Он хотел, чтобы я в конце года на годовом отчете отдела Ильина выступил с критикой его работ. Хотя я недостаточно хорошо владел вопросом, тут, однако, не было проблем: Гаврилов с готовностью стал меня «натаскивать» , не получив моего согласия. Я не любитель свар и интриг, а также против внесения политики в научные исследования. Предыстория противостояния Гаврилова и Ильина уходила на многие годы назад. Эти "столпы" науки враждовали долгие годы, хотя Виктор Александрович казался мне более толерантным и сговорчивым. Гаврилов стал вскоре членом-корреспондентом АН СССР, а Ильин много позже - даже академиком. Но по моим субъективным представлениям и особенно от общения с Михаилом Александровичем они с трудом "тянули" даже на докторов наук.
Отказавшись выступить против Ильина, я тем самым подписал себе что-то вроде приговора. Нужно было искать новое место работы. Гаврилов стал нудно и методично выживать меня из отдела. Кончилось тем, что был вынужден обратиться за поддержкой в дирекцию к Tpaпезниковy. Присутствовал лично при телефонном разговоре Трапезникова с Гавриловым. Вадим Александрович просил профессора повременить с моим выселением. Я был крайне удивлен: Трапезников обычно не любил упрашивать, а чаще отдавал приказы. В этом, на мой взгляд, были какие-то "подводные камни".
Моя дальнейшая судьба решалась на совещании у Трапезникова, куда были приглашены проф. Гаврилов, проф. Ильин и проф. В. С. Пугачев‚ возглавлявший лабораторию на общественных началах. Основное его место работы было в Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского. Все из опрошенных специалистов кроме Кельманса от Ильина выразили желание перейти к Пугачеву. Скажу честно, что лично приложил все усилия, чтобы убедить Вадима Александровича в целесообразности такого решения. Для этого пришлось даже "караулить" его у комнаты, где он проводил занятие со студентами МФТИ. В составе лаборатории В. С. Пугачева, которого в его отсутствие замещал канд. физ. мат. наук С. Я. Раевский, появилась группа в составе Райкина, Кочеткова и Бронштейна. Она просуществовала недолго. После защиты диссертации в 1965 году Бронштейн перешел в ЦНИИКА, поскольку в ИAT y него не было шансов получить должность старшего научного сотрудника. Но жизнь извилиста: в 1977 году его понизили со старшего научного сотрудника до младшего, что и побудило его к эмиграции. B настоящее время по неподтвержденным сведениям он профессор университета в Тель Авиве.
Но вернемся к лаборатории Пугачева: в ней царила совершенно иная атмосфера - атмосфера научной вольницы, где каждый занимался тем, к чему его влекло в рамках проблематики лаборатории статистической оптимизации. Основную тематику выполняла группа М. Ю. Гаджиева, который после смерти Раевского выполнял и административные функции Пугачева в его отсутствие. Эта группа специализировалась на обнаружении спецобъектов по издаваемым шумам статистическими методами.
Я продолжал еще некоторое время участвовать в проработках ленинградского объекта, но теперь стали привлекать и Кочеткова - профессионального математика, окончившего МГУ. Интересно будет заметить, что несмотря на мои неоднократные предложения Трапезниковy подключить к этой работе и Бронштейна, тот пропускал это мимо ушей. Мои командировки в Ленинград становились все более редкими: я понимал, что дело не в отсутствии работы - кто-то очень настойчиво старается устранить меня из сферы общения с академиком. Сопоставляя факты, я вспомнил, что еще в здании на Каланчевской улице, застав Трапезникова на шестом этаже в лаборатории Прангишвили по какому-то срочному делу и отняв у него буквально минуту, собирался уходить. В это время раздалась громкая реплика ближайшей сотрудницы Ивери Варламовича Бабичевой, обращенная к академику: "Они Вам дурят голову!" Можно было догадаться, кого она имела в виду. Я оставил эту реплику без ответа, так как влияние Прангишвили росло непропорционально быстро вносимому им научному вкладу. Кроме макета телемеханики, обеспечивающего управление мишенями на танкодроме, за ним в то время ничего более существенного в научном плане не числилось. Тем не менее, его лабораторию посетил сам маршал Москаленко. Что-то в этом, наверное, было? Уже тогда В. М. Харламов предсказывал Прангишвили будущее академика, но далее АН Грузии ему продвинуться не удалось.
Мое участие в ленинградской работе завершилось успешно подстроенной провокацией, после чего я отстраняюсь от участия в завершающей стадии проекта, а следовательно исключаюсь из круга лиц, получивших поощрение в каком-то виде. Фабула этой провокации предельно проста. В одну из последних командировок я должен был на уровне рядовых проектировщиков, отвечавших за проработку вопросов надежности и живучести бортовых систем управления, просмотреть используемые ими модели расчета и подкорректировать при необходимости. Все это я достаточно оперативно выполнил и отбыл в Москву, как делал это много раз. Но по прибытию в Москву узнаю, что Вадим Александрович "мечет громы и молнии" по поводу моего несанкционированного отъезда из Ленинграда. Встретив меня в кабинете, он стал кричать, что я несерьезный человек, что на меня нельзя положиться. Для меня это было крайне неожиданным "ударом ниже пояса". Я мог ожидать любого подвоха, но вот якобы жалобу на себя со стороны руководства Ленинградского института, ведущего проектирование, не ждал, поскольку до уровней инженеров и младших научных сотрудников там не опускались. Ясно было, что Трапезникова очень искусно настраивают против меня. Будучи человеком увлекающимся, он легко возносил подчиненных на "пьедестал", но с такой же легкостью и сбрасывал. Уже позднее в 1974 году во время встречи с М. Л. Линским я услышал такое объяснение происшедшим переменам: "Трапезников в Bac разочаровался". Думаю, что не было причин как для очарований, так и для разочарований. Трапезников знал, что я все начинал буквально с нуля, и потому не в разочаровании дело. Что я хуже проявил себя, чем Д. Волков, которому был предоставлен облегченный докторский цикл? Очень многие малозаметные участники ленинградской работы сумели извлечь из этого проекта неплохие дивиденды. Взять Б. Г. Волика. Ничего в теории надежности не сделал, но из партийного босса стал доктором наук и возглавил эту тематику. Думаю все же, что Трапезников, очень чутко отслеживавший общую политическую ситуацию, стал более разборчив в подборе кадров. B конце 1967 г. мне сообщили люди, которым я доверяю, что академик в кругу подчиненных заявил: "Кельманс, Цельман, Тейман - я эту синагогу разгоню!", имея в виду группу, созданную в лаборатории проф. Лернера.
Тучи надо мной сгущались, но я, стараясь не думать о плохом, продолжил работу над моделями резервирования замещением (stand-by redundancy) с помощью марковских случайных процессов "гибели". Для широкого спектра практических способов реализации схем повышения надежности с учетом условий хранения резервных и запасных элементов получил семейство распределений вероятностей, связанное с минимальным расширением пространства состояний обобщенного биномиального распределения.
Значительную помощь в расширении практического спектра ситуационных постановок внесли консультации, которые я регулярно проводил в кабинете надежности Политехнического музея, начиная с 1961 года. Утром по московской радиотрансляционной сети в дни таких консультаций давалось даже объявление. Еще в конце 1963 года я установил рабочие контакты в рамках научно-технического сотрудничества с предприятием, руководимым генеральным конструктором Антиповым. Для бортовых систем летательных аппаратов удалось сформулировать задачи на стыке теории надежности и теории управления запасами. С участием О. С. Кравцова и В. С. Пенина из этой организации были составлены пятизначные таблицы расчета оптимального резерва на базе обобщенного биномиального распределения. Позднее в 1971 году эти таблицы были изданы отдельной книгой. Отмечу также, что для распределения Пуассона такие таблицы уже существовали и были составлены математиком Молина (Molina).
В апреле 1964 года без всякого шума получил диплом кандидата технических наук и почти одновременно с этим предложение прочесть тридцатичасовой курс лекций по расчету надежности и резервирования технических систем. Эти лекции должны были войти разделом в курс лекций проф. М. А. Розенблата - специалиста по магнитным усилителям, которые он читал в Mосковском физико-техническом институте. Студенты, правда, приезжали на занятия прямо в здание ИAT на Каланчевской. Согласившись на почасовую оплату труда (два рубля в час), решил просто воспользоваться предоставленной возможностью систематизировать имеющиеся у меня материалы, чтобы в перспективе можно было написать книгу. Одновременно хотел из числа второкурсников присмотреть будущих стажеров, которых в ИAT было принято привлекать к разрабатываемой тематике. Прочел в общей сложности десять лекций по три академических часа, но готовиться к каждой лекции приходилось по 8-10 часов непрерывной работы. Еще труднее было отвечать на вопросы студентов; иногда даже просил отложить ответ до следующей лекции, так как стандартных ответов найти сразу не мог. Мои ожидания были частично вознаграждены - с просьбой о стажировке попросились сразу три студента: Лотоцкий, Мандель и Яшин. Последнего впоследствии пришлось передать в отдел Петровского, так как увлекшись стохастическими дифференциальными уравнениями, он "перепрыгнул планку" доступных мне методов. С началом работы у Пугачева В. С. связано и начало моей переводческой деятельности. Первой книгой стал сборник статей американских специалистов "Методы введения избыточности для вычислительных систем". В целом подобрался очень разношерстный коллектив переводчиков: четверо были сотрудниками ИAT, a пятого - Ю. Г. Дадаева, «ненавязчиво» рекомендовало включить издательство "Советское радио", которое включило в план своей работы выпуск этого сборника. Титульным редактором после долгих уговоров согласился быть В. С. Пугачев, так как трое из предполагаемого коллектива переводчиков были сотрудниками его лаборатории. Мне пришлось взять на себя значительную часть общего объема перевода, а также организовать совместную работу столь различных людей. Несколько позднее удалось заключить с издательством "Наука" договор на перевод книги Дж. Сандлера из американской компании "Грумман Эйркрафт", посвященной вопросам надежности технических систем при их проектировании. В. С. Пугачев любезно согласился написать предисловие к переводу книги, что было условием редакции Издательства "Наука", так как меня там никто в качестве переводчика не знал. В целом Пугачев в первые два года работы у него проявлял по отношению ко мне сдержанную благожелательность - я же ему был беспредельно предан. Этому во многом способствовали те возможности общения, которые предоставлялись мне, когда мы по дороге домой выходили из метро у Белорусского вокзала и шли пешком до его дома у станции метро Аэропорт. Правда, был один случай, который меня несколько "отрезвил", но на себя я это не распространил. А суть происшедшего отражена переговорами о приеме на работу кандидата наук и игрока сборной СССР по ручному мячу (фамилию, к сожалению, не запомнил). Эти переговоры велись в общей комнате в присутствии нескольких сотрудников лаборатории. Владимир Семенович очень приветливо принимает спортсмена, и со стороны кажется, что вопрос решен положительно. Но вот кандидат наук уходит, а Пугачев неожиданно обращается к присутствующим с замечанием: «Нам спортсмены не нужны ни при каких условиях!!!» Я просто сражен таким двуличием, но стараюсь отнести все происшедшее на счет "деликатности" Владимира Семеновича.
Другой пример из того же ряда. Летом 1965 года при формировании состава участников от ИAT нa Всесоюзное совещание по проблемам управления, которое планировалось как круиз на теплоходе «Адмирал Нахимов» (лежащем теперь после известной катастрофы на дне Черного моря) я был исключен из состава представивших доклады уже упоминавшимся мной Б. Н. Наумовым. Я добился личного приема у Трапезникова, коротко изложил суть выполненной работы по оптимальному маневрированию запасной аппаратурой, предназначенной для работы на орбитальном объекте и был снова включен в состав участников. Не зная, наверное, о моем демарше к Трапезникову, Пугачев всем говорил, что именно он добился включения Райкина в состав участников совещания. Но я все равно оставался лоялен своему начальнику. Меня, наверное, вводило в заблуждение то обстоятельство, что при общении со мной без свидетелей Владимир Семенович затрагивал очень острые темы, рассказывал многое о своей прежней работе и в частности работе в КБ, руководимом сыном Л. П. Берия. Такое откровение могло ввести меня в заблуждение.
Выше я уже упоминал о сотрудничестве с организацией, руководимой Антиповым. Именно из потребностей этой организации оценить надежность резервируемой системы с регулярно пополняемым резервом возникла задача определения оптимального плана включений запасных элементов. Анализируя графики вероятностей надежной работы резервируемой системы на орбите, вычисленных по разработанным мной рекуррентным соотношениям, я установил на примерах, что плохо как сразу весь запас переводить в "горячий" резерв”, так и слишком долго держать парк запасной аппаратуры в неприкосновенности. Так возникла задача управления парком однотипной запасной аппаратуры.
Как-то встретив у Сокола своего коллегу И. А. Ушакова, я прямо нa улице поделился своими успехами и возникшими идеями. Но надо было знать Игоря Алексеевича - такие идеи он схватывал прямо «на лету».
Не прошло и года, как в конце 1966 года в журнале Известия AH CCCP серия "Техническая кибернетика" появилась статья рижанина Герцбаха с моей постановкой задачи; рижанин Герцбах постоянно общался с Ушаковым во время пребываний в Москве. Меня ничему не научил эпизод общения с киевлянином Барвинским, которому я дал посмотреть свой первый научный отчет в ИAT. B результате Барвинский опубликовал статью, в которой в точности воспроизвел мою постановку задачи и ошибку, а точнее недоучет некоторых комбинаций событий. Об этом потом на московском семинаре с неподдельным удивлением говорил Ю. К. Беляев из МГУ: "Как это два совершенно независимых автора делают в точности одинаковые ошибки в одной и той же задаче?" Все дело в том, что Барвинский списал с отчета все выкладки и опубликовал статью в одном из киевских журналов, рассчитывая, по-видимому, что я никогда до этого журнала не доберусь.
Но если мы уже затронули проблему научной этики и плагиата - как явления, сопутствующего несоблюдению принципов этой этики, то я хочу поделиться еще одним случаем плагиата, обнаруженного мной в 1972 г. Собираясь переходить в организуемый в Мингазпроме СССР новый научно-исследовательский институт, я зашел в Дом книги на Новом Арбате, чтобы купить какую-то литературу по системам газоснабжения. На полке неожиданно буквально натыкаюсь на книгу д.э.н. Э. Ясина, посвященную надежности газопроводных систем. Перелистав ее прямо в магазине, к большому удивлению нахожу в ней две знакомые мне страницы математического текста, заимствованные из моей книги 1967 года издания. Не оставив этот факт без внимания, пишу письмо в издательство "Недра", выпустившую творение нечистоплотного в научном отношении доктора наук, приложив к нему комплект из четырех страниц: двух - из книги Э. Ясина и двух - из моей книги. Через некоторое время получаю на домашний адрес покаянное письмо Э. Ясина, в котором он «клянется», что плагиат был непреднамеренным. Теперь, спустя четверть века, меня не покидает мысль, что тот Э. Ясин и нынешний министр Е. Ясин не просто однофамильцы, а состоят в родственных связях.
Продолжая работу над развитием моделей оптимального управления или маневрирования запасной аппаратурой, одновременно развиваю и модели эксплуатационного обслуживания сложных систем. Здесь я должен с удовлетворением отметить то плодотворное участие, которое в этих темах принимают А. С. Мандель и В. А. Лотоцкий.
Начало 1967 года отмечено Всесоюзным совещанием по статистическим методам в технической кибернетике под эгидой В. С. Пугачева, избранного чл. кор. АН СССР. Для меня вроде ничего не предвещает скорой "грозы": мне даже в ранге кандидата наук доверяют работу одной из секций совещания. И вот неожиданно Трапезников без всякой подготовки собирает в ИАТ совещание по проблеме унификации элементов больших управляющих систем (сокращение или аббревиатура БИУС прямо-таки намертво врезалась в память). Когда после двух сообщений, сделанных в качестве затравки к дискуссии, всех поочередно попросили высказаться, я не смог не выразить сдержанного пессимизма. По молчаливой реакции академика я понял, что это ему не понравилось. Но я при научном общении никогда не говорил того, что не думал. Обычно в таких ситуациях я старался отмолчаться, но здесь это не вышло. Как я и предполагал, БИУС остался "мертворожденным ребенком", но мне моя откровенность не прошла даром.
Буквально через очень короткое время затишья А. И. Тейман сообщает мне случайно услышанную им грубую оценку, данную моей работе Трапезниковым, а еще недели через три мне принесли копию распоряжения дирекции о прекращении финансирования работ в области надежности. Закрывалась последняя "иатовская" страница семилетней истории моего проникновения в эту новую область научных знаний. Ставилась точка в процессе накопления научных результатов, которые по цельности и завершенности приближались к докторской диссертации. Спустя неделю дается указание включить меня в состав "бригады" проф. Лернера А. Я., которому Трапезников доверяет свою новую козырную карту - разработку АСУ "Металл". Заказчиком работы выступал Комитет по материально-техническому снабжению СССР в лице его председателя Дымшица. Руководителем работы назначают человека, не являющегося специалистом ни по большим организационным системам, ни по методам математического программирования и в частности задачам линейного программирования "большого размера". Непонятные функции отводят и бывшему ученому секретарю ИАТ О. И. Авену, ставшему в рекордно короткий срок доктором технических наук без "видимых" научных результатов. Он, правда, концентрирует под своим началом группу талантливых людей, включая Я. А. Когана. По замыслам АСУ "Металл" должна решить задачу автоматизации процесса распределения металлопродукции по всему СССР в рамках выделенных Госпланом СССР годовых фондов. Грубо говоря, нужно решить задачу обеспечения многочисленных потребителей металлопродукцией многих тысяч типоразмеров, т.е. прикрепления к многочисленным поставщикам с учетом их специфики потребителей или создания "жестких пар" потребитель-поставщик или потребитель-снабженческая база-поставщик.
Обстановка вокруг новой работы формализуется в подобие некой вакханалии, когда становится известным, что у английской фирмы "Лео Электрик" будет закуплена крупная ЭВМ для решения большой распределительной задачи. Правда задачу никто не сформулировал и не решил. Люди с подходящими анкетными данными и связями включались в состав разработчиков системы, выезжали в Англию якобы на стажировку, а затем из "дальних странствий возвратясь", своевременно увольнялись, даже не приступив к фактическому участию в работе. B первый раз столкнувшись с подобным явлением (в последующей работе мне неоднократно приходилось наблюдать реализацию этой отработанной схемы "прогулок" за государственный счет), я избрал выжидательную тактику, так как из приватных обменов мнениями с Лернером понимал, что мне конкретно ничего не "светит" кроме ответственности за работу. Быстрое развитие событий подтвердило мои худшие опасения. Другими словами, никто из руководителей работы ничего конкретно мне не поручал - да никто и не знал, что нужно делать. Для проформы Лернер устраивал семинары с участием известных экономистов и специалистов по математическому программированию, но дальше этого дело не шло. Некая видимость рабочей суеты возникала всякий раз, когда Трапезников интересовался ходом работ, а затем опять тишина. Не в моих правилах сидеть без дела! Увлекшись в 1964 году управляемыми марковскими процессами и динамическим программированием, естественно вписывающимися в последовательную структуру этих процессов "без памяти" или с ограниченной "памятью", сформулировал задачу прикрепления индивидуального потребителя к поставщикам продукции данной номенклатуры. Такой подход позволял расширить рамки существующей практики жесткого планирования. Мой аспирант Лотоцкий нашел элегантные уравнения для вероятностей состояний поставок по марковской схеме. Это был "наш ответ" многочисленным "летунам", сделавшим из этого проекта своеобразное средство туризма. Я должен здесь отметить, что тон задавал сам Александр Яковлевич Лернер, пославший своего сына в Англию, предварительно оформив его в одну из организаций Госснаба СССР. С самого начала Лернер явно ко мне присматривался. Мне говорили, что он даже спрашивал у упоминавшейся мной Ю. Шмуклер, можно ли мне доверять. Оставалось неясным, о каком доверии идет речь при выполнении работы на государственном предприятии по государственному заданию. Трапезников очень скоро убедится, что самому Лернеру нельзя доверять. Позднее Линский в разговоре со мной в 1974 году сказал буквально следующее: "Лернер всех нас сильно подвел!" Он имел в виду решение А. Я. эмигрировать и воссоединиться с детьми, ранее уехавшими из СССР. И это сделал человек, который имел постоянный загранпаспорт и мог в любой момент поехать в любую часть света, чем он не без успеха пользовался. Но вернемся к ситуации 1968 года, когда Лернер у всех "на слуху", что даже Пугачев с явно провокационными целями спрашивает у меня в приватной обстановке: «Почему Трапезников так благоволит Лернеру?» Я естественно ничего конкретного ответить не мог, хотя и ходили слухи, что женаты оба на сестрах. Желая проверить свой "статус", решаюсь на безобидный тест, который связан с представлением к званию «старший научный сотрудник». Это при переходе на преподавательскую работу позволяло учесть стаж работы на научной должности для получения звания доцента. Я еще наивно полагал, что с "пятым пунктом" можно устроиться на преподавательскую работу. Представив все необходимые документы секретарю секции Ученого Совета ИAT, a все нормативные предпосылки у меня существовали для постановки такого вопроса, стал внимательно ждать решения. Буря разразилась сразу: Трапезников просто снял мой вопрос с повестки работы секции Совета. Когда я обратился за разъяснениями, он мне сказал буквально следующее: "Вы же занимаете должность старшего научного сотрудника - разве Вам этого мало?" Вот Вам логика академика, видящего в своем подчиненном безропотного научного "раба". Я выразил свое несогласие с теми оценками, которые академик давал мне последнее время. Интересно, что он промолчал. Стало ясным, что мне скоро открыто предложат уйти. Подлил "масла в огонь" тот же Лернер, который, видимо, пожалел, что был со мной откровенен в частной беседе. Я тогда, будучи привлечен к работе под его началом, решил выяснить его цели и намерения, поскольку "отсекались" результаты моей семилетней работы в области надежности. Принимая важное для себя решение, желал прояснить ситуацию. Лернер сказал, что у него всего уже столько, и при этом он выразительно провел рукой чуть ниже подбородка, что его основная цель - сохранить то, что уже есть у него. Согласитесь, но такая откровенность ученого мужа, которому поручена ответственная работа, не произвели на меня успокаивающего действия. Я понял, что от этого человека нужно держаться подальше. По-видимому, и Лернер, пооткровенничав со мной не в меру, решил, что от меня нужно избавляться. Поэтому он и интересовался, можно ли мне доверять. Причины для расправы назрели, оставалось найти повод. И он не заставил себя долго ждать.
У Лернера было собрано совещание привлеченных к работе над АСУ "Металл" сотрудников ИАТ, причем от заказчика присутствовал один из заместителей Дымшица, облеченный ученой степенью доктора экономических наук. Все участники делились своими мыслями о возможных подходах к решению глобальной задачи. Было ясно, что работа не сдвинулась с мертвой точки, и y большинства участников ничего конструктивного пока нет. Например, Бурков, ставший теперь "крупным" специалистом по организационным системам, тогда лепетал что-то невнятное вроде создания передвижных складов металлопродукции. И этот бред не вызвал даже тени отрицательной реакции как Лернера, так и представителя Госснаба СССР. Дошла очередь до меня: я поделился мыслями о возможностях сглаживания потребностей в металлопродукции, поскольку принятая Госпланом СССР практика подачи заблаговременных заявок на поставки сырья и товарной продукции создавали дополнительные причины неувязок и искусственного дефицита. Эти предложения вызвали буквально гнев представителя Госснаба, который он не замедлил выразить в своем заключительном слове. После окончания совещания спросил у Лернера, почему он как научный руководитель работы не прервал меня, если считал, что я говорю не то, что нужно. Лернер мне отвечал: "Вы не теми задачами занимаетесь!". Это я парировал тем, что научный руководитель должен определить хотя бы направление работы. Лернер, не найдя ничего лучшего, заметил, что я некорректно ставлю вопрос. В. С. Пугачев все это время избегает встречи со мной. Я вспоминаю, что незадолго до развернувшихся событий академик Воронов А. А., иногда привлекавший меня для кандидатских экзаменов своих аспирантов, задал при встрече прямой вопрос: "Каковы у Вас отношения с Пугачевым?" Я ответил, что самые лучшие. Думаю, что мне было неизвестно то, что было известно Воронову. Мне и другие сотрудники намекали на неблаговидную роль Пугачева в моей истории, но я упорно не хотел верить. Теперь я отношу это к пробелам своего воспитания - меня с детства учили говорить правду и доверять уважаемым людям. Все же встреча с Лернером и Пугачевым состоялась по моему настоянию. Лернер вел себя на редкость вызывающе и заявил, что спас меня от гнева Трапезникова. После такого разговора решил, что нужно искать пути отхода. Нужно отметить, что в 1968 г. проблема трудоустройства лиц с анкетными "недостатками" по пункту 5 обострилась. Я советовался с Цыпкиным и Сотсковым, которые‚ как мне казалось, относятся ко мне доброжелательно. Цыпкин дипломатично слушал и молчал, а Сотсков рекомендовал обратиться во ВНИИ стандартизации, где работал в отделе надежности муж его племянницы Т.Воробьевой.
Попав в немилость начальства понял, что это означает на практике. Многие сотрудники института стали просто меня не замечать, другие перестали здороваться. Гадили и по мелочам. Мой аспирант Лотоцкий оформил статью по материалам выполненной работы, связанной с планированием поставок при наличии фондовых ограничений. Там излагались идеи, о которых я неосторожно сообщил на совещании у Лернера. Статью держали в журнале Автоматика и телемеханика более года без движения, а потом вернули с отказом в публикации без мотивированного отзыва, что вообще не укладывалось в рамки цивилизованного научного общения.
Неприятности свалились на меня и в сфере семейных отношений: не просуществовав и года, разваливалась семья. На нервной почве в конце мая 1968 г. у меня развился сильный приступ радикулита. Целый месяц не выходил из дома, а когда появился на работе, меня тут же вызвал третьестепенной важности сотрудник отдела кадров и стал интересоваться, когда я уволюсь. Я его успокоил тем, что веду переговоры о переходе во ВНИИ стандартизации.
После выздоровления в июле 1968 г. оформляю перевод во ВНИИ стандартизации. После решения вопроса о моем переводе и Пугачев, и Лернер стали буквально оправдываться, что ко мне лично у них никаких претензий нет, но что от них не зависело решение Трапезникова. Пугачев извиняющимся тоном сообщал мне, что для моей группы уже было выделено помещение в новом здании института в Беляево. А Лернер, посадив меня в свой автомобиль, по дороге до ближайшей станции метро оправдывался, что никак не мог повлиять на такое развитие событий. Хотя я и атеист, но Бог им судья. Допускаю, что никто из-за моей персоны не хотел иметь неприятностей от Трапезникова, особой мягкостью характера не отличавшегося. Но можно было вести себя порядочно, хотя бы не спекулировать на моих ошибках и промахах, если такие имели место. То, что произошло со мной после восьми лет честного труда в стенах ИАТ, отражает нравы, царившие в академической среде предзастойного периода.
Я ни о чем не жалею. Меня заставили уйти. Но из всей последующей истории этого института видно, что мои оценки были не столь ошибочны. АСУ "Металл" так и не была реализована в предполагаемом объеме, хотя государственные затраты на нее в валюте и рублях были огромны.
В дальнейшем Прангишвили сумел руками Трапезникова выжить не только таких мелких сошек, как я. Из института ушли или были вынуждены это сделать такие фигуры, как будущий академик С. В. Емельянов, зам. директора М. Л. Линский и проф. Б. Я. Коган‚ в свое время немало сделавший в области аналоговых вычислительных машин и для развития самого института.
РАБОТА BO ВНИИ СТАНДАРТИЗАЦИИ ГОССТАНДАРТА СССР
Переход в институт стандартизации был обусловлен предварительной договоренностью с проф. Шором Я. Б., у которого я должен был работать, помочь мне организовать в дальнейшем защиту докторской диссертации, которая к этому времени была в основном завершена. Я потому и согласился на должность старшего научного сотрудника, хотя имел встречное предложение зав. отделом надежности ВНИИС О. Г. Лосицкого поступить к нему в отдел на должность зав. сектором, так как не хотел обременять себя дополнительными административными функциями, желая всецело сконцентрироваться над диссертацией.
Лаборатория проф. Шора состояла всего из трех сотрудников. По-видимому, руководить более многочисленным коллективом ему физически было не под силу. Для своих 59 лет он выглядел уставшим от жизни человеком, страдал отдышкой, приходил на работу на 2-З часа и то не ежедневно. Потому он с такой готовностью стал оформлять мой перевод к себе: ему просто нужен был квалифицированный помощник. Отмечу, что у него были хорошо отлаженные научные контакты с МГУ в лице академика AH УССР Б. В. Гнеденко и докт. физ.-мат. наук Ю. К. Беляевым. Правда, эти контакты хорошо оплачивались за счет Госстандарта СССР.
Первоначально мне было предложено заняться подготовкой государственного стандарта, определяющего научно процедуры приемки массовой продукции с первого предъявления. Такой почин зародился на промышленных предприятиях Саратова, но имел в основном политический резонанс. Нужно было подвести под его концепцию научную базу на основе применения методов статистического контроля качества массовой продукции. Дело для меня это было достаточно новым. В основе этого стандарта лежала несложная теория, связанная с моделированием появления случаев брака продукции случайным процессом Пуассона. Последовательная цепочка создания стандарта от макета и ряда редакций до конечного материала требовала ряда навыков, которые еще предстояло приобрести. Основную и, я бы сказал, черновую работу выполнял аспирант Шора А. Пахомов. Мне же отводилась своеобразная роль: оставаясь в "тени", довести материал до требуемых кондиций. Хотелось все же заняться самостоятельной работой, и такая возможность вскоре представилась.
B конце 60-х годов в статистическом контроле качества массовой продукции возникло направление, связанное с учетом экономических последствий наличия брака в партиях готовой продукции и стоимости проведения контроля на базе статистических методов. В 1969 году в Японии появился даже стандарт приемочного контроля c экономическим обоснованием плана выборочного контроля. Для непосвященных поясню, что из совокупной партии или множества единиц готовой продукции неким случайным образом отбирается малая часть таких единиц, и пo результатам сплошного контроля этой части или выборки принимается решение о качестве продукции во всей партии. В СССР таким работам уделялось мало внимания, хотя в такой стране как Индия имелся институт статистических исследований численностью около тысячи научных работников. В Москве подобные исследования проводились в статистической лаборатории МГУ, руководимой академиком А. Н. Колмогоровым, и статистической лаборатории проф. Длина, который одновременно преподавал в Mосковском экономико-статистическом институте. Американский опыт в этой области был значительно богаче и восходил к работам Шьюхарта по статистическим картам контроля производственных процессов, предложенных им еще в 30-е годы.
Мне потребовался доступ к свежей научной литературе. Библиотечным фондом института Автоматики и телемеханики (проблем управления) было пользоваться неудобно как в силу географической удаленности, так и по моральным соображениям, хотя пропуск мне временно сохранили. В статистической лаборатории МГУ на зарубежные гонорары академика А. Н. Колмогорова была собрана неплохая подборка научных книг и журналов по теории вероятностей и математической статистике. К большому личному удовлетворению на стенде обнаружил и свою первую книгу c рецензией Ю. К. Беляева.
Несколько месяцев работы с упомянутым мной японским стандартом вперемешку с работой по заданию Шора, связанному с обоснованием Саратовского опыта сдачи продукции с первого предъявления, завершились написанием популярной версии метода обоснования плана статистического выборочного контроля с учетом экономических показателей. К такой форме представления материала пришлось прибегнуть из-за юридической неправомерности перевода (переиздания) зарубежных стандартов. Издательство стандартов в 1971 году выпустило мою брошюру с изложением идей японского стандарта. К этому времени я перевел ряд книг известных на Западе специалистов по теории управления запасами, теории надежности, и потому определенная репутация научного переводчика у меня имелась.
Лаборатория Шора размещалась во флигеле старинного особняка в Гранатном переулке напротив Дома архитектора. До революции этот особняк принадлежал господам Леонтьевым, а теперь в нем размещалась библиотека Госстандарта СССР. Издательство стандартов то время находилось также во дворе этого особняка в доме, занимаемом институтом Кодирования и информации. Как-то в отделе статистических методов контроля качества промышленной продукции ВНИИС раздается звонок. Зав. редакцией издательства Л. В. Скобелинк просит меня зайти. Без всякого вступления она показывает мне машинописный перевод трудов симпозиума по статистическим методам управления качеством продукции, проходившего в Японии в 1969 году. Перевод выполнили штатные переводчики ВНИИС. Она предлагает мне отредактировать научно этот материал. После беглого пролистывания этого материала, а способности быстрого чтения я к тому времени уже выработал в себе, убеждаюсь, что редактированию этот материал не подлежит. Известно, что при переводе научной литературы важнее знать предмет перевода, чем язык, с которого делается перевод. Предлагаю Ларисе Викторовне заключить со мной издательский договор на перевод трудов симпозиума. Реакция заведующей редакцией отрицательная: "Редактируйте и все!" У нас же любят, чтобы работу делали бесплатно. Повторяю Л. В., что такой большой объем работы выполню только на оговоренных мной условиях. Она даже начинает мне грозить, что в случае моего отказа придется сообщить Председателю Госстандарта СССР В. В. Бойцову, по инициативе которого и издаются эти труды в CCCP. Я непреклонен, так как такое задание выходит за рамки моих должностных обязанностей во ВНИИС. После нескольких дней молчания Издательство "сдается": перевод будет оплачен, но на титуле книги будет значиться только научное редактирование материала. Объяснение простое - переводчики штатные и получили за работу зарплату. Потому полная переделка текста может повлечь оргвыводы о служебном несоответствии. Так государство должно дважды платить за одну и ту же работу, что связано в целом с отсутствием профессионализма в работе. Кстати занимаясь реферированием зарубежных статей в Институте информации, сталкивался с полным непрофессионализмом штатных редакторов отдельных выпусков реферативного журнала. После заключения договора приступаю к работе, которая оказалась весьма полезной с двух точек зрения: во-первых появилась возможность более глубокого знакомства с новой для меня областью знаний, во-вторых доклады отличаются большой практической направленностью, что очень интересно для меня как инженера по специальности. В работе над этим сборником довелось сотрудничать с литературным редактором издательства Валентиной Васильевной Юрковой - милой молодой женщиной, которой не суждено было долго жить. Через несколько лет‚ уже работая в Госплане СССР, она погибла в авиакатастрофе.
Прошел приблизительно год с лишним работы под начальством Я. Б. Шора. Работа по стандарту, обосновывающему процедуру приемки продукции с первого предъявления, "причесана" мной и доведена до логического завершения. Считая, что наступил момент "X", поднимаю перед Яковом Борисовичем вопрос об организации защиты докторской диссертации, о чем были предварительные договоренности. Неожиданно получаю встречный вопрос: "А почему Вы не обращаетесь с этим к Вашему прежнему руководителю В. С. Пугачеву?" Такой поворот меня слегка озадачил и заставил задуматься. Фактически выполняю частично работу самого Шора, получаю оклад старшего научного сотрудника, а главное материал диссертации готов и лежит мертвым грузом. Не менее важна и эмоциональная сторона дела: будучи сам человеком обязательным, крайне болезненно переношу необязательное отношение к себе. B сложившихся условиях, учитывая болезненное состояние Шора да и факт прихода на должность зав. отделом Гостева - консервативного человека эпохи 30-40-х годов, решаюсь на переход в отдел надежности О. Г. Лосицкого. Но теперь уже этот переход осуществляется на должность старшего научного сотрудника. Я. Б. Шор с видимым безразличием отнесся к моему решению, но все же при удобном случае заблокировал планируемый в Издательстве стандартов перевод книги Кемени "Марковские цепи", который я предполагал осуществить вместе с Я. А. Коганом. Все же сопоставляя действия Якова Борисовича с действиями моих прежних начальников в аналогичных условиях, должен с удовлетворением отметить, что по меркам цивилизованности расставания со своим сотрудником он был намного выше их. Он, например, не отказался написать отзыв на мою книгу "Вероятностные модели функционирования резервированных устройств", изданную издательством "Наука" в 1971 году. Думаю, что все происшедшее у меня с Шором объясняется тем, что он критически не оценивал свои реальные возможности и влияние и потому выдал мне «пустые» векселя при поступлении на работу.
За 2 года с небольшим работы в отделе надежности выпустил две методики. Одна была посвящена оптимальному распределению уровней надежности элементов изделия, вторая - оптимальному резервированию элементов технических систем при наличии ограничения на физические или экономические показатели. Они подводили итог многолетним исследованиям. Отмечу, что выпуск методики рекомендательного характера как и выпуск государственного стандарта требует последовательного выполнения ряда этапов и разработок редакций подобно тому, что происходит в законодательных органах с проектами законов и нормативных актов. Отличие состоит лишь в том, что организации присылают свои отзывы, а затем уже Коллегия Госстандарта принимает окончательное решение.
И на работе во ВНИИС убедился на своем личном примере, что лучше держаться подальше от дирекции. Заместитель директора ВНИИС, курирующий работы по управлению качеством и надежности, Федор Романович Маев оказался дядей моего институтского приятеля и при случае "положил на меня глаз". Он включил меня в coстав Научно-технического Совета, а затем назначил ученым секретарем секции этого Совета, что загрузило меня чрезвычайно непродуктивной работой. Кроме того, он неоднократно намекал на отсутствие у него ученой степени и те трудности, которые он при этом испытывает. Интересно, что при этом он клал на стол перевод книги Дж. Хедли и Т. Уайтина "Анализ систем управления запасами", переведенной с моим участием, где я одновременно был титульным редактором. Но я оставался глух к таким намекам: жизненный опыт должен все же когда-то чему-то научить.
Предвидя возможность защиты, предусмотрительно возобновляю сотрудничество с предприятием Минавиапрома СССР, которое теперь приобрело открытую "вывеску" как Институт электромеханики и автоматики. Развивая идеи динамического резервирования, распространяю их на схемы поддержания готовности хранимых изделий. За это ВНИИС получает по договору от Института электромеханики и автоматики чисто символическую оплату в размере трех тысяч рублей. Замечу попутно, что на этой работе защитил диссертацию Е. Никаноров, бывший в ту пору освобожденным секретарем партийной организации института и опытного завода. Лосицкий недоволен суммой оплаты, но для меня важно не "кормить" разбухший до 80 человек отдел, а подготовить возможность использования в качестве "передового предприятия" Института электромеханики и автоматики. К началу 1970 года моя докторская диссертация была завершена в виде открытой книги, повторявшей в основном содержание монографии "Вероятностные модели функционирования...", готовившейся к изданию в редакции "Механика и процессы управления" издательства "Наука", и небольшого по объему закрытого приложения. Последнее отражало практическую сторону использования идей динамического резервирования. Диссертация в научном плане состояла из двух крупных блоков: один посвящен статической распределительной задаче оптимального резервирования с модификациями, отвечающими конкретным практическим ситуациям и областям применения, второй - динамической задаче управления процессом включения в работу резервных или запасных изделий (приведения их в состояние готовности). Осенью 1971 года издательство "Советское радио" выпустило справочные таблицы для расчета оптимального резерва в соавторстве с О. С. Кравцовым и В. С. Пениным - сотрудниками Института электромеханики и автоматики. Эти таблицы по существу являлись таблицами обобщенного биномиального распределения вероятностей, полученного мной несколько ранее в 1963 году. Такие таблицы позволяли проводить необходимые расчеты вручную без использования специальных вычислительных средств.
Диссертация готова, но это только часть дела. Выполнено, как говорят математики, условие необходимое. Нужно приступать к самому важному - организации защиты. Первым делом обращаюсь к чл. корр. АН СССР Б. С. Сотскову. Он очень приветливо меня встречает в назначенное им время. Предметом обсуждения стала возможность моей защиты в Московском авиационном институте, где он по совместительству заведует кафедрой на Третьем факультете. Борис Степанович говорит со мной так, что может показаться, что вопрос принципиально уже решен положительно. Он обсуждает со мной такие подробности, как численность и состав плакатов и другого графического материала, которые должны прилагаться к работе. Мне это кажется несколько преждевременным и явно лишним для первой ознакомительной встречи. Но я, потеряв бдительность, явно "клюю" на слова Б. С. и приступаю к выполнению необходимых формальностей во ВНИИС, включая обсуждение диссертации на секции Научно-технического совета института, подготовку сопроводительных документов и писем с просьбой включить защиту представляемой диссертации в план работы факультетского Ученого совета. Скрепя сердце, звоню В. С. Пугачеву и прошу поддержки в деле, затеянном мной с Сотсковым. Пугачев с готовностью обещает переговорить с Б. С. У меня уже нет иллюзий в отношении прежнего руководителя, но я действую по принципу, связанному c "клоком шерсти" с ... овцы.
Все последующие события развиваются по классической формуле "ни ответа-ни привета". Прошло несколько месяцев, наступило лето 1971 гола. Случайно встречаю около своего дома (живу я на Факультетском пер.) декана Третьего факультета Беляева, с которым познакомился на вечерних офицерских сборах в Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского. Беляев мне доверительно сообщил, что Сотсков темнит и ведет какую-то непонятную игру. Я и без того, заподозрив неладное, начинаю проявлять нескрываемое беспокойство. Отчетливо помню июньскую субботу - нужно ехать на дачу, но это единственный день, когда Б. С. Сотскова можно застать на кафедре в МАИ. Звоню ему на кафедру с целью прояснить ситуацию. Сотсков начинает с отработанных приемов: "Позвоните через полчаса!" Через полчаса рекомендация позвонить еще через полчаса. Впадаю в азарт и продолжаю звонить, хотя отчетливо понимаю, что Б. С. уже пора посылать туда, куда "Макар телят не гонял". B конце концов, поняв, что я так просто не отстану, он говорит мне, что нужно письмо, поддерживающее просьбу ВНИИС, не больше, не меньше как от Председателя Госстандарта СССР В. В. Бойцова. Вот это что-то новое!!! Почти с таким успехом можно просить письмо от самого А. Н. Косыгина. Через месяц моя работа по каналам спецпочты была возвращена во ВНИИС с ответом, что диссертацию не смогли рассмотреть из-за отсутствия в МАИ специалистов соответствующего профиля." Теперь много лет спустя как и тогда не могу понять, зачем немолодому солидному человеку с многими званиями и регалиями было прибегать к таким дешевым методам "отфутболивания". Может быть, ему хотелось получить садистское удовлетворение от подобной экзекуции многолетней научной работы?
И наконец, может быть кто-то сверху дал запрет, а Б. С. мне открыто об этом не решался сказать? Все равно так порядочные люди не поступают. Правда позднее, встретив меня случайно, Сотсков, чтобы как-то сгладить неловкость от этой встречи, произнес: "Вы немного... пережали!" Кого и как я мог вообще пережать в такой ситуации? Буквально через год после описанных событий узнал о скоропостижной смерти Сотскова при подготовке к несложной операции на прямой кишке. Я в душе не злорадствовал, но жалости к нему никакой не испытывал.
Нужно было начинать всю организационную кампанию сначала. Путей и ходов, имеющих ясно очерченную перспективу действий по защите, не просматривалось. В разговоре с сотрудником лаборатории проф. Длина В. С. Мхитаряном поделился своими трудностями с защитой диссертации. На этом разговор и завершился. Буквально через неделю Владимир Сергеевич по телефону сообщает мне, что его отец - Начальник финансового управления Минвуза РСФСР знает о моей проблеме и берется помочь. Я сильно удивлен, но тут же обещаю Владимиру Сергеевичу написать несколько глав в книгу по статистическим методам контроля качества, которую он собирался издать. У меня были некоторые заготовки и совместные публикации, которыми я был готов поделиться. Вступал в силу старый и проверенный принцип "услуга за услугу".
По договоренности Мхитаряна старшего с проректором Московского авиационного технологического института наношу визит последнему. После краткого выяснения ситуации оказывается, что в списке специальностей Большого Совета института нет подходящей позиции, по которой могла бы быть квалифицирована моя диссертация. Но здесь хоть все честно и откровенно. Поиск обещают продолжить. Через неделю или две, точно не помню, Владимир Сергеевич от имени отца сообщает мне номер телефона ректора Ленинградского электротехнического института имени Ульянова-Ленина. Связываюсь по междугороднему телефону с А. А. Вавиловым и договариваюсь о встрече. Все необходимые материалы у меня в полной готовности еще по предыдущей попытке - нужно только новое сопроводительное письмо. Дирекция ВНИИС идет мне навстречу, оформив командировку в Ленинград.
После краткой беседы с Вавиловым, которая была задержана из-за приезда секретаря обкома КПСС З. Кругловой, отправляюсь для беседы с заведующим военно-морской кафедрой капитаном второго ранга проф. Мозгалевским. Его я раньше встречал на конференциях по проблемам надежности и диагностики сложных технических изделий. B разговоре со мной Мозгалевский как-то внутренне скован, говорит полунамеками и ясно, что чего-то недоговаривает. У меня возникает чувство скрытого волнения: с одной стороны полагаю, что Вавилов затеял все не просто так. Институт активно строится, и содействие начальника финансового управления Минвуза не является лишним. Но поведение Мозгалевского наводит на грустные размышления: не обернется ли вся эта громоздкая по организации затея очередным "крутежем хвоста"? Тут следует напомнить, что Ленинград был в ту пору печально известен как рассадник реакционных национал-патриотических настроений, подогретых нашумевшим самолетным процессом. Но других вариантов у меня нет, и я решаюсь пройти свою часть пути до конца, понимая, что вероятность успеха невелика.
Сразу же начинается обычная волокита, связанная с дополнительными формальностями, выдвигаемыми каждой организацией, не говоря уже о стандартных мероприятиях, связанных с выбором и утверждением оппонентов, головной организации. Первое официальное рассмотрение работы проходит осенью 1971 года на кафедре Мозгалевского. Основной ее костяк составляют преподаватели - морские офицеры. Но приглашен и старейший профессор института Фатеев (буквально через несколько месяцев его не станет). Я не был полностью удовлетворен этим "прогоном" работы, так как, что греха таить, не все участники могли квалифицировано рассмотреть предлагаемый материал и дать конструктивные замечания. Однако копию протокола с рекомендацией для рассмотрения или предзащиты на Совете факультета автоматики и вычислительной техники ЛЭТИ я получил на руки. На этой основе приступаю к подготовке “встречи" с факультетскими преподавателями.
В конце ноября 1971 года предзащиту после долгих проволочек наконец назначают. Замечу, что во ВНИИС, т.е. на моей основной работе к моим диссертационным делам уже нет никакого интереса. Это означает, что командировки в ЛЭТИ должен оплачивать из своего кармана. Единственное "послабление" выражается в том, что дни поездок мне все же засчитывают как рабочие дни. Ну и на этом спасибо!
Bыполнив собственноручно все плакаты, прибываю на долгожданную предзащиту. Среди участников выделяется д.т.н. Смолов. Он демонстративно опаздывает и появляется в аудитории с книгой Сандлера "Техника надежности систем", которую я перевел с английского в издательстве "Наука" еще в 1966 году. Этот демарш должен, по-видимому, продемонстрировать, что Смолов сомневается в оригинальности моих результатов, подчеркивая, что все будет жестко сверено. Не могу не отметить, что он является центральной фигурой обсуждения, хотя сам практически ничего не говорит открыто. Не было никаких сомнений, что все решения будут приняты под "его дудку". Обсуждение на самом деле было очень неконкретным, но априори негативное отношение ко мне просматривалось без труда. Таков и вердикт семинара. Его смысл можно интерпретировать коротко так: нужны изменения и дополнения, но что именно нужно изменить и дополнить, не сказано.
Во ВНИИС поступает письмо на имя Ф. Р. Маева из ЛЭТИ за подписью ректора. В нем говорится, что для положительного решения вопроса о включении защиты в план работы Совета необходимо доработать материал без указания, что нужно делать, а также прислать отзыв от ИAT, как головного предприятия, где диссертант получил основные результаты. Без труда усматривается некая параллель с ранее выдвигавшимися препонами в случае с Б. С. Сотсковым. Расчет предельно прост: раз я ушел из ИАТ, то снова туда за отзывом я обратиться не смогу, и это будет удобным предлогом для завершения "действа" в ЛЭТИ. Согласитесь, что на этом мне пора было ставить точку и завершить всякие дальнейшие попытки. Но я не сдаюсь. При встрече с ранее упоминавшимся д.т.н. С. М. Доманицким получил обещание обсудить мою ситуацию с ученым секретарем ИАТ А. Кортневым, которого я знал еще по годам учебы в МЭИ. Кортнев оказался "на высоте". Он не только подписал отзыв за Прангишвили, но и дал сопроводительное письмо. Это был в полном смысле слова п о с т у п о к, так как Кортневу такую "самодеятельность" могли и не простить те, кому он был подотчетен.
Таким образом, расчет "деятелей" из ЛЭТИ не оправдался. Я их называю "деятелями" в кавычках просто потому, что не имею точных данных, кто все же управлял процессом в Ленинградском электротехническом институте. Ясно одно - роль Вавилова в этом не последняя: это проявится со всей очевидностью несколько позднее. Я его видел еще лишь один раз позднее на просмотре фильма о лунной экспедиции американских астронавтов. Руководил этим мероприятием в то время чл.-кор. АН СССР Раушенбах. Я так и нe узнал всей подоплеки поведения Вавилова, так как естественно с ним не заговорил. Знаю только, что он достаточно оперативно года через два стал чл.-кор. АН СССР, а еще через несколько лет скончался.
Таким образом, последний "рубеж" ЛЭТИ преодолен, и потому защиту диссертации приходится все же назначить (дата - 28 апреля 1972 года). Я уже не заостряю внимание на ряде мелких сложностей, возникших в связи с выбором времени защиты. Железнодорожные билеты из Ленинграда в Москву в предпраздничные дни просто не достать, а мне нужно обеспечить ими двух оппонентов-москвичей и представителей института Автоматики и Электромеханики.
Защита происходила на большом факультетском Совете факультета автоматики и вычислительной техники. В его состав наряду с докторами наук входили секретарь факультетского партбюро, секретарь комсомольской организации факультета и представитель месткома. Этот треугольник составлял где-то 20% от общего состава присутствовавших на Совете, но решение о присуждении степени доктора невозможно без этого треугольника. Сам Вавилов на Совет не пришел, хотя был его членом, и этот факт подтверждал мои самые худшие опасении о том, что защита будет превращена в фарс. После оглашения формальных данных мне предоставляется слово для доклада. Большая аудитории "гудит" - все о чем-то говорят друг с другом. На меня ноль внимания. Мое волнение настолько сильно, что несколько минут я не могу произнести ни слова. Но постепенно "беру себя в руки", волнение подавлено, и я перехожу к беглому изложению материала. Вопросы, заданные мне, не побоюсь охарактеризовать как тенденциозные и не по существу. Особенно усердствовал член Совета Фармаковский, который стал цитировать К. А. Тимирязева, как будто диссертация была посвящена проблемам ботаники. Но чего не скажешь для протокола. Не менее активны члены Совета Лебедев и Разумовский; их вопросы носят откровенно провокационный характер: «Зачем Вы ехали на защиту в Ленинград и зачем несли такие транспортные расходы?»
Итоги голосования были легко предсказуемы: ЗА-8. ПРОТИВ-7 при двух недействительных бюллетенях. Сценарий всего действия на высоте: после оглашения результатов подходит некто уполномоченный и говорит мне, чтобы я не пытался защищать повторно результат будет тот же. Приведу по памяти высказывания некоторых очевидцев происшедшего на так называемой "защите", поскольку язык не поворачивается иначе назвать этот хорошо отрежиссированный спектакль. Один из оппонентов москвичей д.т.н. проф. полковник Нечипоренко Владимир Иванович после окончания защиты сказал: "Не будем делать вида, что мы не поняли, что здесь произошло!" Представитель института Электромеханики и автоматики произнес, выходя из здания ЛЭТИ: "Все это похоже на какой-то сговор".
В состоянии внутренней опустошенности, хотя и был готов к такому повороту событий, покидал ЛЭТИ в сопровождении А. Умнова, которому незадолго до описываемых событий помогал с защитой кандидатской диссертации и даже был его оппонентом. Идем пешком по Кировскому проспекту с левой стороны к центру. Навстречу несется автобус и неожиданно врезается в столб освещения. Столб падает, короткое замыкание озаряется вспышкой электрической дуги и грохотом. Иди мы несколько быстрее, исход был бы несомненно трагичен. Весьма символичное напоминание обо всем происшедшем!
Когда спустя месяц мне позвонили домой по поручению Мозгалевского с предложением повторить испытание, я решительно отказался, памятуя о предостережении некоего лица, сделанном сразу после оглашения результатов голосования. Ясно ‚что Вавилов делал "хорошую мину при плохой игре", от имени Мозгалевского давая такое предложение. Но еще раз скажу, что информацией не обладаю, и потому это только мои догадки. Протесты двух из трех оппонентов, направленные в Высшую Аттестационную Комиссию, не изменили конечного результата. Третий оппонент д.т.н. А. Губинский из Высшего мореходного училища откровенно объяснил свой отказ подавать протест нежеланием портить отношения с Советом, где ему пришлось и придется не раз оппонировать.
И снова задаю тот же вопрос, который ранее адресовал Сотскову. Зачем были нужны эти спектакли? Ведь обещания давались Мхитаряну-старшему в отношении организации защиты диссертации, а не спектакля с плохими "актерами". С тяжелыми чувствами возвратился в Москву вечером 29 апреля 1972 г. Отец уже был проинформирован о происшедшем: Владимир Иванович Нечипоренко, приеxaв утром, сразу позвонил мне домой и сказал несколько теплых слов, чтобы как-то успокоить старика.
Во ВНИИС реакция начальства и сотрудников была подчеркнуто сочувственной, а в некоторых высказываниях даже имелись намеки нa истинные причины случившегося. Немного придя в себя после завершения этого изнурительного четырехлетнего диссертационного цикла, решил сменить место работы‚ так как дальнейшая работа в области стандартизации становилась бессмысленной - нужны были новые теоретические заделы. Да и нужно было, наконец, подумать о соответствующей оплате своего труда.
От бывших сослуживцев по лаборатории В. С. Пугачева в июне 1972 г. узнал, что Мингазпром СССР создает институт по автоматизированным системам управления объектами газовой промышленности (BHИПИАСУгазпром). Позвонив своей бывшей дипломнице Р. С. Воробьевой, которая работала в одном из управлений Мингазпрома, попросил выяснить подробности об этом институте и в частности - его структуру. Через несколько дней получил ответ, что в структуре ВНИПИАСУгазпром планируется создание отдела нормативного обеспечения надежности и резервирования АСУ. Римма Сергеевна дает мне также номер телефона будущего директора М. М. Майорова, который до этого несколько лет возглавлял КБ «Газавтоматика», разбросанное по подвальным помещениям в разных районах Москвы. Одно из таких зданий находилось на Саввинской набережной и в большей своей части было занято под общежитие шелкоткацкого комбината им. Я. М. Свердлова. Теперь это здание надстраивалось и распоряжением Совмина СССР передавалось под новый научно-исследовательский институт.
Созвонившись с М. М. Майоровым, договариваюсь о встрече с джентльменским набором опубликованных книг и статей, отправляюсь на Саввинскую набережную. Майорова не оказывается на месте, что меня несколько обескуражило. Во второй раз, однако, Майоров на месте и даже извиняется за вынужденное отсутствие по экстренным обстоятельствам. Короткий ознакомительный разговор имеет на мой взгляд две доминанты. Первая выражена вопросом: "Вы член партии?", а вторая - вопросом: "Кого Вы знаете в Мингазпроме?" Стандартная практика приема на работу, но нужно играть по этим установленным СИСТЕМОЙ правилам. Отрицательный ответ на первый вопрос сопровождается таким резюме директора: «Отдел предложить не могу, ...предлагаю лабораторию в составе отдела программного обеспечения д.т.н. Ю. И. Максимова». Даю согласие, поскольку работать с выпускником МГУ, недавно защитившим докторскую диссертацию, не так уж и плохо. Не мог же я в тот момент предвидеть всю круговерть, в которую попаду сразу после перехода на новое место. Получив подтверждение "о намерениях" в виде письма-запроса на перевод из ВНИИС, завершаю там свои дела, беру отпуск за два последних года, который не мог использовать вовремя из-за постоянной загруженности основной работой и диссертационными делами.
Лето 1972 года выдалось на редкость жарким и сухим: горели леса и торфяники под Москвой. На даче в Малаховке постоянно ощущался запах лесной гари, трава вся выгорела. На "Запорожце" стало невозможно ездить: двигатель с воздушным охлаждением перегревался, и машина останавливалась. Под такой аккомпанемент гримас природы заканчивался еще один и, пожалуй, самый интригующий этап в моей научной карьере. С надеждами на дальнейшее продвижение по научной лестнице пришлось распрощаться. Итоги не впечатляли: степень кандидата наук и звание старшего научного сотрудника по специальности "Теория стандартизации". Вспоминаю при этом слова Трапезникова, сказанные ранее: "... разве Вам этого мало?" Мало‚ слишком мало!!!
ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА В СТЕНАХ ОТРАСЛЕВОГО ИНСТИТУТА
Проведя очень неудачно три недели на черноморском побережье Кавказа из-за дождливой и прохладной погоды, возвращаюсь в конце сентября в Москву и форсирую перевод во ВНИПИАСУгазпром, который в это время находится в стадии организации. Дом на Саввинской набережной уже почти надстроен пятым этажом, общежитие фабрики постепенно комната за комнатой выселяется. 9 октября выхожу на новую работу. Мне и еще одному военному пенсионеру кандидату наук выделена маленькая комната, в которой предстоит «разместить» две лаборатории. Комната в жутком состоянии, мебель отсутствует. Отдел Ю. И. Максимова, в который я зачислен и куда входит структурно моя лаборатория, ютится в сыром подвале старого здания на Пречистенке. Первые месяцы царит страшная неразбериха, и хотя отдел кадров в обычном понимании смысла этого подразделения отсутствует (что, по-видимому, и облегчило мой прием на работу), набор сотрудников крайне ограничен. Только ближе к новому 1973 году понимаю, чем вызвана вся эта неразбериха. Еще не сформированный институт потрясает первая реорганизация. Ox, как часто происходили такие реорганизации в те годы! Министр газовой промышленности подписывает приказ о создании научно-производственного объединения, включающего в себя и вновь созданный институт. Хотя на должность руководителя ранее предполагался бывший директор КБ "Газавтоматика", наверху решают иначе и назначают генеральным директором (уже в моду входит такое словосочетание) бывшего начальника Технического управления министерства Александрова А. В. Майорову достается лишь должность главного инженера. Я не случайно остановился на этой кадровой чехарде - отличительной черте советского стиля административного руководства, когда рядовым работникам приходится все время нe работать, а ждать очередных изменений. Весь последующий период вплоть до ухода Александрова на пенсию в начале 1979 года отмечен его постоянными конфликтами с Майоровым, а также с теми сотрудниками, которых он считает ставленниками и потенциальными сторонниками прежнего руководителя. B этом отношении я тоже оказываюсь в странной ситуации, так как был принят на работу Майоровым и мне можно при случае навесить ярлык его сторонника.
С приходом Александрова начинается формирование отдела нормативного обеспечения надежности и резервирования АСУ, который, по-видимому, и был предусмотрен в структуре нового института по его желанию. Первая же случайная встреча с Александровым вблизи его кабинета отчетливо продемонстрировала его личную заинтересованность в этом отделе и соответствующем направлении работы. Думаю, что это объяснялось его личными амбициями в отношении степени доктора наук. Ответственные советские работники и руководители предприятий, а также партийные функционеры старались извлечь из своего положения максимальную выгоду. Не гнушались и тем, чтобы им писали диссертации. Александров не представлял исключения в этом ряду. В частности в эту первую встречу он дал мне ясно понять, что обо всех моих делах наслышан. Буквально он это выразил так: "Я нашел Вас в имеющихся в моем распоряжении анналах!" Я сразу понял, что от этого человека следует держаться подальше. Но, к сожалению, как покажут дальнейшие события, это не всегда удавалось делать.
Начало 1973 года отмечено быстрым и неразборчивым формированием отдела надежности. Мне просто вручают копию кадрового приказа о том, что я с должности зав. лабораторией, которой еще нет в помине, перевожусь на должность зав. сектором в отдел надежности с сохранением должностного оклада. Вспомним слова академика: "Разве вам этого мало?" Конечно, мало! Нужно было хотя бы переговорить со мной - у меня все же тринадцать лет стажа работы и кое-какие научные результаты. Начальником отдела назначают члена КПСС Курашкина, которого при первой же встрече заподозрил в наличии вредных привычек. Позднее выяснилось, что мои оценки были слишком оптимистичны. У Курашкина нелады с Кодексом о труде, причем эти нелады на грани УК РСФСР. Но обо всем далее по порядку и нe спеша.
В течение двух недель по "зеленой улице", предоставленной Александровым, новый начальник набирает пять сотрудников. Для сравнения скажу, что мне за три месяца пребывания в должности не дали возможности принять ни одного сотрудника, заставляя делить помещение с другим заведующим лабораторией. Кстати, как-то придя на работу, нахожу свой стол в коридоре, так как руководство другого отдела приняло решение "размежеваться". Другими словами, понимаю, что попал в среду, в которой нечего и мечтать о комфортных условиях работы. Мне, правда, дают двух сотрудниц, но принятых с "подачи" самого Курашкина. Начинаю лихорадочно искать пути отхода всего через четыре месяца после перехода.
Обращаюсь снова во ВНИИС, желая вернуться на прежнее место и соглашаясь на прежнюю должность старшего научного сотрудника. К чести проф. Шора Я. Б. - он поддерживает мою просьбу о возвращении, но Лосицкий О. Г., по-видимому, против, так как общий итог оказывается отрицательным.
Bo дворе нашего дома, где я живу с 1959 года, в пятиэтажном жилом доме в помещении, ранее занимаемом детским садом, вот уже несколько лет находится один из отделов "Леспроекта". Отдел занимается обработкой материалов аэрофотосъемок лесных массивов статистическими методами с целью оценки запасов лесных ресурсов. На стене появилось объявление о приеме специалистов соответствующего профиля. Когда я обратился по объявлению, со мной даже не стали разговаривать. Тогда я попросил своего соседа по даче доцента Лесотехнического института Т. В. Хованского о содействии. Он долгое время преподавал в институте, и потому многие руководители "Леспроекта" были его прежними учениками. Хованский долгое время молчал, и я так и не получил вразумительного объяснения. Стало однако очевидным, что общая ситуация с приемом на работу лиц еврейской национальности становится все хуже и хуже.
He остановившись на этих двух неудачных попытках, делаю еще одну. Мой отец в 70-е годы осуществлял практически бескорыстно (получая 80 руб. в месяц дополнительно к пенсии) проектирование "малого строительства" в Mосковском пищевом институте. Ректор института Гатилин постоянно обращался к нему с новыми предложениями о реконструкциях и пристройках, причем отец свои проекты утверждал сам в соответствующих инстанциях. Другими словами, Гатилин был заинтересован в работе моего отца. Когда же отец обратился с просьбой к Гатилину принять меня на работу не преподавателем, а в исследовательский сектор (мы понимали, что ограничения на работу преподавателями евреям установлены сверху партийными органами), последовала гнусная инсценировка переговоров с проректором по научной работе, который в моем присутствии продолжал читать газету. Отец, знавший Гатилина многие годы по совместной работе в пищевой промышленности, не мог никак поверить, что он нас просто надул. Конец этого руководителя был весьма драматичен: в конце жизни ему пришлось покинуть семью, где жена и сын пили "по-черному". Через год-два Гатилин умер от опухоли мозга. Отец мой так до своей смерти в 1991 году не мог поверить в непорядочность Гатилина.
Убедившись в безнадежности дальнейших попыток смены рабочей обстановки, смиряюсь с работой под началом явного алкоголика. Люди, нанятые Курашкиным в отдел, были неопрятного и помятого вида, всегда сопутствующего неумеренным возлияниям. Утром они приходили ранее официального начала рабочего дня и, по-видимому, опохмелялись прямо в рабочем помещении, так как комнату наполняла смесь запахов спиртового перегара, крепкого кофе и рыбных закусок. В некоторые дни недели часа в четыре дня они коллективно убывали в неизвестном направлении. Как выяснилось несколько позднее, они спешили на ипподром, где играли на бегах. Решаю, как говорят математики, разделить переменные с этой компанией. Поскольку наш отдел имел статус обслуживающего другие отделы и прямым финансированием работ не обладал, я договорился с начальником отдела автоматизации и АСУ газодобывающих предприятий А. Макаровым об участии в проектных разработках его отдела. Забегая вперед скажу, что положительной стороной деятельности Александрова было то, что он обязал все проекты автоматизации сопровождать расчетами надежности. Ясно, что всякая автоматизация связана с дополнительной аппаратурой и следовательно с увеличением сложности системы. Поэтому анализ надежности должен был выявить слабые места и дать соответствующие инженерные рекомендации.
Следуя моему примеру, люди Курашкина замыкаются на отдел автоматизации и АСУ газотранспортных предприятии. Но по моим наблюдениям они ничего не делали и, наверное, не умели делать. Расчет был прост: продержаться какое-то время под прикрытием "своего" начальника, а потом ретироваться. Ведь у них проблем с поступлением на новую работу не было. Но эти люди очень быстро теряют бдительность, и потому скандал разразился ранее, чем я даже мог предположить. Я считал, что мне придется с этим контингентом мучиться несколько лет.
Вдруг меня срочно вызывает к себе Александров А. В. и встречает словами: "Хочешь, я тебя рассмешу?" Когда директор переходил на ты, это значило прилив расположения и доверительности. Я сделал вид, что не понял смысла его слов, хотя и понимал, что все это связано с Курашкиным и его людьми. Он продолжал: "Твой начальник-полотер! "Даже в таком многомиллионном городе как Москва "мир оказался тесен". Одна из знакомых Александра Васильевича рассказала ему, что пользовалась услугами полотера из фирмы "Весна" по фамилии Курашкин. Тогда-то и разразился скандал. Выяснилось, что у новоявленного начальника научного отдела имеются две трудовых книжки, что само собой уже уголовно наказуемо согласно УК РСФСР. По одной книжке он был оформлен у нас в институте, по второй - на фирме "Весна". Все кажется проще простого! При первой же встрече с Курашкиным я сразу понял, что это не тот человек, за которого себя выдает. Невооруженным глазом было видно, что это простой работяга, а не специалист с опытом работы в закрытых организациях. Когда же он начинал говорить о рабочих делах, то у меня возникали серьезные сомнения в наличии у него подлинного диплома МВТУ им. Баумана.
Позднее выяснилось, что Александров, мягко говоря, сильно обмишурился, приняв за "чистую монету" организованный Курашкиным телефонный звонок из министерства с просьбой принять его на руководящую должность. Из министерства на Новом Арбате был звонок, но к Мингазпрому это никакого отношения не имело. "Позвонковое правило" в те годы действовало безотказно. Реакция Александрова все же была быстрой и решительной. Было созвано партийное собрание, на котором Курашкина исключили из партии. Не знаю, было ли это решение первичной партийной организации утверждено затем райкомом. Дело, строго говоря, требовало разбирательства в рамках уголовного дела, но какой руководитель захочет себя компрометировать?
B связи с этим вспомнился случай, происшедший в 1965 году во время моей работы в Институте автоматики и телемеханики АН СССР. На толкучке под Москвой в районе города Мытищи был задержан аспирант института за сбытом похищенного им мотка платиновой проволоки. В техническом виде эта проволока ценности не представляла, но охотно скупалась как материал для ювелирных работ. В ИАТе состоялась выездная сессия Народного суда. Ни одного представителя дирекции института на ней не было, так как могли последовать частные определения, и потому никто из руководства не хотел при этом "высвечиваться".
Короче говоря, Курашкина уволили по собственному желанию, хотя как минимум должны были уволить по соответствующей статье КЗОТ. Возникла необходимость избавиться и от всего контингента дружков-собутыльников. Но дирекция желает это делать чужими руками. Меня вызывает к себе Майоров М. М. и просит дать развернутое заключение о работе группы Курашкина. Я решил не ввязываться в эту грязную историю и ответил, что работаю совершенно автономно, а что делали эти люди, знать не знаю и знать не хочу. Должен заметить, что на протяжении определенного периода времени они все же получали расписки в приемке работ. Был свидетелем, как В. В. Лысенко от профильного отдела приезжал из здания на Полтавской улице и подписывал им процентовки за якобы выполненные работы. Но постепенно эти люди стали сами увольняться, понимая, что без Курашкина им не удержаться.
К началу 1974 года отдел надежности состоял только из моего сектора и к середине года достиг численности 6 человек. Думаю, что Александров сознательно и искусственно поддерживал статус неукомплектованности отдела без формального начальника. Это облегчало ему возможности без лишних свидетелей использовать меня в своих личных научных целях. Как-то в порыве расположенности ко мне он вопрошал: "Что это ты последнее время ничего не пишешь?" По-видимому, он имел в виду мои опубликованные монографии, так как аппетит уже превосходил рамки научных статей. Я без тени смущения говорил, что текущая работа отнимает все свободное время, и потому писать нет возможностей.
В сектор постоянно поступал поток приказов и распоряжений, которые я должен был визировать за начальника отдела. Я противился, ссылаясь на занимаемую должность по кадровому приказу. Тогда Александров откровенно мне сказал, что не может меня назначить начальником отдела, так как это назначение не будет согласовано, но с кем он не уточнял, добавив: "Вы же материально ничего не теряете!?" Те же мотивы, что в 1968 году слышались в словах академика: все мерилось лишь рублевым измерением. Было очевидно, что Александров хочет втянуть меня в работу лично на себя. Сумел же он составить бригаду из руководящих работников ВНПО "Союзгазавтоматика", которые "пахали" по расписанию у него на даче в Бронницах. Об этом потом мне доверительно рассказывал один из начальников отдела Ю. Г. Дадерко.
Летом 1974 года почти месяц проболел - попала какая-то желудочная инфекция. Все время держалась повышенная температура. Обо всем этом можно было не вспоминать - с кем не бывает. Но по выходу на работу Александров встретил меня словами: "Вы не болели, а искали новую работу!" Я предложил позвонить в поликлинику и там навести официально справки. Он глубокомысленно изрек: "Мы не та организация, которая наводит справки". Я возмутился, почему нет доверия документу, выданному государственным медицинским учреждением, и почему нет доверия сотрудникам. Александров распалился и кричал: "Мне партия доверяет, мне доверено руководство пятитысячным коллективом!" Чувствую, что сердце буквально "вырывается" из груди, но все же говорю: "Чего Вы добиваетесь, чтобы я уволился?" Прекрасно при этом понимаю, что устроиться не смогу. Чувствуя, что явно "перегнул" Александр Васильевич переходит на более примирительный тон. Но этот инцидент не остается без последствий.
B конце лета 1974 года в институте формировалась группа для туристической поездки на отдых в Болгарию, про которую очень уместно и остроумно было сказано: "Курица-не птица, Болгария-не заграница!" Но в больном воображении Александрова и его холуев из партбюро Болгария представляла что-то особенное. По существующим тогда правилам нужно было оформить характеристику, утвержденную руководством предприятия, партийной организацией и месткомом профсоюза. Александр Васильевич фарисейски подписывает мне характеристику, но дает указание партбюро ее не утверждать, чтобы тем самым сорвать мне поездку. Но то, что произошло на заседании того самого партбюро, возмутило даже не подозреваемого в благосклонности к моей персоне представителя месткома (об этом мне сказал при личной встрече один на один на следующий день).
Сначала меня пытались "уличить" в отсутствии общественных обязанностей - как будто для отдыха во время отпуска за свои кровные нужно еще быть и общественником. Я указал на свои консультации в Политехническом музее г. Москвы. На это член партбюро Павлов заявил, что за это я получаю деньги. После словесной перепалки с ним вдруг некая молодая особа, присутствовавшая в помещении, заявляет на полном серьезе: "А вдруг он оттуда не вернется???" Я настолько оторопел от этих гнусностей, граничащих с полнейшим идиотизмом произносившей это, что просто на короткое время потерял дар речи. Когда же отошел, то решил не отвечать идиотам - к тому же политическая обстановка повсюду была не в мою пользу. В результате в Болгарию я не поехал, но, как говорят в среде автомобилистов, Александров после этого имел от меня только "болт с левой резьбой".
Однако командировок по его "личным" заданиям избежать не удавалось. Как доказать, что Вас посылают не с производственным заданием, а для прощупывания и подготовки почвы для возможной защиты диссертации не в меру амбициозным директором?
Так в ноябре 1975 года, когда мой сектор начал разработку постановки задачи (и ее матобеспечения) "Планирование текущих, средних и капитальных ремонтов оборудования" применительно к производственному объединению "Надымгазпром", Александров неожиданно командирует меня в Баку на конференцию нефтяников и газовиков с сообщением о работах по проблеме обеспечения надежности, проводимых во ВНИПИАСУгазпроме. Через четыре месяца последовала командировка в Иркутск в институт Энергетики Восточно-Сибирского отделения АН СССР, возглавляемый чл.-корр. АН СССР Ю. Н. Руденко. По-видимому, готовилась почва для защиты докторской диссертации. В Иркутске мне удалось повидать своего двоюродного брата Б. С. Райкина, служившего с женой тоже актрисой в местном драматическом театре.
Ограничивая фронт текущих плановых работ сектора, чтобы использовать мой профессиональный потенциал в своих личных целях, Александров невольно создает мне дополнительные возможности научной работы в форме повторных изданий уже опубликованных монографий, переводов научных книг, реферирования научных статей в институте научно-технической информации, чем я начал заниматься еще в 1962 г. B 1975г. д.т.н. И. А. Ушаков предложил мне перевести с английского книгу Беккера и Иенсена “Надежность электронных схем", так как его семейный коллектив (супруга и брат) не справились с этой задачей. Тематика книги выходила за рамки моих прямых научных интересов, но я дал согласие, так как не хотел нарушать длительные научные контакты и связи, сложившиеся еще в 60-е годы. Кроме того не скрою, что И. А. Ушаков в это время ожидал назначения зам. директора по научной работе создаваемого института системного анализа. Я не без основания надеялся, что на ранней стадии формирования нового института он сможет преодолеть сопротивление кадровиков и возьмет меня на работу, чем вырвет из ставших мне ненавистными стен ВНПО "Coюзгазавтоматика".
Дело находилось на стадии организационного завершения, так что будущие соратники Игоря Алексеевича собрались у него дома на Песчаной улице, чтобы отметить в домашней обстановке предполагаемое событие. Но как это часто случалось в практике научно технического строительства, что-то не заладилось в организационном "механизме". Откровенно говоря, я даже не знаю, был ли создан такой институт или Ушакова просто оттеснили. У него было много завистников и недоброжелателей при наличии, однако, очень влиятельных покровителей и прежде всего академика Семенихина.
Вспоминаю ту же историю с переводом книги Беккера и Иенсена, где я был переводчиком, а Игорь Алексеевич титульным редактором. Должен сказать, что в издательстве "Советское радио" меня знали как автора и переводчика с 1966 года, когда вышел перевод сборника "Методы введения избыточности для вычислительных систем". Никогда ранее ко мне никаких претензий по работам в обеих ипостасях не было. Книга "Надежность электронных схем" была выпущена в 1977 г. и быстро разошлась. Через два или три месяца Игорь Алексеевич передает мне анонимный отзыв на перевод. Эта рецензия носила явно заказной характер и была написана неспециалистом. Основной упрек сводился к неправильной транскрипции фамилий иностранных авторов, использованию нестандартной терминологии и плохому знанию основ русского языка. Последнее меня задело самым сильным образом, так как без труда смысл сказанного следовало интерпретировать как рекомендацию издательству подбирать переводчиков, для которых русский язык является родным. Я не поленился дать развернутый ответ, где мотивировано пункт за пунктом дал отповедь новоявленным специалистам по русскому языку, которые, как правило, не умеют даже склонять сложные имена числительные (к примеру возьмите дикторов радио и выступающих по телевидению. Но не покидала мысль о том, что критика нацелена косвенно и на И. А. Ушакова, который выбирает неосмотрительно коллег для сотрудничества. Истинные корни этой интриги остались для меня невыясненными. Говорили даже, что эта провокационная критика была элементом внутренней борьбы двух издательств в преддверии предстоящего объединения: издательства «Советское радио» и издательства «Связь».
Приблизительно в то же время (середина 1975 г.) в обстановке глубокой конспирации приступаю к подготовке второго дополненного и исправленного издания своей книги "Элементы теории надежности технических систем", изданной еще в 1967 г. Как раз в середине 1975 г. Александров издает приказ по институту, запрещающий публикацию научных статей и других материалов в открытой печати без его личного разрешения. Это был своего рода дубликат запрета к публикации материалов в открытой печати, так как пресловутый Акт экспертизы о несекретности разрешенных к публикации материалов в то время еще никто не отменял.
Становился прозрачным его вопрос, почему я ничего не пишу. Я долго тянул с издательством решение этого вопроса, но когда рукопись пошла в работу, потребность в Акте стала насущной. После долгих размышлений обращаюсь к Ушакову и рассказываю о возникших преградах публикации 2-го издания книги. К взаимному удовлетворению он предлагает внести его имя на титул книги в качестве научного редактора, что давало ему право оформить этот aкт в своей организации. Таким образом удавалось обойти руководителя, желавшего использовать свое служебное положение в корыстных целях. Я уже не говорю о том, что Александр Васильевич взял научные отчеты подразделений вверенного ему института и опубликовал на базе этих материалов книгу в издательстве "Недра". Но против этого бороться было нельзя. СИСТЕМА давала такие права советским руководителям любого уровня.
Второе препятствие было связано с оплатой труда. Нужно было получить справку организации - места основной работы, что книга написана в нерабочее время. В противном случае автор лишался гонорара, что в моем конкретном случае составляло около трех тысяч рублей или половину стоимости такого автомобиля как "Жигули". Но и здесь мне удалось, а точнее посчастливилось обойти гендиректора. Выждав момент, когда Александр Васильевич находился в служебной командировке, пошел к главному инженеру Майорову и подписываю у него эту справку. Рассказывали, что когда книга вышла и появилась в институтской библиотеке ВНИПИАСУгазпром, нашлись "доброхоты", которые тут же доложили директору о случившемся. Но на дворе был уже 1978 год, и сам А. В. Александров, находясь на пенсионном рубеже, несколько «зашатался». Ему было не до осуществления честолюбивых планов стать доктором наук. Приходилось думать о более насущных проблемах, как удержаться в директорском кресле. Тем не менее, по словам очевидцев, он рассвирепел от полученной информации.
После моей командировки в Иркутск в марте 1976 года и личного знакомства с Ю. Н. Руденко во ВНИПИАСУгазпром пришло письмо с просьбой направить меня для участия в работе Терминологической комиссии АН СССР по созданию материала "Надежность систем энергетики". В течение 1977-1978 гг. заседания комиссии проходили эпизодически в основном в помещении одноименного подразделения АН СССР около Крымского моста в Москве. Здесь на одном из заседаний встретил печально известного мне д.э.н. З. Ясина, которого за пять лет до очной встречи уличил в научном плагиате. Честно скажу, что испытывал чувство некоторой гадливости по отношению к этому человеку: по-видимому, это можно понять и как-то объяснить.
В середине 1978 года обстановка в ВНПО "Союзгазавтоматика" снова осложняется. В конце лета мне предоставляется конфиденциальная информация, что готовится новая структура института и в ней нет места отделу нормативного обеспечения надежности и резервирования АСУ. К этому времени институт давно покинули оба доктора наук: зам. директора по экономическим вопросам д.э.н. В. А. Смирнов еще в 1974 году переехал в Новосибирск в институт, возглавляемый акад. Аганбегяном. Несколько позднее в том же направлении отбыл и д.т.н. Ю. И. Максимов. Над моим пребыванием в стенах ВНИПИАСУгазпром, ставшего для меня своеобразным "отстойником", стали "сгущаться тучи".
В новой структуре института предусматривался отдел АСУ материально-техническим снабжением предприятий газовой промышленности. Моя квалификация и некоторый опыт работы моделирования сферы материально-технического снабжения давали мне формально основания претендовать на занятие соответствующей должности. Мне же намекнули, что я смогу претендовать только на должность старшего научного сотрудника. Кроме морального ущерба материальный составил бы 25% должностного оклада. Предстояло провести первый в семилетней истории существования института конкурс на замещение вакантных должностей. В Ученый совет ВНИПИАСУгазпром входили известные люди со стороны: чл. кор. АН СССР Руденко Ю. Н., проф. М. В. Мееров и другие. Надо воздать должное упомянутым мной ученым - они либо лично приняли участие в работе Совета, либо прислали, как это сделал Ю. Н. Руденко, письмо в поддержку моей кандидатуры.
Но временно исполняющий обязанности директора Майоров М. М. (Александрова А. В. министр Оруджев С. А. уже отправил на пенсию) намечает на эту должность члена партбюро института Г. В. Казакова - человека весьма далекого от проектной и научной работы. Последний имел столь невыигрышный вид, что дирекция решила отправить его на время проведения конкурса в командировку. Не хочу в деталях описывать это мероприятие. Уж что-что, а всякие "спектакли" у нас умеют разыгрывать мастерски. Если бы так же умели работать, не уповая на то, что все можно купить за пределами страны. Основную роль во всем этом "действии" несомненно сыграл Михаил Михайлович Майоров. В преддверии борьбы за пост гендиректора ему нужно было продемонстрировать полную лояльность руководству министерства. А то снова найдутся такие, кто упрекнет в "сионистском заговоре", как это делал Александр Васильевич Александров в пылу борьбы за власть и влияние. Дело в том, что у Майорова жена еврейка, а это - "большой недостаток".
Еще в сентябре, получив информацию о том, что меня не "учли" в новой структуре института, стал лихорадочно обращаться к знакомым и незнакомым людям в поисках путей отхода. Мой коллега по институту Автоматики и Телемеханики В. М. Харламов искренне пытается мне помочь: он связывается с зам. директора Энергетического института АН СССР Паутиным, подробно описывает мою ситуацию и параметры. Паутин знает Вячеслава Михайловича давно, когда тот еще работал в аппарате Министерства электростанций. Возникает некоторая надежда на успех. Поэтому я не отзываю свое заявление с конкурса, хотя понимаю, что если за "дело" взялась секретарь партбюро М. С. Калпина, то могут дойти и до фальсифицикации результатов голосования.
Я и до этого не переставал искать возможностей ухода из ВНИПИАСУ, так как общая атмосфера стала невыносимой. С помощью Кравцова О. С. обращался во ВНИПИСПУ, руководимым в то время Вальковым - бывшим ученым секретарем института Электромеханики и Автоматики, а также в Информэлектро к Виноградскому. Но эти попытки оказались безуспешными. Но больше всего меня возмутило поведение А. Вдовина, в то время директора ВНИПИАСУ Мосгорисполкома. Вдовину я помогал получить отзыв на его кандидатскую диссертацию у В. С. Пугачева в 1965 г. Когда же обратился к нему с просьбой о приеме на работу, он сказал буквально следующее: «Подавайте на конкурс!» Это сразу отрезало все пути отступления, поскольку подписание характеристики с места работы составляло необходимое условие участия в таком конкурсе.
B день конкурса институт гудел как улей: для многих сотрудников это была возможность посетить "театр", который в отличие от планерок Александрова, получивших название "театра одного актера", был театром со многими действующими лицами. Не получив большинства, оказался вообще в подвешенном состоянии. Через несколько дней меня приглашают на переговоры с зав. отделом Энергетического института АН СССР, но уже вечером того же дня мне по домашнему телефону сообщают об отказе. Отец моего сотрудника Гурина направляет меня на переговоры о трудоустройстве в проектно-исследовательский институт Комитета по строительству, но и там осечка. Я в отчаянии, а дирекция намеренно медлит с выводами по моей кандидатуре. По положению о конкурсах мне теперь не могут предложить даже должность старшего научного сотрудника - я могу рассчитывать только на конструкторскую должность. Обращения в организации остаются без ответа: звоню даже Прангишвили. Он несколько дней не берет трубку, когда секретарша называет ему мою фамилию. Наконец, на пятый или шестой раз он вступает со мной в разговор и говорит, что может рекомендовать только КБ "Автоматика."
Для меня все происшедшее оказывает такое негативное воздействие, что я практически выбываю из строя на четыре месяца. Постоянные бюллетени отражают тот психологический надлом, который сопутствовал всем этим событиям. Только через полгода мне удалось договориться c И. М. Константиновой - дочерью первого зам. министра Сидоренко M. B. У Константиновой в новой структуре института большой отдел. Майоров "благословляет" этот переход.
Я постоянно задавал себе сакраментальный вопрос, почему я не решился на эмиграцию в таких условиях, когда буквально "выживали" из страны. Бронштейн, упоминавшийся мной ранее, именно так и поступил приблизительно в то же время, когда его с должности старшего научного сотрудника стали понижать до младшего. B отличие от него у меня все время сохранялась вторая форма допуска к материалам и документам. Дирекция ВНПО постоянно продлевала этот допуск, хотя производственной необходимости в этом никакой не было. Решись я на отъезд, это дело тянулось бы годами. За примерами далеко ходить не надо. Перед глазами маячит фигура математика Ю. И. Кифера, у которого такой формы не было. Но и его мучили более года, устроив полную обструкцию в институте после того, как он обнародовал свои намерения. Но основные причины даже не в этом. На моем попечении находился престарелый больной отец - он бы всего этого не перенес. И наконец, я должен сознаться, что не обладал и, наверное, не обладаю теми бойцовскими качествами, которые позволяют "теленку бодаться с дубом". Я решил не испытывать судьбу и просто выжить.
За год работы в отделе Константиновой удалось выполнить все стадии разработки одной задачи АСУ для ЦДУ Мингазпрома СССР. Эта задача была связана с оптимизацией процедуры планирования огневых работ в системе действующих газопроводов. Пока в ЦДУ рассматривали мою работу как чисто теоретическую - содействие было полным. Когда же там поняли, что внедрение в эксплуатацию задачи может лишить очень комфортных условий двух-трех работников ЦДУ, то противодействие внедрению стало ярко выраженным.
С подобными фактами я был знаком по литературе, связанной с практическим использованием методов теории управления запасами в работе больших универсальных магазинов США. Персонал давал заведомо ложные сведения о потоках товаров, заказов и покупок с тем, чтобы свести на нет выигрыш от применения научных методов управления. Константинова заняла нейтральную позицию, и потому работа завершилась научным отчетом и публикацией статьи в журнале Автоматика и Телемеханика. Отмечу, что в этой задаче в качестве метода дискретной оптимизации последовательности выполнения работ был использован метод так называемой "оптимальной упаковки".
В 1980 году во ВНИПИАСУгазпром вернулся Ю. Б. Шуфчук на должность и. о. зам. директора по научной работе. При Александрове он был вынужден уйти с должности начальника отдела в другую организацию. Его возвращение было обусловлено созданием в институте нового направления, связанного c сетевой концепцией АСУ объектами газовой промышленности. М. М. Майоров к тому времени уже выиграл нелегкую схватку за пост гендиректора ВНПО "Союзгазавтоматика" с бывшим зам. по экономическим вопросам Елисеевым, к которому "примкнула" и секретарь парторганизации Калпина. Им іn соrроrе пришлось ретироваться за пределы ВНПО.
Мингазпром СССР принял тогда решение по договору с французской фирмой Thompson-CSF создать в качестве первой очереди АСУ газопроводом Уренгой-Ужгород компьютерную сеть сбора, переработки и хранения информации. Возникали многочисленные варианты технико-экономического обоснования принимаемых проектных решений на фазе разработки технического задания. Весь этот круг вопросов попал в сферу интересов нового отдела системного программирования, руководимого Вейнеровым О. М. Последний был приглашен Шуфчуком именно на этот участок работы. Я решил, что в данном направлении мне могут открыться некоторые возможности самостоятельной научной работы. Переговорив с Шуфчуком, получил «добро» на переход в лабораторию моделирования сетей ЭВМ, руководимую к.т.н. Нечитайленко Виталием Андреевичем. Замечу попутно, что сразу сложилась странная схема работы по моделированию. Основной объем работы по созданию модельной базы был отдан на откуп киевскому Институту моделирования в энергетике АН УССР, возглавляемому акад. Пуховым. Лаборатория Нечитайленко должна была осуществлять апробацию и приемку работы киевлян. Опираясь на свои личные результаты в области имитационных средств моделирования на ЭВМ ЕС-10ЗЗ, Нечитайленко решил дублировать работу киевского института. Киевлянам Мингазпром СССР выделял очень крупные средства на развитие ВЦ института и оснащение его новыми вычислительными средствами. Не будучи специалистом по имитационным методам моделирования, я все же быстро осознал всю бесперспективность использования имитационных подходов. He имея для моделирования более мощных по быстродействию компьютеров, чем используемые в самой сети, моделирование нельзя было реализовать. Так Нечитайленко удалось смоделировать работу сети на отрезке всего долей секунды реального времени. Результаты основного исполнителя были еще более скромными.
Не имея технического задания на проектируемую сеть, французская сторона закладывает в проект заведомо устаревшие решения и оборудование. Начинаются регулярные выезды на весьма длительное время сотрудников Мингазпрома и в том числе представителей ВНПО "Союзгазавтоматика". Проволочки с реализацией фаз разработки АСУ газопроводом Уренгой-Ужгород (ГОФО-1), большие валютные и рублевые затраты завершаются нашумевшей тогда статьей Е. Т. Гайдара в журнале "Коммунист", в ней было и пофамильное упоминание виновников такого положения дел с нашей стороны. Несколько дней ВНПО "Союзгазавтоматика" в "шоке", но, по-видимому, затронуты интересы столь влиятельных людей и групп, и вскоре весь скандал "спускается на тормоза". Не вдаваясь во все подробности, замечу, что первая очередь проекта под аббревиатурой ГОФО-1 так и не была пущена в эксплуатацию в последующие 15 лет. Начальник отдела О. М. Вейнеров оказывал на меня сильное давление при рассмотрении результатов работы киевлян, а затем и представителей одной из кафедр МВТУ, пришедших на смену Институту моделирования в энергетике. Я своей подписи старался не ставить, если мне не представляли конечных результатов, так как понимал, что в таких делах "стрелочники" всегда могут понадобиться. Нечитайленко одновременно вел параллельно киевлянам моделирование сети. Он нe верил в их способность выполнить эту работу и просто подстраховывался. Его основная цель состояла в том, чтобы после работы в организации газовой промышленности, затем перейти в систему АН СССР. Так и произошло - в 1982 году Нечитайленко уволился, а мне пришлось остаться в отделе технических средств АСУ.
Я неоднократно предлагал О. М. Вейнерову решить задачу моделирования сети, если мне будет придан программист для разработки программной реализации модели. Вейнеров же, игнорируя мои предложения, создавал невольно предпосылки занятия аналитическими моделями, которые не пересекались с его личными интересами. Эти модели с "легкой руки" американца Клейнрока стали усиленно рекламироваться в качестве средства анализа сетей ЭВМ. Сначала я разработал аналитическую модель "спарки" приборов массового обслуживания с внешними буферами конечной емкости. В основе лежал принцип декомпозиции основной модели на две модели меньшей размерности. Приближенная модель давала очень хорошее совпадение с результатами имитационного моделирования, выполненного ранее Нечитайленко. Статья под названием "О вероятности переполнения буферов двух соединенных между собой приборов" была опубликована в журнале Автоматика и Телемеханика в 1984 году в соавторстве с Нечитайленко и Шуфчуком. Продолжу хронологический перечень тех работ, которые мне удалось выполнить в период работы с Нечитайленко и после его ухода. Для системы частично двухфазного обслуживания с буферными устройствами конечной емкости был предложен метод аппроксимации, который также хорошо «вел себя» в сравнении с имитационной моделью. Статья с теми же авторами была в том же году опубликована в журнале Изв. АН СССР серия Техническая кибернетика. Гурин в то же время разработал программу автоматического формирования матрицы коэффициентов для системы линейных алгебраических уравнений (СЛАУ), что позволяло одновременно оценивать точность приближенных моделей. В 1985 г. я привлек для совместной работы над аналитическими моделями Я. А. Когана из ИАТ, и наш совместный труд завершился статьей, депонированной в ВИНИТИ АН СССР. Последующие два года были отмечены длительными командировками большинства работников отдела Вейнерова во Францию. Их возвращение в 1987 г. сопровождалось некоторыми перестановками, включая мой перевод в отдел Вейнерова.
Хочу отметить, что в этот период от услуг киевского института моделирования уже отказались, связав задачу моделирования с работой исследовательского сектора одной из кафедр МВТУ. Здесь уже явно просматривалась личная заинтересованность О. М. Вейнерова именно в этом исполнителе, хотя вклад МВТУ в дело решения проблемы моделирования сети ЭВМ оказался очень скромным. Должен отметить, что единственным человеком, на мой взгляд, постигшим премудрости функционирования проектируемой сети и в этом смысле эффективно использовавшим свою командировку на фирму во Францию, был канд. физ. мат. наук А. А. Коробов. Я оказался волей судеб в его лаборатории, что позволило мне напрямую "вытягивать" из него по крупицам существо программной реализации задачи маршрутизации потоков сети. Существенной особенностью используемой политики маршрутизации являлся показатель трафика в форме числа активизированных виртуальных каналов, а не интенсивностей информационных потоков пакетов сообщений в сети. Первая и, пожалуй, самая оригинальная постановка задачи маршрутизации, которую мне удалось сформулировать, была связана именно с этим критерием загрузки сети.
Еще ранее я заинтересовался задержками пакетов сообщений на этапах ретрансляции из-за действия протоколов сетевого взаимодействия при конечной ненадежности каналов связи. С большими трудностями, объясняемыми главным образом отсутствием взаимопонимания, удалось все же смоделировать действие протокола сетевого взаимодействия HDLC.
И как результат этого труда - появление в 1988 году в журнале Автоматика и телемеханика статьи "Влияние надежности на транспортные задержки..."‚ где я одновременно решил задачу выравнивания или оптимизации задержек пакетов сообщений на всем маршруте от узла-отправителя до узла-приемника. Спустя 26 лет удалось расширить задачу Блека и Прошена, дополнив ее еще одной практической возможностью использования в рамках надежности обмена информацией в сети ЭВМ.
Период моего увлечения аналитическими моделями теории массового обслуживания применительно к описанию функционирования сетей передачи информации завершается статьей совместно с Шуфчуком, опубликованной в украинском журнале "Электронное моделирование" в 1986 году.
Постоянное участие во всех работах Ю. Б. Шуфчука я объясняю тем, что не будь его поддержки, с такими начальниками как Л. Г. Хачатуров или О. М. Вейнеров невозможно было бы даже и думать о задачах такого типа. Все встало на свои места, когда идеи перестройки затронули своими "краями" и ВНПО "Союзгазавтоматика".
Отдел Вейнерова почти в полном составе вошел в совместное предприятие "Интерпроком", во главе которого оказался весьма расторопный в таких делах зам. генерального директора по экономике М. Н. Рахимкулов. Вейнерова уже не интересует его основной объект сеть ГОФО-1, но уходя, они захватывают с собой остатки объемов работ этой темы. Все это произошло в сентябре 1989 года, и с этого момента для меня открылись возможности заниматься не абстрактными моделями сетей ЭВМ и их фрагментов, а моделированием процессов, адекватно отражающих функционирование проектируемого объекта - сети ГОФО-1.
Совместное предприятие "Интерпроком" привлекло основную группу сотрудников ВНПО перспективами хороших заработков, поездок за рубеж, а также закупками бытовой и видеотехники на льготных условиях. Таким как я Вейнеров даже и не предлагал переходить в совместное предприятие. Спрашивается, ну зачем там специалисты по статистическим методам и аналитическим моделям? По возвращению Шуфчука из очередной длительной командировки во Францию в 1990 году мне все же было сделано формальное предложение перейти к Рахимкулову в CП.
Ho я прекрасно понимал, что очередное увлечение информатикой в форме купли-продажи персональных компьютеров долго не будет приоритетным направлением деловой активности СП. В данном случае от меня требовалось обосновать минимальные (оптимальные) комплекты запасных модулей и расходуемых материалов. Рахимкулову в присутствии Шуфчука я открыто сказал, что эту работу могу выполнить в течение двух-трех недель, потом стану для них обузой в финансовом отношении, поскольку умею только заниматься математическими моделями и ничем больше. Учитывая мой предпенсионный возраст, дальнейшее трудоустройство будет для меня проблематичным именно по возрастным факторам. Снялись одни ограничения, но со временем естественно появились другие - мы же стареем, и этот процесс неотвратим!
Короче говоря, с уходом основного костяка отдела Вейнерова передо мной открылись возможности реализовать имеющиеся теоретические заделы непосредственно в программное средство анализа сетей ЭВМ с коммутацией пакетов сообщений. К этому времени почти за 10 лет деятельности двух исполнителей: Института проблем моделирования в энергетике АН УССР и кафедры МВТУ им. Баумана такое средство отсутствовало. Многие миллионы бюджетных рублей и фонды на получение средств вычислительной техники ушли, как говорят, в "песок". Эти организации просто хорошо существовали на деньги Мингазпрома СССР. Понимая, что настал удобный момент, предлагаю Ю. Б. Шуфчуку разработать модель анализа сети ГОФО-1 на персональном компьютере. Мне идут навстречу, создав автономную группу из трех сотрудников, не попавших в CH.
Тут я должен отклониться от производственных дел и кратко описать мои домашние дела в период июнь 1990 года - июнь 1991 года. Летом 1990 г. после двухнедельного пребывания на даче с 92-летним отцом вернулся в Москву. В первый же понедельник во время моего отсутствия отец упал в своей комнате и сломал шейку бедра. Около года он пролежал, борясь с надвигающейся смертью. Будучи вынужден работать и одновременно ухаживать за лежачим больным, я измотался до предела. Когда у меня, наконец, "под занавес" возникли возможности выполнить задуманное (мне был придан бывший сотрудник Гурин, взявший на себя функции разработки программной реализации модели анализа сети), возникли такие домашние осложнения.
Несколько слов о Гурине В. Л. После окончания нефтяного института летом 1974 г. его не взяли в Институт проблем управления AH СССР (ИАТ), где он выполнял дипломную работу. Я добился его приема в ВНПО, хотя зам. директора по кадрам А. А. Смирнова мне открыто сказала: "Ну какой он поляк?" Действительно, его каким-то образом умудрились записать в паспорте "поляком", хотя известно, что "бьют не по паспорту". Он проработал в моем секторе 4 года, а затем поступил по направлению ВНПО в целевую аспирантуру. Я на этом останавливаюсь подробно, чтобы пояснить, что этот человек был обязан мне многим. B январе 1990 г. я добиваюсь направления Гурина на курсы по овладению спецификой работы на персональных компьютерах и языком программирования С, так как до этого ему пришлось работать на ЭВМ серии ЕС и Митра. Возвратившись с курсов, он объявляет мне о своем уходе и намекает, что это связано с его намерением поехать на работу в США. Для меня это в полном смысле "удар в спину". План работы утвержден, сроки определены. Самое удивительное, что Ю. Б. Щуфчук согласен его отпустить. Интересно, как бы вел себя руководитель частной фирмы, потративший на подготовку своего работника время и деньги, если бы тот поступил аналогичным образом?
Меня такая необязательность, граничащая с непорядочностью, заставила мобилизоваться. Я знал, что Гурин - человек робкого десятка, а говоря прямо, трусливый. Я поставил его перед дилеммой: либо он выполняет программу-минимум, пока я подыщу ему замену, либо я добиваюсь, что в той организации, которая обеспечивает ему перспективу дальнейшей работы в США, будут обладать "несмещенной" оценкой его как человека и как специалиста. Маневр удался: Гурин выполнил программу-минимум для жесткой схемы сети из 6 узлов. В январе 1991 года мне с помощью двоюродного брата-программиста удается найти человека, который по трудовому соглашению берется довести программу Гурина до той кондиции, которая устроит приемщика этой работы. Здесь я должен сделать небольшое отступление. При организации СП "Интерпроком" ГП «Газавтоматика» наряду с перекачкой ему некоторых финансовых ресурсов передало и остатки работы по ГОФО-1. Следовательно, я должен был сдать программное средство представителям СП в лице уже упоминавшегося мной А. А. Коробова. Коробов постоянно усложнял условия приема программного средства, а мне же эти усложнения было трудно осуществить с программистом, имевшим четко сформулированное трудовое соглашение на определенную сумму с четким техническим заданием. Но случай пришел мне на помощь: когда Коробов потребовал сдать ему исходные тексты программ (т.е. передать интеллектуальную собственность ГП "Газавтоматика") Шуфчук разорвал этот порочный круг, и я больше не должен был сдавать работу СП "Интерпроком".
После смерти отца, последовавшей 24 июня 1991 года, долгое время находился в состоянии полной опустошенности, так как отпали многие домашние заботы, которые до этого заполняли мою жизнь круглые сутки. В конце 1991 года ГП "Газавтоматика" претерпела очередную реорганизацию, что вылилось в сокращение штатов и последующее создание на базе института Инженерного центра под руководством И. П. Рутковского. Меня, оставшегося в единственном числе, переводят в лабораторию В. В. Лысенко. Помню, как в 1977 году Александров пытался избавиться от него. Лысенко висел буквально "на волоске", но именно этот волосок выдержал. Лысенко устоял и последующие 15 лет достаточно комфортно провел в стенах ВНПО, включая год пребывания во Франции на фирме Thomson-CSF.
Стремительные политические и экономические изменения, происходившие в стране, застали меня в силу разных обстоятельств врасплох. Будучи сконцентрирован на семейных проблемах с отцом, я не смог своевременно адаптироваться к новым условиям жизни. Оплата труда стала символической и в пересчете на прежние цены основной потребительской корзины составила 15 % от зарплаты застойного периода после пережитых мной понижений в должности. Все же, найдя какие-то дополнительные ресурсы, продолжил работу по развитию программы анализа сетей ЭВМ. Возникла потребность расширения программной реализации идей оптимальной маршрутизации виртуальных соединений на сеть произвольной структуры. Задавая число узлов сети и ее структуру с помощью матрицы инциденций, нужно было затем сформировать полное множество возможных маршрутов без петель для всех пар узлов сети. Эта задача не столь сложна, сколь громоздка в вычислительном отношении. Для ее решения мной были привлечены идеи построения "остовного дерева". И снова для разработки программы пришлось привлечь программиста со стороны по договору. Должен отметить, что разработку алгоритмов решения задачи на компьютере не следует поручать программисту, работающему по договорному соглашению. В процессе разработки и при дальнейшей отладке программного средства постоянно возникают новые моменты и идеи, способствующие улучшению качества программы, а договорное соглашение с четким техническим заданием ограничивает возможности маневра и при отсутствии "доброй воли" у исполнителя ведет к постоянным конфликтам. Так произошло и в моем случае: проводя опытную эксплуатацию программного средства, я внес несколько существенных изменений и дополнений в структуру модели. Однако со стороны программиста-исполнителя это вызвало раздражение и нежелание принимать к исполнению дополнительный объем работы.
В середине 1992 года Лысенко сообщил мне, что я должен найти объемы работ для себя самостоятельно. За долгие годы работы в системе Мингазпрома мне не удалось создать прочных деловых связей с производственными подразделениями отрасли: вначале этому препятствовал Александров А. В., который "имел на меня виды" в плане решения своих личных квалификационных задач. Позднее с его уходом я лишь при Константиновой работал над практическими задачами АСУ для ЦДУ Мингазпрома, но до внедрения их в эксплуатацию, как я уже говорил выше, дело не дошло. Я оказался в достаточно сложной ситуации. Звоню В. З. Фишеру, директору фирмы "Информгаз", возникшей из ВЦ Мингазпрома. Коротко излагаю ему сущность программного средства, разработанного мной с участием программистов со стороны. Фишер просит составить ТЗ на договорную работу, которую "Информгаз" готов оплатить. В свете политических изменений, связанных с распадом СССР, на повестку дня встала проблема создания отраслевой информационной сети Мингазпрома с учетом тех фрагментов Единой газоснабжающей системы СССР, которые оказались в Ближнем зарубежье.
Используя идеи анализа чувствительности решений, которыми в исследовании операций часто оперируют при отсутствии достаточно достоверной исходной информации, расписываю ТЗ на анализ и выбор предпочтительных структур сети с разным числом узлов, охватывающих заданный перечень городов России и Ближнего зарубежья. Фишер утверждает ТЗ, подписывает договор, и я, окрыленный такой удачей, приношу его начальнику. Тут неожиданно выясняется, что мои усилия не были так уж необходимы: оказывается, что средства на проведения подобной работы имеются и y самого ГП «Газавтоматика». Но дело сделано, и я приступаю к выполнению договора. К концу 1992 года работа выполнена, но сдавать ее мне приходится уже не В. З. Фишеру‚ а его заместителю. По возвращению из зарубежной командировки Вилорий Зельманович скоропостижно скончался от сердечного приступа.
B течение последующих двух с половиной лет выполняемая мной работа была связана с использованием имеющегося программного средства для анализа достаточности сетевых ресурсов, закладываемых как в отраслевую сеть, так и региональные сети для отдельных производственных объединений: Волготрансгаз и Мострансгаз. Только с приходом нового начальника отдела В. Ф. Новикова, с которым я взаимодействовал еще в лаборатории А. А. Коробова почти десять лет назад, были созданы предпосылки учета рекомендаций проведенного анализа при выборе топологической структуры сети. При прежнем начальнике отдела полученные мной рекомендации существовали как бы сами по себе: структуру сети выбирали без учета этих рекомендаций. Здесь я также должен отметить, что действия Лысенко B. B. граничили с противодействием использованию сотрудника отдела, который мог и хотел участвовать в разработке усовершенствованной версии программы анализа сети ЭВМ. Усовершенствования касались расширения сложности анализируемых структур сети, введения в анализ параметров надежности и связности с учетом возможных нарушений целостности анализируемого объекта.
В результате программист Казачек сумел заняться этой работой уже после увольнения на договорной основе и потому естественно не довел программное средство "EXPLONET" до требуемых кондиций. Последние полтора года в связи с окончательным выбором топологии сети ЭВМ потребности в разработанных программных средствах анализа достаточности сетевых ресурсов для обеспечения требуемых объемов сетевого информационного взаимодействия не возникали. И хотя в перспективных планах имеются позиции, по которым я мог бы внести определенный конструктивный вклад, для меня эту работу не планируют. Последнее задание, которое мне было дано без формального включения в план и соответствующего финансирования, связано с разработкой прогнозов (оценки) гидравлического сопротивления элементов системы магистрального газопровода по текущим замерам давления и расхода газа.
Изучив работы, выполненные в отрасли за 25 лет по этой проблеме, я нашел достаточно простое и нестандартное решение задачи с привлечением методов экспоненциального сглаживания. Теперь в преддверии 25-летия моего пребывания в стенах отраслевого института, который последние 5 лет мимикрировал в Инженерный центр в составе ОАО "Газавтоматика", жду "у моря погоды", что на практике означает, будут ли финансировать эту работу или подобные ей, или придется уйти на покой.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Данная рукопись пролежала более двадцати лет. Почти всех из действующих лиц уже нет с нами. Один из пионеров в исследованиях по теории надежности проф. Ушаков И. А., скончавшийся в феврале 2015 г. в Сан-Диего (США), оставил в интернете «Записки неинтересного человека», в которых проследил историю развития теории надежности как в России, так и в США. Думаю, что мои воспоминания дополнят картину, красочно изложенную И. А. Ушаковым, так как они охватывают 35-летний период моей работы в институте Автоматики и телемеханики АН СССР, ВНИИ Стандартизации Госстандарта СССР и ВНИПИАСУгазпром.
Высказанная в предисловии в 1997 г. надежда, что прикладные математические исследования снова займут должное место в теории надежности и теории массового обслуживания, похоже, начинает сбываться. Ограничусь примерами работ в области динамического резервирования и управляемых систем массового обслуживания, к которым я имел причастность почти полвека тому назад.
Москва, 2017 г.
СПИСОК НАУЧНЫХ РАБОТ ( 1962-1991 гг.)
НАУЧНЫЕ СТАТЬИ
1962 г.
1. Жожикашвили В. А., Райкин А. Л. Оценка надежности системы при наличии сигнализации повреждений. Автоматика и Телемеханика, № 3, 1962
2. Райкин А. Л. Определение оптимального резерва системы. Автоматика и Телемеханика, № 11, 1962
3. Райкин А. Л. Библиография по вопросам надежности. Автоматика и Телемеханика, № 9, 1962
1963 г.
4. Райкин А. Л. Надежность схем резервирования с постоянным включением избыточных элементов. Автоматика и Телемеханика, № 4, 1963
5 . Жожикашвили В. А. , Райкин А. Л. Определение целесообразного режима работы резервного блока. Сб. Структурная теория релейных устройств. "Наука", М., 1963
6. Райкин А. Л. К вопросу надежности систем последовательного сбора информации. Автоматика и Телемеханика № 9, 1963
7. Харламов В. М., Райкин А. Л. Схемы телемеханики на управляемых полупроводниковых диодах. Сб. Передовой научно-технический опыт. Госинти, № 2963-24/1, М., 1963
8. Райкин А. Л. К вопросу прогнозирования надежности приборов. Приборостроение, № 6, 1963
1964 г.
9. Райкин А. Л. Дополнительные оценки для схем резервирования с дробной кратностью. Автоматика и телемеханика, № 4, 1964
1О. Райкин А. Л., Рубцов А. Ф., Пенин В. С. К вопросу надежности технических систем c регулярно возобновляемым резервом. Изв. АН СССР, Техническая кибернетика № 4,1964
1965 г.
11. Райкин А. Л., Картузов E. B.О надежности феррит-диодных логических элементов. Сб. Магнитные цифровые элементы, "Наука", М., 1965
12. Бронштейн О. И., Райкин А. Л. О некоторых моделях сбора и переработки информации. Сб. Автоматическое оперативное управление производственными процессами, "Наука", М., 1965
13. Бронштейн О. И., Райкин А. Л., Рыков В. В. Об однолинейной системе массового обслуживания с потерями. Изв. АН СССР, Техническая кибернетика, № 4, 1965
14. Райкин А. Л. Оптимизация избыточности при наличии повреждений. Автоматика и Телемеханика‚ № 2, 1965
15.Райкин А. Л. К вопросу синтеза избыточной структуры. Сб. Теория конечных и вероятностных автоматов. "Наука", М., 1965
16.Райкин А. Л. Маневрирование аппаратурной избыточностью в реальных системах. Сб. Трудов Всесоюзного совещания по автоматическому управлению, Одесса, сентябрь 1965 ,"Наука", М., 1967
1966 г.
17. Райкин А. Л. Теория надежности сложных технических систем. Раздел брошюры Техническая кибернетика. Итоги науки. "Наука", М., 1966
1967 г.
18.Мандель А. С., Райкин А. Л. Составление оптимального плана включений запасных элементов. Автоматика и Телемеханика, № 5, 1967
1968 г.
19. Лотоцкий В. А., Райкин А. Л., Савицкий Ю. П. Оптимальная структура эксплуатации систем с разнотипными элементами. Автоматика и Телемеханика № 10, 1968
1969 г.
20. Райкин А. Л. Некоторые свойства функции готовности восстанавливаемой системы. Автоматика и Телемеханика, № 1, 1969
1970 г.
21. Райкин А. Л. О моделях резервирования замещением со случайным отбором исправных резервных элементов. Надежность и контроль качества, № 6, 1970
22. Мхитарян В. С., Райкин А. Л. Статистические методы контроля качества продукции поточного производства. Сб. Опыт применения математико-статистических методов. Изд. "Машиностроение", М., 1970
1971 г.
23. Кравцов О. С., Никаноров Е. М‚ Райкин А. Л. Планирование проверок исправности хранимых изделий. Изв. АН СССР, Техническая кибернетика‚ № 1, 1971
24. Мандель А. С., Райкин А. Л. Маневрирование запасной аппаратурой в системах с периодическим контролем исправности. Сб. Большие системы. Адаптивные системы. "Наука", М., 1971
25. Лотоцкий В. А., Райкин А. Л. Планирование поставок сырья при наличии фондовых ограничений. Изв. АН СССР, Техническая кибернетика № 5, 1971
1973 г.
26. Никаноров Е. М., Райкин А. Л. Динамическое резервирование для поддержания готовности хранимых изделий. Автоматика и Телемеханика, № 8, 1973
1974 г.
27. Райкин А. Л. Определение резерва при случайной производительности оборудования и возможности возникновения отказов двух типов. Автоматика и Телемеханика, № 9, 1974
1975 г.
28. Райкин А. Л., Подберезкин А. М. и др. Методы анализа надежности газотранспортных и газодобывающих предприятий. Сб. Методические вопросы исследования надежности больших систем энергетики. СО АН СССР, СЭИ, Иркутск, 1975
1978 г.
29. Райкин А. Л., Элефтериади Г. П. Обеспечение надежности комплекса технических средств АСУ на объектах газовой промышленности. Реф. сб. Автоматизация, телемеханика и связь в газовой промышленности. Вып. 1, Изд. ВНИИЭгазпром, М.‚ 1978
1979 г.
30. Гурин В. Л., Райкин А. Л. Планирование текущих, средних и капремонтов по критерию максимума показателя эксплуатационной надежности. Реф. сб. Автоматизация, телемеханика и связь в газовой промышленности. Вып. 2, Изд. ВНИИЭгазпром, М. 1979
1980 г.
31. Коллектив авторов под ред. ч.-кор. АН СССР Руденко Ю. Н. Сборник рекомендуемых терминов: Надежность систем. энергетики. "Наука", М., 1980
1981 г.
32. Константинова И. М., Райкин А. Л. Оптимизация календарного плана работ, связанных с кратковременным остановом оборудования. Автоматика и Телемеханика, № 6, 1981
1984 г.
33. Нечитайленко В. А., Райкин А. Л., Шуфчук Ю. Б. О вероятности переполнения буферов двух соединенных между собой восстанавливаемых приборов. Автоматика и Телемеханика, № 8, 1984
34. Нечитайленко В. А., Райкин А. Л., Шуфчук Ю. Б. Об одной модели частично двухфазного обслуживания с конечными емкостями буферов. Изв. АН СССР Техническая кибернетика, № 3‚ 1984
1985 г.
35. Коган Я. А., Минасян В. Г., Райкин А. Л., Шуфчук Ю. Б. Модели распределения буферной памяти в вычислительных сетях. Сб. Тезисов докладов Десятой Всесоюзной школы-семинара по вычислительным сетям, часть 2‚ стр. 199-204
1986 г.
36. Шуфчук Ю. Б., Райкин А. Л. Анализ влияния величины трафика на зависимость узлов для одной модели обработки требований в сети. АН УССР, Электронное моделирование, № 5‚ 1986
1988 г.
З7. Новиков, Райкин А. Л., Шуфчук Ю. Б. Влияние надежности на транспортные задержки в сети с максимальными потоками. Автоматика и Телемеханика, № 12, 1988
1991 г.
38. Райкин. А. Л., Шуфчук: Ю. Б. Оптимальная маршрутизация и коммуникационные возможности информационно-вычислительной сети. Автоматика и Телемеханика, № 8, 1991
НАУЧНЫЕ КНИГИ И БРОШЮРЫ
1967 г.
1. Райкин А. Л. Элементы теории надежности для проектирования технических систем. Изд. "Советское радио", М.,1967, 264 с.
1971 г.
2. Райкин А. Л. Вероятностные модели функционирования резервированных устройств. Изд. "Наука", М.‚ 1971, 200 с.
3. Райкин А. Л., Кравцов О. С., Пенин В. С. Таблицы для расчета надежности и оптимального резерва. Изд. "Советское радио", М., 1971, 222 с.
1972 г.
4. Райкин А. Л. Экономическая эффективность выборочного контроля. Изд. "Стандарты"‚ М., 1972, 54 с.
5. Райкин А. Л., Лосицкий О. Г., Фомин В. Н., Палейчук Г. В. Методика расчета оптимального резерва при наличии ограничений на стоимость, вес, объем резерва. Изд. "Стандарты", М. 1972
6. Райкин А. Л., Лосицкий О. Г., Фомин B. H., Палейчук Г. В. Методика выбора оптимальных уровней показателей надежности злементов изделия. Изд. "Стандарты", М., 1972
1978 г.
7. Райкин А. Л. Элементы теории надежности технических систем. Издание 2-е дополненное и переработанное. Изд. "Советское радио", М., 1978, 280 с.
ПЕРЕВОДЫ НАУЧНЫХ КНИГ И НАУЧНОЕ РЕДАКТИРОВАНИЕ
1966 г.
1. Перевод книги: Сандлер Дж. Техника надежности систем. Изд. "Наука", М., 1966, 300 с.
2. Перевод сб. трудов симпозиума: Методы введения избыточности для вычислительных систем. Под ред. В. С. Пугачева. Изд. “Советское радио", М., 1966 (коллектив переводчиков), 456 с.
1969 г.
3. Перевод и научное редактирование книги: Хедли Дж., Уайтин Т. Анализ систем управления запасами. "Наука", М., 1969, 512 с.
1971 г.
4. Перевод и научное редактирование сб. Трудов международной конференции по вопросам управления качеством: Статистические методы управления качеством. Изд. "Стандарты, М., 1971, 236 с.
5. Научное редактирование и перевод статей иностранных участников в с6. Трудов Первого Всесоюзного симпозиума по статистическим проблемам в технической кибернетике: Адаптивные системы. Большие системы. "Наука", М., 1971, 534 с.
1977 г.
6. Перевод книги: Беккер П., Иенсен Ф. Проектирование надежных электронных схем. Под ред. Ушакова И. А. Изд. "Советское радио", М., 1977, 256 с.
РЕЦЕНЗИИ НА ЗАРУБЕЖНЫЕ НАУЧНЫЕ КНИГИ
1. Основы контроля качества. Huitson A.,Keen J. Essential of Quality Control,London,Heineman, 1965
("Мир" Новые книги за рубежом, серия Б Техника, № 8, 1966)
2. Прикладные задачи теории массового обслуживания. Lee А. М. Applied Queueing Theory, London, MacMillan, 1966
("Мир" Новые книги за рубежом, серия Б Техника, № 2‚ 1968)
3. Правила решения для управления запасами. Brown R. G. Decision Rules for Inventory Management, Holt and others,1968
("Мир" Новые книги за рубежом, серия Б Техника, № 12, 1969)
4. Статистические методы в технологических исследованиях. Duckworth W. E. Statistical Techiques in Technological Research, London, Methuen, 1968
("Мир" Новые книги за рубежом, серия В Техника,№2,1970)
5. Вероятностный подход к инженерным расчетам. Haugen E. B. Probabilistic Approach to Design, N-Y, Wiley, 1968
("Мир" Новые книги за рубежом, серия Б Техника, № 6, 1970)
6. Математические методы проектирования систем. Rau J. G. Optimization and Probability in System Engineering, N-Y, Van Nostrand, Reinolds, 1970
("Мир" Новые книги за рубежом, серия Б Техника, № 9, 1972)
ИЗОБРЕТЕНИЯ
1. Харламов B. M., РайкинА. Л. Изобретение: Бесконтактное реле, Авторское свидетельство № 154955 c приоритетом от 19.06.1962 г.
2. Харламов В. М., Райкин А. Л. Изобретение: Двухтактный коммутатор, Авторское свидетельство № 183490 c приоритетом от 11.10.1962 г.